Текст книги "Кайвалья"

Услышав это, О. улыбнулась.

Глава 13. Хара переходит

С трудом доплелась она до прозрачной реки, возле которой на сером влажном песке, прикрыв глаза, сидел Дед. Он пел очистительные мантры, и это немного успокаивало ментальную дрожь, которую испытывал ее ум. Хара никогда не могла и подумать, что без физического тела так трудно. Раньше она несколько раз выскальзывала из тела в медитации, но тонкая серебряная ниточка, которая связывала тонкую и грубую материю, никогда не разрывалась. Ее знобило, трясло от любого дуновения ветра, она чувствовала себя так, словно с нее сняли кожу, обнажив все нервы. Ее терзали голод и жажда, но сколько она не пыталась прикоснуться к воде или пище – ничего не получалось, ее руки просто проскальзывали сквозь предметы.

Но при этом она словно превратилась в один большой нерв и, казалось, что любое дуновение ветра приносит боль.

– Почему мне так плохо? – спросила она Деда. – У меня же нет тела, почему я чувствую себя так, словно меня пытают?

Он ответил не сразу, сначала допел мантры, а потом, приоткрыв глаза, посмотрел на нее:

– Твое тонкое тело, состоящее из ума, разума и чувств, ощущает эту боль. Это такое наказание, Хара. Я стараюсь сделать для тебя все что можно. Вот уже семь дней я подношу освященную пищу, и благодаря этому Псы ушли. И тебе становится немного полегче, так ведь?

Хара ничего не ответила, только слегка кивнула. До этого разговора она не знала, сколько прошло времени с тех пор, как ее маленькое тело сгорело дотла в большом костре вместе с телом отца, но ей казалось, что она уже целую вечность бродит по земле в разрывающей на части тоске.

И сейчас ей очень хотелось увидеть его.

– Я думаю, завтра ты сможешь получить новое тело, – услышала она голос Деда как будто издалека. Все вокруг померкло.

Это так, словно танцуешь на раскаленных углях, кожа на твоих стопах цела, но ты чувствуешь нестерпимо сильный жар, который постепенно, медлительным, но сильным солнцем, накаляющим металлическую крышу летом, поднимается все выше и выше, входит в ткани, опутывает вены, кипятит кровь и ползет-вползает-разрывает. Теперь угли танцуют внутри тебя, и кажется, там больше ничего нет, кроме бушующего огня и кричащих ожогов, но резко, когда ты уже почти не дышишь, в тело входит ледяной ад и режет, колет так, что ты снова чувствуешь каждый орган, каждый миллиметр агонизирующей плоти. Тебе кажется, ты кричишь, но вместо крика из непригодного больше тела выходит жизненная сила, заключенная в тонкую оболочку вместе с умом, разумом и эго, которую не могут видеть твои безутешные близкие.

Теперь летишь, вверх или вниз, непонятно, но очень быстро и все видишь во все стороны, нет больше нелепого ограничения глаз, и это новое необычное впечатление от полета потихоньку вытесняет память о столь дорогом недавно теле. Вокруг темно, но свет кротко вспыхивает как ангельское откровение. Ты вдруг еще раз видишь лицо, очень ярко, до каждой клеточки, даже при жизни ты не знал так хорошо этого лица. Так одиноко и страшно тебе или ей, ты даже не можешь осознать это, потому что все слилось в моменте, но нет, теперь различаешь, что это она плачет и кричит сейчас подбитой птицей, и еще мгновение нужно, чтобы когда-то милое лицо, которое радовало, вдохновляло, влюбляло в себя, растворилось навсегда. Вспышка, другая, свет искрится и льется, пульсирует, живет, вонзается со всех сторон. Но подожди немного. Скоро станет очень тихо, очень темно, очень-очень. Наверное, все теперь закончилось. Памяти больше нет, мыслей больше нет, сознания больше нет…

