Текст книги "Повседневные психические расстройства + Мир нарциссической жертвы"

Внешне нормальная личность – это такой набор чувств, реакций и навыков, которыми человек пользуется для адаптации во внешней среде. Любому травматику необходимо продолжать социальную жизнь, работать, заботиться о близких, решать задачи, связанные с обычным существованием. Для этого нужен не очень большой набор навыков и чувств: такие внешне нормальные личности выглядят сдержанными и спокойными, дружелюбными, выполняют обязательства, строят дружелюбные и поверхностные отношения. Травматик обычно ассоциирует себя именно с этой частью своей личности, ощущая ее приглушенные, ограниченные переживания эго-синтонными, то есть соответствующими тому, что он есть. Внешне нормальная личность в случае диссоциативного расстройства (а не расстройства множественной личности) знает, что это не вся ее жизнь и что у нее есть вторжения аффектов, которые она чувствует как эго-дистонные, чуждые, не свойственные себе и не поддающиеся контролю. На терапию человека тоже приводит внешне нормальная личность, и часто именно с жалобами на то, что иногда человек делает что-то непонятное себе. Реже внешне нормальная личность жалуется на апатию и слабые чувственные реакции на происходящее.

Аффективные вторжения, которые замечает человек, принадлежат полю диссоциаций и складываются в один или несколько простых образов. Чаще всего аффективной личностью является раненый, покинутый, испуганный, агрессивный или голодный ребенок (один из них, несколько или все). В случае поздних травм такими вторгающимися аффективными личностями может стать разрушительная Кали (после диссоциированного в эпизоде насилия гнева), соблазнительница (у скромницы), холодный, эгоистичный потребитель и игроман (у вечно жертвенного, обслуживающего сотрудника и мужа). Эти образы несложно обнаруживаются терапевтом из противоречий в поведении. Само по себе обнаружение и называние этих аффективных частей растит знания о себе, а значит – является терапией.

С этими частями нужно наладить диалог, чтобы их психическая реальность могла быть озвучена и начала принадлежать повседневной жизни травматика, а не диссоциироваться. Любой психический материал, вне зависимости от того, нравится он своему обладателю или не нравится, составляет часть его опыта и часть его целой личности. Разговаривать с аффективными частями – значит постепенно включать их в более цельную и зрелую картину себя.

Иногда это прямые вопросы и посылы: «Можно мне поговорить с этим обиженным ребенком?», «Побудь, пожалуйста, сейчас вот такой воинственной, позволь мне тебя такую увидеть и познакомиться с тобой», «Чего тебе хочется, когда ты чувствуешь себя таким холодным и равнодушным ко всем?» Иногда такой диалог не оформлен специально, но происходит в виде устойчивого продолжения контакта в моменты вторжений. Спокойный интерес терапевта, его способность откликнуться на те реакции человека, которые он сам считает ужасными, нелегальными, неприемлемыми, постепенно знакомят человека с теми его переживаниями, которые на какое-то время пропали из его сферы видимости.

Ирина иногда делает такое, что никак не может понять, и рассказывает об этом как о чем-то чужом себе и достойном наказания: «Я натворила дел». Эти «дела» всегда относятся к сфере отношений и всегда представляют собой какие-то случайные, странные, несвойственные ей взаимодействия с другими. Например, она находит самого агрессивного парня на вечеринке с объятиями и провоцирует его на полунасильственное взаимодействие, когда он как бы обнимает ее, но на самом деле немножко придушивает. Или едет в другой город, где живет ее бывший парень, на свидание к другому парню, и как-то так оказывается, что в конце этого свидания у нее секс втроем с этими двумя. Или приходит плакать к этому самому бывшему парню, у которого заметная пограничная структура личности и который связан с националистскими организациями. Вторгающаяся часть Ирины ищет боли, а потом утешения. Внешне нормальная Ирина пишет песни, работает дизайнером и ожидает от отношений глубокой нежности и заботы.

