Текст книги "Кайвалья"

Дорога к храму Ниилканта оказалась широкой и залитой асфальтом – совсем не то, что ожидала увидеть Иша, рисовавшая в воображении узкую каменистую тропку. Идти нужно было около восьми километров, а на пути периодически попадались индийцы, которые продавали воду и какую-то острую снедь, разложенную на маленьких столиках.

Они шли все время вверх, и, хотя подъем был не слишком крутой, через пару часов ходьбы Иша ощутила усталость. Ноги отяжелели, а сердце начало стучать сильнее.

– Все в порядке? – спросил Дима, который все время шел рядом. – Если хочешь, можем остановиться и отдохнуть. Еще около четырех километров осталось.

– Да, я, оказывается, отвыкла от нормальных физических нагрузок. Это все сидячая работа художника виновата, – Иша была благодарна за возможность передохнуть и с удовольствием присела на поваленный кедровый ствол. Нежно поглаживая дерево, она мысленно благодарила его за предоставленное сиденье.

– А я вот йогой занимаюсь. Это мне очень помогает себя поддерживать. И философия йогическая мне тоже по душе, – сказал Дима, присев рядом с ней на корточки.

– Ты знаешь, а я вот чувствую, что никогда не буду заниматься йогой, хотя сами йоги мне очень симпатичны, – сказав так, она замолчала, немного недовольная собой.

Дима может подумать, что она заигрывает с ним, а этого Ише совсем не хотелось.

Глядя вниз, на маленький городок, утопающий в зелени, она снова вспоминала Ясона. Иша так мало его знала, но сразу почувствовала особое расположение, поехала с ним в Индию и теперь сидела где-то далеко от него. А может, близко? Разве она уже не совершала подобную ошибку, когда сошлась с Максом?

Дима что-то говорил, но сейчас Ише совсем не хотелось слушать его. Неожиданно рядом появилась улыбающаяся О., которая, как Ише казалось до этого, ушла вперед от компании. Семейная пара тоже медленно проплыла мимо.

Иша встала и пошла за ними, оглянувшись с рассеянной улыбкой на Диму, словно прося его не обижаться на нее.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала О., – вечером я сделаю тебе одно предложение. Вечер – хорошее время для предложений, от которых сложно отказаться.

– Хорошо, – сказала Иша, все еще погруженная в свои тягучие, болезненно-сладкие мысли о Ясоне, – ты знаешь что-то про Ниилкант?

– Я знаю только, что великий Шива выпил яд, который вышел из молочного океана, когда его пахтали демоны вместе с полубогами. Они жаждали получить нектар бессмертия и получили его. Но сначала из океана вышел яд, и он грозил уничтожить все живое. Тогда Шива собрал его своими голубыми божественными ладонями и выпил. Он задержал яд в своем горле, поэтому оно посинело. Храм посвящен этому событию.

Иша ничего не ответила, и какое-то время они шли в молчании. Ей вспомнилось, как похожим солнечным днем, два года назад, она, парочка ее подружек и Макс бродили по Парижу.

Елисейские поля и куча богатых арабов с женами в черных паранжах; чистый городской парк с раскладными металлическими стульчиками в свободном доступе; обязательный Лувр с «ну, где там Мона, которая Лиза?». Наконец, после долгих блужданий в коридорах музея они увидели знаменитую картину за бронебойным стеклом и за еще более плотной стеной толпы. Увиденное Ишу сильно расстроило. К Моне Лизе было не подойти. Они еще немного побродили по залам, задумчиво пожевали орешки на скамейке перед графическими работами, изображавшими части человеческих тел, а затем покинули Лувр и отправились в музей д’Орсэ, похожий на сказочный вокзал, с которого можно отправиться в иной мир.

Иша, как и художница Юлька, была без ума от импрессионистов и с огромным удовольствием рассматривала картины Дега, Моне и Ренуара.

Беспокойный Макс, уставший от буйства цветовых пятен, сбежал от них на первый этаж. Там проходила выставка жутковатых монохромных картинок, где у всех людей были головы животных или птиц, которая привела его в полный восторг. В это время Иша с особым трепетом в груди поднималась на второй этаж, где висели картины Ван Гога. Музей держал не самые его известные работы, но для нее это был момент истины.

