Текст книги "Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «По следам „Книжной Сибири“»"

Сновидческое трехстадийное

* * *

 
Ночью во сне по льду
переходил… реки
берег был так далек
я далеко зашел
и не хотел назад
обратно искать пути
скоро я не вернусь
в май этой жизни совсем
 

* * *

 
Вижу плывут они
Тонок у льда лик
Решил не скрывать он
От меня ничего друг
На говорит смотри
Высохли эти цветы
Стаи людей не рыб
На киноленте воды
Скользят под экрана льдом
Молча забыв обо всем
Вот и сама весна
Течет по воде сна
 

* * *

 
Берег другой не видать
Иду продолжая спать
Гулко трещат вдоль реки
Касания льда и ноги
Не калькелюря лиц
Бледновлекомых ниц
Потусторонних для
Спящего где-то дня
Вонзившего старческий лик
В уснувшего Солнца блик
 

Фотография

 
Нимб ли? Крест? —
за всех Марий…
Имя на запястьях…
Кто тебя приговорил? —
взгляд наполнил счастьем.
 
 
Зачерпнуть бы мне
из дон
тех счастливых окон —
двух колодцев,
двух икон —
воздуха для вздоха.
 
 
Я бы сам,
глядишь, тогда
засиял, как инок.
Без труда бы
угадал…
На запястьях имя…
 
 
Произнес его,
Небес
потревожив своды.
Добровольно
влез на крест
символом свободы.
 
 
Вынул гвозди
из Того,
Кто заждался смены.
Если Он
еще живой…
Ох и тяжеленный!
 
 
Не зачахла,
видно, плоть.
Не иссохли кости.
Заменить Тебя
позволь…
Не хватает злости
 
 
любоваться,
как один —
тополем в плющихе.
Не заблудший
вроде Сын.
Вас нашли – сойдите!
 
 
Не поверит
и сверкнет
на меня Па-Ролью.
Имя – рот
произнесет…
Было бы дозволено…
 
 
Нимб и крест,
сестра и мать —
промелькнут вчерашним.
И, сойдя,
пойдет гулять
долго не гулявший…
 
 
Нимб ли? Крест? —
за всех Марий…
Имя на запястьях…
Кто тебя
приговорил? —
взгляд наполнил счастьем…
 

В поиске смысла

 
Возвращая смыслу смысл
по ключу его утраты
Як
уда-то
устремился
неким пионервожатым
Находить и подбирать
крестик нолику отмычка
Узнавать секрет сувальд
в мертвом свете электрическом
Не открылось
не успел
Ох уж этот палец цепкий
Щелкнувший секундомер
крови
в горле
привкус терпкий
 
 
Вот поди ее найди
длинноносому Тортиллу
Трех девяток оценив
перевернутую силу
Чистой пробы
но на дне
я вожатый поневоле
А подайте смысл мне
облаком на небосводе
Белой пачкой балерин
ноги руки ей в придачу
Пусть я буду не один
по небесным кочкам скачущим
Цель высматривающим
блик
и в сложенные крылья
Устремлю я
напрямик
предпоследние усилия…
 

При помощи собственных рук

 
Нас оставили жить у обочин
достаточно
трудных
дорог.
И мы захотели очень,
чтоб к нам
заглянул
Бог.
Он всегда проходил мимо —
не глядя
по
сторонам.
Но вот в одну лютую зиму
он
заглянул
к нам.
Остановил свой пристальный,
проникновенный
взгляд
и спрашивает нас искренно:
здесь кто-нибудь
мне
рад?
Мы кинулись, побежали.
Снег,
искрясь,
полетел
вверх…
Я помню, когда возвращались —
верили,
что живем —
лучше всех.
У каждого сердце звучало
как самый
приятный
звук.
Мы начали строить Начало
при помощи
собственных
рук.
 

Надежда желтого на оранжевое

Сложно себе представить, каким будет это произведение через двадцать лет.

Нет. Да, оно еще сырое. Да нет, в нем точно что-то есть…

Автор

Вход в сумасшедший дом был по-своему мил. Мантру зеленый слон, опершись о косяк, читал, в хобот скрестив глаза – вольную дав ушам, которые, громко смеясь, виляя хвостами, ушли.

