Текст книги "Повседневные психические расстройства + Мир нарциссической жертвы"

Вторая травма

Психика стремится к возврату диссоциированных частей. Для этого необходимо вернуться в травмирующую ситуацию, но чтобы этот возврат оказался целебным, стимул должен быть меньше, чем тот, что вызвал возникновение травмы. Если стимул окажется таким же или большим по интенсивности – то произойдет ретравмация, вторая травма поверх первой, которая закрепит и усилит травматическое расстройство.

Это и происходит в нарциссических отношениях. Травмированный бессознательно ищет источник травмы, чтобы пережить прежнюю боль и снова стать целостным, но этот источник оказывается слишком сильным, для того чтобы исцеление состоялось. Посттравматическое расстройство, которое раньше было не таким очевидным, возрастает в разы и выглядит как приобретенное именно в этих отношениях. Человек, который до этого мог казаться себе вполне адаптированным, теряет адекватность не столько потому, что новые отношения настолько травмируют его (хотя это тоже верно), сколько потому, что его состояние усугубляется первичной травмой.

Нарциссические жертвы могут рассказывать о том, что их жизнь без нарцисса была прекрасна и безоблачна, но при чуть более глубоком самоанализе могут осознать, что и раньше им были присущи социальные страхи, депрессии, профессиональная неуспешность или трудности с обучением. Их дружеские отношения не складывались, их перфекционизм и тревога осложняли повседневную жизнь, но это казалось нормальным настолько, что они могли не относиться к этим трудностям как к существенным. Так как в их жизни не было приступов острой боли, которые в изобилии присутствуют в отношениях с нарциссами, то и собственная психическая жизнь казалась более или менее полноценной, как у всех.

Жертва адаптируется к своей старой диссоциации до тех пор, пока ее механизмы защиты не дают сбой и травматический опыт не поднимается на поверхность.

Их прежняя жизнь не была полноценной, а психика не была здоровой. У личности без травматического опыта даже отношения с нарциссом будут выглядеть по-другому – либо они не длятся настолько долго, чтобы это могло принести проблемы, либо отношения сами по себе, без провокаций и без вторжений, оказываются не такими сложными, как у травматика.

Именно этот эффект возникает в группе нарциссических жертв, когда участники постепенно становятся более здоровыми и способными к большей гибкости, чем до группы. Они рассказывают об улучшении своих отношений – не потому, что их партнеры изменились или они сами научились лучше манипулировать ими, а потому, что возникающая внутренняя устойчивость позволяет видеть мир по-другому. У них появляется больше понимания, больше терпимости, больше умения заботиться о себе одновременно с уменьшением обесценивания и тревоги. Это не превращает их отношения в идеальные, идеальных отношений не существует, но делает их не такими болезненными и даже открывает возможности для развития. Ни одна из этих девушек в конце группы не принимает решения о расставании, хотя в самом начале работы разрыв этих отношений казался им чудесным избавлением.

Таков путь Асии: сначала она много говорит о боли и страхе в ее отношениях с мужчиной, о том, что он обесценивает ее и сравнивает с другими девушками, о том, что она вынуждена серьезно заниматься спортом и делать косметические операции, потому что иначе он ее бросит. Она рассказывает о его приступах агрессии, в которых он может ее оттолкнуть или ударить, о своей вечной боязни измен, о том, что ее не принимают его родители. Это выглядит однозначно печально, как раз так, как и выглядят на первый взгляд нарциссические отношения. Асия мучается и одновременно не может из них выйти, поскольку эти отношения – это самое важное, что у нее есть, центр ее вселенной, вокруг которого крутятся все ее мысли и вокруг которого выстраивается вся жизнь.

Постепенно, с развитием уверенности в себе и умения опираться на других людей, у нее получается дистанцироваться от своего партнера настолько, что нюансы его настроения ее уже не задевают. Если он раздражен – она вполне может держаться от него подальше и больше взаимодействовать с другими людьми, пока он не успокоится. Пока он был единственным ресурсом, его периоды раздражения почти всегда заканчивались скандалом, а то и дракой, поскольку Асия не могла оставить его в покое и провоцировала взрыв, чтобы потом снова впасть в слияние (или находиться в праведной обиде, которой она давала себе возможность встречаться с друзьями или уезжать к маме). Когда это стало возможно и без взрыва – она дала партнеру пространство для выражения своего раздражения таким образом, чтобы для самой Асии это было безопасно.

