Текст книги "Розалина снимает сливки"

Алексис Холл
Розалина снимает сливки

Alexis Hall

ROSALINE PALMER TAKES THE CAKE

Copyright © 2021 by Alexis Hall,

© Никита Малахов, иллюстрация на обложке, 2022

© Л. Бородина, перевод на русский язык, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Благодарности

Я благодарен многим людям, в частности моему замечательному редактору из США Эми Пирпонт, чьи проницательность и мудрость превосходят только ее терпение. Ее потрясающему помощнику Сэму Броуди, который придумал большую часть шуток о выпечке и предложил несколько названий, которые оказались намного лучше тех, которые смог придумать я. Моему редактору из Великобритании Анне Боутман – за солидарность к британскому юмору и за то, что мою книгу издали в стране, где я живу. А также Джоди Розофф, которую я благодарю заранее, но уверен, что за месяцы, прошедшие с выхода книги, она заслужит эту благодарность тысячу раз. А также потрясающим командам издательств Forever и Piatkus за все, что они сделали, чтобы эта книга стала книгой.

Наконец, спасибо моему блестящему агенту Кортни Миллер-Каллихан буквально за все. Серьезно. Буквально за все.

Примечание от автора

Этот роман содержит (неграфическую) сцену попытки сексуального насилия. Дополнительные предупреждения о содержании находятся на сайте автора.

Первая неделя. Шоколад

Пятница

– Большинство пекарей выбрали традиционное тесто для бисквита из яиц, муки и прочего дерьма, – сказала Лорен, стараясь или, вернее, не стараясь помочь. – А вот незамужняя милфа Розалина…

Розалина подняла голову от кухонного комбайна, возможности которого по измельчению сырой свеклы сильно переоценила.

– На Би-би-си не станут описывать меня как «незамужнюю милфу».

– Может, и нет, – Лорен возмущенно захлопала ресницами, – но так воспринимаю тебя я.

– А что, – спросила Розалина, смеясь, – скажет на это твоя жена?

– Эллисон тоже считает тебя милфой.

– Знаешь, хоть ты и лесбиянка, это все равно объективизация.

– Вообще-то, я хотела тебя поддержать.

– Тогда знай, что это у тебя не получилось. – Розалина схватила деревянную ложку и попыталась выскрести прилипшую сиреневую массу из насадки для крупной терки. – И, кроме того, готова поспорить, что Эллисон никогда в жизни не говорила слово «милфа».

– Ну, идеальных людей не бывает. – Придвинув табурет ближе к стойке, Лорен окунула палец в расплавленный шоколад, который Розалина поставила остывать. – Слушай, а зачем ты добавляешь свеклу в торт, который и без того уже хорош?

– Это свекольный торт. Без свеклы свекольного торта не получится.

– Большинство пекарей, – Лорен снова заговорила комментаторским тоном, – выбрали блюдо, которое нормальный человек захочет съесть. Однако кухонная искусительница Розалина решила добавить свеклу без всякой на то гребаной причины.

Лорен вела себя как Лорен. И обычно Розалину это устраивало. Но именно сейчас это было последнее, что ей нужно.

– На это есть гребаная причина. Я хочу выделиться, а не отправиться домой из-за того, что торт у меня самый обычный.

– На первой неделе за стандартность домой не отправляют, – весело ответила Лорен. – За такое можно вылететь не раньше четвертой недели.

Розалина соединяла ингредиенты с таким остервенением, что была уверена, что выбила весь воздух из яичных белков.

– Я не хочу дойти до четвертой недели. Я хочу выиграть. И я должна победить, иначе проведу остаток жизни на дерьмовой работе с минимальной зарплатой, пытаясь содержать дочку, пока мои родители грустно качают головами и вынуждают занимать у них деньги.

– Я… понимаю, к чему ты клонишь. – Это было все сочувствие, на которое Лорен способна. – Но, честно говоря, участие в реалити-шоу напоминает прыжок в последний вагон уходящего поезда.

– Так-то да, – признала Розалина. – Но я уже все продумала. При лучшем раскладе я выиграю, верну родителям деньги с призовых и получу работу чуть лучше нынешней. В худшем случае меня отсеют, и что я потеряю?

