Текст книги "Повседневные психические расстройства + Мир нарциссической жертвы"

К именно депрессогенным, то есть повышающим риск развития депрессивного расстройства, в первую очередь стоит отнести неадекватные представления о своей вине и ответственности. Например, представления мужчины о том, что муж обязан в одиночку заботиться о своей семье, являются депрессогенными. Представления молодой матери о том, что она должна справляться со всей необходимой заботой легко и с удовольствием, – тоже. Студент, который считает, что учиться должен только на отлично, менеджер, который пытается принимать решения, которые всем понравятся, взрослая дочь, которая убеждена, что от ее поведения зависит здоровье и жизнь матери, – все они являются группой риска для развития депрессивных расстройств.

Слишком большая ответственность является результатом наивных представлений о мире и о себе. Это мышление ребенка, замешанное на грандиозности и магии: все на свете имеет ко мне отношение, а значит, все является моей ответственностью и моей виной. «Если я ночью увижу в зеркале отражение другого человека – то он умрет» и «Если я не буду заботиться о своих детях каждую минуту – то с ними случится что-то ужасное» – это убеждения одного порядка. В них человек отрицает участие и ответственность других людей и сил, кроме себя.

В реальности вопрос ответственности совсем не прост и всегда неоднозначен. Решение о мере ответственности не может быть принято без умения учитывать контекст, знания и признания своих ограничений, отношений, в которых можно размещать агрессию. Живой человек всегда является продуктом не только собственной воли, но и обстоятельств, в которых живет.

Например, три подруги в своей компании говорят, кроме прочего, о мужьях и выражают, кроме прочего, свои обиды. Две из них достаточно сдержанны, третья более экспрессивна. Когда она встречается потом с мужьями своих подруг – то может сделать им замечание, или подшутить, или иным образом проявить эту обиду, носителем которой стала. Мужья обижаются на нее и на жен, которые рассказывают подругам о них что-то плохое. Подруги тоже могут злиться за то, что она сделала явными чувства, которые они предпочли бы скрыть.

Вопрос ответственности в этом случае плавающий настолько, насколько много людей в этом участвует. На первый взгляд, для всех виновата третья подруга, которая не проконтролировала свои реакции. Но у нее не было бы этих реакций, если бы ее близкие не передали восприимчивой девушке свое раздражение. А у них не было бы раздражения, если бы их мужья не делали чего-то обидного. В выбросе пара, который обжег руку, виноваты и огонь, который нагревает, и закипевшая вода, и сорванная от напряжения крышечка. Если крышечка будет считать себя единственно ответственной (и окружающие будут винить ее), такие представления о мире и о себе, которые заставляют ее так себя чувствовать, будут депрессогенными факторами.

Люди с минимальными представлениями о вине и ответственности депрессиями не страдают. Это удивительная закономерность: те, у кого слабо развита этика, не входят в группу риска по депрессиям и избегают множества опасностей, с ней связанных, например – развития психосоматических сердечных или онкологических заболеваний. В результате жестокосердные живут дольше, поскольку физически остаются более здоровыми. Психопаты, социопаты, носители выраженных личностных расстройств и психопатологических синдромов если и умирают рано, то от несчастных случаев или преступлений, а если у них получилось такой плохой смерти избежать, то живут долго и характера с годами не улучшают. Тем, кто заботится о престарелых родственниках с подобными нарушениями, жизнь могут облегчить психиатрические препараты, например нейролептики, способные скорректировать поведение и сделать долго живущего холодного манипулятора и агрессора выносимым.

Плохие отношения с собой – обесценивающий, обвиняющий, стыдящий внутренний диалог.

Отношения с собой – это то же самое, что отношения с другими людьми, к которым мы что-то чувствуем, что-то про них думаем и что-то в их сторону делаем. Для понимания отношений с собой можно задать такие вопросы: как я к себе отношусь? Что я чувствую к себе? Нравлюсь ли я себе как человек? Можно ли меня любить, можно ли со мной дружить, можно ли продвигать меня по карьере (стал бы я сам все это делать)?