Асия наконец обращает внимание на те стороны собственной личности, которые с ее партнером не связаны: принимает важное решение в профессии, меняет образ жизни, завершает болезненную и тянущуюся давным-давно ситуацию с отцом (это ее первая травма). Оказывается, что все это не менее важно, чем отношения, и не только сейчас, но и всегда. Выход из слияния и возможность заниматься другими делами дает ей новую обратную связь от мира, она лучше понимает теперь, кто она, на что способна и какой ее могут видеть. Это создает динамику в ее самооценке: почувствовав, что она в порядке и что все нормально и с ее телом, и с ее умом, Асия перестает болезненно замыкаться в ответ на замечания партнера и становится способной оценивать их критично. Такая ее устойчивость помогает создать границы, в которых она может на что-то соглашаться (спорт) и от чего-то отказываться (увеличение груди). Если раньше она жила в ожидании упреков и в готовности защищаться, то сейчас она вполне может наслаждаться своим телом и учить этому своего партнера, который без ее неуверенности в себе тоже больше замечает ее достоинства и если не снижает своих требований, то по крайней мере учится подавать их не в виде унижений, а в виде просьб.

За долгие месяцы работы в группе Асия видит множество чужих историй и интенсивных переживаний, которые знакомят ее с собственным внутренним миром и учат не бояться своих чувств, поскольку они нормальны и могут быть прожиты. Наблюдая чужую боль, она может видеть, как другой человек от этой боли не умирает, а обретает какое-то новое знание и утешение. Наблюдая чужую злость, она может познакомиться с разными, с точки зрения экологичности, способами ее демонстрации и выбрать для себя наиболее подходящий. Слушая истории, в которых другие нарциссические жертвы рассказывают о своих отношениях, и глядя на то, как они же строят отношения в группе, Асия может увидеть противоречия и манипуляции в самой себе и снять наконец всю вину за свое несчастье со своего партнера.

Эта история не заканчивается, но продолжается свадьбой. Асия, повзрослевшая и устойчивая, теперь может без ужаса думать и о том, что в этих отношениях могут появиться дети.

Нарциссические отношения провоцируют вторжения не каждой травмы. Так как первичная травма может быть разной, то и декорации для ее возобновления должны быть разные. Жизнь с нарциссом дает определенный набор стимулов для того, кто заинтересован именно в них.

Эти стимулы можно описать так: отверженность, боль отвержения, ощущение непринятости. Эти переживания связаны с травмой, которая называется «нарциссическая травма», или «травма отверженности». Это хроническая травма, такой опыт ранней жизни, когда ребенок не может чувствовать себя принятым и ему необходимо заслуживать принятие, напрягая все свои силы. Отвержение ребенка родителями не только вызывает непереносимую боль, но и актуализирует страх смерти: тот, о ком не будут заботиться в раннем детстве, не выживет. Отношения с родителями и смерть помещаются на разные чаши весов.

Так как разместить эти чувства в нужном месте в детстве невозможно, равно как и пережить их, они сначала диссоциируются (дети отвергающих родителей довольно долго считают, что с родителями у них прекрасные отношения), а потом размещаются в других отношениях по мере взросления. Часто в полном объеме они возвращаются после двадцати лет, когда психика уже выполнила все необходимые задачи взросления и обратилась к задачам отложенным. Боль отвержения, размещаемая во взрослых отношениях, выглядит как сверхчувствительность и уязвимость, а самое главное – как фантазии, в которых вполне невинный поступок или слово партнера кажутся отталкиванием и вызывают вторжение диссоциированной боли и страха. Именно этот страх создает любовную зависимость, которая является частью нарциссических отношений: взрослому и умеющему о себе позаботиться человеку кажется, что без внимания и принятия другого он попросту умрет.

В нарциссических отношениях отвержение присутствует в виде высоких требований, сравнений, прямого отвержения потребностей другого человека, злости и грубости, отсутствия сексуального желания, измен, эмоционального наказания равнодушием, игнорирования просьб и множества других проявлений. В здоровых отношениях все эти возможности тоже присутствуют, но они не становятся основным содержанием отношений. Для нарцисса, который, с его внутренней уязвимостью, требует особого отношения и отвергает все, что под них не подходит, и его жертвы, которая не способна справиться с отвержением и найти гибкие способы адаптации к происходящему, боль отвержения становится повседневной.