«Хорошее место. Входи» – на мощной слоновьей спине написано карандашом химическим, а на груди – орден: «Зеленый друг идущего трудным путем». Первая степень. Страж. Профиль – не выпускать!

По мне, хорошо, что слон. Не крыса, не таракан. Тарантул какой-нибудь гораздо зловещее, по мне. Вхожу, раз такой расклад – бесплатно. Свободный вход. Когда еще попаду в подобную ерунду?

– Здравствуйте! Я – Иисус!!!

– Надо же… – Это я. В первых строках повезло. Не серый вам кардинал, не Гэндальф, что Рональд Джон, отправивший Фродо во мрак, а знающий, для чего покинул свой собственный крест. – И вам, – говорю, – не хворать.

Первому встречному лайк ставлю. Дальнейший путь загрезился в желтых тонах, Солнечный то есть весь с пяток и до волос.

«Счастья тебе, Христос! Славься, желтея в веках где-нибудь на облаках», – так говоря про себя, в медленном желто скользя, надеясь найти, успеть, возможно, по-оранжеветь, во множество чудных палат проводит меня медбрат.

Зачем я не сразу с утра? На смене была медсестра. Вся в латексе и бигудях, при двух все-возможнных грудях. В прекрасного цвета bon ton весь облик ее погружен, наверное, быть бы мог опять с головы до ног – стою не одет, не обут – не где-нибудь, а тут.

Хотя без смирительных пут. Галоперидол не дадут. В палату для буйнопомешанных не поместят меня, грешного, потерянно-безнадежного, вдобавок снабдят одеждою. Сплошь привилегии-бонусы для повышения тонуса.

Медбрат же, сказать будет кстати, подводит меня к палате, в которой полно уже разных, нисколечко не заразных. Им в историю так и заносится: «Мысли особи не переносятся. Их культурно привить пытались – мысли полностью вскоре стирались».

– Заходи. Не робей. Не опасно, – мне медбрат анапестом в гласные.

– Да какая уж тут опасность, если мысль над средою не властна?

И вхожу, не дождавшись ответа, в это неплодоносное лето.

– Здрасьте вам, досточтимцы прошедшего! Отчего ж вы теперь сумасшедшие? Ясно дело, что День Завтрашний опаляет извилины заревом, а вчерашнего стынь кромешная как же сделала вас нездешними? – Я с порога ко всем с вопросами непростыми: мол, вы – люди взрослые.

А они мне:

– А вы сами-то чью разрушенность руинную отстаиваете?

– А футбольно-хоккейных дел, позвольте-ка, за кого то есть фанатствовать изволите?

– Не сочтите нас какими-нибудь обормотами, как у вас дела с рыбалкою и охотою?

– И в-четвертых, какая разница, кто и как в этот мир пялится?

– Да простятся нам дела дюже грешные, вы, позвольте, Христу насколько споспешествуете? – в общем, тоже хором вжарили – не по-детски незлобиво, а так, по-соседски. – Не боясь, отвечайте смелее, даже если другим чем болеете.

Вытирая улыбку с лица, начал я отвечать с конца:

– Христа, – говорю, – вашего лайкнул я. Ничего себе такой дяденька. Про футбол, про охоту с рыбалкою ничего не могу сказать особенно гадкого. Неплохие вроде безделицы, но для меня совершенно непонятная деятельность. Видеть в шайбе надкаучуковость ограниченность моей чувственности не дает мне, а мяч футбольный, затрибунностью кругло-довольный, скачет радостный в сонном пространстве с подозрительным постоянством. Гол динамит снотворность криком. Шум, не помнящий о Великом, переходит на шепот скромный, и себя не вполне помня. И я обо всем практически мыслю лишь поэтически. Бить свинцом по живому попусту – для меня равносильно подлости. И червей извлекать лопатою – для меня занятие гадкое. А в руины по пальме-истории спускаться начну еще нескоро я.

Так ответил – и всем понравилось. Видно, им действительно давно все без разницы. О здоровье у них для порядку справился и ландшафт изучать отправился.

Палата «В плену у спорта», палата с названием «Ботокс», палата «Для тех, кто с пирсингом», палата «Для разных шизиков», палата с надписью золотом: «Только татуированным»…

Сколько палат? Какие? Стены желтые – потолок синий, чтобы якобы в целях лечебных больные не лишались искусственного неба.