Это требует определенного внутреннего расщепления – когда внутри есть «я», который испытывает эти чувства, и «я» как объект этих чувств. В этом же условном расщеплении возникает какое-либо поведение по отношению к себе: кормлю ли я себя здоровой едой? Забочусь ли я о своем здоровье? Окружаю ли я себя хорошими людьми? Желаемое поведение по отношению к себе можно описать через метафору Внутреннего Родителя и Внутреннего Ребенка. Для хорошей заботы о Ребенке Родитель должен быть не примитивным Плохим или Хорошим, а сложносоставным, зрелым и осознанным. Наивный добрый Родитель попустительствует, поддерживает быстрые удовольствия, развивает зависимости, учит избегать повседневного напряжения работы и развития. Наивный агрессивный Родитель стыдит, требует и заставляет, не учитывая внутренней жизни и не организуя наилучших условий, а продавливая идеальную картинку того, как должно быть.

Стать себе достаточно хорошим Родителем – значит внимательно и участливо помогать себе справляться с задачами внешнего и внутреннего мира.

Такой Родитель, например, не оправдывает вредящий здоровью образ жизни, но и не ругает за него, формулируя категоричные требования по типу «с понедельника – новая жизнь». Хорошие отношения с собой предполагают осознанность, принятие и конфронтацию – то есть я знаю, что я есть, я уважительно признаю причины, по которым я сформировался на сегодняшний день именно так, и я помогаю себе стать другим, если это идет мне на пользу.

Конечно, структура личности более сложна, чем это деление на Внутреннего Родителя и Внутреннего Ребенка. Это лишь образы, которые помогают осознавать внутренние феномены. Среди других таких феноменов могут быть самые разные мысли, чувства, способности, потребности, навыки, которые также можно описывать с помощью образов, поскольку это помогает росту знаний о себе. Внутри нас может жить авантюрист с образом родного деда, героиня любимой сказки, нереализованная мамина мечта. Раз и навсегда сложить устойчивую и неизменную картину знаний о себе самом невозможно: мы слишком сложны и слишком динамичны. Силы внутри нас развиваются, меняются, набирают скорость и утихают, появляется что-то новое, исчезает что-то старое. В любом случае все эти силы либо помогают триаде «осознанность – принятие – конфронтация», либо мешают ей.

Например, мне помогла бросить курить агрессивная, нарциссичная, стыдящая внутренняя фигура моей бабушки. Без нее мне было невыносимо жаль себя в периоде никотинового отвыкания, и снова закурить было проявлением любви, поскольку вынести свое страдание было невозможно. Этим заканчивались все попытки более чем двадцатилетнего стажа. А потом я бросила курить на следующий день после того, как вышла замуж, и это включило во мне совершенно другие силы. Мне было жаль себя, и страдание было ничуть не меньше, чем в предыдущие попытки, но мне также было ужасно страшно перед этой агрессивной фигурой – если бы я закурила после такого, я бы причинила себе очень сильную боль стыжением, упреками и огромным разочарованием. Знание о своих причинах и природе моего курения, принятие себя как зависимой и агрессивная бабушка позволили мне в результате сделать для себя что-то по-настоящему хорошее и выдержать большое напряжение, которое для этого потребовалось. На протяжении года такая внутренняя бабушка была мне необходима, а потом регуляция отношений с курением стала более гибкой и в ней появились другие, более зрелые механизмы.

Самым повседневным проявлением отношений с собой является внутренний диалог, то есть то, что мы говорим себе вслух и про себя. Он есть у каждого человека, иногда незаметный, иногда навязчивый. Интонации и содержание этого диалога могут стать внутренней поддержкой, а могут повысить риск развития депрессивных расстройств. При этом обычные, «хронические» содержания и интонации достаточно точно позволяют выявить черты депрессивного характера (о котором ниже), а ситуативные реакции позволяют спрогнозировать развитие реактивной депрессии.

Рассмотрим снова двух похожих девушек, чтобы ярче описать разницу их склада и реакций. Обе они тревожны, обе склонны к депрессивным реакциям, обе с опытом приема антидепрессантов. Обеим становится хуже в режиме самоизоляции и карантина при вспышке COVID-19. Обе теряют большую часть заработка и вынуждены обращаться за помощью к своим близким – родителям у одной и парню у другой. Обе боятся заразиться коронавирусом. Обе слишком часто моют руки и ограничивают выход из дома до самого необходимого.

