Текст книги "Повседневные психические расстройства + Мир нарциссической жертвы"

Депрессия является главной причиной решения покончить с собой, чтобы прекратить страдания. Пессимистическое восприятие будущего, катастрофичность мышления, бесконечная тревога, подавленность и отсутствие сил могут спровоцировать человека сначала на мысли о самоубийстве, а затем – на суицидальные действия.

Суицид при депрессиях чаще истинный, не несущий коммуникативных посылов, а значит – без возможности предугадать или остановить его. Это спланированное действие, которого человек действительно хочет. Узнать о нем можно, либо задав прямой вопрос (что возможно для психиатра или психотерапевта, но часто невозможно для человека без профессиональных навыков, поскольку, во-первых, умения задавать такие вопросы у обычного человека нет, а во-вторых, человек без опыта не уловит фальши или прямой лжи в ответе), либо по косвенным признакам. К таким признакам можно отнести деятельную активность, когда человек приводит в порядок свои счета и документы, или внезапное улучшение настроения, когда на фоне депрессии принятое решение облегчает психическое напряжение, в котором человек живет, и дает ему обещание на скорое избавление от мук.

Последнее очень важно: облегчение при депрессии не может наступить само по себе, внезапно депрессия не проходит. Динамика депрессивных расстройств медленная, а у постепенных улучшений всегда есть ясные причины – прием антидепрессантов и их накапливающийся эффект, устойчивая психотерапия, верные решения, касающиеся своей жизни, и медленное изменение ее к лучшему, накопление эффекта здоровой заботы о себе.

У внезапного улучшения настроения депрессивного больного есть три возможные причины, и все тревожные:

●принятие решения о суициде;

●нахождение способа быстрого сброса напряжения. Быстро напряжение можно сбросить только экстремальным способом: так работают самоповреждения, развитие пищевых расстройств (например, рвота при булимии), наркотики, экстремальный секс, связанный с опасностью и носящий характер сексуальной зависимости. Такие способы не будут улучшать психическое здоровье, а, напротив, будут симптомом ухудшающейся психической динамики;

●наступление маниакальной стадии, что будет свидетельствовать не о депрессии, а о маниакально-депрессивном расстройстве, которое хуже корректируется и требует особых препаратов и особого подхода в терапии. Также при наличии маниакально-депрессивных циклов возрастает риск суицида, поскольку разница, которую человек чувствует при переходе из маниакальной стадии в депрессивную, огромна и при этом внезапна. Человек не успевает накопить толерантности к происходящему – просто он в очередное утро просыпается в аду, притом что еще вчера летал в райских садах маниакальных эйфорических переживаний.

Узкая психотерапия суицидальных намерений как часть большого процесса психотерапии депрессий сводится к поиску или созданию антисуицидальных факторов. К таким факторам можно отнести следующие.

Этнокультурные характеристики. То, в какой среде и культуре мы родились и воспитывались, имеет специфическое значение для повышения или понижения риска суицидального поведения. Есть, например, религии, которые запрещают суицид, а есть те, которые его поддерживают. Есть этносы, в которых суицид выглядит героическим, а есть такие, в которых суицидальное поведение не понимается. Даже культура одной отдельно взятой семьи может в своих семейных мифах превозносить любовь к жизни или желание умереть.

Я очень мало знаю о других этносах, однако в моем этносе, удмуртском, можно увидеть поддержку самоубийств. Статистика смертности от самоубийств в Удмуртии значительно выше, чем в соседних областях. В культуре моего народа принято, например, самоубийство из мести: удмурты боятся мертвых, они в сказках не защитники, а злобные, преследующие, мстительные фантомы даже по отношению к своим друзьям и родным, не то что к врагам. Умершие родственники в удмуртских сказках преследуют своих детей или родителей, не дают им жизни, разоряют, доводят до смерти. По отношению к врагам же злобная, разрушительная мстительность возрастает стократ. Поэтому еще до недавних времен у удмуртов было принято покончить с собой в хозяйстве врага: повеситься на воротах или под навесом, вспороть живот во дворе. Считалось, что озлобленный дух свершит справедливую месть и его не остановят ни социальные, ни финансовые возможности обидчика. Агрессия, свойственная удмуртскому народу, сформировала вот такой любопытный феномен – самоубийство от обиды, ретрофлексия агрессии высшего уровня, замешанная на языческом мышлении и общей депрессивности культуры.

Знакомство с новыми культурами, религиями, философскими системами, опыт наблюдения за реакциями на стрессы людей других культур способны дать человеку защиту от суицидального поведения. Там, где есть любовь к человеку и к жизни, где есть культура прощения и принятия (или прямые запреты на суицид), – там человеку в депрессии проще сохранить жизнь.