Пройдя мимо нежных балерин Ренуара, она вошла в зал, где толпился народ, быстро переходивший от одной картины к другой. Она наблюдала, что люди просто хаотично перемещаются по залам, не задерживаясь и не всматриваясь в изображенное на холстах.

Иша представила, как страстно горело сердце этого странного художника, но пламенеющий пожар красоты по-настоящему был признан только после его смерти.

А сейчас эти люди, словно рыбы в аквариуме, безразлично плавают мимо его картин и не придают им большого значения.

«Они не понимают для чего это все», – решила Иша, и это ее очень задело. Сама она готова была подолгу стоять перед каждой картиной, внимательно рассматривая ее.

Когда друзья вышли из музея, и когда фотографировались со статуей носорога, и когда пошли по нагретой набережной, весело болтая об увиденном за день, Иша была погружена в свои мысли, но неожиданно она заговорила:

– Я не понимаю. Не понимаю подобного отношения! Все эти художники, они были великими. Они отдавали и посвящали все своему искусству: свои сердца, свое время, свои жизни, наконец! А эти люди просто безразлично глазеют на их картины и проходят мимо: «ну-ка, что там еще?». Только что гамбургеры не едят.

Юлька, которая хорошо зарабатывала дизайном, хмыкнула:

– Ну ладно, чего ты кипятишься? Люди просто гуляют, отдыхают, смотрят. Что в этом такого?

– Да они просто жрут, твои люди! Как говорил писатель в «Сталкере» Тарковского. Жрут и все. Не задерживаются, не вдумываются, не переживают! Они безразлично ходят от картинки к картинке, а потом ставят где-то внутри у себя галку «я здесь был». А меня возмущает и задевает подобный подход к искусству!

– Ты просто хочешь висеть в музее. В этом вся проблема. Нужно быть проще, – неожиданно выдал Макс, который до этого, казалось, совсем не слушал их разговор. Ише было обидно слышать фразу о простоте. До этого ее уже подкалывали, что она из простого делает сложное. Тогда Иша обиделась и замолчала.

Макс нырнул в какой-то небольшой магазинчик, который попался по пути, и они зашли за ним. Иша сделала неловкое движение сумкой, и одна бутылка вина скользнула с полки на белый кафельный пол.

Она с ужасом смотрела, как из темных осколков расползаются зловещие багровые ручейки. На шум вышел продавец и потребовал заплатить за бутылку – вино оказалось дорогое. Макс, увидев, что случилось, весело засмеялся, но, хотя Ише совсем и не было смешно – сумма получилась приличная, она улыбнулась и сказала:

– Мы пьем дешевое вино и бьем дорогое. Ну Париж!

Вечером они купили бутылку красного за один евро и распили ее на скамейке, неподалеку от дешевого отеля.

Почему она вспоминает это здесь, сейчас, когда идет по лесной дороге все время вверх? Неужели действительно ей до сих пор хочется стать музейным экспонатом?

Возможно, вполне возможно. Здесь, на высоте, в чистоте и покое, она готова была признать свою глупость и тщеславие и даже полюбить тех самых людей, на которых когда-то так негодовала. И снова мысленно она вернулась к Максу… Перед глазами снова возникла его мастерская под самой питерской крышей. В левом углу смятая постель, над которой все стены были увешаны картинками с эскизами и этюдами на тонкой белой или коричневой бумаге. Дальше стол, заваленный красками, холсты, наваленные в кучу, и два изрисованных мольберта. За небольшой фанерной перегородкой у окна стояла большая белая ванна – самый чистый предмет в его большой комнате.

Ише нравилось бывать у Макса и вдыхать острый запах масляных и акриловых красок, трогать растрепанные кисточки с въевшейся в них краской и водить пальцами по незаконченным холстам, представляя, что она бы дорисовала.

Иногда Макс сидел спокойно и умиротворенно калякал что-то в блокноте, а порой бегал по мастерской как загнанный зверь и швырялся тюбиками красок, давя их ногами.

