Текст книги "Розалина снимает сливки"

Третья неделя. Хлеб

Пятница

Розалина бы больше переживала по поводу своего ужасного выступления в «Пекарских надеждах», если бы не эта неделя. Она началась, как это часто бывает, в понедельник, когда необъяснимым образом отключилось электричество. Розалина выключила автоматический выключатель, что устранило проблему. Но во вторник все повторилось. Хуже того, в обоих случаях пострадал ее тренировочный хлеб. Затем, в среду, к ней все-таки пришел специалист, который должен был заняться странным шумом, который издавал ее котел, но беспомощно ткнул в него пальцем, дунул в трубку, сказал, что котел нуждается в полном обслуживании, а не в том, которое она заказала, и взял с нее сто двадцать фунтов. Странный шум вернулся тем же вечером. И хотя ей удалось пережить четверг без катастроф, к пятнице она ощущала что-то среднее между раздражением и отвращением.

– Авугалу-у, – сказала Амели со своего места за кухонным столом.

– Ох, милая. Тетя Лорен снова научила тебя какому-то слову?

– Нет. – Амели покачала головой. – Это я о бойлере. Он говорит: «Балугулу». А я говорю: «Авугалу», чтобы быть вежливой. Мисс Вудинг говорит, что важно быть вежливой.

– Она это говорила даже о системе отопления?

– Ну, еще она сказала, что важно разговаривать с людьми, которые отличаются от нас. А еще я смотрела телевизор, и там говорилось, что если инопланетяне попытаются поговорить с нами, мы не всегда сможем это понять, потому что они могут говорить не так, как мы. Поэтому я подумала, что лучше перестраховаться.

Розалина изо всех сил старалась не засмеяться.

– Инопланетяне, скорее всего, не станут пытаться разговаривать с нами через бойлер.

– Это мы так думаем. Но мы ведь не инопланетяне.

«Благугмагу», – сказал бойлер.

– Вот видишь, – сказала Амели голосом победительницы. – Глугалугл.

– Откуда тебе знать, что мы его нечаянно не оскорбим?

Амели на секунду задумалась.

– Они не в самом бойлере. Одна леди по телевидению сказала, что они передают сообщения через тысячи миль космоса, и когда они доходят до нас, то звучат как шум.

– Значит, наш бойлер – что-то вроде инопланетного ретранслятора?

– Возможно. А может быть, он сломан.

Нужны ли тут наставления? Нет. Нет, точно нет. А даже если и нужны, в этот момент раздался звонок в дверь. Амели соскочила с табуретки и с криком выбежала в коридор.

– Бабушка с дедушкой приехали!

Это был не тот случай, когда Розалина была на сто процентов готова к общению с родителями (не то чтобы таких случаев было много), но, поскольку они приехали, чтобы присмотреть за Амели вместо нее, винить она могла только себя.

Она последовала за Амели в зал и успела вовремя, чтобы услышать: «А у нас в бойлере инопланетяне». Это вызвало вопрос: «Инопланетяне, да?» от Сент-Джона Палмера, который прощал Амели гораздо больше, чем когда-либо прощал Розалине. В это время Корделия беззвучно губами спрашивала что-то вроде: «Чему ты ее учишь?»

Мать Розалины, как и отец, была врачом и, как и отец, продвинулась в профессии достаточно, чтобы степень перестала иметь значение. Онколог по образованию, она лично участвовала в исследованиях, которые привели к значительному увеличению пятилетней выживаемости при нескольких видах рака яичников, по сравнению с которыми даже самые идеальные кексы Розалины казались тривиальностью. Она была высокой, худощавой и всегда улыбалась только внучке.

– А сегодня, – продолжала Амели, – в школе мы узнали, что майя жили в месте, которое называется Мезоамерика, и у них был город под названием Йаш-Мутуль. А еще храм, на котором был изображен большой ягуар, но его больше нет.

Что бы ни говорили о Палмерах, они посвятили себя внучке без остатка.

– Ты хорошо учишься. – Сент-Джон сел на корточки перед Амели. – Совсем как твоя мама в твоем возрасте. Почему храма больше нет?

– Потому что он очень старый. А очень старые вещи падают. А еще из-за испанцев.