Тесно. Влажно, вокруг темно, нет, вот темно-красное, мягкое, приглушенные звуки булькают, бабахают, грохочат. Руки, небольшие ручки, недоразвитые еще, тыкаешь ими вокруг в жидкость, как беспомощный космонавт, и попадаешь в мягкое, бьешь ножкой, и мягкое пружинит обратно, встречает с той стороны что-то твердое, и звук грохочет, падает словно гора, ты еще не привык, чуть позже он будет литься плавнее, и можно будет даже различить слова, которые обращены к тебе…

Реальность – это сон? Ну как сказать, в какой-то мере да, но в то же время нет. Жизнь как сон, который обрывается со смертью, а смерть – сбрасывание старых одежд тела и переход в новую жизнь. Какой она будет, определяют желания и поступки. Кто-то познает счастье на сказочных райских планетах, что располагаются вверху вселенского яйца, иные – беспредельную боль в адах, что располагаются внизу. Кто-то вернется на Землю, где вечно пребывает баланс из наслаждений и боли.

Не всегда дается человеческое тело, не всегда. Мириады микробов, растений, насекомых, птиц и зверей тоже получают душу. Даже горы… Но тебе повезло, так что, пожалуйста, теперь используй тело правильно.

Давай лети, малыш.

… Воздух давит на тело. Невидимый поток обволакивает и начинает выталкивать его из мягкого и привычного места в тесное, сдавленное со всех сторон отверстие. Головой утыкаешься в это и, едва дыша, чувствуешь, как тебя выдавливает все больше и больше в эту мягкую и мокрую, скользкую тесноту. От ужаса глаза и рот закрыты, залеплены и запечатаны, кажется, это конец. Пока сквозь веки не проникает свет и что-то хватает, вытаскивает в холодное место и несет куда-то маленькое, орущее тельце, кладет на что-то мягкое и теплое, приятно пахнущее…

Глава 14. Память Асури

Утро.

Недавно я видела очень яркий сон. Двое сидят на берегу реки. Они держатся за руки. Я не вижу их лиц, но чувствую, что они мне знакомы. Я никогда не была в этом месте. Река сияет. И эти двое сияют.

Вижу яблоко на песке и поднимаю его. Кусаю, а оно рассыпается мелким песком и струится сквозь мои пальцы. Небо становится темным, и падают звезды. Я чувствую, будто во мне бьются два сердца.

Это казалось настоящей жизнью, пока я не проснулась. Было еще темно, и яркая планета светила в наше окно. Я с трудом села на постели и почувствовала, что она мокрая. На полу тоже было мокро. Я поняла, что приближается время рождения моей малышки.

День.

Я чувствую себя плохо. Дурные предчувствия не отпускают. Небеса темнеют. Джагай, чтобы развлечь меня, играет на флейте.

* * *

День.

Джагай сидел на постели и играл на флейте. Нежная, задумчивая мелодия лилась из небольших отверстий, но не успокаивала, а только лишь тревожила сердце Асури. Когда-то она со смехом и поцелуями просила: «Сыграй мне милый, Джагай» и кружилась, словно легкая пылинка в струе света, танцевала только для него в любовном забытьи. Тогда он прекращал играть, завороженный точными движениями Асури, и они смотрели друг на друга жадно, словно в тот первый раз, после свадьбы, когда солнце лежало горячими пятнами на деревянном полу, ароматный дымок благовоний извивался и таял в нагретом воздухе, а они были в доме одни. Тогда Джагай подошел к ней и аккуратно откинул сари с ее головы. Состриженные волосы Асури отрастали, но были теперь не иссиня-черными, но странного цвета: серого, а ближе к вискам совсем белого. Он стал нежно гладить ее по волосам, смотря в глаза – в них, глубоких словно океан, стояли слезы. Он повторял ее имя и раздевал, нежно целуя. Неожиданно она оказалась совершенно обнаженной, что вдруг поразило его. Тогда они легли на постель, лаская друг друга, чувствуя сладостные любовные волны, которые, казалось, омывали их возбужденные тела.