У меня еще и без назначений разных потолок вызывал небесные ассоциации. Потому что – время! Дизайн и все такое. Нет – известке, да и краскою половою цвета коричневой крови заболевшим сердца не наполнить. Плитка к плиточке – кафель желтый. Хоть тату – хоть рыбалка со спортом! Все здоровым-больным разрешается, кроме… К Роме тут запрещается. В процедурную… строго по графику, а остальное к Нафигу.

Нафиг – это уже в анамнезе. Он и сам по себе интересен. Кто я? как? и зачем? и куда? – для него это все ерунда. Но тату, но футбол и прочее, Александр Сергеевич отчество – не последнее для него, он поставил превыше всего. К Роме Нафиг дышал неровно и о первом умалчивал скромно.

Я смекнул это тут же, сразу и без Нафига больше не обходился ни разу. Хоть на лекарства у меня значительная доза, но больным доказывать что-то просто несерьезно. Прибегут, напичкают или наколют. Извините, но я не напрасноголик.

– Чем пустее ведро, тем громче! – проходя, какой-то рабочий проронил ненароком фразу и скрылся в палате с надписью «Розовому Уни Тазу».

Это что еще? Мать честная! – я болезни такой не знаю. Захожу, любопытством влекомый, – вся палата в принципе мне пост-знакома: Мона, которая Лиза, смотрит откуда-то снизу на розовый писсуар, ссуженный палате в дар автором Да Жене. Ждите, мол, писайте и идите отсюда куда-нибудь дальше невидимым лестничным маршем, спускаясь спиралью генной на периферию Вселенной.

«Все, что творили до нас, – в розовый Уни Таз!» – лозунг на стенах желтых, как в лучших европейских уборных. Я чуть-чуть постоял и вышел.

Кто-то мимо проходящий сказал мне: «Тише!» Зачем? Я и так словно бриз бесшумный. Да что с него взять – полоумный. Продолжая дорогу дальнюю, останавливаюсь перед надписью «Музыкальная». Захожу, вняв совету, сделавшись значительно тише, и с порога прям речь подобную слышу:

– Было! Многое! Но прошло. Рок-н-ролл – безусловное зло! Мысли – ноль. Нетрезвая критика… Пубертатный период нытика! Хочет много – не знает как. Пьет горящее натощак. Опьяневший – он Свет несущий, песнь на Мельницу Света льющий, души всех он гитарой спасает, трезвый – плохо соображает. Продолжайте и дальше бредить под надзором врача дяди Феди, наигрывая ему свои мании в надежде на полное взаимопонимание, – дирижировал словами с табурета некто во фраке; некоторые, длинноволосясь в джинсы, закатывали рукава, явно готовясь к драке.

Я понял: спорят о предпочтениях. Которому из них посвятить свое лечение? Я этим с детства не гипнабелен. Вышел тихо, прикрыв за собою двери. И пошел. Зашел еще в палату. Монололог сразу тут как тут. И пришлось мне, тоже для порядку, слушать много длительных минут:

– Я, во-первых, и врачам не нужен. Во-вторых, не нужен никому. Ах, зачем когда-нибудь Бестужев для меня не утопил Муму? Или не Бестужев, а Тургенев? Или… Водкин Красного коня – не литературно в понедельник – утопил бы только для меня. Взял за гриву… хобот… лучше – уши! Вывел златогривого гуся (хоть какая-то, но, знаете, отдушина) – пусть потонет жалобная пся. Но никто, ни Пушкин, ни Вернадский, обо мне – ни буквой, ни строкой. Я им говорю: «Мне врач без надобности». А они холодною рукой… Нет, руками. Многорукий демон. Монстр. Рыжий. Или Буцефал, выводя медведя на арену, Александра все же поджидал. Не больной он. Как и я, здоровый. Спрячь себя за белый свой халат! Мы топить слона ходили оба, но из нас никто не виноват. Не поверили. Обоим. И на «вязки». Слон спасенным принят в персонал. Правда, говорят, что стал зеленым. Я его всегда зеленым знал. В общем, не грусти, располагайся. Здесь пройдет твой жизненный трамвай. Не катай в своем трамвае зайцев – белок разнолицых покатай. Те заплатят. От Ньютона… пальцы растопырил надо лбом Наполеон. И гнездится на горбах скитальцев лысою кукушкой желтый дом. Не устал следить за мыслью, алой линией стекающей с небес? Говорят, единственный кто – Мао! – вылечился, а потом исчез. Мы с тобой исчезнуть тоже можем. Могем. Даже если не Ван Гог будет по тревоге потревожен. Пушкин, знаешь, многого не мог…

И еще четыре с половиной бесконечно длительных минут извергал он на меня лавинно «как и почему у них вот тут».