Одна из них себя жалеет: плачет над своими замытыми до красноты и трещин руками, ужасается своим реакциям (например, она пошла вынести мусор и не смогла дойти до мульд, поскольку они были окружены голубями, а голуби могут переносить вирус, и ей пришлось нести мусорный пакет обратно домой и позже повторить попытку), устает и досадует на свою тревожность, сочувствует своим ограничениям (например, тому, что перестала покупать свежие овощи, поскольку тревога заставит ее мыть эти овощи по многу раз, а у нее израненные руки). Эта девушка вымотана, и плохо себя чувствует, и переживает много тревоги, но депрессии у нее нет. «Я сейчас ничего не могу», – говорит она, и это принятие защищает ее от развития неадекватных требований и депрессивного истощения.

Другая наблюдает у себя похожие тревожные реакции и снижение своих возможностей, но не испытывает жалости, а считает себя по этому поводу неудачницей, слабачкой и инвалидкой. Она винит себя в том, что не позаботилась до кризиса о развитии своего личного бренда (она фитнес-тренер), более того – не делает это сейчас, потому что она ленива и ни на что не способна, а могла бы тренировать по скайпу людей пачками и горя не знать. Она осуждает себя за то, что ее парню приходится много работать, чтобы прикрыть возникшую в семье денежную брешь. Она самой себе кажется неудачной копией человека, которого не за что любить и который является обузой для своих близких. У нее быстро развиваются симптомы средней или тяжелой депрессии.

Еще одним существенным фактором развития депрессий стоит назвать бедность и нищету. К сожалению, никакие внутренние ресурсы не способны полностью скомпенсировать отсутствие внешних. Бедность, жизнь в серьезных ограничениях истачивает психическое здоровье по тому же принципу перенапряжения. Остаться жизнерадостным и энергичным, любящим свою работу, не тревожным и не агрессивным (притом что не хватает денег на качественную еду или стоматолога, что растет долг за коммунальные платежи, что нельзя купить игрушку сыну или оплатить частного врача матери), в общем невозможно.

Пора обрисовать разницу между развитием реактивной депрессии и характерологической депрессией. Описанные симптомы и причины будут одинаковы и для той, и для другой. Однако существует определенный тип характера, обладатели которого заметно менее устойчивы к развитию и прогрессированию депрессивной симптоматики. Можно сказать, что они хронически живут в легкой депрессии, которая быстро становится средневыраженной или тяжелой, если с ними происходит что-то плохое.

Такой тип характера называется «депрессивный характер». Он формируется, если с ребенком происходят травмирующие, слишком ранние или слишком тяжелые потери. Потеря вызывает переживание разнообразных чувств, среди которых – не только любовь и печаль, но и обида, разочарованность и гнев. При формировании депрессивного характера утерянный объект идеализируется, поскольку потребность в нем настолько высока, а разрыв вызывает такую тревогу, что ребенок психически защищает образ этого человека внутри себя. Так, папа, который слишком много работает (или развелся и теперь редко видит детей), становится идеальным для ребенка, а повседневно присутствующая мама вызывает досаду и раздражение. Ей достаются непослушание и капризы, а папе – праздник и любовь. Отношения с мамой при этом будут более здоровыми. Связь с отцом будет идеализированной, а потому неполноценной.

Испытываемую, но запретную злость ребенок частично выплескивает на доступные объекты (в нашем примере – на маму), а частично, и в большей части, обращает на себя – за то, что проводил с отцом мало времени, или не слушался, или что-то такое сделал, что папа устал и ушел. Эта агрессия становится внутренним осуждающим диалогом. В историях жизни людей с депрессивным характером всегда есть идеализированные фигуры и вина за то, каким образом строились отношения с ними. Чем больше таких фигур – тем тяжелее будущие депрессии. Наличие в окружении такого ребенка хоть кого-то, на кого можно полноценно злиться без страха потери значимых отношений, в будущем облегчает его жизнь, поскольку дает минимальный опыт выражения гнева вовне.

У Игоря таких фигур поблизости почти нет. Мама у него сначала долго болела и потому вызывала много страха и печали, а потом умерла. Папа все детство пил, потом бросил, но все время было очень тревожно, что он снова сорвется, не выдержав какого-то стресса. Поэтому Игорь никаких сложностей ни матери, ни отцу не доставлял и все свои недовольства выражал себе самому. Была еще бабушка, про которую он может позволить себе вспомнить что-то плохое, например – как она называла его «дурачком», но этого мало.

