Текст книги "Кайвалья"

Глава 4. Иша читает книгу

«Я проснулся, потому что почувствовал сильное переживание. Эта энергия исходила от Асури. Узкая полоска неба посветлела – значит, уже утро. Я чувствовал, что ей больно. И сходил с ума оттого, что ничего не мог сделать, сидя в этой склизкой, сырой камере.

Мое жалкое состояние убивало. Я не знал, что с моим отцом и сестрой, и переживал за них тоже. Дурные предчувствия подкатывали комом к горлу. Мысли текли быстро, как река, стукались друг об друга опьяненными рыбами и снова расходились в стороны…

Закрыв глаза, я сразу увидел лицо отца. Его длинная борода двигалась, когда он шептал мантры, возливая топленое масло в жертвенный огонь. Глубокие морщины прорезали лоб, а глаза необыкновенно светились.

Знал ли он, что я замышляю? Отец хотел, чтобы я вырос достойным сыном. Чтобы я ушел из дома в свой срок и находился некоторое время в воздержании, живя простой жизнью и посвящая свое время молитвам и обрядам. Как бы я хотел оправдать молчаливое желание отца, но моя извечная тяга к праздности сыграла злую шутку. С тех пор как я встретил Асури и полюбил ее, я не могу и думать о том, чтобы разлучиться с нею.

Все горячее желание моего сердца стремилось к тому, чтобы быть рядом и видеть ее прекрасное лицо, обрамленное шелковистыми черными волосами. Видеть ее удивительные глаза, подернутые зеленоватой дымкой, говорить с ней и смеяться, взлетая на качелях в голубое, безоблачное небо…

Я стал вспоминать, как садилась она на качели, украшенные цветочными гирляндами, и мы весело летели вниз, над прудом, распугивая важных лебедей и уток. Я целыми днями пропадал в лесу с Асури, но отец мне ничего не говорил.

Знал ли он, видел ли он мое состояние? Смогу ли я спросить у него разрешения на брак? Его отцовское благословение. Здесь сердце мое сжалось, я не хотел думать о том, что с ним произошло что-то… Я сам видел, как казнили вчера безвинного брахмана на площади. Его закололи словно пса. Неужели с моим отцом поступят так же?

Моя медитация прервалась, разорванная чувствами. В гневе я бросился на влажные стены, заросшие скользким мхом. Я бил их непривычными к насилию кулаками, и стены тихо принимали мои удары. Неожиданно тяжелая дверь отворилась. Вместо еды и питья мне принесли весть о моем освобождении. Но почему?

– Давай выходи скорее, а не то останешься гнить здесь, и потом мы бросим твое жалкое тело на съедение псам!

Я медленно вышел и увидел вокруг себя только пустынную, выжженную солнцем землю.

– Пур там, – охранник, у которого на лице росла длинная черная борода, указал мне путь на восток, и я побрел в ту сторону.

– Держи! – крикнул он мне и, обернувшись, я поймал флягу с водой. – Тебе это понадобится.

Я поблагодарил его, откупорил флягу и, сделав несколько жадных глотков, направился к Пуру. Наступила ночь, было темно и прохладно. Высоко в небе сияли тысячи ярких звезд, составляя восхитительный космический ансамбль, но я думал только о том, чтобы быстрее добраться к Асури, и не остановился на отдых.

Меня не отпускала тупая боль, поселившаяся в области сердца, и когда я нащупывал эту боль, то чувствовал, как горячие слезы заливают лицо моей возлюбленной.

К утру я подошел к городу. Вдали высились неясные очертания громадных стен, огибающих его по всему периметру. Я стал обходить город, и, когда вышел на дорогу, ведущую к реке, было уже совсем светло.

Ночные птицы, кричавшие в ветвях деревьев, умолкли, а зыбкий туман, прежде стелившийся по земле, растаял в нежных лучах солнца, взошедшего словно звезда надежды. Я был уже близко к Реке, и от усталости все мои чувства притупились, но вдруг в зеленых водах, неспешно текущих в сторону океана, я увидел то, что заставило сердце бешено забиться.

Прекрасные длинные волосы были неаккуратно сбриты, лицо осунулось, но я сразу узнал ее. Отбросив усталость, я бросился к ней. Асури стояла по пояс в воде, прозрачные струи стекали с багряного сари, расшитого золотыми цветами, ее глаза широко раскрылись, когда она увидела меня: «Любимый, ты жив!»