Но сейчас все было иначе.

Хотя за окном сиял и пел солнечный день, земля снова начала сотрясаться. Картина, на которой был изображен огромный лев с человеческим телом, зашаталась и упала со стола на пол. Асури кинулась ее поднимать, но встать не смогла. Ноги не слушались. Ей показалось, что она птица с двумя подбитыми крыльями. Птица, потерявшая возможность подняться в возлюбленное небо.

– Мне страшно, – прошептала Асури. Ребенок снова беспокойно шевелился внутри, толкался ножками в живот, и она чувствовала себя полностью беззащитной куклой, которая должна сдаться на милость всесильной судьбы, но отчаянно не желает этого, сопротивляясь изо всех сил. Джагай обнял ее, и она уткнулась головой в его грудь, одной рукой сжимая амулет-львенка на шее, а другой обнимая и гладя его по спине.

– Ты чувствуешь его? – он кивнул, потому что боялся – в его голосе она услышит предательски подступающие слезы. Джагай перевел дух. Он знал – нужно быть сильным сейчас.

– Послушай, любимая, что бы ни случилось, мы еще встретимся, слышишь? Я найду тебя, в какой бы вселенной ты ни оказалась, кем бы ни родилась…

Он не успел договорить. Земля задрожала, раздался оглушающий звук, похожий на вой, словно где-то завыл огромный раненый зверь. Опустилась невероятная тьма, и, прежде чем они успели закричать, вода поглотила все: сминая и расплющивая города, леса вокруг, маленькую хижину, три замерших человеческих сердца…

Глава 15. Ясон в городе сновидений

Он вышел из отеля, даже не позавтракав. Голова прошла, и яркое впечатление от сна отступило под давлением реальности. Короткая улочка выводила на гхаты – там жители расстилали длинные цветастые полотна выстиранных тканей. Бородатый мужчина, стоя по пояс в коричневатой воде Ганги, чистил зубы и сплевывал в реку. Задумчивый буйвол, склонив голову, покачивался на красноватых ступенях словно большой корабль. Его черная гладкая кожа лоснилась на ярком солнце. Ясон достал камеру и сделал несколько снимков.

Река неторопливо несла свои воды влево, и Ясон пошел по гхатам, наблюдая незатейливый и простой быт жителей Варанаси, которому было пять тысяч лет. Кто-то стирал в реке, несколько бородатых мужчин курили ганжу и призывно махали Ясону руками. Другие жевали бетель и сплевывали на красноватые ступени ярко-алую слюну.

Когда Ясон проходил через места кремаций, к нему бросилось несколько местных, крича, чтобы он не снимал. Он и не собирался, просто притормозил, когда увидел торчащие худые ноги из громадного дровяного костра. На главной набережной был нарисован огромный Шива в желтой шкуре. На лбу красовался вертикальный глаз, а в руке он держал большой трезубец. По реке скользили длинные лодки. На другом берегу было пусто, и Ясон стал представлять, что на самом деле там призрачный город для тех душ, которые оставили тела здесь.

Присев на ступеньки у желтой стены, он достал тетрадь и записал на коричневатых хлопковых страницах:

«Varanasi… Багровый фонарь освещает задумчивый одинокий автобус.

Громадный белый буйвол с горбом и отпиленным рогом шествует мимо меня и смотрит стеклянными шарами глаз. Все как во сне, в картинке на твоем внутреннем экране.

Коровы, запутанные в электрических проводах, – сомнамбулы, медленно плывущие в прохладных волнах ночи.

Призрачные фонари тихо перешептываются друг с другом. Чьи-то шаги крадет тьма. Дома высунули тряпичные языки и дышат глубоко – древние божества, застывшие в неподвижных каменных формах.