Она уставилась в миску с коричневато-фиолетовым тестом для коржей, которое должно было быть бархатистым, но таким точно не было.

– Кроме своего времени. И гордости. И любого чувства приватности. И всех надежд на будущее. И того немногого, что осталось от уважения моей семьи. Черт возьми, ты права. Это ужасная идея.

– Она не ужасная, она… – Возникла пауза, пока Лорен как профессионал пыталась подобрать слова, но не смогла это сделать. – Смелая. И это хорошо. Хорошо быть смелой.

– Последним моим смелым поступком было решение оставить ребенка, и хотя я рада, что так поступила, это решение не обошлось без последствий.

– Ну, да. Кажется, это и есть жизнь.

Розалина взглянула на часы, затем на духовку и снова на часы.

– Сегодняшние последствия заключаются в том, что мне пришлось сразу после того, как отвезла Амели в школу, идти на дополнительную смену, чтобы компенсировать время, на которое взяла отгул. Я вернулась поздно, потому что автобус опоздал. И теперь не могу закончить пробный торт до того, как нам придется ехать и снова забирать Амели, чтобы я могла попрощаться с ней, прежде чем убежать, чтобы провести выходные…

– Виляя бедрами в старинном доме и красуясь булками? – спросила Лорен.

– Знаешь, – Розалина сделала недвусмысленный жест тем, что попалось под руку, – я вот настолько близка к тому, чтобы ткнуть тебя лопаткой в глаз.

– Если ты ткнешь меня лопаткой в глаз, мне будет очень трудно довезти тебя до станции или тратить свободное время на то, чтобы присматривать за твоей дочкой.

– Ха, ловко придумала. Хотя твой альтруизм несколько портит то, что Элисон будет в Глазго неделю, а тебе явно нечем заняться.

– Это, – ответила Лорен с большим достоинством, – лишь отчасти правда.

– Ты права. Прости. Ты замечательный человек, и я тебе очень благодарна. – Розалина кинула лопатку, и та уныло плюхнулась в тесто. – Немножко беспокоюсь, что ты можешь убить моего ребенка, но благодарна.

– Эй, до этого она уходила от меня живая!

– Но впереди еще целые выходные. – В голосе Розалины зазвучали жалобные нотки. – Я никогда не уезжала от Амели так надолго.

Лорен пожала плечами.

– Тогда радуйся, что вы отдохнете друг от друга. Кроме того, в воскресенье ее заберет твоя мама. Так что чем я ей успею навредить?

– Зная тебя, довольно многим. Хотя, честно говоря, не настолько многим, как моя мама.

– Корделия прекрасно справится. – Лорен ободряюще положила руку на плечо Розалины. – На самом деле она нравится Амели, потому что дети совершенно не умеют разбираться в людях. И вообще, из ужасных родителей получаются потрясающие бабушки и дедушки. Это они так напоследок проворачивают ножи в сердцах детей.

– Спасибо. Ты действительно умеешь утешить.

– Такое у меня призвание. А теперь поехали за твоей малявкой.

Двадцать минут спустя Розалина стояла на опустевшей детской площадке, без ребенка. На мгновение ее охватила смутная уверенность, что случилась ужасная катастрофа – может, даже с участием акул, сбежавшего комбайна и злодея из фильма «Читти-читти-бэнг-бэнг», который охотился за детьми. Но в дверях появилась мисс Вудинг, учительница Амели, и решительно подозвала ее рукой.

От этого жеста никогда ничего хорошего ждать не приходилось, потому что это значило только то, что либо ребенок нашкодничал, либо с ним что-то случилось.

Собравшись с духом и чувствуя себя так, словно ее сейчас арестуют, Розалина поспешила к ней.

– Все в порядке? – спросила она, надеясь выглядеть по-матерински обеспокоенной, а не заранее виноватой.

Мисс Вудинг, которая, насколько Розалина могла судить, была сделана исключительно из зефира и волшебной пыли, слабо улыбнулась.

– Если не возражаете, пройдемте со мной. Я бы хотела поговорить с вами о поведении Амели.

