Текст книги "По дороге в рай"

При выходе из подъезда Бес чуть задержался в дверях. Маэстро обернулся и заорал, что-то увидев:

– Бес!!!

Бес, мгновенно среагировав, нырнул обратно в подъезд. Тяжелый бетонный карниз над подъездом рухнул вниз, разбившись на громоздкие серые обломки, один из которых отлетел в сторону и ударился об ногу отпрыгнувшей Киры. Кира вскрикнула и согнулась. Макс придержал ее. Из подъезда выглянул Бес:

– Все?

– Беги, – кивнул Маэстро, и Бес выбежал по обломкам.

– Идти можешь? – спросила Лизка бледную заплаканную Киру.

Макс закатал штанину и с видом знатока осмотрел набухшую ссадину:

– Все нормально. Это не смертельно. Сейчас где-нибудь йодом зальем.

– Пошли быстрее, – сказала Кира и крепко взяла его за руку.

С великими предосторожностями, добравшись до частных домишек, они уселись под невысоким деревом, предварительно проверив его на прочность.

– Покурим? – предложил Бес.

– Что делать будем? – спросила Лизка, настойчиво глядя на Риту. Рита молча курила, что-то соображая.

– Маэстро, дай-ка Ленкин рисунок, – наконец произнесла она.

Маэстро протянул смятый листок. Рита расправила его и впилась в него взглядом. Остальные приблизили головы и тоже всмотрелись. В нагромождении карандашных линий угадывался домик, в котором они сегодня были, лицо Антона, устремленное куда-то вверх к Ленкиным глазам и волосам. Дикие, бессмысленно-уродливые зверюшки копошились по всему этому, словно издеваясь и хохоча. А в домике светилось окно.

– Про окно-то мы забыли, – сказала Рита. – Вот он – вход. Мы все-таки доберемся до его записей.

Маэстро отбросил окурок в сторону и произнес словно для себя:

– А если Антон – не последний?..

Взгляд Риты потяжелел:

– Увидим. А если… будем искать остальных… Пока нас всех не угробили…

– Пока они сильнее, – тихо сказала Кира.

– Пока, – отрезал Бес. – Или они нас, или мы все-таки соберем все, до последнего листка… Для тех, кто останется…

– Пошли, – встала Лизка. – У нас мало времени.

Дом стоял такой же заброшенный, как будто не прошло этих двух часов. Здесь не существовало времени. Они вновь перелезли через забор, прошли мимо крыльца и свернули за угол. Окно было открыто.

– Залезаем все, – тихо скомандовала Лизка. – И без записей не уходим.

Они влезли в окно и осмотрелись. Небольшая кухонька выглядела совсем забытой, в углах царствовали пауки, на полу и столе ровным слоем лежала пыль. Они осторожно вышли в коридор, и Бес растерянно оглянулся, указывая не две двери в разных концах коридора.

– Туда, – показала рукой Лизка.

Бес взялся за дверь, напряженно стараясь открыть ее без скрипа. Ему это удалось, и, когда, улыбаясь, взмокшие от волнения, они вошли в комнату, лица у всех разом помрачнели.

Прямо перед ними, под фотографией Антона в черной рамке, в кресле сидела его мать. Сидела и смотрела на них. Несколько мгновений в комнате царила абсолютная тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием больной женщины.

– Извините, – тихо проговорила Кира, краснея.

– Что вам нужно? – негромко спросила мать.

– Нам нужны записи Антона, – сказала Рита.

– У меня их нет.

– Послушайте, – шагнул вперед Маэстро. – Они у вас, и они нам действительно нужны.

– Вы убили моего сына, – все так же негромко сказала мать. – Вы ничего не получите.

– Его убили они! – загорячилась Лизка. – Весь этот мир, что вас окружает! Мы были с ним, и на его месте мог оказаться каждый из нас! Вы можете нам помочь. Нам нужны записи Антона, чтобы никого больше не мог убить этот мир.

– Я вам не верю.

– Сегодня в своей квартире повесилась Ленка, – сказал Бес.

В глазах матери мелькнуло какое-то чувство:

– Лена?

– Да, – подтвердил Макс. – Вот ее последний рисунок.

Мать недоверчиво взяла протянутый листок. Она смотрела на рисунок, и лицо ее словно отмякало постепенно, маска замороженности сползла, притаившись в уголке губ, по щеке потекла слеза.

– Окно в доме горит… – еле слышно произнесла она.