Ночью по тесным улочкам бродят неприкаянно тени… Впитывай этот город в себя, пей его блаженный нектар и дай ему немного выпить себя…»

– Эй! – Ясон повернулся посмотреть, кто трогает его за локоть, и увидел рядом с собой мужчину небольшого роста, темнокожего, с небольшими усиками и цепкими черными глазками.

Человечек улыбнулся во весь рот и сказал на весьма приличном английском:

– Диар фрэнд, о дорогой друг, не пугайся. Я просто увидел, что ты прогуливаешься один, и подумал, что тебе, должно быть, нужен гид.

Когда он говорил это, казалось, что от него исходит какое-то масляное желание угодить, и Ясону это не понравилось. Он хотел как-нибудь аккуратно отшить этого персонажа.

– Нет, спасибо. Я здесь первый день и хотел бы вначале осмотреться самостоятельно, – ответил Ясон, с трудом выдавливая из себя улыбку.

– Хорошо, а я всего лишь хотел показать тебе улицу Трех Куполов. Это недалеко отсюда.

Услышав про купола, Ясон согласился. Человечек увел его с гхатов, и дальше они шли, петляя в узких улочках. Один раз они встретили поющую и танцующую процессию, которая с барабанами и неподдельным задором сопровождала несущих мертвое тело на блестящих носилках. Наконец, они вышли к ветхому зданию, увенчанному куполами, с резными ставнями на окнах. Оно напоминало полуразрушенный сказочный дворец красноватого цвета.

На площадке перед входом, на прогретых солнцем каменных плитах сидел удивительно некрасивый мужчина, с лицом, изъеденным оспяными крапинками.

Нос его как будто съехал набок и немного расплющился. Губы были большие и чрезмерно толстые. Смотреть в это лицо было неприятно, но гид Ясона направился прямо к нему.

Они стали о чем-то говорить, пока Ясон стоял неподалеку. Над зданием кружили птицы: иногда они присаживались на купола, а иногда пикировали вниз и вновь поднимались ввысь.

Перед входом на большой цепи висел колокол. Увидев его, Ясон очень захотел позвонить, но тут его окликнули:

– Иди сюда, чужеземец, – сказал урод, улыбаясь во весь рот и обнажая удивительно ровные, белые зубы.

– Меня зовут Виктор, но для тебя это не должно быть важно.

Я вижу, что ты хочешь позвонить в колокол и сейчас сделаешь это. Но я попрошу тебя об одной услуге. Держи этот цветок, – на этих словах он ловко достал из-за пазухи большой золотистый лотос и вручил Ясону.

– Наклонись, – приказал урод и, когда Ясон подчинился, большим коричневым пальцем, обмакнув его в какую-то небольшую коробочку, поставил тому оранжевую точку на лоб:

– Все, теперь ты готов идти внутрь.

Лотос, пожалуйста, предложи Божеству, которое живет в этом старом храме. Теперь он сильно обветшал, но не потерял своего особенного очарования, не правда ли? – Ясон кивнул, рассеянно глядя на необычное здание из красного песчаника. Приглядевшись, он увидел, что стены покрыты изящными узорами.

Ему хотелось прикоснуться к ним, нагретым нежным зимним солнцем, но вместо этого Ясон подошел к прямоугольному проему входа, зияющего прохладной темнотой.

Он толкнул свисающий медный колокол, и тот, слегка качнувшись, глухо звякнул. Ясон вошел внутрь и какое-то время шел в темноте, но вскоре уперся в преграду. Он стал шарить по ней рукой, при этом что-то тихо осыпалось вниз, и, наконец, нащупал холодную металлическую ручку.

Повернул ее один раз, и деревянная дверь, поскрипывая, распахнулась, впуская его в огромную залу с высокими сводами и небольшими окошечками вверху, сквозь которые пыльными лучами пробивалось дневное освещение. Красноватые стены и потолок были изрезаны затейливыми орнаментами и сложными цветочными узорами.