Что ж, по крайней мере ее дочь осталась жива и не лежала без сознания. Промычав в знак согласия, Розалина позволила мисс Вудинг провести себя в здание, мимо высоких вешалок для одежды и красочных рисунков о безопасности дорожного движения и переработке отходов, нарисованных детскими пальчиками.

Класс Амели был уютным, просторным помещением, украшенным рядами цифр и стихами о лете, написанными с ошибками. Сама Амели ерзала под пристальным взглядом ассистентки учительницы.

– Миссис Палмер, – начала мисс Вудинг, и Розалина решила не поправлять ее, – я давно считаю, что нам следует поговорить о том, как выражается Амели на уроках.

Ой, мамочки. Они с Лорен часто ругались при Амели, но она считала, что хорошо объяснила дочери, что есть вещи, которые можно говорить дома, но нельзя на улице.

– Я не выражаюсь. – Амели скрестила руки на груди, излучая возмущение, на которое способна только обиженная восьмилетняя девочка. – Я использую слова «импровизированный» и «усыпляющий». И все остальные слова, которым меня учит тетя Лорен. – Она на мгновение приняла гордый вид. – Я многосложная.

Мисс Вудинг закрыла на это глаза с легкостью учительницы начальной школы, проработавшей всю жизнь.

– Это правда. У Амели обширный словарный запас. Но ей нужно усвоить, что некоторые темы неуместны в классе.

– Например? – настороженно спросила Розалина. Вариантов развития событий было много, и большинство из них заканчивались плохо.

– Например, сегодня на уроке английского мы изучали, что запомнить написание слова легче, если знать, что означают его части. Из слова «биатлон» можно узнать, что часть «би» означает «два», а часть «атлон» означает «состязание», поэтому в биатлоне два вида состязания.

Ладно. Теперь ясно, что не так.

– Как в «бинокле», – подсказала Амели, – потому что там две трубы. Или в «биплане», у которого две пары крыльев. Или в «бифокалах», у которых два… фокала. Или в «бикарбонате натрия», у которого…

– Да, – мисс Вудинг одарила Амели разочарованным взглядом, – но ты ведь не это сказала на уроке.

– Я бы сказала, что я сказала. Но вы велели мне молчать.

Внимание мисс Вудинг переключилось на Розалину.

Пример, который она привела в классе: «Моя мама – бисексуалка».

– Но ведь это правда, – возразила Амели, умоляюще глядя на Розалину.

– Она права, – согласилась Розалина. – Так и есть.

Амели, которая всегда воспринимала согласие как поощрение, пустилась в дальнейшие разъяснения.

– И это значит, что ей нравятся мужчины и женщины, то есть два пола – то, о чем вы говорили. Но тетя Лорен объясняла, что некоторые люди считают, что нельзя говорить «бисексуал», потому что это значит, что есть всего два типа людей, а некоторые считают, что их больше. А другие считают, что это нормально, потому что это значит одинаковые и разные, а разные могут означать много типов людей. Что все равно снова означает два. И это то, о чем говорили вы.

Следила ли мисс Вудинг за ее мыслью и понимала ли хоть что-нибудь, Розалина точно определить не смогла. В любом случае учительница не считала это необходимым.

– Проблема в том, миссис Палмер, что дети не должны говорить о сексе в классе.

– А она и не говорила. – На самом деле Розалине не хотелось спорить, но опыт подсказывал ей, что, вероятно, придется это сделать. – Она говорила о своей семье.

Лицо Мисс Вудинг приобрело нервный розовый оттенок, который, по мнению Розалины, часто появлялся у людей в тот момент, когда ее ориентация превращалась из идеи, которую можно поддержать, в реальность, с которой приходилось сталкиваться.

– Я понимаю, что это деликатная тема, и у разных людей разные убеждения на этот счет. Именно поэтому я должна руководствоваться политикой нашего академического фонда. В ней четко прописано, что учащимся не следует рассказывать об ЛГБТК до шестого класса.

– В самом деле? – спросила Розалина, изо всех сил стараясь помнить, что мисс Вудинг, вероятно, очень хороший человек, а не просто пушистый кардиган, накинутый на регрессивные социальные ценности. – А Амели учится в четвертом классе, и ей удается уживаться с моим существованием почти каждый день.

