Текст книги "Ложь в двенадцатой степени"

Глава 7

На носу висело свидание, а Хельга ни секунды не могла сосредоточиться на типичных для такого случая приготовлениях. Она выбирала наряд и украшения механически, почти безразлично. Крутилась возле гардероба, а мыслями была в мониторной комнате, где провела последние два дня в напряженных раздумьях. Смотрела в зеркало, но не для оценки вполне стройной фигуры и не из-за беспокойства по поводу выскочившего под губой прыщика. Красилась на автомате, уносясь в мыслях куда-то далеко-далеко.

– Ладно, – повторяла Хельга вполголоса, проворачивая в голове одну и ту же схему.

Она скрупулезно изучила запись разговора с МС, не пожалев времени и вырванных из блокнота листов. И теперь могла с гордостью заявить, что проделала идеальную работу над ошибками, как того требовал доктор Траумерих. Выписав в колонки таблицы все реплики, которыми она и обитатель минус второго этажа обменивались между собой, Мантисс пыталась вывести схему, которую, как она уверяла себя, использовал МС. Он обязан был применить что-то такое, и дочь профессора изрядно поломала голову, выискивая закономерность.

И нашла ее. Схема настолько гладко ложилась на разговор, мимикрировала под последовательные вопросы, что заметить ее во время беседы было практически нереально. Во всяком случае, у Хельги не хватило для этого опыта. Не считая очевидных фокусов, которые МС сам же и разоблачил, вроде бессмысленного потока рассуждений ради проверки заинтересованности слушательницы, он следовал четкому курсу отрицания вообще всего, что говорила девушка. От начала и до конца, создавая ощущение, будто он и Мантисс кардинально разные и противоречия в их мнениях касаются всего.

Хельга знала, что МС страдает от скуки, но он стал отрицать сей факт. Само собой, это было нужно для того, чтобы умалить значимость посетительницы для него самого и доказать, что ее уход нисколько не опечалит Манипулятора. Отсюда вытекало второе отрицание: когда Мантисс заявила, что малознакомый чудак интересен ей меньше ожидаемого, МС попытался доказать обратное, присовокупив откровение о том, что это ему, а не ей плевать на собеседника. Потом он не сумел угадать настоящий вопрос, который мучил дочку профессора, но так и не был озвучен во время первого сеанса. Противоречие получилось из-за Хельги, и вот тут она терялась: то ли это было совпадение, то ли МС на самом деле знал, что вопрос не об отце, но сделал намеренно неверное предположение. Зачем? Чтобы заставить Мантисс спорить с ним, не соглашаться. Весь их разговор от начала и до конца – выражение несогласия друг с другом по самым разным вопросам.

Были и другие отрицания. Хельга не верила, что ее собеседник видел все краски мира и вообще понимал, что такое чувствовать, осязать, дышать, – МС поведал об опыте нахождения в человеческих телах, разрушив ее заблуждение. Он пенял на то, что Мантисс зря пошла по стопам отца, потому что все равно не достигнет его высот, – она упрямо не желала соглашаться с принижением ее достоинств. И цепочка странным образом подействовала на Хельгу, поставила ее в позицию спорщика, который подсознательно убежден, что собеседник всегда, абсолютно всегда мыслит противоположными категориями. Если один из них выдавал плюс, то второй почему-то должен был показать минус. Эта последовательность закрепилась в их беседе, была навязана Хельге. И поэтому МС, заговорив про Эдгара, заставил ее противоречить себе. А она, потеряв бдительность, ляпнула лишнее. Слишком сильно хотела показать, что он зря недооценивает ее, и проигнорировала секретность своей маленькой миссии.