Залюбовавшись красотой помещения, Ясон даже забыл про лотос и чуть не выронил его из руки. Но тут его взгляд упал на алтарь, который находился слева от входа, в глубине зала.

Ему показалось, что оттуда исходит легкое свечение, но, приглядевшись, он понял, что окошечки вверху сделаны таким образом, чтобы направлять солнечный свет на божество.

Когда он подошел поближе, то увидел, что на алтаре стоит огромный вепрь на двух ногах. На его морде, между клыками, покоился большой шар.

Откуда-то из-за алтаря выплыла тонкая фигура с белой чалмой на голове. На удивительно худом лице выделялись живые глаза зеленого цвета. Взгляд у человека был вопросительный, но при этом он молчал и ничего не говорил.

Ясон протянул ему лотос:

– Мне сказали предложить это божеству, – сказал он по-английски, не зная, поймут ли его. Молчаливый пуджари принял из рук Ясона розу и бережно возложил ее к стопам божества.

Ясон почувствовал, что у него кружится голова, и опустился на каменные ступени, чтобы не упасть. Ему стало казаться, что где-то неподалеку бушует огромный океан, и, прикрыв глаза, он вдруг увидел бескрайнее, вздымающееся, пузырящееся белой пеной покрывало воды. Он увидел, как громадный голубой шар бесшумно упал в воду, поднимая вокруг себя высокие брызги. Что-то мучительное сдавило ему грудь, дыхание стало прерывистым. Ясон пытался открыть глаза и стряхнуть с себя это состояние, но веки как будто склеились.

Вдруг рядом с ним раздался громкий звук, словно на пол упало что-то очень тяжелое, и Ясон неожиданно легко раскрыл глаза. Напротив него стоял большой пес, но не скалился и не дыбил шерсть, а просто смотрел на Ясона. На шее блестел кулон, прикрепленный к ошейнику. Постояв немного, пес развернулся и пошел в другую сторону залы. Ясон странным образом почувствовал, что должен следовать за ним.

У противоположной стены была дверь, в которую пес ткнулся своим носом. Ясон подошел и толкнул ее – они оказались на улице: было темно, и звезды мелкой крупой рассыпались по небу. Чуть дальше желтоватый свет фонаря высвечивал спящего белого быка с большими закрученными рогами, подпиленными на концах. Пес оглянулся на Ясона, словно проверяя, следует ли тот за ним, и побежал дальше в густую темноту узкой улочки, сдавленной старыми домами.

Идя, Ясон пытался в призрачном свете редких фонарей разглядеть эти здания, и ему казалось, что провода, обвивающие их, – это застывшие змеи. Он ощущал себя очень странно, а по телу начал разливаться озноб. В голове шумело, но он твердо решил следовать дальше, хотя не мог разглядеть ничего впереди. Ясону показалось, что все фонари погасли. Но где-то впереди еще маячил свет: он расплывался и прыгал перед глазами.

Рядом кто-то оглушительно засмеялся. Посмотрев в сторону звука, он увидел рядом белое сияющее пятно. Ясон пытался сосредоточиться и увидел, что пятно – это большой бык, которого он видел раньше. На какое-то мгновение Ясон перестал понимать, где находится. Что он здесь делает и зачем? Он поднял голову вверх. Перед глазами все кружилось и плясало. Он стоял так, не в силах сдвинуться с места, но что-то тянуло его вперед. Ясон с трудом разглядел внизу того самого пса, который прикусил его штанину и тянул дальше. Он продолжил идти. Шум в ушах нарастал, а в глазах прыгали мерцающие точки. Ясон стал ощупывать правой рукой шероховатую стену дома, чтобы не упасть. Его пальцы наткнулись на какой-то прохладный шнур. Он дернул со всей силы за этот шнур, и над головой вспыхнул свет, ослепляя глаза.