Придя к выводу, что это будет долгий взрослый разговор, Амели достала из сумки пенал с пандой и начала перебирать содержимое.

– Да, – сказала она. – Я очень хорошо себя веду.

Мисс Вудинг буквально заламывала руки.

– Да, но ведь остальным детям…

– Позволено говорить о своих семьях столько, сколько вздумается.

– Да, но…

– А это, – безжалостно продолжала Розалина, – если подумать, дискриминация.

Амели снова подняла голову.

– Дискриминация – это плохо. Мы это проходили в третьем классе.

Слово на букву «Д» заставило мисс Вудинг заметно вздрогнуть.

– Что вы, миссис Палмер…

– Мисс Палмер.

– Я уверена, что мы просто не поняли друг друга.

– Думаю, так и есть. – Воспользовавшись тем, что намек на закон о равенстве временно приструнил мисс Вудинг, Розалина попыталась найти компромисс между защитой своей личности и посадкой на поезд. – Я понимаю, что у вас странный профессиональный долг уважать желания людей, которые хотят, чтобы их дети оставались гомофобами как можно дольше. Но, надеюсь, вы понимаете, почему на меня он не распространяется. И если вы еще раз попытаетесь сделать так, чтобы он распространился на Амели, я подам официальную жалобу в администрацию губернатора.

Мисс Вудинг вздрогнула.

– Если она не будет…

– Никаких «если она не будет». Я не позволю вам учить мою дочь стыдиться меня.

Последовало долгое молчание. Затем мисс Вудинг вздохнула.

– Наверно, лучше всего будет закончить этот разговор и больше не поднимать эту тему.

По опыту Розалины именно так выглядела победа над институциональными предрассудками: никто не извинялся и не признавал, что сделал что-то не так, а соответствующее учреждение великодушно предлагало сделать вид, что ничего не произошло. Значит, победа?

– Мудрое решение, – сказала она, надеясь, что по крайней мере преподала Амели ценный урок, как постоять за себя, или пойти на компромисс, или… или… или… что-то еще.

– Что с тобой? – спросила Лорен, когда они сели в машину.

Розалина пристегнулась и оглянулась через плечо, чтобы проверить, что Амели сделала то же самое.

– Не спрашивай.

– У меня были неприятности, – сказала Амели, – из-за того, что я сказала, что мама – бисексуалка. Мне запретили говорить об этом. А это глупо, потому что так и есть. И тогда мама сказала мисс Вудинг, что это дискриминация, и мисс Вудинг очень расстроилась, и нам с мамой пришлось пойти домой.

– Долбануться можно, – порбормотала Лорен. – Что за куча предосудительного дерьма?

С гораздо большей осторожностью, чем обычно, когда в машине находился ребенок, она отогнала машину от бордюра. И, с одной стороны, это было хорошо, потому что они ни во что не врежутся и не убьют Амели. С другой стороны – они опаздывали на поезд, р-р-р.

– «Предосудительное» означает «очень плохое», – предположила Амели.

– Просто уточню, – Розалина обернулась, – из всех слов в этом предложении какие тебе разрешено говорить в школе?

– «Можно». «Что». «За». «Предосудительного». «Куча». – Амели призадумалась. – Но не «долбануться» и не «дерьмо», потому что некоторые считают, что эти слова плохие. Хотя это глупо, это же всего лишь слова.

Господи. Похоже, самое время прочесть родительскую лекцию.

– Иногда, – медленно произнесла Розалина, – то, что кажется тебе глупым, важно для других людей. Иногда бывает так, что то, что важно тебе, другие люди считают глупым. Вот поэтому важно думать о том, что ты говоришь и делаешь.

Амели переварила эту мысль.

– Например, потому что мисс Вудинг считает, будто глупо, когда мама – бисексуалка?

Лорен не удержалась от смешка.

– В каком-то смысле. – Как это часто бывает, возможность передать дочери положительные ценности и с трудом полученную мудрость резко сошла на нет, и она уже не имела ни малейшего представления, о чем говорит. – Но мы с ней договорились, что в дальнейшем будем внимательнее относиться к чувствам друг друга.