– Если бы я знала, что ты сейчас интересуешься майя, – сказала Корделия, – я бы купила тебе другой подарок. Может быть, мне лучше его забрать?

Амели возмущенно округлила глаза.

– Нет. Я умею интересоваться несколькими вещами. Я полиаморка.

– По-моему, ты не это имела в виду, – быстро вставила Розалина.

– Нет, это. Это значит любить много вещей. – Выражение гордости на лице дочки было одновременно восхитительным и неуместным. – Я разобралась с приставками, как нас учили в школе. «Поли» означает «много», а «амор» означает «любовь» по-французски, а еще на латыни.

О боже. Теперь Розалине придется объяснять дочке, что такое полиамория, в присутствии родителей, которые, вероятно, тоже не знали, что это такое. По крайней мере, ни на каком уровне, кроме этимологического.

– Это вообще-то означает любовь к нескольким людям.

– Но я ведь люблю нескольких людей. Я люблю тебя, дедушку, бабушку, тетю Лорен.

– Наверно, будет лучше сказать, – Розалина чувствовала, как глаза Сент-Джона Палмера прожигают ее, – это значит быть влюбленной в нескольких людей сразу.

– А-а. – Амели подумала. – Тогда я не полиаморка. Я Полилюблювещка. Можно мне теперь подарок?

Подарком оказалась книга под названием «Монстры в реальной жизни: существа из глубин», которая была наполнена фотографиями чрезвычайно уродливых рыб. Амели она понравилась. И уже через две минуты она счастливо свернулась на диване, рассматривая акул-домовых, а Розалина пыталась налить родителям чая, который сказал бы им: «Я понимаю, что за эту помощь вам должна, но мне бы очень хотелось, чтобы это общение поскорее закончилось».

– Так что там с бойлером? – спросил ее отец, пробираясь на кухню, пока Розалина отчаянно мыла кружки, которые следовало вымыть еще утром.

Она уперлась руками в раковину.

– С ним все странно. Я позвала мастера, чтобы его посмотреть, и он сказал, что нужен ремонт.

– И сколько он попросил заплатить за то, что сказал, что бойлеру нужен ремонт?

Проблема была в том, что до девятнадцати лет Розалина была идеальной дочкой, а значит, так и не научилась врать родителям.

– Сто двадцать фунтов.

Сент-Джон Палмер покачал головой в отчаянии, которое не казалось показным.

– Он тебя с порога раскусил, да?

– А что мне было делать? «Прости, незнакомец, с которым я дома одна. Я, маленькая женщина, вооруженная только теркой для сыра, требую, чтобы ты ушел без денег, которые просишь».

– Не смешно, Розалина. Какой пример ты подаешь Амели, если позволяешь людям тобою помыкать?

Розалина мстительно включила чайник.

– Прости. Так вышло. В следующий раз буду лучше стараться.

– Уж постарайся. У тебя хоть есть сто двадцать фунтов на мастера, который ничего не сделал?

– Точно есть, – сказала она чайным пакетикам, – потому что я их отдала.

– Значит, в этом месяце тебе не нужна помощь с ипотекой?

Именно тогда она решила, что лучше продаст свои волосы и зубы на улице Монтрей-сюр-Мер, чем возьмет у отца еще хоть пенни. Во всяком случае, в ближайшее время.

– Справлюсь. А теперь отнесешь маме чай?

Он взял две кружки и ушел без дальнейших комментариев. Розалина подняла свою кружку, поняла, что у нее дрожат руки, и быстро поставила обратно. Ради всего святого, ей двадцать семь лет. Она не станет плакать на собственной кухне из-за того, что разочаровала отца. Опять.

Через несколько минут она вошла в гостиную. Амели по-прежнему лежала на диване, по обе стороны от нее сидели бабушка с дедушкой. Все трое рассматривали монстров из реальной жизни так, что можно было писать картину и вставлять в рамку.

– Это мурена, – сказала Амели. – Здесь написано, что она тринадцать футов в длину.

Корделия Палмер следила за пальцем внучки, скользящим по странице.

– Ого, большая. Ты знаешь, сколько надо таких Амели, как ты, чтобы столько получилось?

– Скорее всего, немного. Мамочка не мерила меня уже месяц, а я стала выше, чем была.