Удивительно, насколько похожими словами могут описывать эти отношения оба участника. Каждому может казаться, что отвергают именно его, что он каждый день испытывает боль, что он не устраивает своего партнера, который все время раздражен и недоволен. Оба могут сталкиваться с искажениями реальности, оба могут считать, что делают многое для отношений, в то время как другой остается безучастным потребителем. В ссорах оба как будто идут на уступки и делают первый шаг, проводя остальное время в наблюдении за поведением и мимикой партнера в попытках понять и предсказать дальнейшие события.

Оксана видит таким Игоря, который устает на работе и не хочет проводить с ней время. Когда он возвращается – Оксана уже на взводе, поскольку он задержался, или не позвонил ей, или потому, что осталось послевкусие со вчерашней размолвки, и она держится холодно и отстраненно. В этом своем напряжении она внимательно наблюдает за его лицом и интонациями, готовая к резкому ответу в одних ситуациях или к приступу боли в других. Если он к ней тянется – то она агрессивно его отталкивает. Если он ее игнорирует – то она начинает ходить за ним, как собачка, не в силах справиться с ощущением отверженности и провоцируя конфликт, в котором получит свое ощущение близости. Каждое его проявление Оксана, неспособная на простой и легкий контакт, воспринимает многозначно, тяжело. Гора ее непрожитых и неразмещенных чувств требует места и времени, и каждое из них связано со старой травмой отвержения: отец Оксаны тоже не хотел проводить время со своей семьей, и мама, поглощенная отстраненностью мужа, не имела достаточно энергии для заботы о ребенке. Для Оксаны происходящее с Игорем подобно смерти – она не живет в периоды отвержения из-за невыносимой боли, но и в близости с Игорем быть не может, поскольку тогда сваливается в обслуживание мужа без учета собственных желаний и потребностей.

Игорь приходит с работы в ожидании раздражения и отвержения жены, заранее готовый к войне и чувствуя себя неживым, поскольку он тоже не может полноценно проявляться. Как только он заходит домой – то все его настроение улетучивается, радости, если они были в течение дня, забываются, успехи кажутся незначительными. Если он попробует поделиться с Оксаной своим хорошим настроением, то она обидится и разозлится, поскольку с другими людьми у него может происходить что-то хорошее, а с ней только скандалы. Если он будет отстраненным – то она будет ходить за ним и требовать контакта, который в их случае представляет собой выяснение отношений. Если он пойдет к ней с извинениями – то она развернет агрессию, чувствуя себя вправе наказывать его, раз уж он сам тоже считает себя виновным. Он внимательно наблюдает за женой даже из соседней комнаты, вслушиваясь в то, каким тоном она разговаривает по телефону, насколько аккуратно закрывает дверь. Для него, выросшего с матерью-одиночкой, состояние жены – это ось, вокруг которой вертится его жизнь. Он не может просто от этого отстраниться или предложить новое решение проблемы: его гнев и страх затрудняют контакт, делают аффекты Оксаны непереносимыми, так же как его собственные аффекты не выдерживает жена.

Каждый из них живет со злым отвергающим партнером, чувствуя себя при этом маленьким и нуждающимся. У обоих не получается разместить свои потребности так, чтобы это не вызывало боли. Опыт уязвимости рядом с другим и в опыте Игоря, и в опыте Оксаны болезненный, непереносимый, и потому каждый считает, что партнер недостаточно безопасен. Оба нуждаются в жизни и близости, оба искажают реальность другого, приписывая ему неверные мотивы и чувства и выстраивая на этом искажении полную картину отвергающего партнера. Оксана приписывает Игорю безучастность, которая совсем не согласуется с его внимательным настороженным присутствием, а Игорь приписывает Оксане агрессивность, которой та не чувствует в своей глубокой внутренней тоске по мужу.