Тишины было ровно столько, чтобы убаюкать Розалину ложным ощущением спокойствия.

– Тетя Лорен? – спросила Амели. – А почему ты перестала встречаться с мамой? Ты думала, что быть бисексуальной глупо?

– Нет. – Лорен не сводила глаз с дороги. – Я не из тех лесбиянок, которые считают, что бисексуалки предают девушек. Просто мне как лесбиянке больше нравятся вагины.

– А-а. – Плюсом многосложной восьмилетней Амели было то, что она не любила признаваться, когда не понимала того, чего, вероятно, и не должна была понимать. – Тогда что случилось?

– Она меня бросила. Потому что я встречалась еще с одной девушкой и не рассказала ей об этом.

– А-а, – снова сказала Амели. Казалось, она серьезно задумалась над этим, и Розалина попыталась перевести внезапный интерес на номерные знаки проезжавших мимо машин. – Тебе больше нравилась другая девушка?

– Недолго, но к тому времени уже было поздно. И даже волосы у нее были ненатуральные рыжие. – Она бросила ностальгический взгляд на Розалину. – А может, все могло быть по другому, а?

О том, как могло бы быть, Розалина думать не любила. «Могло быть» слишком легко превратилось в «должно быть». В конце концов, если бы она осталась с Лорен, она бы не вернулась к Тому. Не решила бы, что, возможно, ничего страшного не случится, если «только в этот раз» обойтись без презерватива, и жила бы той жизнью, для которой, по ее мнению, она всегда была рождена. Но тогда у нее не было бы Амели, а это было немыслимо по абсолютно другой причине.

– Значит, – Амели возилась с ремнем безопасности именно так, как Розалина постоянно говорила ей этого не делать, – если бы мама тебя не бросила, ты была бы сейчас моей второй мамой?

– Не совсем. – Лорен пора было научиться прекращать разговоры. Особенно с Амели.

– Если бы я не ушла от тети Лорен, – перебила Розалина, – ты бы не родилась.

И снова Розалина практически слышала, как жужжат шестеренки в голове дочери. Каждый родитель, как она подозревала, считал своего ребенка умным, но ей нравилось думать, что Амели в самом деле была такой, хотя бы немного.

– Спасибо, что заставила маму бросить тебя, тетя Лорен.

Возникла небольшая пауза, и, повернувшись, Розалина с легким удивлением поняла, что Лорен не нашла что ответить. Искренность никогда не была ее сильной стороной.

– У тебя есть домашнее задание на выходные? – спросила Розалина, повернувшись, чтобы посмотреть на дочку.

Амели покачала головой.

– Я знаю, что сегодня у тебя было правописание. И что оно у вас каждую неделю. Поэтому спрошу еще раз: у тебя есть домашнее задание на выходные по правописанию?

Амели кивнула.

– Тогда выучи слова, когда придешь домой, прежде чем заняться чем-то другим. А тетя Лорен завтра проверит. Правда, тетя Лорен?

– Проверю, – согласилась Лорен, – хотя у меня самой правописание ужасное.

– Ты зарабатываешь на жизнь писательством, Лоз. Разве оно настолько плохо?

Лорен подняла бровь.

– Видишь ли, у всех теперь есть новомодные машины, которые проверяют правописание за тебя. А еще мне как-то обидно, что ты считаешь, будто самый важный навык в моей работе – орфография.

Они заехали на парковку вокзала, и Розалина пришла к выводу, что еще может успеть на поезд, если прямо сейчас уйдет от своего единственного ребенка и единственной подруги и если Большая западная железная дорога будет верна себе и поезд опоздает как минимум на шесть минут.

– Ну, – Лорен заглушила мотор, – приехали. Настало время стать знаменитой.

Розалина вытащила свою сумку из багажника.

– Я не хочу быть знаменитой. Я просто хочу… достаточно денег, чтобы оплачивать расходы, и достаточно людей, которые будут любить мою выпечку, чтобы я смогла найти работу чуть лучше.

– И правда. Твое высокомерие достигает гомеровских масштабов.

– Я люблю твою выпечку, мама, – сказала Амели. – Что такое «высокомерие»?