– Вряд ли ты уже стала тринадцать футов ростом, – засмеялся Сент-Джон Палмер.

– А вдруг? Вдруг у меня скачок роста?

– Ну, я бы предположила, – сказала ей Корделия Палмер, – что твой рост около четырех футов. Так сколько Амели в тринадцати футах?

Амели скорчила гримасу.

– Одна Амели – четыре. Две Амели – восемь. Три Амели – двенадцать, а четыре Амели – шестнадцать. Значит, больше трех и меньше четырех. Значит, три Амели и одна нога.

Сент-Джон Палмер улыбнулся Амели так, как когда-то улыбался Розалине.

– Очень хорошо, Амели. Ты такая умная девочка.

– Да, – согласилась Амели. – Я очень умная. Тетя Лорен говорит, что я развита не по годам.

– Ты ведь знаешь, – Корделия Палмер тактично кашлянула, – что эта женщина на самом деле не твоя тетя.

– Нет, тетя. Я зову ее тетей Лорен, а значит, она – моя тетя.

– Нет. – Это был самый нежный и уступчивый голос Корделии Палмер. – У слов есть значения. И «тетя» означает сестру кого-то из твоих родителей.

Ничего хорошего из этого не выйдет. А отец еще не притронулся к чаю.

– Я, – начала Розалина, – э-э… поезд… я не хочу…

– Тетя Лорен не считает, что слова – это что-то важное. – Амели покачала ногами в благом безразличии. – Она говорит, что это бессмысленные обозначения. И она наверняка в этом разбирается. Она – драматургиня.

Корделию, похоже, это не впечатлило.

– Давай поговорим об этом позже. Бабушка должна отвезти маму на вокзал.

Отложив книгу, Амели побежала через комнату, чтобы обнять Розалину, в чем та очень нуждалась.

– Ты ведь выиграешь на этой неделе, мамочка?

Скорее всего, нет. Абсолютно нет.

– Постараюсь.

– Стараться изо всех сил – вот что самое важное, – сказал Сент-Джон Палмер, который сам никогда в жизни в это не верил.

Розалина и ее мать поцеловали на прощание Амели и отправились на станцию.

– Ты же знаешь, мы бы с радостью довезли тебя до места, – сказала Корделия минуту или две спустя.

Они действительно могли довезти ее до самого места. Но при этом извлекли бы свою выгоду.

– Ничего страшного. Не хочу вас беспокоить.

– Ты нас не беспокоишь. Ты – наша дочь. А Амели – наша внучка. И, если честно, мы с твоим отцом волнуемся из-за того, насколько твоя подруга на нее влияет.

Только не снова.

– Лорен – моя лучшая подруга. И она была со мной тогда, когда рядом никого не было.

В тот момент, когда слова сорвались с ее губ, она поняла, что сказала это зря.

Взгляд ее матери стал отстраненным, что говорило о том, как ей больно это слышать, но она была слишком порядочной, чтобы это показать.

– С тобою были мы. Мы всегда были с тобой.

– Знаю. Прости. Я не это имела в виду.

Вот только в каком-то смысле она имела в виду это. Потому что связь с родителями, как бы отчаянно она от нее ни зависела, начинала ей казаться все более и более оторванной от всего, что она могла бы выбрать или захотеть.

– Я просто думаю, – сказала Корделия, – что постоянное присутствие этой женщины наверняка сбивает Амели с толку. Как объяснить ребенку что-то подобное?

– Что именно объяснить?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Детям нужна стабильность и семья, а не незнакомые женщины, которые никакого отношения к ним не имеют и забивают их головы всякими мыслями.

– Лорен – не незнакомая женщина. – По крайней мере, не в этом смысле. – А ты постоянно говоришь, что Амели – очень умная девочка. Она понимает, что мама раньше встречалась с тетей Лорен и что теперь они – подруги.

– И ты считаешь, что это правильно? – Корделия сжала губы в тонкую полоску. – Ты собираешься продолжить знакомить ее с постоянно расширяющимся легионом тетушек и дядюшек в зависимости от того, с кем сейчас «дружишь»?

Розалине очень захотелось разбить что-нибудь или уйти, но поскольку она была заперта в машине, она не могла сделать ни того, ни другого.