Эта «боль-утешение» имеет отношение к физической боли ее детства, когда ей сделали две операции на позвоночнике, а ее молодые и растерянные родители не смогли оказать достаточно поддержки испуганной и рыдающей девочке, которой только что вставили в тело металлическую конструкцию. Этот ребенок диссоциирован. С ним нужно разговаривать, чтобы Ирина могла признать существование в себе этих чувств и потребностей и обходиться с ними более подходящим для себя образом. Пока она заложница того, чтобы искать повторений, – аффективная личность требует себе места и берет его самым примитивным способом: она организует себе боль и утешение, для чего ищет грубых, насильственных взаимодействий, после которых, однако, сможет получить теплые объятия.

Рост знаний о себе и опыт взаимодействия с собой неизбежно влечет коррекцию представлений о себе и о мире в целом, что также является задачей психотерапии травмы. Образ себя становится более целым, когда человек признает диссоциированные чувства и реакции, получает доступ к тому, чтобы их испытывать или ими пользоваться. Он обнаруживает, что он действительно тот, с кем произошло плохое, и это плохое оставило на нем неизгладимые следы. Как бы ему ни хотелось, чтобы их не было, никакая терапия не заставит его прошлое измениться, а его личность – вернуться во время, когда еще нет ни раскола, ни травмы. Терапия на этом этапе сосредотачивается на признании и принятии, изучении, назывании словами, а также на том, чтобы организовать в связи с этими знаниями себе подходящую жизнь.

Способом и одновременно диагностическим инструментом степени интегрированности травматического опыта служит создание нарратива. Нарратив – цельный, последовательный, завершенный рассказ о травме и о взаимосвязанных с ней процессах, например – отношениях, учебе, собственном прошлом и будущем. Слова структурируют внутренний опыт, создание нарратива способно собрать из ранее диссоциированных, но возвращенных терапевтической работой частей и образов новый большой образ себя, который будет более зрелым и будет обладать большими возможностями, чем предыдущая внешне нормальная личность.

Нарратив отличается от первых рассказов о травме тем, что его задача – не поднимать чувства, которые нужно прожить, а упорядочивать личный опыт и придавать личные смыслы.

Одновременно с тем, что образ самого себя в нарративе становится более зрелым, сложным, многосоставным, но все же цельным и непротиворечивым, сама история так же усложняется и становится историей о развитии, историей о стойкости, историей о силе (вместо историй о разводе, детских побоях или потерянной любви). В таком виде опыт будет давать ресурс для дальнейшей жизни, а не забирать его. Собственно, только это и имеет значение: помогает человек себе жить дальше или мешает? Создает он поддерживающие истории или разрушительные? Питают ли его истории или истощают, обнаруживают ли они лучшие качества или служат работе унижения, обесценивания и вины? Качество смыслов нарратива важнее, чем его событийная достоверность, хотя, безусловно, он должен быть реалистичным, а не созданным в фантазиях. Скорее, здесь идет речь об оправданности допущений: «Мой отец перед смертью, должно быть, сожалел о произошедшем, поскольку искал со мной контактов», «Она всегда сможет вспоминать меня тепло, поскольку я дал ей много добра, и это поможет ей в жизни», «Он бил меня потому, что его самого били в его семье, и потому он вымещал злость из бессилия и зависти ко мне и моей благополучной жизни».

Хорошим примером нарративов будет художественная литература, автобиографические романы, в которых авторы последовательно и взаимосвязанно описывают свой жизненный опыт, анализируя его и придавая личные (или даже социально значимые) смыслы. История «Цветок пустыни», в которой сомалийская девушка Дири Уорис рассказывает о травме женского обрезания, является таким нарративом, в котором из личного травматического опыта вырастает общественно значимый гуманистический смысл. К таким же романам можно отнести «Раковый корпус» или «В круге первом» Александра Солженицына (да и все его творчество, несмотря на то, что его художественные герои поданы не от первого, а от третьего лица, – в любом случае это осмысление его личного опыта, ставшее гимном человеческой силе, песнью свободы и надежды в ужасных декорациях советских лагерей и онкологических больниц).