Я только успел подхватить ее на руки, как она потеряла сознание. Нужно было быстрее добраться до дома. Внутри был беспорядок. Золотые статуэтки отца, стоявшие раньше на столике напротив входа, были похищены. Из первой комнаты слышен был всхлипывающий голос. Там, на кровати в углу, я обнаружил сестру, которая лежала в горячечном бреду. Нандини была покрыта потом и то шептала что-то на санскрите, то вскрикивала. Я быстро положил Ишу на постель в своей комнате – она была еще в обмороке – и побежал к сестре.

Когда я стал отирать ее лоб смоченной в воде тряпкой, она вдруг вцепилась руками в мои запястья и громко закричала, как подбитая птица.

– Нандини, это же я, Джагай!

Она на минуту открыла глаза, омраченные болезнью, и прошептала: «Отца больше нет», а затем снова стала бредить. Из моих глаз потекли слезы. Я зашел в свою комнату. Асури лежала и смотрела на изображение льва, которое стояло на низком столике. Лев был очень красивый, сияющий, он стоял на задних лапах, его пасть была открыта, а длинная грива развевалась на ветру.

– Асури, милая, как ты? Мне нужно отлучиться за целебными травами для сестры. Она сказала, что нашего отца больше нет.

– Как и моего… Иди, Джагай, я сейчас встану, посижу с ней.

Я побежал в лес, небо над моей головой быстро темнело. Раздавались оглушительные звуки – гремел гром. Вспышка сияющим ранением рассекла небо и ударила в дерево. Оно воспламенилось как сухая трава, но хлынувший ливень быстро затушил его. Я спрятался в старом баньяновом дереве, чтобы переждать, – за пару метров было ничего не видно из-за яростных струй, избивающих землю. Здесь я был под защитой древнего дерева. Лишь короткие холодные капли долетали до меня и, падая на шею, напоминали, что я еще жив. Как только дождь ослабел, я поклонился баньяну и поблагодарил его за предоставленное убежище, а затем, отыскав нужные травы, стремглав понесся домой. Когда я вбежал в комнату, весь мокрый, то увидел, что Асури обтирает сестру прохладной водой, а та мирно спит.

– Ее жар спал, – сказала она, но я все равно растолок листья нима с небольшим количеством воды и смазал этой пастой лоб Нандини, шепча успокаивающие мантры.

Мы не спали всю ночь. Сидели рядом с постелью моей сестры и почти не говорили, боясь потревожить ее сон. Утром Нандини открыла глаза. Она сказала спокойно:

– Отца убили на площади как животное, – и снова закрыла глаза, из уголков ее глаз сочились слезы.

– Иди отдохни, Джагай, – сказала она, и ее слегка рассеянный взгляд упал на Асури, которая сидела рядом с покрытой головой.

– Кто эта девушка? – голос у Нандини был совсем слабый.

– Это Асури. Моя невеста. Я хотел рассказать все отцу, но не успел, – сказал я сестре, а потом снова повернулся к Асури, – что с тобой произошло? Я чувствую, что ты была в большой беде.

Асури посмотрела на меня, словно решая, стоит ли рассказывать, но я нежно взял ее за руку и попросил:

– Пожалуйста, расскажи нам.

Тогда она стала рассказывать, как побежала домой, когда мы расстались у моста, и нашла своего отца мертвым. Как соседский мальчик Арон рассказал ей, что меня взяли под стражу, и, проведя ночь в своей полуразрушенной хижине, она утром пошла в город. Как Хираньякша издевался над ней ночью и как обрезали ее косу и сбрили волосы, а потом отпустили.

Я слушал ее рассказ с болью, тупой болью в межреберном пространстве. И я хотел так любить, как она любила. Я хотел отплатить ей за любовь. Разве стоила моя ничтожная жизнь ее великой жертвы? Сестра слушала Асури с большим вниманием, но в конце рассказа устало прикрыла глаза и снова заснула. Мы тихо вышли из хижины и, ни слова не говоря, добрели до леса, где так часто раньше предавались юношеским играм.

– Асури, то, что ты сделала для меня… Я в неоплатном долгу перед тобой.

Она грустно посмотрела на меня, но глаза ее сияли особенным светом:

– Не говори так, Джагай, я люблю тебя и не могла поступить иначе. Ты моя жизнь.