– Моя сексуальная жизнь тебя не касается, мама. Но, к твоему сведению, у меня уже очень давно никого не было, а когда есть, я очень осторожна, и ты это знаешь.

– Вообще-то, дорогая, если я что-то и знаю о твоей сексуальной жизни, так это то, что «осторожность» – не то слово, которое ее характеризует.

На это было нечего ответить. Постоянно было нечего ответить. Они погрузились в привычное, неуютное молчание.

Наконец, Корделия сказала:

– Твой отец упомянул, что с тобою был очень приятный джентльмен, когда он забирал тебя на прошлой неделе.

– Ален? – настороженно спросила Розалина. Одобрение родителей в эти дни звучало так редко, что она не совсем ему доверяла, когда оно появлялось. – Да, он участвует в конкурсе.

– Что ж, он произвел хорошее первое впечатление.

Это начинало попахивать ловушкой.

– Ты ведь помнишь, что это кулинарное шоу, а не шоу о свиданиях?

– Да, знаю. Но у тебя так редко выпадает шанс встретить кого-то подходящего, и из этого могло бы что-нибудь получиться… чем бы ты ни занималась.

Такими темпами ее мама была в опасной близости от того, чтобы отвадить от парня, который ей действительно нравился.

– Да. Победа – вот что может из этого получиться. Разве не ты мне всегда говорила, что карьера важнее личной жизни?

– Участие в реалити-шоу – это не карьера. Карьера требует работы и квалификации.

– А, то есть из-за того, что я не вернулась в университет, я должна сдаться и отдаться первому встречному с приличной работой, который посмотрит в мою сторону?

– Ты несправедлива, – сказала Корделия, – и ведешь себя по-детски. Мы с твоим отцом просто хотим, чтобы ты была счастлива, дорогая. И, конечно, мы были бы очень рады, если бы ты вернулась в университет и стала врачом, как и хотела. Но ты решила этого не делать. – На мгновение Корделия замолчала, как будто эта тема была для нее болезненнее, чем для Розалины. – Мы всего лишь пытаемся поддерживать тебя, как можем. И так было всегда.

Розалина знала, что на этот счет лучше не спорить.

– Прости. Неделя выдалась тяжелая, и я очень ценю, что ты заботишься об Амели ради меня.

– Не глупи, мы любим проводить время с Амели. Она наша внучка. Но ты могла бы быть добрее к папе. Он очень много работал ради тебя всю жизнь, и порой ему кажется, что ты этого не замечаешь.

Больше она ничего не могла сказать. Стоит только начать долгий разговор с кем-то из родителей, как в итоге он скатывается в перечисление претензий. Единственным выходом было кивнуть, извиниться и пообещать, что в следующий раз будет лучше. Хотя в глубине души она понимала, что это невозможно.

Мать отвезла ее на вокзал, где они обменялись традиционным «я люблю тебя», а затем Розалина устроилась на сиденье в вагоне второго класса и старалась, сколько могла, ни о чем не думать.

* * *

– С возвращением, мои маленькие булочки с изюмом, – сказала Грейс Форсайт. – Боюсь, что именно этой недели вы ждали с ужасом, потому что вы будете сражаться с хлебом с маком, биться с фокаччей, бороться с булочками. А если вам очень повезет, то и с буханкой или двумя одновременно. Именно так. Это неделя хлеба. И мы сразу же бросаем вас в нашу самую сложную выпечку вслепую.

Пауза для съемки реакции. Розалине, по крайней мере, было очень легко изобразить потрясение, в основном потому, что оно присутствовало. Прежде всего, она не ожидала недели хлеба – ей нравилось печь с нуля. Но она не могла оправдать шестичасовое приготовление выпечки, которую можно купить за девяносто пять пенсов в «Сэнсберис», и то, что у ворот ее встретил суетливый техник, который конфисковал багаж и телефон, прежде чем отправить в бальный зал для внезапной съемочной сессии, было адским изюмом в ее партии обреченных булочек.

Уилфред Хани шагнул вперед.

– На этой неделе мы бы хотели, чтобы вы приготовили традиционную опару. И это особенно важно, потому что это рецепт моей мамы. Мы раздали вам всем по маленькой кастрюльке с закваской с моей кухни в Армли, из культуры народа, которую я непрерывно поддерживаю вот уже сорок лет.