Теплые чувства, привязанность к детям, родителям или партнерам. Одиночество – мощный суицидальный фактор, привязанность – мощная причина сохранить себе жизнь. Находясь в депрессии, мы не хотим причинять страданий другим людям, вся агрессия депрессии направлена против самого себя. Если человек кого-то любит и ценит – то это причина, по которой во время приступов отчаяния и тоски он сохраняет себе жизнь.

Привязанности являются одним из главных противосуицидальных факторов при подростковых депрессиях: «Мама не переживет», «Родителей жалко». Во взрослом возрасте наличие собственной семьи, особенно – детей, также сдерживает человека до конца. При послеродовом развитии депрессии внимание партнера к романтической, любовной составляющей отношений может помочь женщине, находящейся в тяжелых переживаниях, удержаться от последнего шага. С другой стороны, именно в последнем случае привязанность провоцирует парные смерти: мать, не выдержав своего состояния, кончает с собой и берет ребенка, к которому испытывает сильную привязанность и будущее которого из-за материнской депрессии кажется ей таким беспросветным, что из любви она избавляет от мук и его, и себя.

Творческие замыслы и собственное творчество. Творчество – великая сила в деле выражения чувств. Любое творческое занятие помогает перевести во внешний мир часть того, что происходит внутри, будь то переживание, идея, потребность, черта характера. Такая деятельность сразу снижает внутреннее напряжение: творчество – один из тех безопасных клапанов, через которые лишняя энергия сбрасывается, предохраняя психику от перегруза.

С одной стороны, люди, занимающиеся творческой деятельностью, более защищены от срывов. С другой стороны – само наличие этого клапана говорит о том, что такой предохранитель был нужен, что в жизни человека были и есть какие-то экстремальные переживания. Статистическая взаимосвязь между творчеством и психическими расстройствами существует и говорит нам не о том, что творчество сводит с ума, а о том, что пищей для творчества являются некие излишние психические процессы, напряжение которых необходимо сбрасывать. Если у человека смогли при этом развиться творческие способности – то он будет лучше себя чувствовать в течение жизни. Если творчество не смогло найти себе места в его жизни – то он будет страдать сильнее, чем творческий человек, находящий путь для движения напряжения изнутри вовне.

У творческих людей может прослеживаться сквозная тема, чувство или воспоминание, которое находит себе место в каждом или почти в каждом творческом акте. Такой темой может стать глубокий травматичный опыт потери, горевания и пустоты, будь то пустота от потери матери, брата-близнеца, разума, родного дома или страны. Одаренные люди снова и снова обращаются к боли внутри себя для того, чтобы найти для нее еще один образ, еще одно слово или мелодию. При этом конечная символизация может быть весьма удалена от первого переживания: например, музыкальная композиция может получиться веселой и оптимистичной – но это все равно будет выражение боли и ее динамики.

Среди множества примеров творчества как способа выражения сильных чувств и повторяющихся в нем тем можно назвать Эриха Марию Ремарка, чьи впечатления о жизни европейца в начале и середине XX века превратились в антивоенные, грустные, но воспевающие жизнь романы. Он пишет о войне, о жизни эмигранта, о любви и о чахотке (которой долгие годы страдала его первая жена). Снова и снова он описывает отчаяние и упадок, безденежье и бездомность, алкоголь, смерть, грусть, смирение и надежду. Ремарк, как и еще несколько писателей того времени, которых называют «потерянным поколением» или «рассерженными молодыми людьми» (кроме него, в этом условном круге состоят, например, Эрнест Хемингуэй и Фрэнсис Скотт Фицджеральд), через творчество выражает чувства целого поколения и этим помогает этому и следующим после него поколениям справиться с произошедшими событиями. Примечательно, что каждый из названных писателей был глубоким невротиком и всю жизнь страдал от психических расстройств. Но повторюсь – это не творчество свело их с ума, напротив, творчество помогало им оставаться на плаву. Если бы не их книги, которые позволяли им выражать свои опыт и чувства восприимчивого человека, оказавшегося в экстремальной ситуации, то их нарушения были бы тяжелее, а жизнь хуже и короче. Литературе повезло, что у их таланта было достаточно материала, а им повезло, что при всех их внутренних и внешних условиях у них оказалось достаточно таланта, чтобы это выразить.

Так, наличие в жизни творческого процесса или даже творческого плана дает человеку интуитивную (и вполне оправданную) надежду на то, что ему станет легче. Фактическая художественная ценность антисуицидального значения не имеет.

Восприятие произведений искусства. Произведение искусства, созданное с глубоким эмоциональным посылом, способно вызывать такие же чувства у воспринимающего. Мощный фильм или случайно услышанная мелодия помогают оживить в человеке то, что он в себе заморозил, и способствовать выражению этого чувства вовне в виде слез, смеха, дрожи или других телесных реакций. Там, где есть направленное вовне чувство, меньше разрушительного напряжения, направленного на самого себя.