Постепенно они начинают знакомиться заново. Это становится возможным, когда Игорь обращается к терапии и становится более устойчивым к чувствам жены и более осознанным в том, что касается его проекций. Несколько глубоких разговоров открывают перед супругами настоящий мир другого человека, который имеет мало общего с травматическими фантазиями. Оксана начинает понимать, что муж нуждается в ней, и ее тревога успокаивается. Игорь открывает для себя уязвимость и нежность, которые тянут его к жене. Это долгая, непростая работа, но с каждой проходящей неделей отношения становятся чуточку лучше. Оксана теперь способна пережить задержки мужа на работе. Игорь может вынести ее обиду и даже позаботиться о ней в ее тревогах и страхах. Пара не становится идеальной, но повышение устойчивости обоих и рост осознанности позволяют перевести эти отношения из разряда нарциссических в разряд более здоровых.

Еще один стимул – тревога из-за отсутствия возможности контролировать ситуацию. Аффект тревоги становится неуправляемым тогда, когда в детском опыте тревога не находила объяснений и утешений. Мир для ребенка незнаком – и если познание этого мира не сопровождается разъяснениями взрослого, который готов успокоить и познакомить с миром таким образом, что мир становится выносим, то у ребенка развивается тревога. В детстве эта тревога проявляется плохими снами, трудностями с засыпанием, энурезом и другими заболеваниями, сложностями социальной адаптации и школьными проблемами.

Тревога может занимать много места, даже если она не осознается, и требовать большого количества энергии, которого для нормального развития уже не хватает.

Ситуация осложняется, если между родителями тоже есть тревога и они с ней не справляются. Так бывает, когда в отношениях есть серьезные проблемы: зависимости, измены, финансовые трудности или невозможность пары по-взрослому наладить отношения с собственными родителями. Ребенок, который видит встревоженного взрослого, теряет ощущение безопасности и начинает прибегать к магическому мышлению, для того чтобы эту тревогу взять на себя и тем самым снизить. Дети, заботящиеся о психологически «маленьких родителях», получают травму и гипертрофированную потребность в контроле, которую будут потом разворачивать в партнерских отношениях.

Тот, кто рос с «маленькими родителями», считает себя взрослым, а партнера – маленьким и не способным о себе позаботиться. Тяжелая тревога рождает контроль, который, по сути, имеет функцию сохранить жизнь и здоровье любимого человека, поскольку сам он этого сделать не сможет. Неверие в силы другого человека создает систему прямых указаний или косвенных маневров, с помощью которых жертва получает информацию и власть, а также заботится о другом. Сохранность партнера для жертвы означает сохранность самой себя.

Кристина мучается такими тяжелыми приступами тревоги. Эта тревога возникает тогда, когда в отношениях что-то идет не так и слияние, которое она строит с партнером, по какой-то причине нарушается. Это может быть командировка или отлучка, может быть ссора и дистанцирования, после которых она не выдерживает, а могут быть потребности партнера, которые она не способна удовлетворить и которые предполагают участие других людей, кроме нее, и другие места, кроме дома.

Кристина считает эти потребности источником всех бед в отношениях. Ее партнер, Олег, не так давно захотел вернуться к игре на гитаре, которой увлекался в юности, и Кристине это трудно принять. Ей кажется, что это увлечение угрожает их близости: в родительской семье Кристины считалось, что если бы не папины друзья и не папина рыбалка, то все у них было бы отлично. Мама Кристины не могла демонстрировать злость на мужа прямо, поскольку это ставило бы их брак под угрозу, и потому злилась на его окружение. Обе дочери в этой семье получили послания, согласно которым мужчина – это слабый и внушаемый человек, которого нужно ограждать от соблазнов. Кристина чувствует себя хорошо только тогда, когда доверяет контексту – доверять самому мужчине у нее не получается. Как будто если он дома или с проверенными друзьями – то все в порядке, а если он на концерте с женщинами – то он обязательно будет напиваться и ей изменять.

Недоверие Кристины сначала расстраивает Олега, а потом начинает его раздражать. У него не получается донести до девушки, что его мотивы безопасны и он не собирается при первой возможности вести себя как дорвавшийся до сладостей ребенок: он взрослый мужчина, у него есть свои ориентиры, и в чужих ограничениях он не нуждается. Так как Кристина не понимает, что находится внутри своей травмы, на такие разговоры она также реагирует травматически. Раздражение Олега она воспринимает сквозь призму собственного опыта: для Кристины это первый знак того, что внешнее искушение уже играет свою роль, и он предпочитает слушать друзей, а не ее (то, что Олег может слушать себя, ей в голову вообще не приходит). Отношения накаляются, близость из них пропадает, война Олега за свое пространство разочаровывает его в отношениях с Кристиной, которая постепенно полностью теряет адекватность и живет в непрекращающейся тревоге. Хорошие изначально отношения рассыпаются из-за травмы. Кристина воспринимает Олега как нарцисса, которому наплевать на ее чувства, Олег нарциссически защищается от ее тревоги.