– Антон очень любил вас, он держал записи здесь, зная, что, когда придет срок, вы все поймете и поможете, – сказала Кира.

– Они там, – помолчав, отозвалась мать, не отрывая глаз от рисунка. – В коробке под фотографией.

Рита быстро обошла кресло и взяла с этажерки плотную картонную коробку. Открыла крышку, заглянула, удостоверившись, что это то, что нужно, и вернулась к двери.

– Спасибо, – первый раз за весь день взгляд ее потеплел.

– Спасибо, – улыбнулась Кира.

– Мы будем приходить к вам, хотите? – сказал Маэстро.

– Да, – глаза женщины тоже ожили, и что-то похожее на слабое тепло светилось в них вместе со слезами.

– Вы оставите мне этот рисунок? – неуверенно спросила она. – Или… Или он вам тоже нужен?

– Да, – виновато опустила голову Лизка.

– Возьмите. – И Макс осторожно, как великую драгоценность, принял рисунок.

– Нам пора, – напомнил Бес.

– До свиданья.

– Спасибо большое.

– Мы еще придем, – разом заговорили все у двери.

Женщина слабо улыбнулась:

– До свиданья.

Бес вышел последним и закрыл за собой дверь.

Они стояли в огороде, среди бурьяна, и настоящая радость светилась на их лицах.

– Дай бог, это все, – выдохнула Рита.

Бес наклонился и сорвал несколько колокольчиков.

– Я сейчас, – сказал он. – Отнесу…

Лизка улыбнулась. Бес скрылся за дверью, и в то же мгновенье земля под их ногами задрожала, домик дернулся, перекосился, словно от боли, посыпались деревянные стены, и крыша рухнула единым куском, погребая под собой в обломках дома всех, кто в нем находился… Никто из них не успел даже вскрикнуть… Над рухнувшим домом плавно кружились, падая, известь и щепки…

– Бес!!! – нечеловеческим голосом закричала Лизка, оглохнув от своего крика.

Рита судорожно сжимала побелевшими пальцами коробку с записями Антона.

– Не все… – прошептал Маэстро.

Тихо плакала Кира. Макс разжал пальцы Риты, взял у нее коробку, открыл крышку и осторожно стал укладывать туда рисунок Ленки.

– Что это? – дрожащим голосом произнес он, и Рита увидела на его глазах слезы.

– Где? – заглянула она в коробку и взяла маленькое цветное стеклышко…

Ветер разогнал серые облака, и землю осветило тусклое солнце. Рита судорожно сжимала в руках цветной осколок.

– Прыгай, – сказала девочка и подтянула гольф на одной ноге.

– Подожди, – белыми губами шепнула Рита и, еле передвигая ватные ноги, выпрыгнула из очерченных мелом квадратов. Постояла немного, приходя в себя:

– Что стало с этими людьми?

– Какими? – удивленно спросила девочка.

– Макс, Маэстро, Кира, Лизка?.. – перечислила Рита, заглядывая в неулыбчивые недетские глаза.

– Они были? – сама себя спросила девочка. – Я не знаю…

Рита посмотрела на классики, и вдруг взгляд ее уловил что-то непонятное, такое, чего не бывает в детских классиках. Она резко обернулась к девочке:

– Там… написано…

– Да, – кивнула, поняв, та.

– Но ведь… Я всегда писала там слово РАЙ большими красивыми буквами…

– Нет, – сказала девочка. – Там АД.

– А если… если стеклышко залетит туда? – с трудом сдерживая подкативший к горлу ком, спросила Рита.

– Там и будешь, – просто, как-то буднично ответила девочка и поправила бант в жиденькой косичке. – Кидай, пора.

Рите захотелось подскочить к ней, схватить за плечи, встряхнуть, заорать что-нибудь в отрешенные недетские глаза, чтобы мелькнуло в них хоть какое-то подобие чувств. Девочка, словно поняв, отступила чуть-чуть назад. Рита отвернулась и бросила стеклышко. Рука дрогнула в самый последний момент, и стеклышко, быстро скользнув по асфальту, застыло в очерченном полукруге с двумя большими буквами. Рита подняла бледное лицо и наткнулась на взгляд девочки, который светился злобным удовлетворением. Девочка рассмеялась и сказала усталым голосом Мака:

– Вот ты и пришла.

Откуда-то издалека раздались громкие звуки похоронного оркестра. Девочка медленно опустилась на землю, превратившись в маленький острый осколок чего-то стеклянного. Рита нагнулась и, осторожно подняв его, бережно положила в карман. Звуки оркестра медленно приближались.