Таким исцеляющим действием обладают не только те произведения, которые вызывают позитивные чувства. Человек, который мучается запертым в себе страданием, ищет в мире такого же страдания, чтобы облегчить себе восприятие собственного. Переживающий предательство ищет тех, кого предали. Грустному нужна грусть. Если эти переживания не обладают характеристиками экстремальной силы, которая бывает у заблокированных в травме переживаний, то чувствовать это и тратить на это время – целительно.

Когда Лида была маленькой и жила со своей мамой, с ней происходило множество грустных вещей. Мама была психически нездоровой, дом был захламлен, и маленьким девочкам там в принципе было не место. Мама Лиду била, изводила придирками, терзала своими сильными чувствами по поводу работы, мужчин, необходимости заботиться о пожилых бабушке и дедушке. Лида часто оставалась дома одна, приглашать в гости подруг было стыдно, а домашних животных мама выбрасывала, поскольку они выводили ее из себя. Девочка провела детство с тараканами, которые водились в грязной квартире во множестве. Она узнавала разные тараканьи семьи, давала им имена, придумывала истории их взаимоотношений. Когда обнаруживала самку с яйцом – радовалась, что в семье будет прибавление.

Потом выросла и уехала в другую страну, с мамой почти не общается, но всегда чувствовала за своим внешним благополучием какой-то зажим. Осознать и прожить злость и любовь к маме было довольно просто. С грустью оказалось намного сложнее: для улыбчивой и оптимистичной Лиды оставаться в ней было тяжело, ей хотелось отодвинуть от себя это чувство, но именно оно было причиной живущей в ней много лет скрытой депрессии. Смиряясь со своей грустью, она постепенно полюбила вещи, которые никогда ей не нравились: дождь, например, или холодные дни, которые можно провести дома, или одинокие вечера. А любимой книгой стала «Здравствуй, грусть!» Франсуазы Саган, которую она когда-то читала, но совершенно не запомнила, а теперь эта чужая грусть оживляет ее собственную.

Кроме того, эстетические чувства сами по себе приносят облегчение и надежду.

Страх боли и физических страданий. Боль и страдания тела обычно более заметны и обычно считаются более сильными, чем страдания психические («Боль от палок и камней злого прозвища больней»). Предвкушение физической боли может пугать сильнее, чем продолжение внутренней муки. В данном случае это может послужить на пользу и сработать как антисуицидальный фактор, например при депрессии с выраженным тревожным компонентом, в которой степень тоски ниже, а степень напряжения и потребности что-то с этим напряжением сделать – выше. Напуганный вероятной болью, человек в тревоге будет искать другие способы облегчения, и в случае суицидальных мыслей это хорошо.

Не всегда депрессия развивается в чистом виде – в виде постоянной, угнетающей подавленности, тревоги и тоски. В части случаев для депрессивных расстройств характерно волновое течение от периодов повышенного настроения к периодам пониженного и обратно. Такие периоды, которые человек ощущает как рост энергии, оптимизма, лихорадочного возбуждения, переживания собственного всесилия, называются манией, или маниакальным периодом, или маниакальной фазой маниакально-депрессивного расстройства (психоза).

Если депрессивные переживания растут на вине и убеждениях, увеличивающих эту вину, то маниакальные периоды строятся на отрицании. Отрицание – это механизм защиты от трудных переживаний, при котором человек отказывается признавать существование своих негативных чувств или даже событий, которые к этим чувствам приводят. Это простая, эффективная и грубая защита, которая глобально скрывает от человека происходящее. Хороший пример – отрицание Дятлова в сериале «Чернобыль», которого Борис Щербина спрашивает: «Почему я видел куски графита на крыше?» «Вы не видели кусков графита на крыше», – отвечает ему Дятлов. Он не врет, не намеренно искажает реальность, не пытается осознанно манипулировать. Он не может вместить в себя реальность происходящего – и его психика грубо отключает то, что для него непереживаемо (далее в сериале персонаж Дятлова продолжит находиться в отрицании, так и не осознавая произошедшего и собственной ответственности в этом, даже когда будет идти разбирательство, а потом вступит в силу наказание).