Еще один заход для кадров с реакцией. Все остальные, похоже, неплохо справлялись с задачей передать, насколько были одновременно напуганы и тронуты. Но лицо Розалины было таким же усталым, как и она, поэтому большая часть ее усилий ушла на то, чтобы держать глаза открытыми.

– Поскольку такой хлеб поднимается долго, – продолжила Грейс Форсайт, – вы сделаете тесто сейчас, а выпекать буханки будете завтра. У вас есть один час на это задание, которое начнется на счет «три». Три, дорогие.

Обычно это было сигналом к тому, чтобы все начали судорожно печь, но в этот раз камеры остановились, и перед ними появилась Дженнифер Халлет, словно злая ведьма Запада, с дальнейшими инструкциями.

– Теперь, когда у нас есть бомбические кадры для рекламы «На следующей неделе», я объясню, как все будет происходить на самом деле. Так что будьте внимательны, вы, ведра со свиными членами. Потому что если кто-нибудь из вас мне все испортит, я обрушусь на вас с такой силой, что сам Сатана перестанет поджаривать задницы грешников в адском пламени и спросит: «Ты в порядке, Дженни? Мне кажется, ты слишком сурова».

Правила, как оказалось, были довольно просты. Поскольку съемки проходили в течение двух дней и предполагалось, что это будет испытание вслепую, до конца субботы они фактически будут находилиться без связи.

Обычно с этим не было проблем – Розалина старалась звонить домой как можно чаще, но когда не получалось, она не волновалась, потому что полагалась на Лорен, которая заботилась об Амели. И хотя она знала, что Сент-Джон и Корделия Палмер не закатят ей грандиозную истерику (Амели не выводила людей из себя), они воспримут это как очередное доказательство того, что Розалина, которая не справилась с ролью дочери, теперь не справляется и с ролью матери.

– Дженнифер, – позвала она.

Но Дженнифер Халлет уже подавала сигнал операторам.

– Разве из этого следовало, что я стану отвечать на вопросы?

Не следовало, Дженнифер не стала отвечать, и съемки начались.

А часики тикали.

Божечки. В инструкции так и говорилось: «Приготовьте тесто».

Розалина отправится домой. Как пить дать.

– Я его готовлю примерно раз в неделю. – Голос Джози весело разнесся по бальному залу, когда Колин Тримп и оператор остановились у ее стойки. – На самом деле это один из самых древних в мире рецептов хлеба на закваске.

«Давай, Розалина. Раз твои предки эпохи неолита могли, то и ты сможешь». Хотя по этой логике она еще должна уметь делать кремневые наконечники для стрел и стрелять ими в мамонта.

«Точно. По одному делу за раз. Перестань беспокоиться о телефоне. Проснись, наконец. Продумай все до конца».

У них был час, а значит, все должно быть довольно просто. Розалина знала, что тесту обычно требуется отдых от пятнадцати минут до полутора часов.

Полчаса? Это было… правильно? Безопасно? И это средний выбор по времени, чтобы, в случае чего, ошибка не стоила ей слишком дорого. Но это означало, что она должна начинать прямо сейчас.

Она вбила в закваску воду и немного масла, а затем постепенно ввела сухие ингредиенты. Проблема заключалась в том, что она не могла вспомнить, надо ли сильно вымешивать тесто или его едва можно мять. Судя по тому, как двигались руки Рики – интернету это точно понравится, – он определенно решил выбить из него всю дурь.

– Чем ты занимаешься? – спросил Колин Тримп.

Розалина посмотрела на шар теста в своих руках.

– Это технический процесс, который мы, пекари, называем обминанием. Я проверяю, приняло ли тесто муку. И после этого на некоторое время оставлю его в покое.

Обычно в этот момент Розалина уже начинала беспокоиться о своей выпечке, но пока волноваться было не о чем – если она не испортила все так безнадежно, что, вернувшись завтра, обнаружит, что тесто, вместо того чтобы подняться, сложилось во фразу «ты отстой». Поэтому вместо этого она беспокоилась обо всем остальном.

Об инопланетянах и бойлере.