Ситуация – капитан, очевидно. Разворачиваюсь, и уже в спину прилетает: «Катись отсюда!» Я меняю трамвай на верблюда. Не спеша, но зато надежно. Продолжаю двигаться, встречая разного рода прохожих.

– Здравствуйте! Я – Серёжа! – один из них не замедлил себя подытожить.

Хотелось ему ответить: «Я тоже». Но вы знаете, я не Серёжа. А этот был малый забавный, и я бы сказал – незабвенный. Смотреть невозможно без дрожи на сто килограмм Серёжи, который от пола до кепки – две бадминтонных ракетки. Вполне жизнерадостный парень. Кредо – поздоровался, представился – и все нормально. На верблюде я ему имеющим к-потолку-отношение показался, вот он поздороваться и представиться расстарался. Я кивнул – хоть Джавдед знал пустыни и суше, – выпуская приветственную улыбку наружу. Под уздцы скакуна. Время по лимиту. Продолжаю движение по источающим желтизну плитам…

Голова, она имеет рамки. Чуть лишка – и сразу через край. Стрекозою медсестричка в латексе мне шепнула нежно: «Отдыхай!»

Сон

«Я думаю, что и вам не меньше когда-нибудь разносит по городам какой-нибудь остолоп; наверное, это – путь, а может, со всех сторон меня окружает сон».

Вся картина в голове. Нет. В голове картина: слон, сидящий на спине блудного не-сына. Думаю: «Какого, Нафиг, он туда забрался?» Разворачиваю фантик – возникает пауза. Первая. Потом проплыл послевкусья образ: сыну ноша опостылела – слон сброшен. Откусил.

Конфеты нет. Пауза вторая. Слямзил слон? А может, сын? Честно? Не знаю. В третий раз удумал я перезагрузиться. Снится всякая фигня. Не фигня не снится.

– Мне еще.

– А что, уже?

За спиною трое. Сбоку четверо. Сюжет перекроен.

Уши. Мыши. Крысий хвост. Толстокожий спутник сунул сыну хобот в рот – сыну он не нужен. Почему? Опять вопрос. Вроде бы и надо. Может, просто не дорос? Дабл-ю не Дабл. Столько этот хобот лет многие и многим! Эти, цука, в крик: мол – нет! Мы уже не могем…

И так далее, сон нес, видно, был в ударе. Что-то про Судьбу Колес… По карманам шарил. Семь цветных карандашей выронил случайно, но при виде двух мышей загрустил печально.

Уши медленно ползли, о своем судача, лысодлинные хвосты сзади, чуть дальше. Что тут скажешь, грусть-печаль наблюдать не сладко. Запечалился и я, но украдкой.

Дальше. Бог с ним. Сей пейзаж пресен, всем известно. Я на цокольный этаж, к буйнопомешанным. Там он, в подвале, буйный настолько, что в рубашке смирительной к койке ремнями из кожи прикрученный, и это, скорее всего, к лучшему.

В потемках. Нащупал. На вязках распят. Ни шаткий ни валкий, но дышит. Возможно, в атаку зовет так комбат, как я ему крикнул: «Ты слышишь?!» Он хрипло-бессвязно, навроде «му-му…» Я тут же: «Муму утопили; их двое, обоих, но по одному, по-своему, знаешь, лечили».

Я пальцы – к веревкам, я когти – в узлы. Я справился с этой задачей. Поднял. Растираю.

– Иисус? Это вы?! Вы знаете – это удача…

Целуют меня в уста холодные губы Христа. Я снова от сна пробужден. Надеюсь, что этот сон написан был для меня на грустных листах бытия каким-нибудь Ждальи Завстревски «Забытые арабески». В которых мы все во снах катаемся на слонах зеленых и фиолетовых по звездам, для нас неведомым. На деле же, наяву, мы все у слонов в плену, но нам эта явь незнакома, мы призраки желтого дома.