Рита побежала в ту сторону, все еще надеясь на чтото… Шла маршем рота солдат в какой-то странной серозеленой форме, с бритыми головами и траурными лицами, неся в вытянутых руках подушечки с орденами. Рита остановилась, переводя дыхание, стараясь рассмотреть, что там, в гуще серо-зеленых мундиров. Один из солдат, идущий с краю, неожиданно споткнулся о ворох бумаг и, не удержавшись, упал. Следующий прошел ровно по нему, пригвоздив тяжелым кованым сапогом лицо лежащего к асфальту. За ним шел еще один, еще, еще… Солдаты не меняли траурного выражения лиц и ни на секунду не замедлили шаг, чтобы хотя бы стряхнуть с сапог лохмотья мундира, кожи и кровь. Рита, как завороженная, следила за тем, во что превращается только что упавший, не в силах отвести взгляд или закрыть глаза, словно ктото невидимый приказал ей стоять и смотреть.

Солдаты миновали ее, и Рита увидела плывущий гроб, задрапированный красной тряпкой и обложенный цветами. Восемь длинноволосых людей несли его на плечах, тщательно глядя под ноги. Один поскользнулся на кровавом месиве, но его поддержали, и в сторону Риты отлетела пнутая чьим-то ботинком окровавленная кисть, сжимающая подушечку с приколотым орденом. Траурный марш несся по головам, глазам и волосам.

За гробом шли волосатые люди в рваных джинсах и майках, увешанные булавками, значками и бисером. Рита осторожно приблизилась к идущим и медленно пошла рядом, украдкой оглядываясь по сторонам, в надежде увидеть хоть одно знакомое лицо. Вот! Или ей только показалось?.. Рита чуть приостановилась, подождав высокого парня с перетянутыми в длинный хвост волосами. Пошла рядом. Несколько минут собиралась с духом, наконец, волнуясь, еле слышно проговорила:

– Маэстро…

Парень дернулся, будто от удара, и Рита увидела в его глазах неподдельный ужас.

– Ты меня с кем-то путаешь, – произнес он, не разжимая губ.

– Извини, – шепнула Рита, лихорадочно пытаясь понять, чего он так испугался. В том, что это именно Маэстро, она была уверена. Он шел рядом, и Рита видела его напряженные плечи и застывшее лицо.

– Послушай… – снова попробовала она.

Маэстро шарахнулся в сторону, сделал пару шагов и скрылся за спинами впереди идущих. Рита на мгновение застыла, но кто-то наткнулся на нее сзади, и она снова пошла, уже не глядя в лица, пытаясь хоть что-нибудь понять. Взгляд ее, растерянно скользивший по сторонам, вдруг уперся во что-то очень знакомое. Толстый кожаный браслет плотно облегал тонкую руку. Рита подняла глаза и, уже зная про себя, чем все это кончится, негромко произнесла:

– Кира…

Девушка вскинула опущенную голову, мотнула копной рыжих волос и твердо сказала:

– Ты ошиблась.

Рита не увидела в ее лице страха. Глаза ее были пусты. В них не было ничего.

– Извини.

Она немного помолчала, вглядываясь в знакомое лицо, и спросила:

– А где остальные?

Кира вздрогнула и мотнула головой в сторону гроба:

– Там, – и тут же спохватилась. – Ты о ком?

– Ты знаешь, – уверенно сказала Рита. – Ты должна знать. Где Ян?

Кира рассмеялась одними глазами – пусто и страшно:

– Ты разве не поняла еще, кого мы хороним?

– Что? – беззвучно выдохнула Рита и схватила ее за руку, резко остановившись.

– Пусти, – равнодушно потянула руку Кира.

Сзади толкнули в спину. Рита выпустила руку, и Кира двинулась дальше. Рита стояла, а люди обтекали ее со всех сторон, люди с отсутствующими лицами, с пустыми глазами, с траурными ленточками, приколотыми булавками к рваной джинсе.

– Господи… – шептали ее губы. – Господи… так не бывает… не бывает…

– В который раз ты повторяешь это? – раздался над ее ухом ехидный голос, и Рита, подняв голову, увидела черные очки и золотую улыбку Мака.

– Ты здесь? – потерянно произнесла она. – Зачем?

