Текст книги "Повседневные психические расстройства + Мир нарциссической жертвы"

Реальность берет свое

Жертва в нарциссических отношениях, с одной стороны, стремится вернуться в реальность и освободиться от тех искажений, в которые ее погружает нарциссический партнер, но с другой стороны, она стремится вернуться в особую реальность, наполненную особыми отношениями и особыми ресурсами. Объективная реальность ее не интересует. Война между нарциссом и его жертвой за то, чья реальность реальнее, бессмысленна, поскольку оба находятся в иллюзиях своих травм и травматических потребностей.

Но реальности свойственно проявляться вне зависимости от тех сил, которые человек тратит на ее избегание. Несовершенный, несправедливый и довольно ограниченный мир все равно просачивается за баррикады иллюзий, жизнь все равно случается.

Способность смотреть на вещи прямо и выдерживать то, что происходит, – базовый навык психического здоровья взрослого человека.

В отношениях носитель реальности прежде всего партнер. Он несовершенен, несправедлив, ограничен в ресурсах, не готов меняться, слишком много или слишком мало чувствует. Жертва испытывает к нему нарциссические чувства: с одной стороны, он должен быть идеальным – для того чтобы ее жизнь наконец стала идеальной, а с другой стороны, он, как носитель ответственности за происходящее, должен быть агрессивным демоном, рядом с которым у жертвы нет шансов на нормальную жизнь.

Поэтому нарциссические проявления партнера для жертвы понятнее и выносимее. Здоровый партнер чувствует реальные чувства и руководствуется реальными потребностями. Для жертвы, которая мучается страхом отвержения, выносить это трудно. Реальные чувства ее ранят, потребности партнера поднимают страх, что он от нее откажется, к близости она не готова. Партнер как носитель реальности ставит перед жертвой все те вопросы, которых она старательно избегает.

Ира рассказывает, что в моменты близости и совместной радости, которых она как будто горячо ждет, всегда происходит что-то странное. Когда они вместе сидят на кухне и пьют вино – все заканчивается ссорой. Когда они целуются в парадной – она ничего не чувствует. Когда он решает покатать ее на мотоцикле – она падает на повороте и ранит ногу, после того как он, проигнорировав ее просьбу, не снижает скорость до достаточного для нее уровня. Ира вполне понимает, что упала она по собственной вине: могла бы приложить силы для того, чтобы удержаться, а приложила их к тому, чтобы упасть. Отношения между Ирой и ее мужем большую часть времени наполнены ее обидой и его виной, и при всей тяжести постоянных ссор Ира начинает понимать, что большую их часть провоцирует сама. Она чувствует сильную боль и страх, когда муж к ней приближается. Эти боль и сложные переживания всплывают из детства, в котором замешаны и требовательная мама, и отсутствующий папа, и тяжелые для семьи времена в те годы, когда Ира была ребенком. Ее приспособление к миру – быть независимой и ни в чем по большому счету не нуждаться – оказывается под угрозой в отношениях, которые ей становятся нужны. Допустить близость – значит признать свою потребность в другом и научиться ею наслаждаться. Муж Ире нужен, она, как и любая жертва, чувствует, что не живет без него, но это такая игра: ей нужно, чтобы он просто был, а не угрожал ей близостью.

Есть определенный набор чувств и ситуаций, которые жертва выдерживает без того, чтобы в ней не откликалась ее собственная глубоко спрятанная боль. В него обычно не входят близость, искренность, понимание себя, эмпатия – все, что ведет к полноценному контакту. Появление контакта похоже на резонирующие друг с другом колокола, когда что-то в другом человеке вызывает у нас отклик. Контакт – это не слияние, когда я чувствую то же, что и ты, и не отвержение, когда я избегаю тебя, чтобы не чувствовать чего-то своего. Реальность другого человека пробуждает нашу собственную реальность, когда чужой гнев может вызвать у нас страх или грустные воспоминания о беззащитности в детстве, а чужая радость вдруг заставляет чувствовать собственную безрадостность.