Во рту пересохло, глаза болели и слезились. Ясон чувствовал, что все его тело горит и покрывается потом. Прямо перед ним была дверь с темно-коричневыми цифрами 108…

«Город, где каждый камень дышит древностью, откуда никогда не уходит Шива, куда со всей Индии приходят умирающие, чтобы их тела были сожжены на Ганге, где каждый вечер в шесть – огненное подношение божественной реке. Смиренный и прекрасный ритуал.

Мистический, таинственный, завораживающий…

Воздушные змеи в вышине соревнуются с птицами, хлопая легкой бумажной массой, путаясь в нитях своей судьбы.

Стальной мост вдалеке, в сизой дымке, еле слышно вычерчивает свой хребет.

Собаки, расталкивая телами священную воду, грызут друг друга, поднимая брызги и рычащие вопли.

Солнце выводит сонные тени на прогулку по древним ступеням: пересохшим, пыльным, молчаливо ждущим наводнений.

Уже скоро спасительный дождь смоет все шаги и плевки, даст силу спокойной пока Ганге, и она, опьяненная, сильная, безумно и быстро разольет свои воды, скрывая под надежные покровы все, что сейчас столь бесстыдно обнажено.

И еще один день проходит… Вечер дрожащей рукой поджигает трепетные свечи и поет нескончаемый, как волосы йога, мотив, и мы тоже есть в этой песне, и все есть только песнь».

Глава 16. Нандини

Из-за гор вставало величественное и радостное солнце. Пронизывая туман насквозь теплыми лучами, оно разгоняло его как большой корабль расталкивает волны вокруг себя.

Сквозь быстро исчезающую пелену Нандини видела, что на большой поляне, окруженной громадными баньяновыми деревьями, сидит множество мудрецов.

Тела их были прикрыты оленьими шкурами, бороды доставали до земли, а волосы покоились в больших пучках на затылке.

Но среди них она заметила того, кто сильно отличался от всех остальных.

Его голова была обрита, а тело полностью обнажено, и выглядел он совсем юным мальчиком. Юноша открыл глаза, приветственно встал и обратился к мудрецу, сопровождавшему Нандини:

– О, святой мудрец, приветствую тебя. Я рад, что после долгого отсутствия ты снова с нами. Но я не совсем понимаю, кто это рядом с тобой. Поведай нам, пожалуйста, что произошло там на Земле и почему Джагай отказался покидать гибнущую планету во имя всеобщего блага?

В ответ мудрец сложил ладони и, слегка склонившись, ответил:

– Великий Шукадев, ты и сам лучше всех нас знаешь, как сильна энергия заблуждения. Под ее воздействием юноша отказался пойти со мной, хотя и сожалеет об этом.

Но вместо него со мной согласилась пойти его сестра Нандини. Она будет молиться вместе с нами и помогать проводить огненное жертвоприношение.

Шукадев посмотрел на нее. Его взгляд был прост и открыт.

– Хорошо, пускай она пока подносит хворост для костра.

Услышав это, Нандини сразу пошла к деревьям и стала собирать сухие опавшие ветви.

Она наконец осознала простую вещь – служение – тот ключ, который открывает двери в сердца, даруя полное осознание сути вещей, и это осознание принесло громадное облегчение, наполнив каждое действие смыслом. Когда служишь бескорыстно, не желая ничего взамен, это превращается в совершенный акт любви, и поэтому истинно любить так непросто.

Теперь Нандини вставала задолго до рассвета. Огромная поляна посреди священного леса Наимишаранья переполнялась звуками мантр, которые круглосуточно воспевали мудрецы. С каждым днем их становилось все больше и больше – они появлялись внезапно, из воздуха. Многие и многие святые переносились с других планет, почувствовав, что великое жертвоприношение началось.