Среди более личных нарративов можно назвать «Мотылька» Анри Шарьера, или «Волка с Уолл-стрит» Джордана Белфорда, или «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» Хантера Томпсона. Посылы этих книг не несут гуманистической нагрузки, однако служат цели романтизации крайнего, пограничного опыта для их авторов. В «Мотыльке», например, заключенный французской каторги терпит побои и одиночные заключения, переживает неудачные попытки побегов и жестокое наказание за них, вступает в конкуренцию с другими заключенными и живет в постоянном бесправии, физической муке и угрозе смерти. Однако этот роман не об этом, а о его личной силе духа, непримиримости, за которую его можно только уважать, о романтическом желании свободы, а также о том, как уважают его другие люди и как он всегда находит помощь – как от сильных мира сего, так и от своих соратников. Этически роман и его герой спорные, но для самого Мотылька воспринимать свой опыт как историю о личной силе и свободе значит иметь силы для того, чтобы жить дальше, хотя лично мне кажется, что знание о своем личностном расстройстве сыграло бы не меньшую положительную роль и, возможно, остановило бы героя от совершения многих из его опасных или социально дезадаптивных поступков.

Реалистичные знания о себе и о мире позволяют осознанно научиться более здоровым способам обращения со своими чувствами и потребностями. Одним из важных навыков становится переживание негативных, травматических чувств, которые неизбежно будут возникать у травматика (и у любого другого человека) в течение жизни. Для того, кто пережил травму, интенсивность таких переживаний всегда будет выше, чем для того, кто остался нетронутым. Ассоциативные связи, ведущие к ядру травмы, и в целом высокая активность нервных связей обеспечивают травматику высокую чувствительность даже после того, как он сделал основную работу.

Негативное переживание нужно научиться переживать, то есть тратить время на то, чтобы его чувствовать, не диссоциируя и не отвлекаясь на разного рода зависимости и компульсии.

Плохое переживание – это волна, которая приближается, нарастает, наступает и, возможно, даже на какое-то время накрывает с головой, но потом неизбежно отходит, разбиваясь о берег. Эта динамика «нарастание – высшая точка – отступание» будет справедливой для всех негативных чувств. Сначала нарастание волны может быть очень пугающим, поскольку ее высшая точка может казаться непереживаемой, разрушительной, и потому важно ее не допустить. Однако с повторяющимся опытом таких волн, прожитых в присутствии и с поддержкой терапевта, человек учится тому, что сильно чувствовать – это утомительно, но не страшно, не разрушительно. После каждого эпизода сильных чувств следует облегчение, и следующая волна всегда меньше, чем предыдущая.

Эти волны можно отложить (не всегда мы находимся в удобной ситуации для того, чтобы поплакать или побыть в страхе, свернувшись в клубок и обнимая себя), но их не нужно избегать. Здоровые способы обращения со своими чувствами подразумевают, что переживанию найдется выражение вовне. В период стресса, когда такие волны сильны и их много (ссора, неудача, нестабильность работы или внешней социальной ситуации, высокие рабочие нагрузки, личные перемены), тому, кто их переживает, стоит дополнительно поддержать себя для того, чтобы повысить личные адаптационные возможности. Эта поддержка может касаться определенного образа жизни, общения с определенными людьми, подхода к решению задач и так далее. Среди универсальных ресурсов можно назвать:

1. Практики заземления и осознанности, которые повышают степень возможности контролировать происходящее внутри. Таких практик множество: все, что касается внимания на «здесь и сейчас», медитации, дневники, телесные, тактильные и дыхательные упражнения, обычная внимательность к себе в виде вопросов «Что я чувствую?», «Чего я хочу?» и «Что я ощущаю?». Возврат ощущений тела быстро восстанавливает пошатнувшиеся границы личности. В случае потери контакта с собой или потери возможности себя чувствовать помогает разговор о себе с кем-то, и его обратная связь позволяет снова обнаружить себя как живого и чувствующего человека. Принятие решения также возвращает человека в границы. Религиозные и духовные практики из привычных – тоже, поскольку они направляют внимание, структурируют мышление, часто – включают тело и дыхание.