Набор нарциссических паттернов в отношениях работает как прикрытие: жертва чувствует боль, но не ту боль, гнев, но не тот гнев, страх, но не тот страх, который находился в ней задолго до встречи. Яркость и насыщенность эмоций внутри таких отношений заслоняют собой истинные переживания. То же самое происходит и с миром, с которым жертва строит нарциссические отношения: неудачи или мучительность внутри этих взаимодействий позволяют ей приписывать чувства чему-то вовне и не замечать их существования внутри.

Так может происходить, например, с деньгами. У Веры их всегда не хватает. Она всегда должна ограничивать себя из-за того, что у нее нет достаточно средств на выполнение своих желаний. У Веры есть подруга, Саша, с которой у них примерно одинаковый не слишком высокий уровень дохода. Саша при этом смогла купить квартиру и сделать в ней ремонт, каждое лето выбирается на море и в целом на свою жизнь не жалуется. Вере совсем непонятно, как Саша это делает, хотя Саша много раз рассказывала о том, как именно распоряжается деньгами и как делает их ресурсом. Для Веры же деньги – вечный голод, знакомый ей еще с тех пор, как семья в конце восьмидесятых не могла себе позволить мясо или молоко и родители выматывались на бесконечных работах, не имея возможности накормить детей физически и эмоционально. Деньги Вера зарабатывает с трудом, а тратит бестолково, не позволяя жизни меняться к лучшему. Тут дело не в самих деньгах, а в том, что Вера не умеет «быть сытой» – у нее нет таких навыков, и голод проявляется и в ее отношениях с людьми, и в ее отношениях с едой. Реальность, в которой достаточно ресурсов, не проходит в сознание Веры, где царит эмоциональная нищета. Ее внешняя жизнь – попытка приписать этот голод деньгам и не проживать свою настоящую беду.

Реальность, в отличие от живого человека, активно сопротивляться искажениям нарциссической жертвы не может, но она под эти искажения и не подстраивается. Как бы ни хотелось жертве жить в другом, идеальном мире, с ней все равно могут произойти обычные для всех вещи: неудачи, отказы, потери. Нарциссическое восприятие себя требует, чтобы все это происходило с другими, оно не дает возможности осознавать свою человеческую природу со всеми ее экзистенциальными данностями. Нарциссическая жертва с трудом принимает жизнь такой, какая она есть, и склонна разрушаться при столкновении с ней.

Особенно трудно ей воспринимать собственные поражения и потери. Поражение для нее ужасно, поскольку ставит ее перед неоспоримым фактом ограниченности собственных возможностей. Невозможность получить нужную вещь или нужного человека заставляет ее сосредотачиваться именно на этом, превращается в сверхзначимую идею или любовную зависимость. На завоевание недоступного тратятся силы и ресурсы, этот процесс затягивается, вовлекая в себя все больше жизненных сфер, и в конце концов, если объект вожделения так и остается недоступным, истощенной в этой гонке жертве остается только обесценить его и сосредоточиться на следующем.

На избегание поражения жертва тратит намного больше сил, чем на достижения, поскольку не может вынести собственного бессилия.

При этом бессилие – важное знание о жизни и о себе. Например, в процессе профессиональной подготовки и переподготовки психотерапевтов этому аспекту уделяется много внимания, поскольку терапевт, не умеющий выдерживать своего бессилия, становится жертвой невроза клиента и почти полностью теряет возможность оказывать профессиональную помощь. Это актуально в любой подобной профессии: нарциссические мотивы внутри личности профессионала требуют избегать поражений в его практике, потому что именно это поражение станет для него важнее, чем весь остальной опыт успешной работы. Мотив доказательства своей силы, принесенный в работу, делает пространство между терапевтом и клиентом полем боя за уверенность последнего.