Не проболтайся она на той минуте, Манипулятор наверняка продолжил бы выводить Мантисс на нужную ему тропинку, чтобы выяснить, зачем она тут на самом деле. Вот что удивляло: МС откуда-то знал или подсознательно чувствовал, что Уильям задумал против него хитрость. Или попросту не верил, что напуганная маленькая девочка могла по доброй воле вернуться в обитель чудища, который так настращал ее в детстве. Он подозревал, что Хельгу пригласили для миссии, смысл которой ему не терпелось выяснить. Ведь она дочь Эдгара, пусть и не по крови, и может подобрать ключ к его исследованиям. Означало ли это, что искомый метод профессора все-таки существует? Реплика МС не подтверждала этого – он просто повторил выуженную из девушки информацию и принял ее к сведению. Возможно, даже заволновался в глубине… чего-то там, что могло быть у живой Маски.

Так о каком свидании могла идти речь? Мысли Хельги возвращались исключительно к МС, словно он был предметом ее тайного обожания. Да что уж тут скрывать, он поразил ее. И оставил напоследок парочку загадок. На десертик, чтобы Мантисс потом ломала голову. Она так и не поняла, к чему МС произнес некоторые фразы. Догадывалась, да, но сомнения кусали ее со всех сторон. Этот чудак мог иметь в виду абсолютно все.

Хельга рассчитывала расслабиться вечером, разгрузить голову, отвлечься на посторонние темы. Но уже по пути в кафе подумала, что раз запланированное свидание не увлекло ее разработкой последовательной стратегии успеха на романтическом поприще, то теперь сбежать из плена мыслей об МС будет невозможно. Разговор со спутником вечера обязан быть невероятно интересным, иначе Мантисс попросту утащит обратно в кадры прошлого.

В половине восьмого Энди встретил ее возле кафе. Они договорились, что он не станет заезжать за Хельгой, и ее это более чем устраивало. Энди, по всей видимости, тоже. По крайней мере, облегчение в голосе молодого человека после просьбы Мантисс ждать ее у кафе могло быть тому доказательством.

– Отлично выглядишь. – Энди разглядел черное платье девушки с треугольным вырезом на спине. Сам он явно готовился к встрече с большей осознанностью, чем Хельга: волосы смазаны лосьоном, надушенная одежда, все ровненько, без складочек и изъянов – не подкопаться. Мантисс и не пыталась – лишь отметила про себя, что Энди либо приучил себя наводить красоту в особых случаях, либо так сильно желал ей понравиться.

Кафе придерживалось цветочного стиля: с потолков свисали горшки, пол был выложен плиткой нежных пурпурно-белых оттенков, на занавесках красовались вышитые тюльпаны и розы. Цветы словно качались на ветру, когда ткань поправляли или задвигали, дабы спрятаться от внешнего мира, что разноцветными огнями пробивался сквозь стекла. Искусственные бутоны были прикреплены даже к пепельнице, которую забирали, если посетители не курили.

Помещение имело форму узкого вытянутого прямоугольника, на вершине которого, возле окна, и расположились Хельга и Энди. Запахи кухни иногда долетали до них, хотя та находилась в другом конце зала. Мантисс невольно сравнила кафе с летним десертом, не слишком приторным, но достаточно сладким, чтобы нравиться всем без исключения.

– Ты уже бывала в этом кафе? Тут отменное меню.

– Нет. – Мантисс подвинула стул.

– Оно простенькое, но уютное. Зарплата лаборанта пока не позволяет выбирать роскошные места, но зато вкус помог мне отыскать среди кучи подделок кафе, от которого веет теплом и домашним очагом. – Энди попытался охватить жестом все помещение.

Они проходили стадию бессмысленных разговоров, такую необходимую для любой беседы. Хельга это понимала, но все равно надеялась скорее перейти к какой-нибудь интригующей дискуссии, чтобы вынырнуть уже из глубоких впечатлений о недавнем опыте с МС. Разговор с Энди обещал вскоре раскрутиться во что-то более значимое, поскольку им не требовалось знакомиться и развивать информативный диалог. Хельга уже провела пяток сеансов с этим человеком и могла бы сказать, что в избытке узнала о нем. Но разговор в рабочей обстановке все равно ограничивался какими-то условностями, а Энди не мог быть до конца откровенным. Во время неформальной встречи – и Мантисс на это надеялась – они поднимут совсем неожиданные темы. Может, тогда парень, сидящий напротив, перестанет казаться ей таким посредственным.