Вырос он в тяжелых тревожных депрессиях, много лет пьет антидепрессанты и нейролептики, без которых его психика попросту плывет в суицидальное поведение. О папе с годами научился не только беспокоиться, но и раздражаться на его слабость и уставать от частых звонков. Эти доступные чувства разморозили у него способность дружить с мужчинами, которых он до тех пор идеализировал и к которым не приближался. А вот любимая умершая мать для агрессии недоступна, и поэтому женщин Игорь до сих пор одновременно идеализирует, считая, что ни одной он не подходит, и не доверяет им, считая меркантильными, манипулирующими и непорядочными. В этих внутренних конфликтах он вынужден принимать какие-то странные решения и действовать не всегда осознанно, отыгрывая вовне происходящее с ним внутри. Например, он может плохо поступить с женщиной (не перезвонить, не прийти на встречу) и потом измываться над собой за такой поступок, ненавидя себя и обзывая, лупя себя кулаками, растрачивая сбережения. Его депрессия в такие моменты усиливается, несмотря на прием препаратов, до степени, которая представляет угрозу его жизни. Такую депрессию можно назвать депрессией, близкой к психотической.

В непсихотических вариантах депрессивных расстройств у человека достаточно возможностей для коррекции состояний. Сутью такой работы является коррекция внешних и внутренних условий, приводящих к депрессии. Для коррекции внутренних процессов пригодятся психотерапия и прием антидепрессантов, о которых ниже. Для коррекции внешних условий нужны перемены.

Перемены болезненны. Больно разводиться. Больно увольняться. Прекращать токсичные отношения тоже больно. Принимать решение о том, чтобы больше не общаться с нарушенной, нарциссичной матерью, – больно почти невыносимо. Даже самые позитивные перемены могут произойти только тогда, когда боль от продолжения прежней жизни выше, чем боль изменений.

Несмотря на эту боль, тот, чьи условия возможно поменять, должен их поменять, если они ему не подходят. Осознание «мне это не подходит» само по себе может быть болезненным, поскольку заставляет человека менять картину самого себя, своего настоящего и будущего, сталкивает его со своими ограничениями. Например, одной из частых причин депрессий в юности является учеба в университете. Если студент не справляется – ему нужно признаться себе в этом вне зависимости от причин, которыми могут стать высокие требования, или неверно выбранная специальность, или отсутствие поддержки родителей и необходимость зарабатывать на жизнь во время учебы, что сильно повышает нагрузку на тело и психику. Современная юность, с ее обилием экзаменов и необходимостью находиться в жесткой и не всегда честной конкуренции за свое будущее, вообще депрессогенна. Отличники и хорошисты более уязвимы, чем ученики средних успехов, поскольку их картина себя включает требование успешности.

Тот, кто не справляется, должен уходить от слишком больших для себя обязательств. Это может оказаться личной трагедией, а боль перемен может угрожать быть слишком сильной, и тогда депрессогенная ситуация затягивается. Студент продолжает учиться, хотя не тянет нагрузку. Менеджер продолжает работать, хотя встает каждое утро с отчаянием и стонет и кричит в утреннем душе, собираясь на работу, которую ненавидит. Мать маленького ребенка заставляет себя играть с ним и проводить с ним как можно больше времени, хотя внутри у нее поселились злоба, отчаяние и тоска по прежней жизни, а свое материнство она воспринимает как причину, по которой та жизнь закончилась.

Чем меньше у человека ресурсов, тем ниже его толерантность к переменам и тем больше шансов, что они затянутся.