Галя, которая работает психологом, обращается за супервизией (разбором клиентского случая) тогда, когда чувствует, что работа зашла в тупик. Ее клиентка – женщина около семидесяти лет, мучающаяся депрессией и отсутствием смысла жизни, тяжело больная, с суицидальными мыслями. В целом сам факт обращения этой клиентки за помощью говорит о том, что у нее есть мотив и энергия на работу, но работа почему-то не идет. Галя чувствует себя в западне, чувствует, что клиентка отвергает ее предложения об изменении стиля жизни или о том, чтобы включиться в работу волонтерских организаций. Она раздражена, ее клиентка – тоже. Для Гали, мать которой в последние годы жизни находилась в таком же состоянии, это история о том, что она не может спасти важного для себя человека (мать в конце концов не стала сопротивляться раку и умерла) и одновременно не может принять этой невозможности. Принятое же и проявленное бессилие Гали могло бы помочь ее клиентке сконцентрировать собственные силы и двинуться в самостоятельно выбранном направлении при поддержке и присутствии терапевта, а не бездумно его слушаться и разочаровываться в терапии и в жизни. Но пока Галя чувствует свои боль и гнев и не признает ограниченности своих возможностей, с этой клиенткой ей лучше не работать.

Признание своего бессилия в повседневной жизни дает человеку возможность не заниматься бесполезными вещами, а его партнеру – заботиться о себе самостоятельно. Переживание поражения – это именно признание (с грустью, а может, и с облегчением) своего бессилия и возможность заниматься чем-то другим без серьезного влияния на самооценку. Самооценка же нарциссической жертвы хрупка и является высокой только тогда, когда сама жертва успешна.

Такой сверхценной идеей, в которой жертва не признает своего бессилия, может стать и часто становится именно нарциссизм партнера. Это такая точка бессилия, в которой как будто можно что-то сделать, а если нет – то проблема не во мне, а в партнере. Попытки изменить нарциссизм изначально направлены не туда: жертва на самом деле хочет изменить свою собственную жизнь, но усилия направляет не вовнутрь, а вовне. Нарциссическая структура личности партнера не изменится, человек с такой структурой всегда будет стремиться к определенному типу отношений, которые жертва либо поддержит, либо нет. Признание бессилия внутри этой системы позволит жертве сосредоточиться на самой себе, но на деле часто происходит так, что все ее неудачи в попытке изменить или оздоровить партнера приводят не к признанию бессилия, а к обесцениванию и отвержению партнера.

Через такой цикл проходит Полина с несколькими своими партнерами, до того как обращается к психологу. Нарциссическая жертва своей матери, она выбирает партнеров, рядом с которыми у нее есть возможность полноценно разворачивать свой невроз и проигрывать привычные ситуации. Сначала это парень, который любит другую, и Полина несколько лет пытается это изменить, но в конце концов приходит к мысли о том, что он не способен на любовь вообще. Потом это студент-трудоголик, пытающийся заработать на трех работах и не уделяющий Полине внимания, всегда выбирающий работу, а не ее. От него она тоже уходит разочарованная. Потом случаются и алкоголик, и жадина, и тиран, и рядом с каждым из них Полина чувствует что-то непреодолимое, что обязательно нужно сломать, как холодность ее матери, и все попытки заканчиваются неудачей, потому что все эти люди не способны строить нормальные отношения, они больные (по мнению Полины). Затем наконец она встречает явного нарцисса – и остается в этих отношениях уже надолго, так как они более точно повторяют ее детские ситуации и у Полины на них много энергии и трудная, зависимая любовь. Когда она встречается с информацией по нарциссизму – это выглядит спасением, она начинает понимать, что и с таким партнером она может быть уверенной в собственной правоте и не сталкиваться с ограниченностью возможностей. Она, конечно, пытается все изменить. Старается довольно долго, предлагает этому мужчине статьи о нарциссизме, смотрит или слушает лекции в его присутствии. Она даже приводит его в кабинет психолога, который занимает сторону Полины и поддерживает ее в том, что этот мужчина нарцисс и ему нужно меняться. На настоящую терапию Полину приводит то, что ее жизнь от всех этих попыток не меняется. Даже когда партнер слышит ее и старается измениться, ее реакции на него остаются прежними, она склонна винить его в депрессии или в том, что он потерял для нее всю свою привлекательность, поскольку начал ее слушаться. Признание того, что человек рядом с ней должен жить своей полноценной жизнью, а не подавлять себя в угоду ее требованиям (в которых она все равно остается неудовлетворенной), помогает ей наконец задать вопросы самой себе.