– Загляни на седьмую страницу меню, – посоветовал Энди, поправляя бабочку-галстук. – Тебя заинтересует.

– Волшебные блюда на странице с волшебным числом? – улыбнулась Хельга. – Сама судьба разместила их именно на седьмой странице. Ты не находишь?

– Как-то не думал, – смущенно выдавил собеседник. – Ты же не собираешься анализировать мои ответы? Ну, как ты обычно делаешь на сеансах.

– Я всегда анализирую чужие ответы.

– Но зачем? Это же сумасшествие какое-то так жить. В смысле, никто не ждет, что, например, менеджеры будут проявлять профессиональную хватку в бытийных делах.

– Это не перенос профессиональных качеств в повседневную жизнь. – Мантисс не нашла на седьмой странице ни одного заинтересовавшего ее блюда. Жирное мясо разных способов поджарки и пустые салаты с нелюбимыми перцами, – не совсем то, чем Хельга питалась. Энди либо неправильно угадал ее вкусы, либо показал блюда, которые сам предпочитал. – Это стиль жизни. Я так живу: всегда анализирую все, что говорят или делают другие люди.

– Звучит жутковато.

Хельге показалось, что он не поверил ей. Не сумел представить, каково это.

В знакомом месте Энди быстро разомлел. Возможно, он уже не в первый раз приводил девушек в это кафе. Серый твидовый пиджак отлично гармонировал с голубоватой рубашкой. Украшений Энди не носил.

– Ты выглядишь загруженной. Неприятности дома? – вежливо поинтересовался он. – У тебя есть домашнее животное?

– Нет. Я сама себе домашнее животное.

– Ну, без лохматого друга как-то совсем невесело жить. Они учат ответственности. Мой брат говорил, что, если у тебя не было собаки, считай, ты не знаешь жизни. Тогда позволь угадаю: доктор Траумерих нагрузил делами. Слышал, он ввел тебя в работу закрытого сектора.

– Хорошее попадание. – Хельга подумала, что Энди пытался походить на нее во время сеансов. – Не могу отделаться от мысли, что я недостаточно хороша для дела. Столько всего сразу навалилось… Но я не хотела бы говорить о работе.

Она ведь, черт побери, потому и не отменила свидание, что надеялась сбежать от всех этих рассуждений об МС! Энди слепыми тычками бил по затягивающимся ранам.

– И о прошлых отношениях тоже говорить не будем, – заранее предупредила Хельга. – А то это прямо правило какое-то – делиться историями о бывших. Мне не будет интересно слушать о твоем опыте, а тебе, поверь, не хватит терпения выслушивать мой детальный разбор всех парней, с которыми я сближалась.

– Я понял, понял, – усмехнулся Энди и зачитал список блюд бесшумно подошедшему к их столу официанту.

Соответствуя стилю кафе, работники носили бледно-розовые рубашки и прикалывали к петлице миниатюрные атласные бутоны. Хельге также понравилось, что некоторые страницы меню раскрывались, как сложенные листья, и демонстрировали дополнительные характеристики блюд или содержали любопытную информацию об особенностях производства и замечательных свойствах ингредиентов.

– Что-нибудь еще, молодой человек? – на всякий случай уточнил работник кафе и, услышав отрицательный ответ, повернулся к Мантисс: – А вы что желаете, мол… уважаемая?

– А меня нельзя назвать молодым человеком? – Не дожидаясь ответа, Хельга озвучила свой выбор. А когда официант удалился, уже тише добавила: – Серьезно, почему к девушкам так не обращаются? Я ведь тоже человек и пока тоже молодой.

Энди посмеялся, словно она шутила. Не судьба ему узнать, что в действительности Хельга серьезно, даже чересчур озабоченно относилась к логичности высказываний и грамотности речи. Сама порой ошибалась – кто не без греха? Однако некоторые ляпы окружающих заставляли ее молча сжиматься от недовольства, и список речевых неправильностей только удлинялся из года в год. Ударение в одном известном слове, неверная приставка во втором. А с недавних пор к списку добавилось отвратительное «ехай». Иногда Хельга ловила себя на желании лупить людей словарями за косноязычие. Жестоко, зато как успокаивает.