– Это когда ты считаешь себя гениальной, – объяснила Лорен, – а в итоге тебя слишком заносит, и тебя наказывают за это боги.

– Простите. – Розалина выскочила из машины, чувствуя себя ужасным человеком. – Я люблю вас обеих, вы милые и очень меня поддерживаете, но мне нужно бежать. Ты, – она указала на Лорен, – не рассказывай моей дочери, кто такой Катулл[1]1
  Гай Валерий Катулл – один из наиболее известных поэтов Древнего Рима и главный представитель римской поэзии в эпоху Цицерона и Цезаря. Прим. перев.


[Закрыть]. А что до тебя, – она посмотрела на Амели, – я буду скучать по тебе, но не обижай бабушку Корделию и не пользуйся добротой тети Лорен. Потому что я знаю, какая ты, когда она с тобою нянчится.

– Не нянчится, – возмутилась Амели, – я уже не младенец. Я ребенок. Потом буду отроком. Потом – подростком. Потом – взрослой. Потом – старой. А потом мертвой.

Лорен засмеялась.

– Вот так просто, да?

Не самая подходящая тема для начала опеки Лорен над впечатлительным юным умом. Но сейчас не было времени решать эту проблему. Закинув сумку на плечо и пожалев, что не успела допечь чертов последний пробный торт, Розалина в час пик нырнула в толпу.

Поезд, как оказалось, не опоздал на шесть минут. Он не опоздал даже на четыре минуты. А значит, у Розалины было ровно столько времени, чтобы увидеть, как он отъезжает от станции без нее. Умом она понимала, что мисс Вудинг не специально подгадала время для того, чтобы ее двуличие оказало самое большое и самое негативное влияние на жизнь Розалины. Но, черт возьми, ощущалось это именно так. Преодолев обратный путь по пешеходному мосту до справочного бюро, она потратила невероятно много времени на то, чтобы выведать у скучающего работника вокзала точный маршрут поездов, остановок и автобусов, которыми можно добраться до Пэтчли Хаус, где проходили съемки шоу.

Первый отрезок пути в глушь на поезде был, по крайней мере, относительно коротким. Второй, на дребезжащем автобусе в совершенно другую глушь, занял больше времени. Затем наступил третий, теоретически последний отрезок пути, который прошел в одном из немыслимо медленных поездов, который, пожалуй, стоило бы отозвать из эксплуатации в 1970-х годах и который останавливался на каждой мелкой станции в каждой мелкой деревушке между У-Черта-на-Куличках и Поди-Узнай-Где. Первоначальный план Розалины заключался в том, чтобы во время поездки расслабиться, сосредоточиться, собраться с мыслями и сделать все, чтобы настроиться на нужный лад и проявить себя на реалити-шоу. Выйти из состояния измученной матери-одиночки, чьи родители, которым она задолжала огромную сумму денег, ничуть не удивились бы, узнав, что она не смогла вовремя сесть в поезд.

И тут поезд остановился.

И не трогался еще сорок чертовых минут.

– Э-э, – затрещала устаревшая акустическая система, – здравствуйте. С вами говорит машинист. Объявление для пассажиров поезда восемнадцать двадцать три, следующего из Мопли-он-Понд в Тапворт. В связи с неисправностью поезд будет вынужден завершить путь в Фондл-Бэквотер.

Это не предвещало ничего хорошего. Если честно, дела обстояли довольно скверно. И ситуация стала еще хуже, когда поезд подкатил к средней по длине бетонной плите, служившей Фондл-Бэквотер станцией. Не зная, что делать, Розалина схватила сумку и сошла с поезда. С ней высадился только один пассажир. Мужчина в узких слаксах и голубой рубашке с рукавами, небрежно закатанными до локтей. Он выглядел так, будто у него был собственный стиль, идущий вразрез с модой. А еще он явно находился не в своей тарелке. Но, в отличие от Розалины, казалось, был не против вынужденной остановки, осматривая окрестности с самообладанием, а не с замешательством, переходящим в панику.

Что он осматривал, Розалина не знала, потому что вокруг было только небо, поля и восемь овец, одна из них смотрела на нее с выражением, которое она сочла за жалость.