О том, что, черт возьми, было не так с электричеством дома.

О том, что может позволить себе решить одну из этих проблем, но не обе.

О том, что какой бы вариант она ни выбрала, ремонта в любом случае не будет, потому что специалист, которого она наймет, будет просто стоять и сокрушенно цокать, убеждая, что ей нужен другой мастер, а потом возьмет с нее деньги за это.

О том, что ей бы следовало потратить больше времени на то, чтобы разобраться в себе и стать прекрасной матерью, а не тратить каждую свободную минуту на кулинарное шоу, как будто у нее кризис среднего возраста в двадцать семь лет.

По истечении отмеренного получаса Розалина минуту или две смотрела в миску, а затем, глубоко вздохнув, как только могла быстро, слепила тесто в неплотный шар.

Все. Дело сделано.

– Что ж, – говорил Рики Колину Тримпу, – в прошлый раз у меня получилось приготовить блюдо, не зная о нем ничего, так что ситуация снова повторяется. Единственное, что мне известно о выпечке хлеба, – это то, что нельзя бояться запускать в него руки. Так что я буду его хорошенько мять и надеяться на лучшее.

Грейс Форсайт похлопала его по плечу.

– Родная душа.

* * *

Когда час истек, их распустили несколько неформально, вероятно, потому, что в этой части будет звучать пламенный голос Грейс Форсайт, а умелый монтаж свяжет его в непрерывную последовательность со следующей сценой. Розалина поспешно вышла из бального зала и забрала свой багаж у одного из ассистентов.

– Послушайте, – сказала она, – я знаю, что это против правил, но мне ненадолго нужен мой телефон.

Ассистент апатично пожал плечами.

– Извините. Как сказала Дженнифер, вы все еще участвуете в выпечке вслепую, а значит, никаких телефонов, книг и электронных устройств.

– Но мне нужно позвонить дочке.

– Позвоните ей завтра, после соревнования.

Она ожидала подобного, но легче от этого не стало.

– Ей восемь, и она ждет, что я ей позвоню.

– Правила придумывал не я. Ничем не могу помочь.

Розалина было открыла рот, чтобы возразить, но не придумала ответа. Она не получит телефон, не позвонит Амели, а через много лет, когда ее отец сделает что-нибудь неприятное и она очень мягко попытается ему об этом намекнуть, он ответит: «А как насчет того раза, когда ты уехала на выходные и не удосужилась позвонить дочке?»

– Все хорошо?

Гарри со спортивной сумкой, небрежно перекинутой через плечо, подошел к Розалине.

У Розалины не было времени делать вид, что все в порядке.

– Нет. Ни хрена не хорошо. Мне не отдают телефон. Я сказала, что позвоню Амели, но они не понимают или им все равно. И, по-видимому, придется поговорить с сукиным Колином Тримпом, который, точно знаю, ничего не сможет сделать. А что еще остается?

– Хочешь, пойду с тобой? – спросил он с той спокойной уверенностью, которая сейчас, когда она была какой угодно, но только не уверенной, раздражала Розалину.

– Зачем?

– Моральная поддержка? – предложил он. – Может быть, будет легче, если у тебя будет поддержка.

Отлично. Теперь какой-то электрик считает ее беспомощной, как и ее родители, мастер по бойлерам и все, кого она знала.

– Я вполне способна разобраться с этим сама.

Он пожал плечами.

– Я не говорил, что ты не способна. Но иногда нет ничего плохого в том, чтобы попросить помощи, особенно если это что-то важное.

Розалина долго смотрела на него. До этого момента она не понимала, как сильно ей нужен кто-то, чтобы понять, что, хоть она и не спасает жизни, а снимается в телешоу, ее дела по-своему важны.

– Ладно. Хорошо.

Они отправились на поиски Колина Тримпа, и ей стало чуть легче от того, что у нее была компания. В каком-то смысле Гарри был идеальным человеком, потому что, учитывая его нежелание разговаривать с людьми, она надеялась, что он будет стоять у нее за спиной… если не с устрашающим видом, то по крайней мере будет выглядеть внушительнее, чем она.

Колин Тримп скрывался в тени трейлера и безуспешно пытался съесть хот-дог. Лук падал ему на ботинки.