Мак согнал с лица улыбку и принял скорбно-торжественный вид:

– Надо же достойно проводить…

– Я ничего не понимаю, – затрясла головой Рита, словно желая отогнать наваждение. – Ничего…

– Пойдем, – сказал Мак и крепко взял ее за руку. – Мы мешаем похоронной процессии.

И Рита послушно пошла вслед за ним, став одной из идущих за гробом.

– Куда мы идем? – тихо спросила она, упорно глядя себе под ноги.

– На кладбище, – усмехнулся Мак. – На кладбище отбросов.

– Чего? – не поняла Рита.

– Общества… Тут недалеко.

Кладбище больше всего напоминало большую помойку. Среди куч отбросов и гнилья то там, то тут возвышались деревянные кресты. Солдаты остановились правильным прямоугольником у вырытой в гниющей свалке ямы. Все остальные, словно по взмаху чьей-то руки, разделились на две группы – справа и слева от гроба. Гроб опустили на две предусмотрительно вкопанные в грязь табуретки. Рита, задыхаясь от зловония, полными слез глазами наблюдала за происходящим. Серенький, маленький, невзрачный человечек возник у плеча Мака и кричаще зашептал:

– Пора начинать?

Мак недовольно поморщился, приложил палец к губам и кивнул. Человечек понимающе мигнул и исчез. Рита попыталась освободить руку. Мак усмехнулся и разжал пальцы. Она продвинулась чуть в сторону, спрятавшись от Мака за чьей-то спиной.

Маленький человечек забрался на кучу мусора побольше, предварительно неуклюже подстелив под ноги старую газету, прокашлялся и начал:

– Дорогие сограждане! Сегодня самый тяжелый день в нашей жизни. Мы провожаем в последний путь…

Риту затрясло, она вдруг ясно осознала всю реальность происходящего, противно задрожали ноги, и пересохло во рту. Урывками доходили до ее сознания какие-то отдельные фразы похоронной речи: «…лидер молодежного движения… город никогда не забудет… несомненные заслуги в области человеческих душ…»

«Плохо, плохо…» – шептала почти про себя Рита, чтото лихорадочно вспоминая. «Девочка!» – лицо ее прояснилось, она сунула руку в карман и нащупала острый стеклянный обломок. Пальцем осторожно провела по краю и, придержав карман другой рукой, изо всех сил вдавила руку в стекло. Физическая боль на несколько мгновений затмила собой все остальное. Карман медленно пропитывался кровью.

– Желающих проститься прошу подходить в порядке очереди, – распорядился человечек и сошел с импровизированного постамента.

Вокруг Риты зашевелились люди и по одному, словно зная заранее, кто за кем, отделялись от остальных, на несколько минут подходили к гробу, а затем вставали в другую сторону. Рита все сильнее сжимала в кармане обломок стекла и не сразу заметила, что осталась одна. Взгляды всех, стоявших по ту сторону, были направлены на нее. Рита подняла глаза и заставила себя искать, зная наверняка, что, кроме страха и пустоты, не увидит ничего. Во взглядах, смотревших на нее, царило покорное ожидание. Рита шагнула к гробу, чувствуя, что и штанина джинсов уже пропиталась кровью, и, споткнувшись, почти врезалась лбом в деревянный бок, обитый красной материей. Инстинктивно уцепившись руками за край гроба, подняла голову.

Гроб был пуст. На том месте, где должна была находиться голова, на белой подушечке лежали черные очки Мака. С порезанной руки стекали внутрь струйки крови, сворачиваясь змейками на белизне наволочки. Рита отпрянула от гроба и обвела толпу безумным взглядом:

– Вы что, спятили?! – заорала она и схватила окровавленной рукой черные очки. – Кого вы хороните?!!

Люди напряженно молчали, глядя на нее. Рите вдруг показалось, что не слышат они ее, не слышат и не видят.

– Господи, да что же это?!! – зашептала она.

Серенький человечек как-то неожиданно появился прямо перед ней и, шепча что-то успокаивающе-бессмысленное, попытался выхватить из ее руки очки.

– Отойди! – закричала Рита и изо всех сил дернула край гроба. Тот удивительно легко перевернулся и упал в грязь на выпавшие букеты цветов. Рита ожесточенно вскочила на него и стала топтать ногами, безумствуя и крича чтото дикое, уже не пытаясь ни до кого докричаться, просто выплескивая часть своей боли:

– Станцуем, люди! Превратим свалку в танцплощадку! Даешь истребление крестов и прочих ритуалов! Музыку, музыку!!! Ну что же вы стоите, уроды?! Вы не умеете танцевать?! Вы боитесь?! А я так долго думала, что вы – люди!!! Ну, не бойтесь, не бойтесь же! Танцуем, я разрешаю!!!