Сейчас она хотела вспомнить, что происходило с ними в тот ужасный день, когда…

Нет, только не сейчас.

Дима предложил пойти дальше, Иша согласилась. Они прошли мимо нескольких невысоких домиков, и, наконец, дорога неожиданно пошла вниз. Иша испытала облегчение.

Женя с Аней ждали их в середине спуска, у громадного серого валуна, облокотившегося на обочину дороги.

Рядом неохотно спускались вниз несколько осликов, нагруженных тяжелыми камнями, поднимая облачка пыли копытами, упирающимися в сухой песок.

Внизу лежала широкая, умиротворенная долина, освещенная золотистым солнцем, которое уже начало медленно притягиваться к земле.

– Похоже, мы пропустили поворот на храм, – улыбаясь, сказал Женя, – но место хорошее, поэтому мы с Аней предлагаем пройти дальше и узнать дорогу к Ниилканту у местных жителей.

– Давайте, давайте. Действуйте, – О. решительно зашагала дальше.

Так они дошли до низкого беленого здания с небольшим острым куполом. Дверь в храмик была открыта, а с притолоки свисал медный колокольчик, привязанный к потрепанной веревочке. Иша сразу скинула обувь и вошла внутрь.

Неожиданно ее накрыла теплая волна необъяснимого и сладостного покоя. Она закрыла глаза, глубоко вдыхая легкий аромат благовоний, рассеянный в помещении. Казалось, где-то далеко мелодично позвякивает колокольчик и задумчиво мычат коровы, а реальность медленно разжижается, растворяется в вечерних звуках, в невидимых, падающих с неба звездах…

– Иша, выходи! – донесся откуда-то издалека знакомый голос. – Мы узнали, куда идти.

Эта фраза вывела ее из медитативного состояния. Выйдя из храма, Иша надела обувь, и они пошли обратно под быстро потухающим небом. Где-то на дороге у маленького индусика Аня купила сухие ядра кокосового ореха и поделилась с путешественниками. Они шли, вгрызаясь в белую и ароматную, но почти безвкусную кокосовую жесткость и молча пережевывали ее до ломоты в зубах.

Наконец, их взорам открылся большой храм. Высокий, похожий на пирамиду индейцев Майя – по всему периметру он был уставлен статуями, раскрашенными в густые синие и красные цвета.

О. пошла внутрь и потянула с собой Ишу, которая не захотела входить и попросила отпустить ее. Внезапно она почувствовала сильную усталость, очень хотелось спать. Краем уха она слышала, как Дима рассказывает Жене о том, что из его родного Владивостока очень просто ездить в Китай.

Пока они ждали остальных, почти полностью стемнело. Спускаться вниз было приятно. Внизу собрались белые клубы тумана, полностью укрыв собой городок, и Ише почудилось, что это и есть молочный океан, окрашенный закатным солнцем в нежно-розовые оттенки, из которого великий Шива забрал весь смертоносный яд.

Кто-то тронул ее за локоть. О. загадочно улыбалась.

– Иша, давай сейчас у Ганги посидим немного, – ее голос звучал очень мягко, и Иша, которая хотела сказать, что собирается лечь пораньше, неожиданно согласилась.

Они вошли в городок, когда уже было темно. Глубокие воды реки ритмично колыхались в электрическом свете продолговатых ламп, расставленных на берегу. По длинному и высокому навесному мосту гуляли тени. Девушки присели на холодные плиты, скрестив ноги, и некоторое время молчали. Ише даже начало казаться, что она сейчас уплывет на небесной лодке из далеких, еле видных облаков куда-нибудь в мерцающую звездную даль.

Наконец, О. прервала молчание:

– Ты знаешь, Иша, у каждого из нас есть своя Комната 108. Это такое место, где нам придется взглянуть в глаза всем своим слабостям, всей своей боли и обидам. И войдя в нее, нужно найти правильный выход.

– Комната 108… Это интересно, – говоря, Иша слышала свой голос словно издалека. Ей казалось, что сейчас она плывет по медленным волнам Реки.

– Да, и я верю, что каждый рано или поздно зайдет в эту Комнату. Каждый, кто желает стать сильнее. Здесь это сделать проще всего. И для тебя это будет просто. Ты уже на нужной волне. Но также это может причинить боль.