В середине поляны пылал огромный костер, и главный жрец медленно вливал в него топленое масло. Этот костер был главным служением Нандини. Поднимаясь под светом крупных белых звезд, она сначала бежала к реке. В ледяных прозрачных водах, которые серебрила большая луна, она в спешке принимала омовение, иногда забывая снять юбку, которая потом прилипала к ногам студеным холодом, а затем наполняла два медных кувшина и спешила обратно на поляну. Поставив кувшины у костра, она бежала в лес и собирала хворост до тех пор, пока ноги не начинали подгибаться от усталости. Нандини научилась связывать его в большие вязанки и, с трудом взвалив на спину свою ношу, чувствуя с каждым шагом все большую слабость в теле, шла обратно.

Однажды за работой она потеряла счет времени и ходила в лес, пока мудрец знаком не остановил ее. Только тогда Нандини увидела, что уже наступила ночь, и почувствовала усталость – целый день она ничего не ела.

Присев на траву, она увидела, что перед ней, на пальмовом листе, лежит рис и немного дала. Рядом стоял стакан с водой. Она оглянулась вокруг, словно не понимая, для нее ли это, но мудрец сказал:

– Поешь, Нандини. Ты целый день усердно трудилась, и тебе нужно хорошо отдохнуть.

Она вспомнила про брата и хотела задать вопрос о нем, но снова услышала голос мудреца:

– За свой поступок Джагай будет обречен на повторяющиеся рождения и смерти, но в конце концов он поймет, что поступил не так, как должно. Его душа и душа Асури найдут успокоение, когда примут правильное решение.

Слушая, Нандини жевала простой рис и чувствовала, что из глаз текут слезы. Неожиданно для самой себя она разрыдалась и, закрыв руками лицо, долго не могла успокоиться.

Посредине поляны дымил огромный священный огонь. Вселенная готовилась к предстоящей катастрофе…

На следующий день она принесла хворост и села поодаль от мудрецов. Нандини привыкла обходиться без пищи, за исключением нескольких ягод, съеденных поспешно в лесу, да пары горстей воды из реки, и сейчас ей хотелось только сидеть и слушать воспевание. Черный дым поднимался высоко в ультрамариновые небеса, которые стремительно темнели и меняли окрас на чернильный, темный, словно океан в безлунную ночь.

Она смотрела на дым, который начал менять свой цвет, становясь то белым, то фиолетовым, то ярко-красным. Дым струился ввысь, рисуя причудливые узоры и став ярко-оранжевым, вдруг нарисовал четкую картинку – огромная рыба плыла по бушующему океану, словно корабль. Нандини вглядывалась, пока не почувствовала, что ее глаза закрываются, и там, на внутренней стороне век, изображение стало намного четче и объемнее. Это напомнило детство, когда они с Джагаем ложились рядышком, и отец читал им священные рассказы из книг, записанных на коричневатых листах бумаги, с прожилками растений. Тогда тени от небольшой лампадки прыгали по стене, а глаза слипались, пока они почти одновременно не отплывали в яркие сны-продолжения услышанных историй.

Сейчас она ясно увидела огромное пространство, залитое темно-красным светом, словно на самом деле уплыла далеко от костра. Здесь бушевал свирепый ветер, сокрушительный ливень стегал землю, где-то вдалеке земля полыхала и горела, пока не скрылась под водой, непрерывно лившейся с неба. Еще дальше виднелся небольшой остров, от него исходило сияние. Там стояло семеро мужчин и множество животных, птиц и насекомых. Нандини удивилась – кого там только не было, и при этом все они чудесным образом умещались на небольшом островке. Все больше темнело вокруг, пока вдруг вода не озарилась золотистым сиянием – из глубины всплыла огромная светящаяся рыба. Глаза у нее были похожи на человеческие, а к хвосту привязан корабль. Мужчины завели на него всех живых существ, а потом зашли сами, и тогда рыба поплыла по волнующемуся океану, а переполненный корабль плыл за ней. Дождь прекратился, но теперь земли не было видно. Но Рыба вела за собой корабль до тех пор, пока они не достигли нового континента.