Слезы текли по ее щекам, она смахивала их окровавленной рукой, и скоро все лицо ее окрасилось в грязно-красный цвет. Рита ожесточенно била ногами деревянные доски и размахивала очками. Толпа людей колыхнулась в ее сторону, все так же напряженно глядя перед собой, сделала шаг, другой. Крик Риты оборвался. Она замерла, увидев эту ровную безжизненную стену, идущую на нее, и расхохоталась.

– Уроды, Господи… Волосатые уроды… – шептала она сквозь слезы, шатаясь и отступая назад. Ноги ее потеряли опору, и она рухнула в вырытую яму.

Застывшие солдаты вновь грянули похоронный марш. Люди встали по краям ямы, и кто-то, нагнувшись, первый бросил в нее ком слипшейся грязи. Рита села в могиле под летящими в нее горстями земли и устало сказала:

– Давайте. Давайте быстрее.

И надела черные очки Мака, которые все это время судорожно сжимала в руке.

И сразу что-то изменилось. Движущиеся люди застыли, словно кто-то сказал им «Замри!», похоронный марш оборвался, споткнувшись на очередной ноте, с неба хлынул холодный осенний дождь, и знакомый голос произнес где-то сверху:

– Успел. Давай руку.

Рита подняла голову и увидела Яна.

– Давай руку, – повторил он и, крепко взяв ее за окровавленную кисть, вытащил из могилы. – Пошли. Быстрее.

– Зачем? – невнятно спросила Рита.

Ян сорвал с ее лица очки и швырнул их в яму.

– Дурочка. Пошли.

Он крепко держал ее за руку, и Рита послушно зашагала вслед за ним по раскисшей грязи, подставляя грязное лицо холодным струям дождя.

Они выбрались с кладбища и пошли по широкой асфальтовой дороге.

– Подожди, – сказала Рита. – Я не могу больше. Я устала.

Она рухнула на дорогу, прямо в лужу, и теперь смотрела в небо серыми больными глазами:

– Я не могу больше…

– Ты ошибаешься, – просто сказал Ян. – Все только начинается.

– Что?! – страшно засмеялась Рита. – Все уже кончилось, кончилось давно. Вся наша жизнь – обочина! Обочина этой сумасшедшей дороги! Этой серой асфальтовой ленты! И никому до сих пор не удалось выбраться из нее! Никому!!!

– Ты просто не знаешь их. Их не так уж мало. Просто это редко удается в одиночку. Многие ломаются, многих калечат, а кто-то просто никогда и не хотел… – сказал Ян и, нагнувшись, легко поднял ее. – Пойдем. У нас мало времени.

– Что это было? – спросила Рита, немного ожив под струями дождя.

– Фарс. Для избранных, – отозвался Ян и быстро взглянул на нее. – Если бы я опоздал, тебя закопали бы.

– Я знаю. Я очень этого хотела.

– Нет, – сказал Ян. – Это слишком просто.

– Ты ошибаешься, – устало выговорила Рита. – Я давно уже сломалась. И если бы это жалкое подобие человека сегодня закопали, никому не стало бы хуже.

– В этой жизни я не ошибаюсь, – улыбнулся Ян. – Ты ведь все еще веришь, что автобус придет. Этого в тебе не убили.

– Верю, – подумав, выдохнула Рита и заплакала.

Ян шел рядом, шлепая босыми ногами по холодным лужам.

– На сколько у тебя пропуск? – неожиданно спросил он.

– На двадцать четыре часа. Максимальный, – уточнила Рита и подняла глаза. – А что?

Вдруг вздрогнула и задрожала, замотав головой:

– Я не хочу обратно! Не хочу, не хочу!!!

– Тс, тише, – прижал ее к себе Ян. – Успокойся. Я спрячу тебя. Только… – он замялся и посмотрел на ее руки – Этого здесь нельзя. Иначе найдут.

Глаза Риты потемнели:

– Я не выдержу.

– Выдержишь, – твердо сказал Ян. – Иначе найдут.

По пространству огромной многокомнатной квартиры гулял ветер. Было сыро, пахло мокрой известкой и чем-то еще, гниющим и нежилым. Рита сидела в углу. Ее знобило. Больную кисть, обмотанную белой тряпкой, она держала на коленях, прижимая к груди, словно баюкая уснувшего ребенка. Где-то далеко на кухне звучали голоса и слышалось звяканье ложек о стаканы.