Чем дольше человек живет в невыносимых нагрузках – тем глубже депрессия и тем выше суицидальные риски. Особенно рискованна в этом смысле депрессия молодых матерей: их состояние утяжеляется гормональными переменами, требования к себе непомерно высоки (во многом в этом виноват популярный романтический образ материнства, в котором женщине предписывается, что она должна делать и что она должна чувствовать), а количество вины, которое возникает, когда женщина обнаруживает свои настоящие реакции, экстремально, что осложняет или делает невозможным обращение за помощью. Такая депрессия развивается быстро и быстро становится тяжелой. Корректируется она при этом хорошо – но за помощью необходимо обратиться и ее необходимо получить. Близкие, оставляющие молодую женщину наедине с ее материнством, осуждающие ее за усталость или сосредоточившиеся на решении собственных задач (например, муж может быть поглощен своей новой ответственностью по зарабатыванию денег для увеличившейся семьи), оставляют ее в смертельной опасности. Женщину нужно разгрузить настолько, чтобы она могла чувствовать, что справляется с нагрузкой. Ей поможет психотерапия для коррекции неадекватных требований к себе. Ее биохимические процессы могут быть скорректированы лекарственным способом. В случаях послеродовой депрессии вопроса о том, что препараты сделают невозможным грудное вскармливание, стоять не должно: депрессия матери намного более опасна для ребенка, чем раннее отнимание от груди.

Отдельно стоит описать уход от разрушительного партнера. Очевидно, что уйти из таких отношений сложно, иначе их не было бы так много – плохие отношения заканчивались бы при первом тревожном признаке. Медленно нарастающий абьюз или прямое насилие оказывают своего рода гипнотическое воздействие, когда жертва видит, что происходит, но терпит, оправдывает, рационализирует, считает себя виноватой, ждет, когда снова станет лучше. Ей (жертва при этом может быть любого пола) кажется, что это временные трудности.

Когда человек размышляет о переменах, он думает не только о настоящем, но и о том, что будет дальше. Человек в плохих отношениях рассматривает два варианта будущего: рядом с партнером или без него. Первый вариант парадоксально выглядит хорошим, второй – ужасным. Совместные планы, которые могут включать в себя значимые события, такие как покупка совместного дома, замужество или родительство, могут выступать альтернативой внушаемому токсичным партнером неминуемому одиночеству, уверенность в котором растет вместе с нарастанием депрессивных симптомов пессимизма и неуверенности в себе. Боль перемен в таких случаях увеличивается многократно, поскольку человек не хочет такого будущего. Толерантность к происходящему, соответственно, тоже становится выше.

Решающим фактором изменений может стать не личная воля и решение (такие отношения могут продолжаться еще долго после того, как решение об их окончании принято), и даже не степень ужаса того, что происходит в отношениях, а наличие ресурсов. Что-то должно измениться, чтобы покачнуть этот складывающийся не в пользу человека расклад. Таким толчком может стать путешествие, или позитивные изменения в карьере и деньгах, или новая влюбленность. Чувства, возникшие к другому человеку, будут мощным толчком для окончания прежних отношений, поскольку дают возможность думать о другом, более хорошем возможном будущем.

В разрушительных отношениях страдающему партнеру нужны те же самые осознанность (понимание своих причин, наблюдение за происходящим), принятие (отсутствие критикующего внутреннего диалога, дружелюбная и заинтересованная позиция по отношению к себе) и конфронтация (подбор ресурсов, которые помогут чувствовать себя увереннее, иметь больше сил, более оптимистично смотреть в свое будущее, а также конфронтирующий с депрессивными убеждениями внутренний диалог), которые нужны для любых серьезных изменений.

То же будет работать с затянувшимся одиночеством. Люди не в паре склонны к мыслям о том, что с ними что-то не так, самообвинениям, отчаянию. Им кажется, что одиночество – это результат их никчемности, того, что они не справились, что одиночество – это наказание за их проступки, слабоволие и лень. Они могут говорить себе, что должны были быть лучше в прошлых отношениях. Они могут считать, что не заслуживают быть с кем-то, что мужчины или женщины на планете кончились и что в их годы и с их бэкграундом им уже ничего не светит.

Но для изменений нужны ресурсы, а не унижение себя. Осознанность для одиноких людей может включать в себя понимание собственной личной истории и истории прошлых отношений, а также сущность и важность процессов, проживаемых в одиночестве и часто являющихся защитными или развивающими. Принятие себя создаст ощущение временности происходящего, у одиночества появятся рамки не «навсегда», а «здесь и сейчас такое время», которые дадут более оптимистичное восприятие будущего. Конфронтация, то есть несогласие с разрушительными мыслями и поведением, позволит научить себя более подходящему поиску партнеров и в целом более здоровому способу жить и строить отношения, а также утешать и поддерживать себя в период перестройки, который может занять немалое время.