– Мне и впрямь хотелось бы отвлечься от некоторых мыслей. Но беда в том, что почти все в моей жизни так или иначе связано с какой-то одной деталью, и я словно в ловушке, которую сама для себя соорудила. Тебя не посещают навязчивые идеи?

– А психологи ходят к психологам? – Энди поводил кистями, будто разминал их. Хельга знала, что он пинал грушу в спортзале. – Можем поговорить об увлечениях. Эта тема пока не под запретом? Я собираю рецепты разных блюд. Холостая жизнь приучает готовить в удовольствие. А еще коллекционирую оригинальные рекламные брошюрки. Не знаю, нравится их иногда перебирать, разглядывать… А ты чем увлекаешься?

– Рисованием. Моя недавняя страсть.

Разговор утекал все дальше от напрягающей темы, но Хельге отчего-то не становилось комфортнее. Тиски оказались слишком тугими, чтобы разом освободиться из них. И Энди внутренним чутьем ощутил, что спутница не может забыться с ним во время разговора.

– Разреши мне провести скромный анализ. Ну, или просто высказать мнение. Я с тобой так общаюсь уже… месяц, даже больше. И ты вроде хорошая и приятная девушка, но иногда как будто слишком… в себе, что ли. Ты где-то не здесь, у тебя всегда куча мыслей. Признаться, к тебе было страшно подойти. Я думал, ты как посмотришь на меня этим своим взглядом всезнайки, и от меня мокрого места не останется. – Энди в который раз приподнял уголки губ. – Люди тянутся к тем, кто проще. С ними легче найти общий язык. А вокруг тебя витает такое облако сосредоточения, и достаточно постоять рядом, чтобы нахвататься тяжелых мыслей.

– Похоже, ты прав. Я стараюсь быть милой, но у меня масса неприятных черт. Я же не идеальна.

– Не, не, я не пытаюсь сказать, что ты должна быть идеальной…

– Не оправдывайся. Я поняла, что ты хотел сказать. – Хельга перебила его торопливое извинение. – Кстати, позволь загрузить тебя кое-чем. Да-да, в этом вся я. Мне недавно задали загадку, и я не могу понять: она либо бессмысленна, либо слишком проста, либо слишком сложна. Сколько нужно карликов, чтобы сжечь все население планеты?

Энди забавно поджал нижнюю губу и приподнял взгляд в размышлении. Хельга еще на сеансах заметила, что у него есть привычка смотреть выше головы собеседника, когда он погружается в воспоминания или мысли. И отводить взгляд, непроизвольно дергая большими пальцами, когда лжет.

– Какая-то странная загадка. Ну, один. Любой может уничтожить планету, если есть сильное оружие. Какой-нибудь безумец нажмет на кнопочку – и бух! – Энди нарисовал руками полукруг. – В чем смысл загадки? Она какая-то недоработанная. Так можно спросить: сколько требуется пожарников для уничтожения планеты, и ответ будет таким же. Или я чего-то не понимаю.

– Вот и я чего-то не понимаю. Но ты прав. Загадка вряд ли имеет смысл. Тот, кто ее придумал, просто хотел подшутить надо мной.

Или доктор Вейлес закладывал в свою бессмыслицу скрытый посыл, да только Хельга его еще не разглядела. Что будет, если загадать ее МС?

Им принесли заказ, и разговор ненадолго прервался. Мантисс прониклась уютом, который разрекламировал ее спутник, однако наслаждаться отдыхом и едой в полной мере у нее не получалось. Ощущение груза, которое столь верно подметил Энди, чем приятно удивил Хельгу, сохранялось.

В кафе почти половина столиков была занята. Мимо Хельги и ее компаньона проходили только официанты, другие посетители занимали места в центре или по бокам. Мантисс иногда бросала взгляды на людей, приходивших и покидавших уютные стены заведения: на редкие влюбленные парочки, подружек, компании подростков или молодых людей. Они не были особо шумными, и музыка заглушала почти все разговоры за соседними столиками.