Комнатка была заставлена свернутыми в трубы огромными холстами. За спиной Риты на стене висел холст, где кто-то маслом нарисовал белую безглазую фигуру с четким пятном вместо лица. Раздались быстрые шаги, и в комнату вошел Ян, неся в вытянутой руке стакан с чаем.

– Чай будешь? – улыбнулся он.

Рита кивнула и протянула дрожащую руку.

– Ты совсем замерзла, – коснулся Ян ее холодных пальцев и поставил стакан на пол. – Подожди.

Он вытащил откуда-то из кучи тряпья старый свитер и осторожно, стараясь не задеть больную руку, надел его на Риту. Рита слабо улыбнулась и подняла стакан.

– Тебя уже ищут, – сказал Ян.

Рита вздрогнула:

– Они знают, где я?

– Нет, – уверенно мотнул головой Ян. – Им тебя не найти.

– Откуда ты знаешь?

– Срок твоего пребывания здесь истек. Они ищут тебя там, наверху, среди масок. До нас им пока не добраться. Мы хорошо прячемся.

– А похороны… Что это? – почти шепотом спросила Рита, вновь остро переживая тот ужас.

– Представление. Всего-навсего. Для того чтобы оставили нас в покое. Но если бы я не успел, тебя бы закопали. Это слишком серьезно. Нельзя рисковать всеми живыми… У нас здесь свой мир, и никто чужой никогда сюда не войдет. Никто оттуда. Только живые.

– Живые?

– Верящие. Поэтому ты здесь.

– Мак в очередной раз проверил меня? – больше себе сказала Рита.

– Да, – кивнул Ян. – И убедился в том, что знал. Теперь он ищет тебя.

– Я не хочу, не хочу… – исступленно зашептала Рита и прижалась лбом к щеке Яна. – Ты же поможешь мне! Ты не отпустишь меня! Сколько можно умирать! Я не хочу больше!

Ян погладил ее спутанные волосы и шепнул в них:

– Успокойся. Все будет хорошо. Только выдержи.

Рита снова вздрогнула:

– Я боюсь. Это сильнее меня.

– Нет, – уверенно сказал Ян. – Иначе тебя бы здесь не было.

Он взял из ее руки пустой стакан и поднялся, виновато улыбнувшись:

– Меня там ждут. Может… пойдем вместе?

– Нет, – отчаянно замотала головой Рита. – Не сейчас. Потом. Я посижу.

– Здесь холодно. Я укрою тебя.

Ян достал старое, прожженное в нескольких местах одеяло и укутал Риту, подоткнув его со всех сторон:

– Я на кухне. Будет плохо – позови. Обещаешь?

Рита кивнула и закрыла обведенные синевой глаза. Губы Яна легко коснулись ее лба, и шаги его затихли гдето за пределами комнаты. Рита, дрожа, сжимала колени, чувствуя где-то рядом боль. Такую зловещую и знакомую.

– Я выдержу, – твердила она про себя, сжимая зубы, вспоминая лицо и зеленые глаза Яна. – Я выдержу, иначе найдут.

…Корежило и трясло. Отпускало на мгновенье, белые губы жадно ловили холодный воздух, торопясь и захлебываясь, и все начиналось сначала. Рита выла тихонько, сбивая ногами одеяло, стучась холодным лбом в холщовую стену с нелепой безглазой фигурой, вцеплялась зубами в бинт на руке, вновь насквозь пропитанный кровью. На кухне кто-то мыл стаканы.

…Улыбающееся лицо движется все ближе, ближе, ближе… Глаза в глаза…

– Дик, – простонала Рита. – Куда ты? – Не уходи…

Крестик на прокушенной шее медленно, как маятник, из стороны в сторону… Дальше, ближе… Дальше, бли… Резкая боль и кровь из лопнувших губ на грудь, на шею, на старый свитер Яна…

– Зеркало, зеркало, зеркала… – бессвязный лепет, прерываемый стонами и нечеловеческим воем. – Дорога… кошка на обочине… День убивает… убил всех…

Взлетает вверх рука, прикрывая растрепанные волосы:

– Не бросайте! Не бросайте! Я не хочу! Я – живая!!!