– О господи. – Сосиска вырвалась на свободу вслед за своей начинкой. – О нет. Розалина, Гарри. Могу я… вы…

– Я хочу получить обратно свой телефон, – сказала Розалина.

Колин Тримп грустно откусил от булки с кетчупом.

– А, ты об этом. Понимаешь, мы должны сохранить честность раунда. У стандартов вещания довольно строгие правила.

– Мне нужно позвонить дочке.

– Прости. Она болеет?

– Нет. – Правда прозвучала раньше, чем Розалина успела подумать, насколько полезнее было бы солгать. – Но я обещала, что позвоню ей, и не хочу нарушать обещание, данное ребенку.

– Это очень мило. – Колин Тримп кивнул с возмутительно-беспомощной услужливостью. – Но ты подписала контракт, позволяющий компании ограничивать твое общение, если это необходимо во время съемок.

– Да ладно тебе, приятель, – сказал Гарри. – Она же не будет выспрашивать советы по закваске от ученицы начальной школы.

Колин Тримп нервно посмотрел на Гарри.

– Не я создаю правила, а продюсерская компания.

– Значит ли это, – спросила Розалина, – что правила устанавливает Дженнифер?

Бросив то, что осталось от булочки, Колин Тримп сцепил руки, наполовину в замешательстве, наполовину в недовольстве.

– Нельзя идти к Дженнифер с подобными вопросами.

Ага. Розалина знала, как это работает.

– Я пойду к Дженнифер.

– Она просматривает отснятый материал. Она будет в ярости.

– Я в ярости. Дай телефон или приведи Дженнифер.

У Колина Тримпа проскользнул взгляд расчетливого человека, который не знал, кому сказать «да».

– Я… Я правда не могу. Позвони дочке завтра. Все будет хорошо.

– Нет, не хорошо. Я обещала, что позвоню сегодня вечером.

На другой стороне парковки со скрипом открылась дверь.

– Колин, – рявкнула Дженнифер Халлетт. – Принеси мне еще шесть чашек кофе. Это будет вечер анала без смазки, чтобы превратить понос, который вы называете отснятым материалом, в нечто похожее на пригодную для просмотра передачу.

– Пожалуйста, не надо, – прошептал Колин Тримп.

Без шансов. Розалина направилась по гравию к Дженнифер Халлетт.

– Мне нужно поговорить с дочкой.

Дженнифер Халлет замолчала и сжала в руках немаркированную коричневую чашку.

– Я твоя дочка? Я похожа на твою дочку? Нет? Тогда какого хрена ты беспокоишь меня по этому поводу?

– Вы конфисковали мой телефон, как будто поймали меня за написанием сообщения на монтаже.

– Ты под охрененным эмбарго. Смирись и засунь голову в духовку, благо у нас в них нет недостатка.

Розалина вздохнула. Все пошло по кругу. Как у циркулярной пилы. И ей, наверное, пора перестать прижиматься к ее лезвию лицом.

– Послушай, ей восемь, я мать-одиночка…

– Да, – перебила ее Дженнифер Халлетт, – и тебе двадцать семь. Родилась в Кенсингтоне. А сейчас живешь в каком-то вшивом пригородном городке. Работаешь в магазине и хорошо смотришься в фартуке. Я знаю о тебе все, что нужно знать, солнышко.

О боже. Все это время Розалина переживала, что она скучная, а оказалось, что она красавица. Красавица, которая дошла до шестой недели и о которой все говорили, что она осталась на шоу только потому, что понравилась кому-то из судей. Это не говорило ничего хорошего о ее карьерных перспективах, но, возможно, теперь она сможет извлечь из этого выгоду.

– А как ты думаешь, насколько хорошо я буду выглядеть в фартуке, если всю ночь буду волноваться из-за своего ребенка?

Возникла напряженная пауза.

– Колин, дай этой женщине телефон.

– Но… – возразил Колин, – они ведь под запретом.

– Тогда дай свой, включи громкую связь и будь при ней. И чтобы больше такого не было.

Дверь трейлера захлопнулась прежде, чем кто-то успел сказать что-то еще.

* * *

– Ого, подруга, – сказал Гарри, – ты была словно ураган.