Александр Лукин

Александр Степанович Попов, литературный псевдоним Лукин. Родился в Читинской области, в селе Газимурский Завод Газимуро-Заводского района в 1948 году в семье школьной учительницы и офицера.

Окончил Иркутский политехнический институт. Инженер-механик автомобильного транспорта, почетный автотранспортник России. Учился в аспирантуре Байкальской экономической академии. Окончил Университет марксизма-ленинизма. Женат, взрослые сын и дочь, шестеро внуков и внучек.

После ухода на пенсию стал заниматься литературой: поэзией и прозой. В 2011–2012 гг. были изданы пять поэтических сборников: «По следам ковчега завета», а также «Лето», «Осень», «Зима», «Весна» из серии «Времена года».

Эпилог

Медленно раскручивала жизнь судьбы наших героев. Но сколь веревочке ни виться, а конец все равно будет. Закончилась трудная, монотонная учеба, обросли любимыми семьями наши друзья, получили хорошие квартиры в одном только что отстроенном доме Космического городка и приступили к работе для выполнения задач лунного космодрома, пока еще в земном его филиале.

Валере квартира досталась как подарок от руководства космодрома в день свадьбы. Ее с шумом и весельем отметили космонавты отряда здесь, в местном ресторане городка. Обычно все создают семьи в стандартный для молодежи возраст – двадцать – двадцать пять лет. Валера, наш незабвенный философ, провел это время в мечтах, в учебе и, казалось, упустил свой шанс безнадежно, но обстоятельства специфической работы космонавтов убедили его отказаться от холостяцкой жизни, благо повезло и здесь, с Вероникой – женился-таки по любви, а не по расчету.

Жены друзей познакомились и пока еще не работали, находились в декретном отпуске, хотя в городке были детские ясли, детские сады, школы и интернаты при них – на случай, если какое-то время дети космонавтов находились без присмотра своих командированных родителей. И у Вероники с Валерой родился через год свой первенец, сын Саша. Родные и друзья навещали их по воскресеньям, приезжая в единственный выходной для космонавтов день. Вход в городок был строго по пропускам.

Полеты до Луны стали привычной работой экипажа Алексея Гирина в составе бортинженера Валеры Турова и врача Петра Первых. Готовилась очередная экспедиция на Марс, где уже находился автоматический жилой и исследовательский земной модуль, начиненный разнообразной робототехникой и марсоходами. На Марсе требовалась замена части изношенного оборудования и установка новых солнечных батарей, проверка состояния парниковых посадок овощей и фруктов и других систем жизнеобеспечения, установка новых антенн и блоков космической связи, доставка на Землю проб марсианского грунта. Работа предстояла значительная, трудоемкая, а пока они доставляли с Земли на сборочный лунный модуль детали своего будущего корабля, штудируя по формулярам и отрабатывая на земных тренажерах между полетами свои будущие методики выполнения марсианских работ. Шла обычная, повседневная работа коллектива лунного космодрома. Вся страна в той или иной мере вкладывала в общее дело развития космонавтики свой труд, свои мысли, понимая, что будущее всей Земли зависит в первую очередь от познания ближнего и дальнего космоса. Полеты до Луны стали чем-то обыденным, четко отлаженным до мелочей. И за них не давали наград, как первым космонавтам, не сообщали на первых полосах газет или передовицах новостных сообщений телевидения. Только сухие строчки Интернета да специальных изданий.

Семьи друзей-космонавтов, окончательно перезнакомившиеся на свадьбе Вероники и Валеры в Космическом городке, дружно проживали в одном доме. Когда женщины были в декретном отпуске, то ежедневные прогулки с малышами часто превращались в задушевные беседы так непохожих друг на друга подруг. Когда дети подросли до ясельного возраста, то их мамы сразу же занялись своими любимыми делами. Аня перевелась в столичный Институт космической связи, Ирина прошла по конкурсу в МГУ, а Вероника вернулась на прежнее место работы. И хорошо, что дети росли крепкими и здоровенькими, современный уход в детских садах и яслях предполагал строгое соблюдение режима содержания и оздоровления детей в этих детских учреждениях. Предполагалось и круглосуточное содержание детей на рабочие дни недели.