Эта пара тоже может сделать шаг назад и позаботиться друг о друге. Кристина, осознавая природу своей тревоги, может отделять ее от своих сегодняшних отношений и обретать новые ориентиры – например, знание о том, что ее отец не был пассивной жертвой друзей, а вполне активно строил такую жизнь, а ее мать так же активно выбирала закрывать на это глаза. Кристина может сделать другой выбор.

Также стимулом для формирования нарциссических отношений может быть страх агрессии. Это травма, в которой другой человек воспринимается как агрессор и разрушитель, при этом собственных ресурсов для защиты не хватает. Ребенок ничего не может противопоставить агрессивному взрослому по многим причинам: взрослый физически и психически сильнее, от взрослого и отношений с ним зависит выживание ребенка, у ребенка могут быть интроекции, запрещающие защищаться от взрослого. В норме для защиты от агрессии нам нужно много чувств: собственная злость, ощущение собственной устойчивости, которое помогает выдерживать страх, свободное тело, которое помогает нам чувствовать возможность и право убежать. В травматическом опыте обычно ничего этого нет, и чужую агрессию остается только выдерживать, замирая и подчиняясь.

Самые тяжелые травмы этого вида случаются при хронических избиениях. Когда ребенка бьет тот, от которого зависит выживание, то ребенок отключается и от своих чувств, и от ощущений тела, которому физически больно. Такая отстраненность закрепляется и в будущем может выглядеть похожей на приобретенную психопатию – неспособность к эмпатии и сочувствию, вытекающая из общей эмоциональной диссоциации, ранит других даже тогда, когда злого умысла травматик не имеет. У выраженных нарциссов в анамнезе часто обнаруживаются избивающие до крови и переломов психопатичные родители. Если агрессия взрослого выражалась скорее в криках и нерегулярных ударах, то личностная динамика скорее будет динамикой жертвы.

Полина, дочь психопатки и шизофреника, в детстве сталкивалась с побоями много раз. Чаще ее била мать – за плохо сделанную уборку, за задержку в школе, за неправильные чувства. Иногда она привлекала отца, который бил дочь реже, но разрушительнее, не контролируя ярости из-за своей болезни. Полина вспоминает, что однажды она позвонила матери от подруги и предупредила, что задержится, а мать не сказала об этом отцу, и тот избил дочь, когда она вернулась домой, а мать при этом за нее не вступилась. Девочка жила в постоянном ощущении страха из-за того, что никак не могла ни противостоять побоям, ни предугадать их – что бы она ни делала, избиение могло случиться на ровном месте. За помощью Полина не обращалась, поскольку хоть и понимала отдаленно ненормальность происходящего в семье, стыдилась своей жизни и считала себя недостойной жалости и поддержки других – мать часто говорила: «Кому ты нужна, кроме меня!»

Психика у Полины диссоциировала боль и гнев, оставила только страх, но тоже частично. В своей взрослой жизни, до тех пор пока она не вышла замуж за нарцисса, Полина была склонна строить отношения, в которых ее использовали, не умела заботиться о своих границах и выбирала для себя не то, чего хотела на самом деле, а то, что считала для себя подходящим, например медицинское училище, а не медицинский университет. Потом она вышла замуж, и в этом замужестве ее старые травмы проснулись и проявились в полную силу.

Замуж Полина вышла за иностранца и уехала в другую страну, в небольшой город, находящийся за пределами основных транспортных путей. Здесь Полина сразу почувствовала себя хуже, поскольку не могла о себе полноценно заботиться: не имея работы и транспорта, она стала воспринимать своего мужа как фрустрирующего поставщика необходимой ей заботы. Вернулась тревога в полном объеме, до панических атак и фобий. Началась бессонница. Вскоре после брака начались побои, реже, чем в родительской семье, но с большим количеством психологического насилия. Муж Полины мог запереть ее в доме или в автомобиле. Мог отказать в разговоре или медицинской помощи. Мог зародить в ней надежду, став на какое-то время теплым и позвав ее в путешествие, и они могли выбирать маршрут и назначать даты, а потом за несколько дней до предполагаемого вылета на какой-то вопрос Полины о поездке спросить: «Какая поездка? Ты никуда не летишь. Я, может быть, поеду, но ты поездку не заслужила».