– Я так понимаю, – заметил незнакомец, который подошел, пока Розалина была занята оцениванием скота, – что вы ехали не в Фондл-Бэквотер.

Теперь, когда он стал ближе, Розалине пришлось смириться с тем, что он не только стильный, но и смущающе хорош собой в той высокой, скуластой, слегка надменной английской манере, которая позволяет получить главную мужскую роль в костюмированной драме Би-би-си о распутном аристократе и его бурном романе с дочерью шахтера.

И появляется он в этой драме без рубашки, верхом на лошади, по крайней мере раз в сезон.

Как всегда, в первый раз за несколько месяцев с ней заговорил кто-то привлекательный, неважно какого пола, а она чувствует себя как человек, который за день не сумел допечь торт, поругался с учительницей начальной школы и таскался по всему юго-востоку из-за еле работающей железнодорожной компании. «Быстрее, Розалина, прояви обаяние».

– Вы о чем? Я проснулась сегодня утром и подумала: «Чего же мне не хватает? Вечера на вокзале с, мягко говоря, заманчивым названием».

– А, тогда вам надо было ехать в Тапера-в-Вере. – Он улыбнулся. В уголках его широкого рта образовались морщинки. – Оно еще заманчивее.

– Я слышала, что в Исла-де-Муэрте прекрасно в это время года.

– Что иронично само по себе, потому что Исла-де-Муэрте – та еще дыра.

Розалина рассмеялась, отчасти забавляясь, отчасти от облегчения. Потому что, если подумать, «Исла-де-Муэрте» – это рискованный гамбит. Особенно как вторая фраза, сказанная незнакомцу.

– Но если серьезно, – продолжил он, – как бы мне ни хотелось остаться здесь и обмениваться географическими иносказаниями с очаровательной незнакомкой, мне нужно быть в Тапворте… – он замолчал, чтобы свериться с воображаемыми часами, – уже как час.

По мнению Розалины, ехать в Тапворт можно было лишь по одной причине – если ты там не живешь, но тогда ты, скорее всего, не заблудишься в паре миль по дороге. Это означало, что она общалась с конкурентом. Хорошо говорящим, хорошо одетым, хорошо… хорошим конкурентом.

– Какое совпадение. Мне тоже уже час как нужно быть в Тапворте.

– А-а. Участница или член съемочной команды?

– Если бы я была в команде, – спросила она, – неужели я бы не знала, как туда добраться?

– А вдруг вы новичок? – Снова улыбка. На этот раз несколько лукавая. – Или плохо справляетесь с работой.

– Подловили. Я – главный рабочий-постановщик, только не умею ничего ставить.

Он вскинул бровь.

– От этого наверняка много проблем.

Ну надо же. Вышло не совсем так, как она хотела. Возможно, дело было во влиянии Лорен или отсутствии необходимости подавать пример восьмилетнему ребенку, но Розалина решила удвоить усилия.

– Да, – ответила она грустно, – из-за этого трудно работать рукой.

Наступило молчание. Розалина начала волноваться, что вызвала отвращение.

И тут незнакомец рассмеялся.

– Вижу, мы перешли от иносказаний к анусказаниям. Но в любом случае приятно познакомиться. Я – Ален. Ален Поуп.

Он протянул ей руку, которую Розалина пожала с готовностью женщины, которая только что говорила об онанизме.

– Розалина, эм, Палмер.

– Что ж, Розалина-эм-Палмер, – его очень, откровенно говоря, очень голубые глаза сверкнули на нее в полумраке, – что же ты собираешься делать?

– С моей… Слушай, я ведь на самом деле не рабочий-постановщик с неважными навыками работы.

– Не может быть, я воспринял это как факт! Я имел в виду, что нам делать с тем, что мы застряли на незнакомой станции, когда нам нужно быть в другом месте?

А-а. Он об этом.

– Когда следующий поезд?

Ален сверился с телефоном.

– Завтра утром. – Он продолжил искать. – И здесь нет ни такси, ни отелей, кроме того, в который нам надо, а ближайший автобус в двух деревнях отсюда. Едет не в ту сторону и уже час как закончил маршрут.