После первых пустых тарелок беседа стала легче и веселее. Хельга разрешила себе снять все рамки и хорошо сыграть роль внимательной слушательницы и откровенного рассказчика. Ее счастье, что Энди и не догадывался о запретной теме МС и спрашивал в основном о семье, обучении, хобби. Обсуждение недавних фильмов тоже подняло настроение. Незамысловатая музыка поддерживала благоприятную атмосферу, не отвлекала и не запоминалась.

– Странно, но я даже скучаю по школьным годам, – мечтательно пробормотал Энди. – Жизнь взрослого человека – тот еще геморрой. Работать всю жизнь на каких-то людей, чтобы иметь деньги для поддержания существования… До чего мерзостная система, если подумать. В школе напрягали, но там даже цель была более стоящая – получение знаний. А сейчас только выживание.

– Но обучение в школе или университете – пройденный этап. Нельзя всю жизнь топтаться на месте. – Хельга покачала головой. – Так что я не понимаю людей, которые хотят обратно в школу, потому что работа не приносит удовлетворения и портит жизнь. Нет, этот откат назад – худшее, что можно пожелать.

– О, кто-то ненавидел школу.

– Нет, я нормально пережила те годы. Просто это далекое мутное прошлое, а меня вполне устраивает то, что происходит сейчас. Правда, одну вещь я так и не узнала, когда была там. – Мантисс внезапно для себя вспомнила мысль, которая зачастила к ней в последние пару месяцев. – Мы проходили культуры разных стран и читали классические произведения известных литераторов. У нас была великолепная учительница, фанатка своего предмета. Прививала нам любовь к искусству так рьяно, хотя и без дотошности, что не втянуться в этот наркотик было сложно. В общем, мы читали одно знаменитое произведение… Я его трепетно люблю, но сейчас не об этом. Почти в самом начале под колесами трамвая погибает персонаж, поспорив с самим дьяволом о существовании Иисуса. А позже, во время сцены в ресторане (точно уже не помню, – может, место называлось иначе), где царит праздничная атмосфера и каждый наслаждается трапезой и приятным обществом, появляется один из очевидцев гибели. Он врывается в эту сцену и своей страшной новостью рушит благостное настроение посетителей. – Хельга задумчиво отпила из стакана. – Все в ужасе, печалятся, ахают. И очень быстро возвращаются к своим занятиям, то есть приятному времяпрепровождению. Этот момент моя учительница многозначительно прокомментировала, указав, что поведение людей, мягко скажем, неправильное. Вот только я так и не поняла, что именно она посчитала ужасным. То ли что люди так скоро забыли о гибели человека и вновь обрели хорошее настроение, проявив неуважение к покойнику? Или то, что они изначально лицемерно притворились сочувствующими, когда им не было дела до какого-то погибшего? Я хотела спросить, но не осмелилась перебить, а потом забылось…

– А ты сама какой точки зрения придерживаешься? – Энди слушал ее рассказ внимательнейшим образом, и это понравилось Хельге. – Что из этого характеризует собравшихся там людей не с лучшей стороны?

– Лет семь назад я бы сказала, что ответ очевиден. Но потом, к собственному удивлению, стала встречать скучающих людей, которым больше нечем заняться, кроме как страдать из-за любой новости о гибели незнакомцев. Как ты уже мог понять, я бы выбрала второй вариант. Люди в том великолепном произведении лицемеры, и им с самого начала не стоило слишком громко стонать из-за смерти человека, которого они едва знали. Я бы точно не отвлеклась от ужина ради картинных охов.

– Ты бесчувственна! – Энди разбавил реплику смешком, чтобы она не походила на обвинение. – Ты считаешь, что людям не надо переживать из-за гибели незнакомцев? У меня тетя всегда плачет, когда узнает в новостях о падении самолета или аварии на дороге. По-твоему, она просто скучает? Не соглашусь с тобой! А потом удивляются, откуда столько безразличных эгоистов вокруг!