Как и положено, к полету на Марс готовилось два экипажа: основной, в составе Алексея, Петра и Валерия, и запасной, на всякий случай, так как дата старта определяется заранее, в благоприятное для полета время, а замена одного члена экипажа по болезни или иным причинам на постороннего исключается. Только экипаж на экипаж заранее подготовленных к длительным космическим полетам – не столько профессионально, сколько психологически – специалистов.

Тревожное ожидание нарастало по мере приближения срока окончания сборки межпланетного модуля на лунном космодроме. Комплектовался и полезный груз для автоматической станции на Марсе.

Наступило время, когда перед построением космонавтов начальник лунного космодрома торжественно зачитал постановление правительства о проведении полета на Марс, заключение государственной комиссии о готовности корабля, а также об окончательном решении руководства поручить выполнение поставленной задачи экипажу Алексея Гирина. До отлета остался всего один месяц. Пошла сдача зачетных экзаменов на тренажерах, на умение работать с научными приборами, ориентироваться в критических ситуациях – устранение возможных отказов оборудования. И все это время за спиной дышал прямо в затылок резервный экипаж, который выполнял точно такую же работу. Нервное напряжение росло.

Друзья договорились не сообщать родным и близким о своем трудном и длительном полете.

– Когда вернемся на Землю, все и расскажем, – предложил Алексей, и его товарищи с этим согласились.

– И мы будем меньше нервничать, и наши семьи, – добавил Пётр. – К нашим постоянным полетам на Луну они уже привыкли. Вот пусть и думают, что мы снова летим на нее.

И вот из очередного лунного полета друзья не вернулись к своим семьям на Землю. Наступило время старта подготовленного и заправленного космического корабля. Экипаж занял место в жилом отсеке. Сам старт и полет до Марса должен будет проходить в автоматическом режиме под контролем Центра управления космическими полетами с Земли.

Объявляется пятнадцатиминутная готовность. «Стреляющий» осматривает через видеокамеры всю предпусковую обстановку. В руках у него покомандная карточка. И единый хронометр запуска. Поскольку изменение в десятую долю секунды может дать отклонение в конечном пункте до полутора сотен километров. Если что не так, есть возможность прекратить запуск.

Объявлена минутная готовность.

– Ключ на старт!

По традиции первого в мире космодрома в Пенемюнде. Включение автоматической процедуры запуска.

– Есть ключ на старт!

– Протяжка!

Запуск бумажного самописца, который фиксирует показания систем.

– Есть протяжка!

– Продувка!

Команда на продувку азотом топливных магистралей во избежание самовоспламенения.

– Есть продувка!

– Ключ на дренаж!

Перекрытие сброса дренажа компонентов топлива. Ракета перестает парить. Закрываются клапаны сброса.

– Есть ключ на дренаж!

– Пуск!

Команда начала подачи топлива в камеры сгорания двигателей.

– Есть пуск!

– Зажигание!

Команда зажигания топливной смеси в камерах сгорания.

– Есть зажигание!

Тяга ракетных двигателей прошла промежуточный этап, достигла необходимого минимума, красный цвет пламени.

– Луна-борт, убрать заправочные и кабельные фермы!

– Выполнено!

Рев двигателей становится невыносимым, создает вибрацию даже в телах правительственной комиссии на космодроме. Цвет вырывающегося из сопел пламени становится фиолетово-синим. Ракета начинает медленное осевое движение. Ноль секунд полета, двадцать секунд полета…

– Ура! Счастливого полета, друзья!

В экстренных выпусках новостей на первой полосе красовалось сообщение о запуске космического корабля с Луны на Марс. Сообщался состав экипажа, портреты членов и задание на полет.

– Мы там, где еще никогда не были, поздравляю вас, друзья, – с гордостью произнес Алексей после часа полета и постоянных докладов на Землю о самочувствии и визуальных показаниях приборов и всех систем жизнеобеспечения космического корабля.

– А я взял свой амулет на счастье и успешное возвращение домой, – сказал Валерий, доставая из кармана комбинезона небесный камень на шнурке и надевая его на шею.

– И я взял свой амулет-хранитель, – сказал Пётр, доставая из личной сумки охотничий нож – семейную реликвию от летчика Алейникова.