Золотая улыбка Мака:

– Не все так просто, девочка… Ты так ничего и не поняла…

– Не хочу, не хочу больше… Не могу…

Комок в горле, слезы в больных глазах… Запах травы. Щекочет ноздри, заползает в голову. Дрожащие руки тянутся жадно:

– Дик, дай… дай…

Черные очки Мака:

– Ты поняла меня, девочка?

Судорожные движенья головой:

– Да, да, да, да… Дай, Мак…

Тихий смех в ответ. Холодно. Боже, как холодно… Свеча перед зеркалом… Там, в глубине, чье-то лицо… Кто ты? Кто ты? Кто?!! Сэр, не молчи!!! Собаки, терзающие лежащее тело…

– Нет! Нет! Нет!!!

Крик несется, безумный и безудержный. Рита пятится в угол, загораживая окровавленной рукой глаза, нащупывает второй что-то и тянет, тянет изо всех сил… Спрятаться, закрыться, чем угодно… Падает скрученный холст. Поднимается пыль над бесконечной дорогой… Кружит, смеется… Какое яркое солнце! Болят глаза… Рука в черном рукаве – в пальцах черные очки: возьми… Гадливо: «Нет, нет!» Ноги упираются в угол, дальше, дальше… Спина вжимается в белую безжизненную фигуру на холсте. Фигура оборачивается, смеется, тянет руки… Нет лица – на сером пятне головы черные очки и кровь из прокушенного горла… Дым сигареты в глаза, огонек ближе, ближе… Дрогнула рука – от ожога ровный круг…

– Мне – максимальный.

Пальцы девушки впиваются в рукав ее спутника, синеют, растут… На спутанные волосы сверху комья земли… Жалкое поскуливание:

– Не надо… не надо…

Неулыбчивые, недетские глаза девочки светятся злобным торжеством. Ленка в петле… Обломки дома падают медленно, тихо кружась… Пыль над бесконечной дорогой… Тонкая рука в кожаном браслете протягивает сумку. Золотая улыбка Мака: дошла? Пальцы жадно вцепляются в кожу сумки, рвут застежку…

– Не могу, не могу больше… – лихорадочно набирают шприц. Глаза завороженно смотрят. Капля на кончике иглы… В ней – жизнь… Быстро закатывается рукав. Язвы на сгибе руки чмокают жадно. Игла касается кожи. Вот оно, ну!!! Полкубика в вене. Дикий вопль Яна:

– Что ты делаешь?!! Там воздух!!!

И пустой шприц отлетает к стене, разбиваясь на осколки, разваливаясь на детали, жалобно звякая…

…Закрываются глаза, и приходит ночь…

Главная площадь города пуста и безжизненна. Еще не взошло солнце, но в воздухе пахнет свежестью раннегораннего утра.

Все горожане спят и видят сны, бесцветные и плоские. Бетонная громада автобуса-памятника медленно трогается с места. Колеса, разрывая на куски асфальт, становятся резиновыми и упругими. Звенят, выпадая, стекла в салоне, пахнет бензином и чем-то еще – непривычным и резким, не бывшим никогда ранее на этой площади, в этом городе, на этой земле… Ошалевшую фигуру черного сторожа вдавливает в пыль бетонный монстр. Автобус долго раскачивается, словно только что проснувшееся тяжелое животное, потом раздается гудок – длинный, протяжный. Из близлежащих домов выглядывают потревоженные жители, и лица их вытягиваются, перекашиваются в крике. Со всех сторон бегут черные, но автобус уже трогается, подминая колесами всех не успевших отскочить, медленно едет к тому месту, где была некогда будка-ожидалка, жестяная остановка с потерявшим цвет указателем. Двери медленно открываются, и высокий парень с гитарой ловко впрыгивает внутрь и, положив гитару на сиденье, оборачивается, улыбаясь:

– Ну что же ты стоишь? Едем!

Он протягивает руку, и Рита недоверчиво, осторожно поднимает свою.

– Быстрее, – торопит Ян. – Только мы успели! Быстрее!

Где-то за спиной тяжелое дыхание Мака. Рита, решившись, подает руку и мгновенно оказывается в салоне. Двери закрываются резко, словно только этого и ждали. Автобус трогается. Ян трясет Риту за плечи и в глазах его слезы:

– Мы успели! Мы дождались, понимаешь?!

Рита кивает, все еще не веря, но автобус набирает ход. Рита смотрит в окно на остающийся город, машинально садится на одно из сидений и, ощутив настоящую тряску езды по не очень ровной дороге, молча плачет.