Полина помнит приступы бессильного гнева, когда ей хотелось размозжить ему колени, когда он спит, или прижать подушку к его лицу, когда он пьян. Помнит жизнь в постоянной боли о том, что она плохая, что она недостойна, что такие отношения – это все, на что в жизни она может рассчитывать. Помнит вечный фоновый страх от того, что не знает, что будет дальше и как ей этого избежать. Сначала она попадает в клинику неврозов. Потом, после очередного избиения, пишет заявление на мужа и оказывается в приюте для женщин, пострадавших от домашнего насилия.

Там же она начинает долгую и трудную работу по осознанию себя и обращается к психотерапии – сначала выбирает для этого нарциссичного терапевта, но потом подходит к процессу этого выбора более осознанно. В терапии Полина учится возвращать себе границы, осознает свое ощущение никчемности и пытается его корректировать, сталкивается со своим страхом и вырабатывает в себе устойчивость и умение о себе заботиться. У нее постепенно снижается уровень тревоги, что дает Полине возможность жить жизнью более высокого качества без панических приступов удушья и навязчивостей. Возрастающие способности к контакту и контейнированию приносят в ее жизнь новую радость от общения с людьми или от изучения новой информации, которая ей действительно интересна. В отношениях появляется избирательность, в работе – ощущение профессионализма. Она много говорит о родителях, начиная осознавать свое травматичное детство, проводит много параллелей с тем, как она склонна вести себя с собой и с другими. От мамы отстраняется и перестает звонить ей каждый день, а потом и вовсе перестает с ней общаться. К папе начинает чувствовать жалость и теплоту, но отношений тоже особо не поддерживает.

Конечно, все это время она продолжает думать о муже: сначала со страхом и тревогой, потом с гневом, потом с болью, а потом и с печалью. Они начинают иногда встречаться: Полина приглашает его на русский борщ, он ее – на берег моря. Она чувствует, что не хочет строить с ним семью, это желание прошло, и она понимает, что вряд ли останется целой рядом с ним, но теперь она способна испытывать к нему жалость и теплоту. Их отношения становятся лучше, чем когда-либо прежде: теперь Полина может отследить то, как она провоцирует его раздражение или как она мстит ему, вызывая его ярость, и может такие свои проявления остановить. Как-то они едут в соседний городок. По пути останавливаются осмотреться, и Полина подворачивает ногу. Она физически ощущает свой выбор: из этой ситуации можно сделать боль и страх, поскольку это случилось рядом с ним и он косвенно виноват в ее травме, а можно сделать потребность в заботе. Она выбирает второе и бывший муж бережно (насколько может, не обходится без его страха и профилактического раздражения) отвозит ее в больницу, а потом и домой.

Дома Полина сидит и размышляет о том, было ли так в этих отношениях всегда и могла ли она еще восемь лет назад выбрать большую открытость и уязвимость. Это тоже выбор: чувствовать ей теперь себя виноватой или принять свои тогдашние и сегодняшние ограничения и пытаться жить с этим дальше. Она выбирает второе и прощает себя.

Другой стимул нарциссических отношений – дезориентирующая растерянность, непонимание происходящего в связи с искажением реальности. Растерянность воспринимается как легкое для переживания чувство, но и оно может быть травматичным и причинять боль. Каждому из нас для полноценной жизни необходимы ориентиры, вокруг которых мы строим свою гибкую картину мира. Для такой гибкости нужна твердость, корни, которые останутся более или менее неизменными в большинстве ситуаций. Опорой может служить наше реалистичное восприятие мира, ориентация в собственных чувствах, доверие к самому себе, позитивный опыт.

Трагедия в том, что для успешной опоры на себя нам сначала нужен опыт успешной опоры на других людей.