Я обнял ее и поцеловал в неровно обритую голову.

На следующий день мы провели простой погребальный обряд для наших отцов, а через месяц – свадебный. Нандини к этому времени полностью поправилась».

Мудрец постелил циновку из травы куша на шкуру оленя, сел, скрестил ноги и, прикрыв глаза, погрузился в медитацию. Перед его внутренним взором возникла площадь, залитая полуденным солнечным светом. Там стояло несколько брахманов в шафрановых одеждах, окропленных кровью. Они спокойно молились, их глаза были полуприкрыты. Несколько солдат с мечами в руках быстро подходят к ним. Злая сталь резко входит в тела, жаля прямо в сердца, и брахманы, инстинктивно вскинув руки, словно пытаясь набрать в ладони эту горячую сердечную боль, падают на каменные плиты, желтые от песка, принесенного безразличным ветром.

Его друг Митра Муни лежал на потемневшем песке рядом с другими. На окровавленном лице – ни тени беспокойства. Он принял эту смерть смиренно, зная, что так предрешено.

В своем сознании он переносится дальше.

Там на полянке перед старой хижиной сидит Джагай, сын Митры Муни. С ним его сестра Нандини и жена Асури.

Мудрец закрыл глаза и погрузился в транс. Он сосредоточил свой ум на цели и за одно мгновение перенесся через космическое пространство, преодолев громадное расстояние от планеты Семи Мудрецов до Земли.

Теперь вокруг был лес, а над головой – размазанные белые перья облаков, которые, казалось, стекали по небесному куполу куда-то вниз. Лес пел и перекликался голосами сотен птиц и обезьян. Деревья переплетались лианами и ветвями в плотную стену, но, когда мудрец, погруженный в созерцание красоты Вишну, мягко ступал босыми ногами по лесному ковру, они плавно расступались перед ним. Сердце направляло его к дому погибшего Митры Муни.

Постепенно лес поредел и превратился в небольшое поле, где росло огромное дерево баньян. Величественное дерево далеко раскинуло свои массивные ветви. Внутри его широкого ствола было пустое пространство, способное вместить одного человека. Он был будто слит из когда-то текучих, но уже давно застывших в причудливые формы субстанций.

Мудрец опустился перед древом на колени и прикоснулся к нему рукой. Баньян рассказывал ему свою историю:

«Я был еще совсем молод, когда решил посвятить жизнь служению Вишну. Долго просил родителей, чтобы отпустили меня жить в ашрам к духовному учителю, и, наконец, они согласились. Целыми днями я занимался разной несложной работой: мыл посуду, собирал в лесу хворост и цветы, ходил за водой и терпеливо ждал, когда учитель начнет раскрывать мне духовные тайны.

Однажды, гуляя в лесу, я напоролся на шип ядовитого растения. После вся моя кожа начала страшно чесаться, и я расцарапывал себя до крови, пытаясь унять страшный зуд.

Увидев это, учитель пришел, чтобы исцелить меня. Но сначала он спросил:

– Скажи, мой юный ученик, твоя кожа сильно зудит?

Я ответил утвердительно.

– Скажи мне теперь, когда ты расчесываешь зудящее место, это приносит тебе облегчение?

Я отвечал:

– Нет, мой господин. Облегчение если и есть, то оно очень короткое, а затем кожа снова начинает чесаться еще сильнее, – к тому времени раны уже начали гноиться и приносили мне сильные страдания.

– Хорошо. Скоро ты будешь здоров, но я прошу тебя запомнить это ощущение. Ты еще молод, и тебя ожидают большие соблазны этого мира. Особенно манят сексуальные удовольствия, но ты должен помнить, что это сродни твоему зуду сейчас.

Если, расчесывая кожу до крови, ты чувствуешь секундное облегчение – считать это наслаждением не приходится. Ты должен обрести высший вкус к служению и быть всегда удовлетворенным своим положением в этом мире.

О, эти слова! Я помню, как они запали в мое юное, пламенное сердце. Учитель милостиво обработал мою кожу целебными составами и прочитал необходимые мантры, а на следующий день я уже был полностью здоров.

Воодушевленный и благодарный учителю, я был готов целыми днями служить ему, не желая ничего взамен. И я был уверен, что в моей жизни никогда не случится ничего дурного.