Переживание потерь так же осложнено. Нарциссизм предполагает ощущение всемогущества, обратная сторона которого – бессилие – делает каждую потерю личным крахом. Это может быть потеря денег, работы, неосуществимость каких-то планов или потеря близких людей.

Нарциссическая жертва может обесценивать потери, поскольку иначе она разрушается.

Для ее хрупкого существования любая потеря существенна. Когда мы теряем что-то важное – нам необходимы силы на то, чтобы перестроиться и адаптироваться к изменившемуся миру, а сил на это у жертвы нет. На самом деле у нее нет сил адаптироваться даже к небольшим изменениям, и потому она склонна застревать в шоке или отрицании и сталкиваться с серьезными депрессивными проявлениями.

Когда у Раисы умирает кот – это ужасно. В этой потере тяжело все: его долгая болезнь, смерть на руках хозяйки, похороны, которые ей необходимо устроить, для чего ей, почти не выходящей из дома, требуется найти подходящее место и попросить лопату у соседей, с которыми она почти не общается. Потом все становится еще хуже: когда Раиса приходит проведать место захоронения, она обнаруживает, что тело выкопали собаки, ищет его по всему лесу, находит, хоронит, потом история повторяется. Она даже не может найти слов для описания своих чувств и повторяет, что это ужасно. Опереться ей в этой потере не на что, ресурсов у нее нет, брать их извне она не умеет. Она буквально разрушается на глазах. Алкоголичка в ремиссии, она снова начинает пить. Начав восстанавливать социальные контакты – снова их обрывает. Ее горе неадекватно, ее переживание нездорово, но оно вполне соответствует всему ее непростому опыту – потеря кота как будто объединяет и другие личные трагедии: потерю семьи, здоровья, времени. Невозможность найти утешение и испытать покой после смерти кота вполне описывает ее разрушенную жизнь и личность, над которой жестоко надругались.

В реальности у каждого из нас есть серьезные потери. Даже если нам повезло и все члены семьи живы и друзья остаются рядом или уходят безболезненно, с собственным взрослением мы теряем ощущение безопасности, которое дает нам магическое мышление детства, теряем свои мечты о том, кем бы мы должны были стать, какой должна была бы быть наша жизнь. Эти внутренние потери имеют ту же эмоциональную динамику, что и внешние, только чуть сглаженную и растянутую во времени. Внешняя потеря обычно внезапна, внутренняя – постепенна. С течением жизни мы можем терять свою красоту и уверенность, сталкиваться с крушением планов о большой семье, понимать, что времени и сил для того, чтобы кардинально изменить профессию или страну, остается не так много. Мы прощаемся с детскими мечтами быть суперменами, а позже с юношескими фантазиями быть в списке Forbes (или нарциссически возглавлять его).

Это как раз та реальность, которая все равно случается вне зависимости от нашего на то желания. Смириться с внутренними потерями куда сложнее, чем с внешними, поскольку у нас могут оставаться иллюзии и надежды. Мы можем верить, что все еще случится, что мы восстановим собственную невинность и найдем партнера, который обеспечит нам белое платье и вечное счастье. Вместо того чтобы знакомиться с жизнью в том виде, в котором она случается, мы тратим силы на то, чтобы ее избегать.