– О чем ты говоришь сейчас?

– Я приглашаю тебя в необычное путешествие. Завтра на рассвете я хочу отвезти тебя в Ганганани. Мы войдем в твою Комнату, и там ты, наконец, безопасно расстанешься со своим прошлым. Поедешь?

Иша посмотрела на О. То, что показалось бы слишком странным в ее родном городе, здесь приобретало очертания единственно верной реальности, наполненной глубоким смыслом.

– Поеду, – наконец, ответила она.

Когда Иша оказалась в своем номере, она открыла тетрадь и быстро записала:

«Смотришь, как река затопляет камень, на котором ты сидела 5 минут назад. Как души переправляются на другой берег, выбираясь из громадного костра и осторожно ступая в туманной воде.

Сумасшедшая тоска внутри и быстрые волны снаружи. Опускаешь в них пальцы и чувствуешь бег холодного зеленого времени.

Время шепчет пространству «Прости».

Холодный палец чертит на сердце круг. Вещи вокруг не обнаруживают себя. Улыбка слепца и влажные с утра глаза, которые к вечеру способны осушать моря…

Сердце настолько маленькое, что не может вместить тебя…»

Потом, омывшись под теплыми струями душа, она легла на постель и сразу провалилась в темное и бездонное пространство сна.

Глава 6. Ясон и девочка

Днем Ясон решил опять пройти мимо ступы, из которой росло небольшое деревце, но на этот раз свернуть не влево, а направо.

Узкая тропка вела вверх по склону, в небольшой кедровый лес. Там он присел на поваленное кедровое дерево и наслаждался тишиной, пока не увидел, что за кустами кто-то прячется.

Он насторожился, вспомнив рассказы о горных леопардах, но тут из-за кустов показалась маленькая девочка. На вид ей было около десяти лет. Она вышла из укрытия и подошла поближе. Ее темные волосы отливали глубоким коричневым цветом, а глаза были удивительного светло-зеленого оттенка.

Девочка глядела на Ясона с простой улыбкой. Он уже немного привыкал к тому, что индийцы очень любопытны и открыты. Всегда могут запросто подойти к чужеземцу и спросить что-то или смотреть и улыбаться, ничего не говоря.

«Для них не существует всех наших внешних, совершенно бесполезных границ. Всех этих уродливых стен. Они просты как дети», – думал Ясон, видя, что заинтересовал девочку, и понимая, что, по-видимому, придется вступить в беседу, если дитя говорит на английском языке.

– Привет, – сказала девочка, словно прочитав его мысли, – а ты зачем здесь сидишь?

– Привет. Я гуляю. Как тебя зовут и откуда ты знаешь английский? – спросил Ясон, вспомнив, что находится в простой деревне.

– Меня зовут Лакшми. Меня моя хозяйка учит. Я служу у Ханды.

– Ты сирота? – на этом вопросе Лакшми непонимающе посмотрела на него. Ясон решил перефразировать свой вопрос:

– У тебя нет родителей?

– Нет, родители есть. Они живут рядом, в соседней деревне. Где только индусы. Не тибетцы.

– Ты шла за мной?

Девочка опустила глаза.

– Сон. Я видела тебя в своем сне. Много, – на этом слове она забавно развела ручками и картинно округлила глаза.

– Много раз? – уточнил Ясон.

Лакшми утвердительно кивнула головой.

– Я хочу показать тебе что-то. Пойдешь со мной? – она подошла ближе, взяла его за руку и повела его вниз, но уже другой тропинкой.

Спустившись, они обошли главную площадь и вышли на большую песчаную дорогу, ведущую прочь из поселения. Вдоль дороги тянулись соломенные поля, похожие на те, что в болезненном самозабвении рисовал Ван Гог когда-то, а заснеженные, искрящиеся Гималаи появлялись перед взором, только когда Ясон оборачивался и смотрел назад.

Он вдруг подумал, что Ише понравились бы эти пейзажи. Внезапно ему захотелось, чтобы они оказались вместе в его комнатке, чтобы она сидела на краю железной, простой кровати, распустив волосы, и рассказывала ему что-то о своей жизни.