Но однажды, собирая в лесу цветы для украшения алтаря, я увидел отталкивающую и одновременно с тем странно притягательную сцену: полупьяная женщина обнимала грубого мужчину, который жадно покрывал ее поцелуями. Оба были почти полностью обнажены, ее рыжие волосы рассыпались по зеленой траве. Мужчина лежал сверху, а она стонала, полуприкрыв глаза, но вдруг посмотрела прямо на меня. И ее вожделеющий взгляд прожег меня до самого сердца, словно укус ядовитой змеи.

Не помня себя, я стремглав бросился бежать прочь от этого места. Мне было гадко и стыдно, но вместе с тем какая-то оскверненная сладость разливалась по телу, когда я вспоминал ее.

На следующий день я стал ловить себя на мыслях о ней. Я снова пошел в лес, но теперь ум мой был нечист. Не за цветами для алтаря шел я на самом деле. Оказалось, она тоже искала меня. Развратную женщину пленила чистота юного монаха. Она начала обнимать меня, а затем раздевать. Я не противился…

После этого я сидел опустошенный, вспоминая, как гуру вылечил меня, его слова про кожный зуд, и понял, что должен сознаться в своем падении, а потом просто покончить с собой. Я пришел к духовному учителю и все рассказал ему. Выслушав меня, он ответил:

– За то, что ты ослушался меня, для твоего же блага я проклинаю тебя. За совершение непотребных действий в неурочный час, в неподходящее время, с распутной женщиной ты примешь рождение в теле дерева. Но за твою искренность и благие поступки ты будешь уважаем людьми. Они будут кланяться тебе, а ты будешь давать им прибежище в зной и непогоду. Когда истечет срок наказания, душа твоя вновь обретет тело человека и ты продолжишь свой духовный путь.

Я очень благодарен своему учителю. Его проклятие стало для меня благословением, я многое понял. Тот, кто идет мирским путем, имеет право на ошибки, но тот, кто хочет стать святым, должен проходить суровые испытания. Путь к свету и истине непрост…»

Мудрец отнял свою руку от ствола и посмотрел вверх, в крону исполинского дерева: множество птиц и обезьян нашло там свой приют. Все они перекрикивались, переругивались и пели на разные лады. С ветвей спускались воздушные корни, служившие подпорками тяжелой кроне дерева.

Мудрец мысленно обратился к дереву: «Велик ты, мудрый баньян! Спасибо за историю. Всех благ!»

Листва в ответ одобрительно прошелестела. Поднявшись, мудрец направился к хижине Джагая. Что будет, он знал, но не печалился и не радовался, а просто шел выполнять то, что должен был».

Глава 5. Иша идет в гору

– Привет, отвлекаю? – раздался голос где-то справа.

Иша инстинктивно закрыла книгу и увидела улыбающегося Диму. Она поняла, что ей будет приятно пообщаться с ним.

– Нет-нет, я немного рисовала, а сейчас просто читала. Все разошлись по своим делам, а я пошла сюда.

– Понятно. А я решил сходить сегодня к ашраму Битлз и, увидев тебя, решил подойти. Пройдемся вместе?

Иша согласилась, и они пошли по каменистому берегу вдоль реки. Течение реки все усиливалось – здесь купаться уже было невозможно, бурный поток мог мгновенно подхватить смельчака и увлечь за собой дальше, вниз по течению.

Вскоре слева они увидели пресловутый ашрам: это было старое, обветшалое здание, совсем небольшое, в один этаж. Они не стали подниматься к нему, а сели на большие плоские валуны и стали смотреть, как зеленая, свежая вода запутывается у самых камней в небольшие водовороты и, распутываясь, весело, с брызгами бежит дальше, освещенная ласковым солнцем.

– Махариши Махеш Йоги просто одурачивал «битлов», – сказал Дима.

– О да, – согласилась Иша, которая тоже совсем не верила в подобных «йогов», – и, судя по всему, неплохо наживался на их вере.

– Но есть истинные духовные учителя, – задумчиво сказал Дима.

Какое-то время они просто молчали. Каждый был погружен в свои мысли, но Иша отметила, что молчать с ним было комфортно. Какое-то время они сидели на камнях, а потом просто молча брели по берегу, пока мягкие, прохладные сумерки не укрыли городок.

– Тебе нужно будет уехать через какое-то время, – неожиданно сказал Дима, глядя куда-то вдаль.