– Все будет хорошо, – улыбается Ян. – Теперь все будет хорошо.

И звучит странная музыка, похожая на церковную, и словно кто-то рядом или в ней самой бубнит молитву, заунывно и привычно. Тонкая рука, дрожа, зажигает свечу и ставит ее к остальным, дотлевающим и еще горящим… Язычок пламени вздрагивает, но горит, горит… Тихо плавится воск…

Они метались с квартиры на квартиру, жили у родителей и друзей, и было хорошо и плохо одновременно. Боль заглядывала к ней, как к давней хорошей знакомой.

– Я не могу, – однажды пожаловалась она, когда они сидели на кухне и пили чай. – Я не думала, что обрести себя здесь это так тяжело и сложно…

– Терпи, – философски заметила Боль (сказать по секрету, она давно поняла, что Боль – лучший философ из всех ею виденных и прочитанных). – Иначе утянет туда.

– Может, так будет лучше? – вслух подумала она и тут же встряхнула головой. – Нет, наверно, нет…

– Тебе все еще хочется жить там? – спросила Боль.

– Иногда, – призналась она. – Когда очень плохо.

– Тогда вернись, – посоветовала Боль. – Вернись, чтобы все, наконец, решить и выбрать. Ты просто не сможешь так дальше.

И она поняла, что Боль, как всегда, права. Для того чтобы жить дальше, нужно выбрать свой мир. Тот, одинединственный, в котором она и будет настоящая.

– Пожелай мне удачи, – попросила она.

– Удачи, – серьезно сказала Боль.

Была весна, и ее снова здесь не стало. Не стало надолго.

МЕСТО – ВРЕМЯ – ТРАНЗИТ

– Скорый поезд Владивосток – Москва с третьего пути отправляется… Внимание, пассажиры! Скорый поезд Владивосток – Москва с третьего пути отправляется, – надтреснутым голосом вещал громкоговоритель на полуосыпавшейся стене грязно-зеленого цвета. Маленький зальчик провинциального вокзала был почти пуст, дремали люди на лавочках, да пара бабушек, зорко, недоверчиво охраняла свои узлы и корзины. Девушка сидела на грязном подоконнике, облокотившись на небольшой кожаный рюкзачок, и смотрела в окно на освещенные ночными фонарями железнодорожные пути.

Они являли собой нечто единое – обшарпанный вокзальчик, существующий вечно, и девушка, вросшая в его подоконник, как неотъемлемая его часть, сродни громкоговорителю, заплеванным плитам пола и грязным стеклам с разводами.

Мерное бурчание, сопение и шипение вокзальчика нарушил резкий, громкий звук чего-то неожиданно упавшего и покатившегося. Девушка вздрогнула и оторвала взгляд от окна. У входа в зал, стоя на коленях, под сверлящими взорами напряженных старушек, собирал раскатившиеся краски невысокий человек в черных джинсах, со светлыми волосами, стянутыми в хвост черной резинкой. Он сложил все краски в коробку, близоруко огляделся по сторонам, на пару секунд задержал взгляд на подоконнике и торопливо направился к девушке.

– Привет, – чуть запыхавшись, произнес он и протянул коробку с красками. – Подержи, пожалуйста, я картины принесу.

Девушка молча кивнула, не удивляясь, и взяла коробку.

Минут через пять человек вернулся, волоча обмотанный тряпицами и перевязанный веревками крест-накрест большой прямоугольник. Он прислонил его к стене у подоконника и облегченно выдохнул:

– Все, спасибо.

– Садись, – предложила девушка и подвинулась, освобождая место.

Человек уселся на подоконник и вытер потный лоб ладонью, измазанной в краске.

– Ты кто? – спросила девушка.

Человек улыбнулся:

– Вольный художник.

– Это я поняла. Я не о том. Ты кто?

– Дан, – сказал человек.

Девушка кивнула:

– Богом? Или…

– Богом, – посерьезнел тот.

– Ты в этом уверен?

– Давно.

Девушка кивнула снова:

– Тогда привет. Я – Мисс.

– Всегда? – спросил Дан.

– Сегодня.

– Что ты делаешь здесь?

– Прячусь. Или убегаю. Не знаю, как точнее.

– Тогда нам по дороге.

– Я это уже поняла. В этой дыре только так и может быть, – Мисс отвернулась к окну и долго смотрела на ближайший фонарь, играя с его светом, то увеличивая, то уменьшая, то совсем срывая с опоры световое пятно.