Отрицание заслоняет от человека происходящее во внешнем или внутреннем мире. Он искренне может считать, что мама не умерла, например. Или что он давно уже ее смерть пережил, потому что мама давно болела, и сейчас он испытывает только облегчение и светлую радость, что ее мучения наконец закончились. Он может отрицать свои ограничения, например – голод, усталость, физическую болезнь. Маниакальный может работать сутками без еды и сна, планировать грандиозные проекты, фонтанировать творческой (и зачастую вполне продуктивной) энергией. В отличие от истинно психотического больного, чья беспорядочная активность не создает ничего значимого из-за нарушения мышления, у человека в маниакальной фазе мыслительные способности не нарушены – и потому он действительно может написать научную работу в рекордные сроки, придумать жизнеспособный проект, сделать что-то, что будет потом работать годами. Это поддерживает идею о полезности маний и мешает оказанию помощи, которая необходима, поскольку маниакальный реальность все же искажает. В основном искажение касается самого человека: ему может казаться, что он всегда будет таким, например, или что он может управлять погодой, или что он может летать. В серьезных случаях маниакальная фаза характеризуется повышением риска несчастных случаев: отрицая физические ограничения, люди попадают в смертельно опасные ситуации, которые вполне могут закончиться смертью. При отрицаниях такой силы уместно говорить не о маниакально-депрессивном расстройстве, а о маниакально-депрессивном психозе. Депрессии при таком психозе также достигают той степени выраженности, при которых могут называться психотическими, и несут в себе высокий риск самоубийств.

В более легких вариантах расстройства реальность так сильно не искажается, однако отрицание способно серьезно осложнить жизнь тем, что делает невозможными ряд процессов, для человека необходимых. Они могут касаться как физической заботы о себе, так и принятия верных решений или осуществления внутреннего труда.

Маниакальное переживание потери, например, делает недоступной нормальную работу горя и вызывает к жизни мышление и поведение, которое кажется бредом. При разводе покинутый супруг может жить так, словно партнер скоро вернется. При потере работы человек может не искать новую, будучи уверен, что его вот-вот позовут обратно. При потере здоровья пострадавший может считать, что это открыло ему дополнительные способности. Все это не облегчает состояний, хотя субъективно переживается лучше, чем боль потери и тревога о будущем. Отрицание создает неизбежную динамику последующих тяжелых провалов.

Когда человек в отрицании говорит о случившемся, в нем заметна противоречивость. Он напряжен, хотя говорит о спокойствии, и агрессивен, хотя говорит о терпимости (например, к новой женщине бывшего мужа: «Они все равно скоро разведутся, мне ее даже жаль, она же не виновата, что он до сих пор любит меня»). Он может проявлять особую снисходительность к людям, которые выражают сочувствие или опасения за его будущее: «Мне так жаль, что вы больше не вместе». – «О, не беспокойся, он не умер (он вернется, мне так даже лучше)». Также отрицание могут взращивать окружающие в качестве поддержки: «Ну и пусть, что ушел, ты должна радоваться, ты – богиня, ты найдешь себе намного лучше, не смей лить по нему слезы».

Чем дольше продлится период отрицания, тем хуже будет откат. Отрицаемые факты и чувства со временем не утихают, а набирают силу. Уделить время процессам своего горя, прожить свою боль, научиться учитывать свои ограничения – необходимая часть психического здоровья и стабильности. Внимание к этим процессам является лучшей профилактикой маниакальных и последующих за ними депрессивных эпизодов.

Маниакальность не всегда эйфорична, но всегда тревожна и трудозатратна. Отрицание требует много энергии, отрицаемые чувства превращаются в тревогу. Когда силы заканчиваются – начинается депрессивная фаза, которая обычно бывает тяжелее, чем при стандартном течении депрессии. Когда силы снова накапливаются – отрицание включается вновь. Человек, живущий в двух этих фазах, поочередно существует в мире «все хорошо – все плохо». В маниакальной фазе мир выглядит идеалистично, в депрессивной – катастрофично, и ни то, ни другое не соответствует реальности.

Феномены обеих фаз вполне узнаваемы – при достаточном объеме знаний о них и практике самонаблюдения их вполне получается отслеживать. Критическое отношение к таким состояниям не позволяет погружаться ни в манию, ни в депрессию так глубоко, как при отсутствии осознанности. Особенно такую осознанность стоит развивать обладателям маниакального характера.

Маниакальный характер, так же как депрессивный, формируется в опыте ранних потерь, но в случае формирования маниакальных тенденций эти потери сложнее. У ребенка нет никакой возможности их пережить, есть только навык отрицать произошедшее. Это отрицание становится ведущим способом строить отношения. Дополняют его отреагирование – склонность что-то делать, не осознавая истинных причин такого поведения (у маниакалов это касается бегства из отношений из-за страха потери), и обесценивание – также нацеленная на избегание отношений реакция, противоположная депрессивной идеализации. Человек с маниакальным характером остро нуждается в избегании любых эмоциональных страданий, поскольку уже ими перегружен.

Маниакальные характеры часто бывают пограничными и даже склонными к психотическим эпизодам в моменты так отчаянно избегаемых потерь. Чем легче нарушение, тем чаще и поверхностнее (по сравнению с психозом) у человека депрессивные эпизоды. Невротик, обладающий маниакально-депрессивными тенденциями, имеет лучшие прогнозы и больше способностей для саморегуляции, чем тот, у кого больше выражены маниакальные черты, а депрессивные эпизоды случаются редко и мощно.