– Не клади мух рядом с фаршем для котлет. Это совершенно разные вещи. Быть безразличным – значит игнорировать проблемы людей, которые еще живы и не могут помочь сами себе. Если ты откликаешься на призыв о помощи, скажем жертвуешь деньги на благотворительность или усыновляешь калеку, – ты творишь добро. Потому что тебе не безразлично, хотя цели могут касаться исключительно престижа. Но голодающим все равно нет дела, кормишь ты их от чистого сердца или потому, что зарабатываешь баллы в глазах общества. А вот если ты переживаешь из-за смерти незнакомца, по-настоящему переживаешь, а не лицемерно делаешь вид, ты – скучающий человек. Или чересчур эмоционален, что тоже скорее минус. Но кто даст гарантию, что человек, плачущий из-за гибели людей в самолете, на другой день не пройдет мимо голодающего калеки на улице?

– Да, я понял, – севшим голосом сказал Энди, как если бы Хельга задела его своими рассуждениями. – Не хочу спорить. Это тонкий вопрос, который заслуживает длительных дискуссий.

– «Спор – это норма жизни. Если в вашей жизни нет споров, проверьте, есть ли у вас пульс». Чарльз Диксон, – процитировала Мантисс по памяти. – Но если ты не хочешь углубляться в сложные рассуждения, давай оставим это.

– Ты хочешь сказать, что, если дядя из соседнего подъезда, которого ты видела каждое утро, вдруг умрет, ничто не кольнет тебя в сердце? – Несмотря на предложение остановиться, Энди не смог затормозить. – Нет, не такой пример… Хочешь сказать, что жертвы теракта или пассажиры взорвавшегося поезда не заслуживают сочувствия?

– Заслуживают. Массовая гибель всегда поражает воображение. Это ужасно, но… Не могу сказать, что мое сердце сжимается от боли или из глаз непроизвольно текут слезы, когда я представляю, какими молодыми и жизнерадостными были те люди. – Хельга заметила, что собеседника слегка передернуло, и подумала, что кто-то в его семье мог погибнуть из-за несчастного случая. – Мы сейчас не говорим о близких, это другая тема. Исключительно о незнакомцах. Так вот, я не могу по-настоящему, в полной мере сочувствовать погибшим людям, которых не знала. Я не привязана к ним. Меня может ужаснуть сам факт их гибели, особенно если это массовая гибель. Само явление ужасно. Но люди в этом явлении лишь пример, демонстрация, а не личности, за которых я буду переживать. Если они еще живы и могут спастись – это другой разговор. Однако трупы…

– …которые были людьми!

– …которых я не знала. Каждый день кто-то умирает. И рождается. Я не могу сочувствовать всему миру, – меня разорвет. У эгоизма есть свои плюсы, – наматывая последние спагетти на вилку, проговорила Мантисс. За дверями на кухне что-то разбилось, и шум на секунду привлек ее внимание. – Он защищает от сумасшествия.

Это была нехорошая нота для завершения темы. Вместо утешения и облегчения она оставляла тяжесть. Энди все же был прав, когда говорил, что Хельга грузила людей. И когда она успела развить этот неприятный талант?

– Кто в твоей семье погиб? – Мантисс решила додавить тему, чтобы хвосты не хлестали их обоих после того, как они разойдутся по домам.

– Жена. Три года назад. Ну, мы ведь договорились не вспоминать о бывших, вот я и не сказал.

– Понимаю.

Хельге сделалось стыдно за собственное правило. Теперь оно казалось ей излишне категоричным.

– Но не сочувствуешь? – хмыкнул Энди с толикой горечи. – Ты ведь не была знакома с моей женой. Да и я знал ее всего четыре года, когда… ее пришибло каким-то мусором по дороге домой. Не то вывеска, не то еще что-то. Глупо и несправедливо.