Внутренние потери и их динамика не так очевидны, как внешние. Сначала они могут выглядеть совсем другим процессом. Агнесса, например, приходит на терапию с запросом о своих страхах в отношении мужчин, которые возникают тогда, когда мужчины проявляют к ней симпатию. Это давняя тревога, которая к моменту терапии уже стала вагинизмом. С одной стороны, Агнесса рассказывает о важности мужчин в своей жизни и о желании отношений и секса, но, с другой стороны, есть тревога и вагинизм, которые серьезно мешают тому, чтобы эти контакты стали для нее приятными и ресурсными. Постепенно она понимает, что для нее желание общения с мужчинами (не только сексуального) означает обязательства. На терапии она осознает детские травмы, полученные в отношениях с отцом, который не совсем адекватно восхищался своей дочерью и дотрагивался до нее тогда и так, когда ей того не хотелось, вспоминает и первого партнера, нарциссично считающего ее тело своей собственностью, заново оценивает отношения с мужчинами, с которыми она была в юности и которым позволяла себя использовать. У Агнессы как будто нет контакта с собственной сексуальностью, со своими взрослыми желаниями секса. Непрожитая потеря своей невинности сохраняет внутри нее маленькую девочку, которая хочет ласки и внимания, но секса не хочет. Возвращаясь в свою непростую юность и прощаясь с наивностью и ожиданием бережной родительской заботы, она получает возможность вырастить в себе новые, более взрослые потребности.

Другая взрослая женщина, Настя, тоже не может отказаться от детских желаний. У нее это желание стать доктором и помогать людям. Дочь врачей, конечно, она чувствует, что в этой профессии сможет быть ближе к родителям и рассчитывать на их поддержку. Они и правда ее поддерживают, вот только медицина Насте не дается. В университете ей скучно и сложно. В ординатуре она всегда на вторых ролях. Полноценной практики не складывается. Настя сначала уходит в декрет, потом во второй, а потом начинает с ужасом думать о том, что третьего ребенка она не хочет так же сильно, как и возвращаться на работу. Ей жалко потраченного времени, страшно столкнуться с непониманием родителей, но особенно страшно начинать что-то еще. Вместо исследования себя ее силы уходят на удержание надежд – может быть, теперь все получится, помогут курсы повышения квалификации или за время декрета в отделении все изменилось… Признав и прожив свою неудачу с медициной, Настя могла бы двинуться дальше, но пока этого не происходит.

Избеганию потерь и поражений, которые заключают в себе необходимость проживания бессилия, может помогать нарциссическое магическое мышление. Такое мышление вообще, а нарциссическое в частности, помогает не прикасаться к тем сторонам реальности, о которых человек ничего не знает либо не хочет знать. В области поражений и потерь магические идеи дают возможность видеть высший смысл в том, что произошло, обещают надежду и дают ощущение контроля.

Это идеи типа «все было не зря», «обидчикам воздастся», «испытания делают нас сильнее», «то, что ушло, было не твоим». За такими мыслями всегда прячется сложный комплекс чувств из стыда, страха и отчаяния. Стимул при этом может быть слабым, ситуация сама по себе может быть похожей на личное поражение весьма отдаленно, но при этом все равно вызывать сильные нарциссические переживания и стимулировать магическое мышление.

Однажды рейс, на котором я должна была улетать из Казани, отменили, следующий отложили из-за погодных условий, еще один сняли из-за поломки самолета и так далее. В общей сложности мы прождали вылета пять суток. Большинство пассажиров, включая меня, были из других городов и не имели возможности вернуться домой. Авиакомпания разместила нас в гостинице и изредка давала информацию, которая постоянно менялась. Мы чувствовали досаду, гнев и усталость.

Так как летели мы в жаркую страну зимой, у большинства из нас не было теплой одежды для долгих прогулок, и мы много общались за обедами и ужинами, так как заняться было особенно нечем. Это была сложная ситуация для многих: отпуска кончались, отели были забронированы, встречи и свидания на другом конце света назначены. В наших беседах было много тревоги, которая смешивалась с магическим мышлением. Например, мусульмане, которые летели на хадж, считали, что таким образом Аллах очищает их перед испытанием и они должны проявлять стойкость и терпимость. Другие пассажиры пользовались позитивным мышлением, рассуждая о бесплатных каникулах в новогодней Казани. А те из моих попутчиков, кому в большей степени, чем другим, был свойственен нарциссизм, мучились стыдом: им казалось, что причина отмены рейса именно в них, что именно они что-то не доделали или что это их личное наказание и они должны что-то сделать или осознать, для того чтобы улететь. Каждый раз, когда мы снова приезжали в аэропорт (а так было трижды, до того как мы действительно отправились) и снова возвращались в гостиницу, они страдали из-за мощного приступа отчаяния и ощущения того, что они снова сделали что-то не так. У них было меньше сил, чем у остальных, они заболевали, но не возвращались домой, так как не могли позволить себе признать поражение, вернуть деньги и изменить планы.