2. Ясные планы, структура дня, списки дел, предсказуемость будущего. Позитивные рутины создают определенность, которая уменьшает стресс. Заданность планов на год, на десять лет вперед, планы на старость, поддержанные сбережениями, планы по созданию этих сбережений. Календари, расписания тренировок, трекеры эмоций или калорий. Прогулки по четвергам, сауна по выходным, каждую зиму участие в лыжном пробеге. Приходить вовремя. Делать задуманное и обещанное. Заниматься профилактикой рака, следить за уровнем давления, контролировать состав пищи или набор пищевых добавок, которые нужно принимать в этом году, в следующем, через десять лет. Планировать детей. В принципе планировать и осуществлять, создавая себе для этого финансовые, временные, физические и социальные, отношенческие возможности. Планомерно заниматься развитием всех этих возможностей.

Есть люди, для которых такие рутины и предсказуемость увеличивают, а не уменьшают стресс. В этом случае стоит увеличивать вариантность выбора и контроль над его осуществлением. Планы сыграют свою позитивную роль, но только если в них будет заложена гибкость и многовариантность. Например – регулярно ходить на тренировки, сделать спорт предсказуемой частью жизни, но с возможностью отменить, перенести или изменить вид занятия: два месяца заниматься теннисом, потом увлечься боксом, потом уйти на паузу, планируя, что точно вернешься, и так далее.

У людей, для которых высока важность предсказуемости и определенности, склонность действовать по плану может вырастать до некоторой компульсивности, когда выйти вовремя или сходить на запланированную тренировку означает сохранить работоспособность и энергию, а пропуск или опоздание способны разрушить энергию всего дня. Это тоже лишь особенности, которые стоит учитывать при подходе к себе. И вариант отвержения рутины, и вариант компульсивности в планах в обычной жизни может быть скорректирован, однако в стрессах будет обостряться и требовать своего. Пойти по течению своей природы намного проще, чем с ней бороться, и в этом случае стоит так и сделать.

3. Отношения, их качество, то, что в них происходит, близость, человечность, участие. Иметь друга или друзей, с которыми можно быть искренним и получать поддержку. Иметь круг знакомых, с которыми можно проводить время и получать обратную связь при распадающихся границах и сомнениях в собственном существовании (может быть терапевтична даже возможность выйти куда-то в новых туфлях или с новой прической так, чтобы это заметили и об этом сказали). Семья, пара или брак, в которых есть близкие и теплые отношения. Возможность говорить о переживаниях с кем-то. Принятие другого человека. Мнение другого человека. Ненасильственность отношений, создающая базу для уважения к себе и укрепления Эго. Свидетельствование другим человеком происходящей жизни: кто-то знает, что на завтрак я люблю сладкое, и что у меня никогда не было туфель спортивного стиля, и что моя мама заболела. Жалость другого. Доверие другого. Опора на другого, который в высококачественных отношениях может сказать: «Ты не прав» – и это не будет отвержением, но поможет развитию. Возможность сказать другому: «Ты не прав», и помочь ему. Возможность дать и получить ласку, поддержку, внимание и заботу. Отношения «в контакте», когда чувства и мысли сосредоточены друг на друге. Смех, чувство общности и принадлежности к «мы».

Количество социальных связей, их форма и частота не нормированы и зависят от личных предпочтений человека. В качестве ориентира можно определить «хотя бы один регулярный контакт».

4. Физическая безопасность и безопасное место уединения, которое важно не меньше, чем отношения. Право быть в физической неприкосновенности, вне угрозы жизни и здоровью. Комфорт, удобство. Уединенные места и занятия, время, которое регулярно проводишь один. Маршруты прогулок, неприкосновенный кабинет, аудиокниги или музыка и места, где их можно слушать, не опасаясь вторжений. Теплая удобная одежда по размеру. Вещи, облегчающие физическую жизнь и нужные для большего комфорта, право на такие вещи для себя. Достаточный сон и хорошие условия для сна. Полноценное питание. Отсутствие в доме аллергенов для аллергиков, наличие поручней и пандусов для инвалида, наличие правильных продуктов для диабетика, отсутствие наркотиков для наркомана. Закрытый дом: твердые границы для входящих в дом людей, гостей или жителей, возможность быть уверенным в безопасности рядом с теми, с кем живешь. Замки, двери, право закрываться без нападений и обид. Право регламентировать прикосновения к телу.