Пока он так думал, Лакшми остановилась у небольшой лавчонки на обочине.

– Купи самосы здесь. Самые вкусные!

Внутри маленькой покосившейся хибарки сидел молодой индиец. Помимо прилавка, в углу стояли небольшой столик и скамья. Все выглядело очень ветхим и каким-то замученным. Индиец положил на бумажную тарелку четыре самосы и налил в граненые стаканы коричневый масала-чай.

Ясон и девочка сели на скамью, которая, несмотря на некрепкий внешний вид, легко вынесла их совместный вес.

Рассматривая умиротворенный пейзаж, они почти синхронно кусали теплые треугольные пирожки, начиненные овощами с острым перцем, и запивали их сладким масала-чаем.

Перед глазами у Ясона возникла картинка: его мама жарит пирожки на кухне, стоит дым коромыслом – очень вкусный дым, и он нетерпеливо ждет, когда можно будет отведать их. А мама, такая красивая и праздничная, с улыбкой рассказывает, что именно такие готовят в Индии. В молодости она несколько раз ездила в эту чудесную страну.

Вспоминая это, он почувствовал, что самоса стала чересчур соленой…

– Ну и перец в этих пирожках! – сказал он Лакшми, но вдруг почувствовал, что ее маленькая нежная ручка вытирает его лицо. Ее глаза выражали искреннее сострадание, словно она чувствовала боль, сжавшую сердце Ясона.

Некоторое время они так и сидели: Ясон смотрел в ее глаза и чувствовал, что его слезы высыхают. Казалось, будто на воспаленное сердце вылили мягкое прохладное масло.

Маленькая Лакшми улыбнулась и, отвернувшись к продавцу, сказала ему что-то на хинди. Он дал ей небольшой бумажный пакет, в который Лакшми деловито упаковала оставшиеся самосы.

Она тронула Ясона за руку:

– Пойдем.

Они вышли из лавки и отправились вперед по дороге, пока не вышли к небольшому мосту, за которым начинался перекресток. Отсюда ходили автобусы в горные городки и деревушки, как объяснила Лакшми. Чуть дальше стоял столбик с надписью на хинди и большой черной цифрой 0.

Перегнувшись через перила мостика, девочка стала внимательно разглядывать что-то внизу. Ясон тоже стал смотреть. Там была небольшая заводь с прозрачной зеленоватой водой, окруженной гладкими камнями, где плавали большие темные рыбы. Они чертили замысловатые траектории и постоянно перемещались, не оставаясь на одном месте. Рыбы были больше похожи на мультипликацию талантливого аниматора, чем на живые создания.

– Смотри, эти рыбы не плачут, – все еще смотря вниз, сказала Лакшми.

Неожиданно на Ясона нахлынуло необъяснимое чувство, что он давно знает эту девочку, и ему показалось, что он больше понимает, о чем она говорит, не из ее слов.

Что-то сияющее стало вспыхивать и гаснуть во внутренней империи его сердца. Он увидел, что все рыбы замерли. Время остановилось.

Он хотел повернуть голову и посмотреть на Лакшми, но не смог сделать это. Ясон стал слышать ее голос, даже не понимая, на каком языке она с ним говорит. Однако каждое слово он понимал очень отчетливо. Вместо не очень правильных английских фраз теперь лилась стройная и плавная речь:

– Ты снился мне много раз. И даже этот момент мне тоже снился. Мы с тобой в прошлой жизни были знакомы. И сейчас я знаю, что должна сказать тебе: все будет хорошо. Не надо плакать, Ясон.

«Однажды маленькая девочка родилась под сонным деревом кадамба, но никогда не хотела быть рядом со своей матерью».

Ее голос стал нежным и бархатистым, совсем недетским. Голос вполз в Ясона, словно золотистая нить, и заплясал внутри. Перед глазами цветными пятнами расплывались блики солнца на застывшей глади воды внизу.

«Она была привязана к своему прошлому толстой веревкой, что шла из сердца. Она думала только о себе и не хотела исполнять свой долг. Когда ее отец погиб, она отправилась за ним, оставив страдающую, безутешную мать. Поэтому в этой жизни она и сама вынуждена потерять самого близкого человека».