От этих значимых других мы учимся доверять своим глазам, своему уму и своим чувствам, когда нам дают подходящую для этого обратную связь. Если умозаключения ребенка поддерживаются – то он учится на них опираться, равно как учится опираться на свой здравый смысл, если поддерживаются его чувства и его восприятие мира.

Изначально мы себе доверяем: маленький ребенок, который злится на мать за то, что она отобрала у него игрушку, не сомневается в том, что он делает правильно. Его чувства дают ему достаточно надежную опору до тех пор, пока не начинают искажаться значимыми взрослыми. То, что могло служить ориентиром и помогало чувствовать себя хорошо и вести себя адекватно, в родительском искажении может оказаться тем, чего нужно стыдиться. Ребенком это ощущается как несправедливость – но вера во взрослых сильна, и каким бы сильным ни был внутренний протест, постепенно ребенок соглашается с искажениями и отказывается от тех своих частей и переживаний, которые оказались непринятыми.

Искажение реальности вызывает ошеломляющее чувство растерянности и несправедливости, которому нечего противопоставить. Этот процесс разрушает еще и потому, что вызывает к жизни травму – ужасное чувство потери опоры и желание срочно снова ее обрести, пусть и основываясь на чужих идеях. Искажение рождает экзистенциальный ужас: а вдруг я воспринимаю мир неверно и под моими ногами пустота?

Маша росла с мамой и с бабушкой, которые давали девочке разные послания. Мама говорила, что все в Маше прекрасно, она умна и красива, что она может себе доверять и должна жить так, как сама считает нужным. Бабушка сомневалась и в Машином уме, и в Машиной красоте, и в том, что Маша воспринимает мир правильно. С мамой это было не страшно: Маша воспринимала бабушку как немножко странную, но все равно любимую старушку. А потом мама умерла.

Смерть – серьезное испытание для идей того, кто умер, поскольку каждый из нас считает смерть аргументом, подтверждающим, что умерший воспринимал мир неправильно, а иначе он был бы жив. Другой вариант – мысли умершего становятся для переживающего потерю чуть ли не заповедями и не подвергаются критике, но Маша идет по первому пути, тем более что она остается с бабушкой, которая в отсутствие мамы приобретает бóльшую значимость. Когда Маша что-то делает или говорит, исходя из того, что она может опираться на свои чувства, бабушка ее останавливает и настаивает, что это неверно. Например, когда Маша приводит в гости новую подругу и потом делится с бабушкой своей радостью от того, что эта добрая и умная девушка хочет с ней общаться, бабушка советует присмотреться к ней повнимательнее: «Ты же наивная, всем веришь, кто знает, зачем она сюда ходит». Когда Маша покупает себе новую одежду в уверенности, что та ей идет, бабушка отмечает Машину полноту. Когда Маша вдруг увлекается театром, бабушка вспоминает, что внучка всегда боялась публичных выступлений, и удивляется ее новому увлечению.

Таких мелочей тысячи: про еду, которую Маша любит, про выбор профессии, про то, как Маша разговаривает или выглядит. Маша постепенно учится сомневаться в себе и советоваться с бабушкой если не по каждому, то по большинству вопросов. Когда ей исполняется семнадцать, она встречает Пашу, который бабушке нравится, и начинает планировать с ним семью – даже когда, спустя год, Маша думает, что не любит его, планов на свадьбу это не меняет. Пара начинает жить вместе.

А еще через год появляется Сергей: вернувшийся то ли из Индии, то ли из Непала гуру, который пропагандирует свои идеи Паше, а через него и Маше. Паша, также нуждающийся в ориентире, приглашает Сергея жить с ними, Маша не возражает. Начинается жизнь по новым правилам: более взрослый и авторитетный (нарциссичный) Сергей говорит молодым людям о том, как им жить, что им думать, что им делать. Маша получает новую порцию сомнений в своей адекватности, поскольку Сергей – это концентрированная бабушка. Когда Маша хочет спать, а не разговаривать о духовном до семи утра (а потом ей на работу), Сергей говорит, что это сопротивление. Когда Маша жалуется на недосып, он спрашивает, почему она раньше не сказала. Когда девушка замечает плывущую реальность, свою растущую тревогу и ухудшающееся психическое состояние, она снова идет с этим к Сергею и получает ответ, что таким образом она очищается от темноты, которая просто так не уйдет.