– Я могу сочувствовать тебе. И разделять твои чувства. Терять близких тяжело. Не прошло и года, как умер мой отец, и мне кажется, что он бы сейчас так много мог прояснить. Подсказал бы, наставил на верный путь. А раньше мне казалось, что я не буду скучать по нему.

– Что, сложные отношения?

– Вроде того. – Хельга поводила пальцами в воздухе. – Я безмерно уважала его, но уживаться с таким характером – то еще испытание.

Вот они и отрезали ненужный хвост. Лицо Энди посветлело после столь личной беседы, в которой и он мог поделиться и получить доверительный ответ. Странно, что он даже на сеансах, где не существовало запретных тем, не обмолвился о покойной жене. Хельга впервые услышала о ней в кафе. Должно быть, для Энди это была настолько тяжелая потеря, что теперь он огораживал себя от воспоминаний.

– Незнакомцы для тебя просто… туман?

– А для тебя нет? Так ли часто ты думаешь о прохожих вокруг или о безымянных соседях в доме напротив? – Хельга удивилась, что вопрос не исчерпал себя. Ей казалось, что она детально обрисовала свою позицию. – Это прозвучит еще более жестоко, на твой взгляд, но даже персонажи книг или фильмов, с которыми ты переживаешь приключения, порой оказываются ближе, чем те самые незнакомцы, погибшие в аварии, например. Все дело в твоей личной вовлеченности в жизнь этих людей, твоей привязанности. И в этом нет ничего зазорного.

– Да уж…

– Самое дурацкое в смертях близких то, что ты никогда не ожидаешь этого. Они кажутся тебе бессмертными. Тебя устраивает, что мир вокруг меняется, что цветы увядают, а на их месте распускаются новые, но ты не хочешь, чтобы ближайшее окружение подвергалось тому же закону увядания. И тут эгоизм играет немалую роль. Как многое в жизни регулируется этим чувством, ты заметил? Слишком многое. Чувство самосохранения, привязанность, интересы…

– Я читал, что единственное чувство, достойное того, чтобы о нем говорили, – это любовь. Потому что все остальные хорошие чувства появляются из любви, а о плохих чего говорить?

– Что хорошо для одного, плохо для другого, – заметила Мантисс. – Многие люди не могут отучиться делить мир на черное и белое.

Больше о противоречивых сторонах жизни они не говорили, плавно перешли на обсуждение повседневных событий. Хельга еще с сеансов знала о некоторых привычках Энди, но сегодня он умудрился дополнить картину парой новых штрихов. Поведал ей, что в детстве обожал ползать по всяким водоемам и ямам, кустам и заброшенным зданиям, изображая из себя отважного исследователя и любителя приключений. А дома его ругали за порванную одежду и грязь. Пристрастие к открытиям Энди бережно пронес через годы и сейчас надеялся, что сумеет принести пользу обществу. В подростковом возрасте парень увлекался карате, но вскоре забросил. А еще он впервые обмолвился об аллергии на лекарства, содержащие сульфамиды. Когда Мантисс в шутку спросила, почему он прорву всего скрывал от нее раньше, Энди пожал плечами и заявил, что всего сразу не расскажешь.

Чувство насыщения за разговорами наступило незаметно, и парочка, потеряв смысл и дальше торчать на одном месте, договорилась прогуляться. Энди предложил проводить девушку до дома, но Мантисс в ответ замотала головой: пешком им пришлось бы пройти не одну улицу. А вечерняя прохлада причиняла дискомфорт, так что прогулку не стоило затягивать.

– Жаль, что фонтан на площади закрыт, – сказал лаборант. – Иногда я завидую городам-миллионникам. Там наверняка есть куда пойти, а тут все исхожено, ничего нового не происходит.

– Можно уехать на юг страны, – там веселее живется, по слухам.

Энди пожал узкими плечами и попробовал на ходу счистить грязь с мыска, прыгая на одной ноге. Мнение Хельги о нем мало изменилось за вечер, и она все еще считала его довольно посредственным. И злилась на себя за предвзятость. Из него вышел бы неплохой друг, но строить с ним отношения… Мантисс собственноручно поломает фундамент в начале строительства, когда ей станет смертельно скучно, а партнер превратится в мебель – не лучше дивана. Он тоже мягкий и удобный, да годен только для посиделок.