Розалине только что прочли импровизированную лекцию о морской щучьей собачке, которую Амели описала как «сердитую рыбу с грустным лицом и большим ртом, которая защищает свою территорию, раздувая свою голову». И, судя по контексту, это означало, что дочка не получила травму на всю жизнь из-за того, что ей пришлось ждать двадцать минут, чтобы поговорить с мамой.

– Слушай, спасибо, что пошел со мной. Прости, что нагрубила.

– Я все понимаю. Ты же хотела дозвониться до своего ребенка, да?

– Только теперь мне кажется, что я вела себя как невротичка. Потому что подняла огромную шумиху, а у нее все хорошо. Невероятно хорошо.

Колин Тримп бросил на нее измученный взгляд, когда она вернула ему телефон.

Гарри пожал плечами.

– Обещания надо выполнять. Особенно перед детьми. – Он замолчал на мгновение, слегка нахмурившись. Что-то явно происходило в его голове, но она понятия не имела, что именно. – У бывшего моей сестры с этим плохо. Хороший парень. Любит их до безумия. Вот только он сам пацан, понимаешь?

Розалина не сталкивалась с этим лично – никого из ее бывших нельзя было назвать «пацанами», даже мужчин. Тем не менее ей казалось, что она понимает, что он имеет в виду.

– Например, – медленно продолжил Гарри, – скажет, что будет где-то или что-то сделает, и забудет. Не всегда, но бывает. Причем не специально, и он заглаживает вину перед детьми, но заметно, как это на них влияет.

– Не знала, что у тебя есть сестра.

Она не могла понять, почему ее это так удивило, ведь он явно не вышел из скалы, как Митра[4]4
  Митра – один из наиболее почитаемых богов дохристианской Армении. В городе Ван ашвахар Васпуракан Великой Армении находилась священная Ванская скала Мгери Дур (дословно – «Врата Митры»), из которой, по преданию, родился Митра и в которую ушел в ожидании воцарения справедливости на земле. Прим. ред.


[Закрыть].

– У меня их три, друг.

Вот почему она так мало с ним разговаривала. Дело было не столько в том, что он никогда ничего не говорил, как она сначала думала. Дело было в том, что он все время ждал, что она скажет что-то в ответ, а Розалине было гораздо комфортнее, когда люди услужливо заполняли молчание собой.

– Это… очень много сестер.

– И не говори. Ванная при этом очень чистая, но в нее сложно попасть.

– И одна из них – мать-одиночка, прямо как я?

Подождите. Так вот почему он дал ей свой номер на прошлой неделе? Не для того, чтобы неуклюже подкатить, а потому что она напомнила ему о сестре. Это еще хуже? Или это просто означает, что он… понимает ее?

– Не прямо как ты, Розалина, – сказал он с почти игривым видом. – Начать хотя бы с того, что ее назвали не в честь персонажа пьесы.

Она засмеялась.

– Она могла бы быть в какой-нибудь пьесе. Как ее зовут?

– Сэм. Сокращенно от «Саманта», но она очень не любит, когда ее так называют.

– А остальных?

– Не-е. Их тоже в пьесах нет.

Возможно, было уже поздно интересоваться Гарри и его жизнью, но она начала чувствовать себя неловко из-за того, как тихо и прилично он вел себя с ней последние пару недель и как мало она его замечала и интересовалась им. Из-за его внешности и употребления слова «милая» было гораздо проще думать, что он деревенщина-пикапер. Хотя на самом деле он, возможно, был… не таким? Может быть, вовсе не таким. И что бы это значило для нее, если бы он оказался таким или не таким?

– Какие они?

– Семья есть семья, ведь так? – Он пожал плечами. – Младшая – Хизер. Работает медсестрой. Замужем за врачом, что очень впечатлило мою ба. Эшли, средняя, мама-домохозяйка, и очень хорошая. Старшая, Сэм, переживала трудные времена, но сейчас все хорошо.

– Я единственный ребенок, – призналась Розалина. – Мне кажется, это заметно.

– Я бы не сказал. Ты не ведешь себя как избалованная девчонка.

– Ты так говоришь, потому что я не водила тебя по всей съемочной площадке, чтобы ты наблюдал, как я закатываю истерики.