– Надо же какие мы суеверные! И я взял скифский акинак из неизвестного науке металла, который мне достался по случаю. Но я его считаю дорогим подарком моей судьбы, – присоединился к друзьям Алексей. – Давайте положим наши талисманы вместе, в вещевой шкафчик рядом с пультом управления корабля, – предложил Алексей.

– Да, наши личные амулеты должны послужить нам общей защитой и охраной в долгом нашем пути возвращения на Землю, возьми мой амулет, – протягивая Алексею охотничий нож, сказал Пётр.

– Какой изящной работы! – удивился тот, кладя его в вещевой ящик рядом с более громоздким акинаком.

– Тунгусы-охотники делали из метеоритного металла, а они толк в холодном оружии знали, – объяснил Пётр.

– А вот и мой камешек, – сняв амулет с груди, бережно передал его Алексею Валерий.

– Какой камешек! С виду у всех наших амулетов один и тот же космический металл. Тем лучше, поскольку и задача у всех амулетов одна, – закрывая вещевой ящик, проговорил Алексей, – помочь нам успешно вернуться на Землю. Так, продолжаем работать, очередной сеанс связи с Центром полетов. Автоматика автоматикой, а корректировка данных полета нужна постоянная.

Алексей доложил о работе навигационных приборов, Валерий – о режиме работы маршевого двигателя, Пётр – о самочувствии членов экипажа, снятых с них показателях контрольных медицинских приборов.

– Что же вы, дорогие друзья, так отнеслись к своим семьям, не предупредили их о новом космическом задании? Они, узнав из прессы, атакуют нас претензиями на этот счет. Но я вас понимаю, сам таким был, – добродушно пожурил их во время сеанса связи сменный руководитель полетов. И добавил: – Традиционно мы вам выделим, хотя бы раз в месяц, время в сеансе связи для общения с семьями. Не возражаете?

– Нет! – дружно крикнули в микрофон Алексей, Пётр и Валерий.

– Ждите, как подготовим разговор, так сообщим.

– Хорошо.

– Спасибо за полный отчет. Счастливого полета!

– Служим России!

– До очередного сеанса. Работайте по плану каждого расписанного «дня».

Казалось, впереди почти полтора года полета до Марса, тем не менее каждый час члена экипажа этой Красной планеты был расписан еще на Земле по минутам: восемь часов за пультом управления, восемь часов работы по специальности и исполнения общих обязанностей в обитаемом модуле, включая общефизическую подготовку, восемь часов отдыха и сна. В соответствии с земными сутками.

И вот наступает время первого общения экипажа с семьями. Привели себя в порядок. Пётр, как всегда, шутит:

– Не узнают нас, если не приведем себя в порядок. Посмотрите на свои фото и в зеркало, все должно совпадать!

– Кто будет первым говорить? – спрашивает Алексей.

– Чья жена первой подойдет к микрофону и камере, – предлагает Валера, – и так по порядку.

– Валера, дорогой наш муж и отец, – на экране появляется улыбающееся, но с оттенком напряженности в глазах лицо Вероники, – посмотри, как подрос Саша.

– Папа, привет! – Рядом с мамой восторженное лицо повзрослевшего мальчика. – Только и разговоров о тебе, в школе прохода не дают, спрашивают.

– А у нас все идет по плану, удаляемся все дальше от Земли по специальной траектории к Марсу, которая учитывает наш полет и взаимное движение планет и Солнца. Как вы там с мамой Вероникой?

– Валера, – добавляет Вероника, – работа моя земная в лес не убежит. Саша на продленке, приезжаю с работы – забираю, вечер вдвоем, учим уроки вместе, отдыхаем. Как ты себя чувствуешь?

– Скучаю очень сильно по вам. А так уже привык к космическому пространству. Зарплату мою вовремя тебе перечисляют на карту?

– Да, с этим никаких проблем.

– Не экономьте, затрат полно, моей и своей маме помогай. Вернемся, получу отпускные – и махнем всей семьей куда-нибудь на отдых.

– С удовольствием! Извини, меня уже торопят. До свидания, милый!

– До свидания, папа!

– До свидания, мои родные!

На экране появляется радостное лицо Ирины, рядом с ней заметно подросший Валерик.