О боги. Им конец.

– Что насчет воздушного шара?

– Я с собой не брал. А ты?

– Нет, но у меня есть вот это. – Она покопалась в сумке. – Дорожная жестянка с мятными конфетами? Не помню, чтобы я ее покупала.

– А-а, тогда мы спасены. Из нее можно сделать… сделать…

– Самодельную лодку и сплавиться по реке? Или поменяться транспортом с проезжающим мимо цирком. Соорудить сигнальную ракету с помощью бутылки диетической колы.

– У тебя есть диетическая кола? – спросил он.

– Черт. Оставила на воздушном шаре.

– Не волнуйся. – Он убрал телефон. – Уверен, что продюсерская компания может послать кого-нибудь за нами. Конечно, тогда мы станем теми, кто причинил им неудобства за день до начала съемок, и, вероятно, они на нас не обидятся. Но я не очень склонен рисковать.

Если Розалина и понимала что-то в жизни, так это то, что стоит избегать делать то, из-за чего влиятельные люди могут затаить на тебя обиду, а потом обратить ее против тебя. По ее опыту они обычно так и поступали.

– Да. – Она постаралась унять дрожь в голосе. – Если мы можем попасть туда своим ходом, то, наверное, стоит попробовать.

– По крайней мере это будет приключение. – Он улыбнулся, будто говоря: «Давай сбежим из этой деревни». – Так что скажешь, Розалина-эм-Палмер? Хочешь отправиться со мной в приключение?

В общем, сказала себе Розалина, все могло выйти гораздо хуже. День переходил в мягкий английский вечер, с пастельным небом и мягким солнечным светом. Это была приятная прогулка, если не обращать внимания на запах силоса и тот факт, что она опаздывает на реалити-шоу, в котором поставила на кон свое будущее. Или не все свое будущее. И, если уж на то пошло, по крайней мере у нее был спутник – такой, которого, честно говоря, она ценила бы в любом случае, даже если бы ее не бросили на захолустной станции приватизированной железнодорожной компании.

– Очень надеюсь, – сказал Ален, когда они пошли по проселочной дорожке, которая, с вероятностью около тридцати процентов, вела прямо в никуда, – что ты впечатлилась моей смелой и мужественной решительностью. И не думаешь про себя: «О нет, он – типичный мужлан, который не спрашивает дорогу».

Розалина рассмеялась, что, как она надеялась, означало скорее «это довольно смешно», а не «я очень стараюсь понравиться».

– И кого бы ты спросил? Вон то дерево? Овцу?

– Боюсь, что я брал уроки овечьего только ради аттестата об окончании средней школы, а единственная фраза по-овечьи, которую могу вспомнить, это «Где находится туалет?».

– Ладно, – она должна была спросить, – и как же будет «Где находится туалет?» по-овечьи?

Он даже сделал взгляд как у ягненочка.

– Кажется, «Где находится туабе-е-ет?».

– Тебе повезло, что мое гилти плеже – бородатые анекдоты.

Возникла многозначительная пауза.

– Привет, Мое – Тайное – Удовольствие – Бородатые Анекдоты. Я – Ален.

– Ясно, – сказала ему Розалина, – наверно, я сделала слишком большой акцент на «люблю» и маленький на «тайное удовольствие».

– Не волнуйся. Если серьезно, я пока не готов отращивать бороду. Слишком молод для нее и отцовства, кстати, тоже.

На этот раз смех Розалины был чуть более естественным. Она привыкла к тому, что большинство людей ее возраста и немного старше говорят о родительстве так, будто это часть невообразимого будущего, к которому приходишь после того, как определишься с карьерой, отношениями и собственными мечтами. Поэтому было неловко отвечать: «Вообще-то я родитель уже почти десять лет».

Проселочная дорога провела их через перегон для скота на другую проселочную дорогу, которая вела еще на одну. И именно через поле от проселочной дороги номер три они наконец заметили признаки человеческого жилья. Ну, не считая всего того, что, по сути, было признаками человеческого жилья, но настолько деревенскими, что почти не считались. Например, живые изгороди, приступки через шаткие заборы и гектары травы.