– Куда уехать? – в другое время Ише показалось бы их общение странным, но сейчас она чувствовала себя словно кусочек потерявшегося пазла в большой, величественной картине. И она многое понимала без слов.

Не ответив на ее вопрос, Дима предложил:

– А пойдем в «Офис»?

Это была небольшая забегаловка на главной улице, где компания часто собиралась перекусить самосами, отогреться горячим имбирным напитком с медом и поболтать. Иша согласилась и не стала пытаться получить ответ на свой вопрос про отъезд. Она вспомнила, что О. утром говорила про эту кафешку, и знала, что, даже если пойдет сейчас в свой номер, ее все равно оттуда вытащат.

Когда они пришли на набережную, началось вечернее огненное поклонение матери Ганге. Красивые жрецы у гхата, где стояло громадное мурти Ханумана, раздирающее грудь, разожгли многоярусные металлические лампады и, держа их за длинные ручки, с трудом вращали перед собой. Вкусно и пряно пахло благовониями: ароматный дымок свободно расползался в свежем воздухе.

Молодые жрецы выглядели полностью погруженными в поклонение – их лица выражали сосредоточенность и погруженность в процесс. Раздавался перезвон колокольчиков, и пелись мантры, на воду опускались, одна за другой, маленькие лампадки из листьев, с крохотными огоньками внутри. Иша почувствовала, что ее сердце закружилось в новом сладостном танце. Ей хотелось остановиться и прочувствовать это мгновение, но Дима повлек ее дальше. Он взял Ишу за руку, и она почувствовала в этом жесте своеобразное проявление власти. Она посмотрела на Диму, и он сейчас, в неясном свете вечерних огней, показался ей очень родным и знакомым. Словно она любила его как брата и потеряла когда-то давно…

В «Офисе» было всего несколько столиков из светлого дерева, у каждого стояло две узкие лавки. Три стола были заняты: за одним из них серьезный японец что-то записывал в свой блокнот. Перед ним стояла тарелка с дымящимися самосами. За японцем, в незастекленном проеме, волновалась темная вода, запятнанная искристыми отблесками фонарей, которые были расставлены по набережной, словно сияющие знаки тире на железных столбах.

Еще один стол занимали веселые иностранки. Они отчаянно жестикулировали и картинно пучили глаза, живо рассказывая о чем-то друг другу. По закону небольшого пространства они сидели совсем рядом со столиком, за которым уже расположились Женя с Аней и О., которая, сощурив глаза, с интересом рассматривала входящих Ишу и Диму.

Иша села спиной к вечерней улице, которую с другой стороны подпирали многочисленные магазинчики и забегаловки. С виду они казались маленькими и неприметными, но внутри, шаг за шагом, разворачивали громадное пространство, закрученное лабиринтами, поднимающимися на несколько этажей вверх. Казалось, можно было запросто потеряться в этих обширных помещениях, заставленных всевозможными экзотическими товарами: скульптурами, музыкальными инструментами, фигурками божеств. Иша завороженно смотрела на Гангу. Мысленно она сидела на холодных мраморных ступеньках, опуская свои руки в ее очищающие воды. Бойкий голос О. выдернул ее из этих размышлений:

– Ну так что, Иша, возьми-ка в руку самосу, они здесь потрясающие, честно, и скажи, ты идешь завтра на гору к храму Ниилкант с нами?

Иша удивленно посмотрела на стол. Оказывается, всем и ей тоже принесли по тарелке с тремя горячими самосами, а рядом вкусно дымились большие граненые стаканы с терпким имбирным напитком.

Женя подметил, как загорелись глаза Иши, когда она услышала про гору.

– Да, я пойду, – сказала она, при этом ощутив странное жжение в горле, которое стало нарастать и утихло, только когда она допила до конца свой напиток, – во сколько выходим?

– В восемь, после завтрака, – томно ответила О., украдкой приглядываясь к Диме. Они еще говорили о чем-то, но Иша сидела словно в тумане. Ей захотелось спать, и она, попрощавшись со всеми, быстро пошла в свой гестхаус.

Было совсем поздно, когда в номер О. зашла темная фигура, затворяя за собой дверь. О. сидела на кровати, спиной к Диме, и с ее головы ниспадали шелковым водопадом иссиня-зеленые волосы, рассыпающиеся по светлому покрывалу, украшенному узорами пейсли.

– Заплети их, пожалуйста, – сказала она нежно, – скоро она будет готова войти в комнату.