– Пётр, наша радость и надежда, как мы с Валериком скучаем без тебя, а тебе еще предстоит долгий путь туда и обратно.

– И я скучаю. Несмотря на огромное расстояние, вы мне очень близки и дороги. Привет передавай Ольге Егоровне и моей маме, брату Егору, дяде Демьяну. Как Валерик учится?

– Уже во втором классе! Отличник! И спортом занимается, ходит в школьную секцию по футболу, а при нашем Дворце спорта его зачислили в детскую команду по хоккею с шайбой. Весь в тебя. Спортивен и умен.

– Рад за вас. Как легко на душе стало, как узнал, что ты успешно справляешься с домашними делами без меня! Я всегда с вами рядом, не забывайте!

– До свидания, мой муж и заботливый и любящий отец нашего сына.

– До свидания. Спасибо за встречу!

На экране Аня с дочуркой Вселеной.

– Извини, дорогой, но Алёшка не смог прийти с нами. Он, как ты в свое время, в университете Нижнего, гложет исторические науки, а сейчас, в каникулы, удрал в экспедицию на раскопки. Как будет возможность, обязательно выйдет с тобой на связь, а сейчас просил передать тебе земной привет!

– Принимаю! Как доченька Вселена? Наверное, вся в маму?

– Да, мы с ней ходим в местный Дом культуры на бальные танцы.

– Папа, мне так нравится танцевать, особенно в паре с мальчиками!

– Правильно, Аня, делаешь, наш пройденный путь помогает им освоиться быстрее и уверенней в современной искрометной жизни. Я вас люблю, всегда думаю о вас и родителях в свободные минуты. Как дед с бабкой?

– Старики уже устали от жизни, но держатся из последних сил.

– Им от меня космического здоровья. Привыкла к столичному ритму жизни, новой работе?

– Еще не совсем. Пробки столичные тебе известны. Приходится и вставать с петухами, и ложиться спать очень рано. Устаю немного, но думаю, что вскоре привыкну. Город другой, и работа интересная, связанная с тобой, так что я каждый день с тобою, милый, рядом. Без тебя одиноко и немного скучно, хотя Вселена скучать мне не дает. Они с Валериком учатся в параллельных классах. Пользуюсь продленкой, забираю поздно из школы, пока доберусь с работы, но в выходные мы с ней отдыхаем вместе. Если, конечно, у нее нет выступлений в танцевальной студии.

– Сеанс связи заканчивается! – доносится голос постороннего человека.

– До свидания, родные мои Аня и Вселена, привет Алёшке, родителям и дедам.

– До свидания, любимый Алексей!

– До свидания, папа!

Экран погас. Друзья переглянулись.

– А как ты воспринимаешь, Алексей, Ирину женой Петра? – пытается зацепить друга Валерий.

– Я рад, что она нашла счастье с моим другом Петром.

– Как вы надоели своей болтовней о женщинах! – встревает Пётр. – Давайте займемся мужскими делами. Работы на корабле уйма. Если время будет, то лучше о современной философии поболтаем.

– Давно ли ты, Петя, таким стал? – не унимается Валера.

– Успокойся, Валера, сам знаешь счастье недавно, и у меня жизнь сложилась удачно только в последнее время. Когда двое хотят счастья, они его добьются.

– У Раи, сестры Вероники, – продолжал давить на друга Валерий, – почти одновременно с моим Сашей родился мальчик, которого она назвала Петром. В честь тебя, что ли?

– Рая вдова, она имеет право на любовь, на женское счастье, в том числе и на рождение детей. Я ей помогаю материально. Сам же виноват – уговорил меня поехать с тобой к Веронике, трусил один, а теперь, гляди, герой!

– Что вы заспорили? – замечает Алексей. – Наша задача – вернуться на Землю целыми и невредимыми. Нас ждут родные и близкие, только что по сеансу связи с Землей мы почувствовали это в полной мере. Ситуация меняется не в нашу пользу. Мы все дальше и дальше от них, а они на Земле, в окружении друзей, товарищей по работе. Любая женщина на виду привлекает взор встречных мужчин, и где гарантии, что она сможет это внимание выдержать?

– Ты что, из-за Анатолия переживаешь? – удивился Пётр. – Зря. Анна твоя – кремень, ничего лишнего себе не позволит.