– Скорбь уйдет, Ясон.

Эти слова вывели его из оцепенения. Его слегка потряхивало, и почему-то остро хотелось индийских мандаринов. Индийцы называли их оранж: сладкие фрукты, брызгающие соком во все стороны, с кучей скользких косточек, которые нужно было методично выплевывать в процессе еды.

Он посмотрел на девочку. Она стояла и так же смотрела вниз на рыб.

– Спасибо тебе, Лакшми, спасибо. Пойдем, купим оранж. Хочешь?

Лакшми засмеялась, глазки ее задорно блеснули:

– Мне пора к Ханде.

И вдруг, сунув Ясону все еще теплый пакетик с пирожками, она быстро побежала прочь. Глядя на ее удаляющуюся фигурку, он медленно пошел обратно. Купив в магазинчике на площади килограмм «оранжей», Ясон увидел Волчицу с Нэнси, которые, улыбаясь, направлялись к нему. Они шли провожать товарища-буддиста и предложили пойти вместе. Ясон кивнул. Вскоре они оказались перед небольшим одноэтажным зданием, которое стояло неподалеку от главного гестхауса.

Внутрь вела двухстворчатая дверь с квадратными мутными стеклами и железными решетками.

– Похоже на больничный пункт, – сказал Ясон, когда они вошли внутрь, глядя на пол в черно-белую клетку и запертые двери, выкрашенные белым.

– Был. Сейчас Ханда, у которой ты снимаешь комнату, хозяйка этого здания. Она сдала комнату нашему другу, который любит уединение, но он уезжает. Его зовут Борис, – сказала Нэнси.

– Вот здесь, слева, – Волчица показала рукой направление.

Большой холл переходил в узкий коридор. Они свернули влево, и Нэнси постучала в первую же дверь.

– Заходите, не заперто, – сказал по-английски кто-то, но Ясон сразу понял, что это русский.

Нэнси повернула ручку и открыла дверь, с которой вниз посыпалась белая краска.

В небольшой комнате, на кровати у небольшого окна, сидел очень худой человек. Рядом с ним, на полу, возвышался большой туристический рюкзак. Справа стоял длинный стол, тянувшийся до другой стены. На нем лежали какие-то вещи и кухонная утварь.

– Все, друзья, я уезжаю, – сказал он, не глядя на Ясона, – хочу только, чтобы в эту комнату кто-нибудь въехал. У меня тут все есть. Плитка, посуда.

Волчица показала на Ясона:

– Вот Ясон хочет заехать, он хороший парень. Снимает комнату в хозяйском доме.

Только сейчас Борис поднял глаза на Ясона. Он был немного странный, погруженный в себя. Его глаза смотрели, но не вглядывались. И сам он был весь высохший, словно неизвестная внутренняя болезнь подтачивала его изнутри.

Позже Волчица расскажет, что Борис – любитель аскез. Почти ничего не ест и не пьет, целыми днями напролет пребывая в медитации.

– Будешь жить здесь, Ясон? – спросил Борис, снова скользнув по нему невнимательным взглядом.

– Да, почему бы и нет. Только я не знаю, насколько я здесь…

– Ты скоро уедешь, но пока живи. Туалет и душевая за дверью напротив.

Ясона немного покоробило, с какой уверенностью этот незнакомец говорил о его будущем. Его уже начало раздражать, что все вокруг знают о его дальнейшей судьбе лучше, чем он сам, и с глубокомысленным видом рассказывают, что он уедет. Хотя вместе с этим раздражением он понимал, что скучает по Ише и рано или поздно отправится в путь, чтобы попытаться встретиться с ней.

Они сходили за вещами вместе с Волчицей и Нэнси. Хозяйка приняла этот переезд с энтузиазмом. Ясон решил, что ей хотелось, чтобы за помещением кто-нибудь присматривал.

– Кстати, завтра мы едем к нашему римпоче. Я надеюсь, ты с нами? – спросила Нэнси с улыбкой.

– Конечно, – ответил Ясон.