Все это в основном относится к самостоятельной работе, поскольку это повседневные практики, которые человеку нужно будет применять вне кабинета терапевта. Впервые же они могут быть применены именно в терапевтических отношениях, в которых можно получить необходимый опыт саморегуляции и выработать собственную стратегию поддержки в негативных переживаниях или стрессовых периодах. Также в отношениях с терапевтом человек получает опыт отношений, которые ему подходят и которые идут ему на пользу. В общей культуре насилия, которой зачастую окружен травматик, терапевт может показать ему ненасильственные, уважительные способы построения отношений и сообщить о трех принципах высококачественных отношений, к которым относятся ненасильственность, искренность и взаимность.

Насилие в отношениях не равно агрессии. Насилие – это попытка принудить, в которой другой человек воспринимается как объект, а его личность, чувства и желания игнорируются. Агрессивное высказывание может быть (и является) контактным, насильственный акт – нет. К насилию относятся любые проявления объективации: игнорирование, претензии, упреки и обвинения, целью которых является принуждение к чему-то, чего человек не выбирает своей свободной волей, любые проявления пассивной агрессивности, потребительства и эксплуатации. Культура насилия лежит в широком пласте от тихого упрека «почему ты так редко мне звонишь, я же скучаю» до изнасилования или избиения. В терапевтических отношениях терапевт отказывается от насилия любого рода, выбирая и обучая человека ясным посланиям, контакту и уважению к существованию другого.

Искренность – это способность говорить правду о себе, своих мыслях и своих чувствах, своем опыте и желаниях, способность проявлять спонтанные реакции. Искренность ведет к привязанности: тот, кто позволяет себе искренность, будет сближаться с тем, к кому он эту искренность проявляет. Это неплохой способ регуляции нежелательной влюбленности в неподходящего партнера: например, чем меньше искренности – тем меньше привязанности и близости, из которых и возникает любовь. Также это неплохой способ предугадывания динамики начинающихся отношений: если партнер неискренний (не в смысле «врет», а в смысле «умалчивает, сдерживает, не инициирует откровенных разговоров, не рассказывает о себе чего-то лично значимого»), то его чувства не разовьются и эти отношения закончатся. Также искренность не означает наплевательства и крайнего равнодушия, когда человек может что угодно о себе рассказать кому угодно, поскольку для него все – предметы или функции. Терапевт способствует искренности своего клиента и поддерживает его привязанность, получая доступ к страхам, связанным с таким уязвимым положением, и возможность их узнать и проработать.

Взаимность чувств, потребностей и планов создает в терапевтических отношениях то, что называется «терапевтическим альянсом». В терапии особенно важна взаимность целей, которые должны быть согласованы в виде терапевтического договора. Обращение к этому общему решению помогает преодолеть сложные моменты отношений, поскольку является аргументом, опорой для развития. Чувство общности, партнерства, которое со временем возникает у клиента, послужит для него ориентиром и в других отношениях. Возросшая чувствительность к взаимности позволит ему почувствовать отсутствие у партнера интереса, или разницу в ожиданиях, или противоречия в мировоззрении, воспитании и внутреннем устройстве. Именно по причине такой невзаимности травматики после терапии могут обнаруживать, что лучшие отношения у них получаются с другими травматиками, с которыми имеют сходный опыт, реакции и ориентации. Действительно, тому, кто никогда не страдал от вторжений или диссоциаций, сложно объяснить, что «я сейчас хочу напиться, потому что мама сказала мне, что мое новое платье некрасивое» или почему «я хожу на спорт пять раз в неделю, хотя жалуюсь, что очень устаю». «Просто успокойся», «просто перестань» – это то, что доступно человеку без травм, и в этом смысле взаимность будет труднодостигаема.

Терапевт ободряет и поддерживает человека в создании подходящего социального окружения, указывает на то, что на это требуется много времени, и помогает снизить стрессовость этого процесса. В один день закончить все свои прежние отношения и начать строить новые, только качественные – это идеализм. Новые выборы, новые навыки (в том числе навыки расставаний), новое медленное приближение требуют многих лет для того, чтобы мир отношений полностью обновился.