Хельга ловила себя на мысли, что, может, она и впрямь бесчувственная? Любовь к размышлениям и исследовательский интерес к окружающим сделали ее холодной леди, чье счастье складывается из изучения мира, а не из организации собственного уютного гнездышка со второй половинкой. Иногда одиночество начинало грызть Мантисс, особенно по ночам, однако наутро она почти не чувствовала боязни перед будущим. Все складывалось хорошо, и ее все устраивало.

– Никогда не слышал, чтобы кто-то защищал эгоизм.

– Защищал? Я же сказала, что эгоизм иногда – подчеркиваю, иногда! – бывает полезен, – воскликнула Хельга, недовольная, что Энди так бездарно выдернул эту фразу и перекрутил ее на свой лад. – А вообще, да, хватит делить мир на черное и белое! Эгоизм – такая же палка о двух концах, и он приносит как множество печалей, так и защиту. Самолюбие играет колоссальную роль в жизни человека. Защитные механизмы психики, мотивы поведения, устойчивость или ее отсутствие к внушению – все завязано на самолюбии. Не веришь? – дернула бровями Хельга. – Никакого восхваления. Констатирую факты.

– А ложь бывает во благо. Нет, я не морализирую, просто пытаюсь понять, как работает твой мозг.

– Точно так же, как и у тебя. Идеи другие.

Энди примирительно выставил ладони, не желая вдаваться в полемику. Он будто сам не мог определиться, что и зачем пробовал выяснить. Думал, что достаточно задавать любые вопросы, чтобы нарисовать общую картину о человеке, идущем рядом. Хельга полагала, что такая тактика слабо работает. Вот она открылась ему с какой-то необычной стороны, но, помимо этого, Энди почти ничего не узнал о ней. И все из-за того, что его расспросы затрагивали одни и те же черты Мантисс, игнорируя все другие особенности.

– Я начинаю замерзать, – поделилась Хельга. – Зато почти весь вечер не вспоминала назойливую проблему с минус второго этажа. Спасибо за это.

Энди шутливо поклонился.

Вечер постепенно изживал себя, и это чувствовалось. Слова иссякали, как чистый источник, а объектами обсуждения становились бытовые мелочи. Но он не мог закончиться на угасающей ноте, позволив Хельге поймать такси и отправиться домой. Нет. Этот вечер обещал стать запоминающимся, – увы, не стараниями Энди.

На дорогу вышел неприметный мужчина в сером пальто, кутаясь и нервно дергая цепочку на шее. Он остановился прямо перед гулявшей парочкой, привлекая к себе внимание.

– Не дадите позвонить?

Спутник Мантисс настороженно осмотрел незнакомца и мотнул головой. Хельге не понравился взгляд, которым неизвестный их наградил.

– Извини, приятель, не могу, – отозвался Энди как можно более непринужденно и дружелюбно.

Однако вежливость не сработала. Мужчина в пальто выхватил складной ножик и подрагивавшей рукой направил его на парочку. Энди выставил ладони в жесте смирения, пытаясь успокоить опасного типа.

– Мужик, не будем горячиться…

– Давай мобильник! – настаивал незнакомец.

Хельга надеялась, что ее спутнику не приспичит геройствовать или проявлять упрямство. Человек перед ними явно был не в себе и мог выкинуть все что угодно. Наверное, он находился под влиянием каких-то веществ или перебрал с алкоголем. Но не это зацепило девушку. Пара деталей бросилась в глаза своей неестественностью.

– Отдай ему, – тихо сказала Мантисс.

– И ты тоже свой давай! – бросил незнакомец, нервно дергая рукой с ножом. – Мне нужны только телефоны, и я оставлю вас в покое!

Энди неохотно полез в карман, а Хельга открыла сумочку.

– Зачем вам два? Чтобы дозвониться в больницу, хватит и одного телефона, – сказала она.