А самый нарциссичный пассажир – стильный молодой парень, который отказывался от предлагаемых гостиничных номеров потому, что они были слишком скромные, и уезжал гостить к кому-то из, по его словам, многочисленных друзей, – сказал в приватной беседе, что его всегда берегут высшие силы и именно поэтому рейс отменяют. Он, насколько я видела, чувствовал себя прекрасно с этой грандиозной идеей. Никто его не разубеждал.

Нарциссическая жертва пользуется нарциссическим магическим мышлением для того, чтобы полностью обвинять себя или полностью оправдывать. Так как она более сохранна, чем сам нарцисс, идеи о своей сверхчеловеческой природе у нее обычно не приживаются, а вот идеи о сверхответственности – да.

Это тоже нарциссизм: считать себя ответственным за все происходящее.

Реальность случается со всеми, и ощущение своей неисправимой уязвимости более адекватно, чем вина за происходящее.

Перфекционизм – еще один способ избегания того, что в реальности может случиться. Основа перфекционизма – социальные страхи: ожидание того, что если человек не будет идеально делать свою работу, то другие будут смеяться над ним или стыдить его. Стремление к идеальности, которое может восприниматься как позитивное и даже необходимое качество и которое в современном мире выглядит чуть ли не обязательным правилом для успешности, по сути, является одним из нарциссических неврозов.

Перфекционизм достаточно тяжело выносить, он выматывает и лишает уверенности в себе. Когда же он исходит извне в виде идеальных требований, такая ситуация превращается в ситуацию повседневного насилия.

В компании, где работает моя клиентка Лена, популярна идея об идеальных результатах, которые недостижимы, но к которым нужно стремиться. Для нарциссической жертвы Лены, не так давно вышедшей из нарциссических отношений, эта компания сначала кажется спасительным тихим местом, где есть возможность развиваться и строить отношения с адекватными людьми. Потом она думает о том, что ее начальник неадекватен. Потом замечает, что все начальники в этой компании говорят об одном и том же. Затем чувствует, что постепенно вновь скатывается из недавно восстановленной самооценки в яму недовольства собой и безвыходного гнева. У нее нет навыков сопротивляться нарциссическим требованиям компании, поскольку нет навыков сопротивляться им внутри самой себя. Она перфекционист, конечно, как и большинство ее коллег. Она перерабатывает, творит, изобретает, предлагает, проявляет инициативу. Ни ей, ни компании этого недостаточно, и Лена каждый день думает об уходе, внутренне продолжая считать, что она просто недостаточно старается. Забавно то, что со временем она начинает видеть, что самые успешные из ее коллег – лентяи, по ее меркам, которые заботятся о своей безопасности и не позволяют себе попасть под очарование идеальных корпоративных образов. Постепенно она тоже сможет стать такой, но пока она снова увязла в нарциссических отношениях.

Перфекционизм нарциссической жертвы обычно распространяется за пределы работы и проявляется в ее повседневных требованиях к тому, какой она должна быть и как она должна себя вести. Ей кажется, что если она будет вести себя правильным образом, то ничего плохого с ней не случится. Реальность, которая случается с ней в виде неудач, потерь, бед и болезней, как будто берется под контроль стараниями жертвы. Ей трудно разграничить вину и ответственность, трудно увидеть грань, за которой ее способности влиять на ситуацию заканчиваются и дальше царит хаос случайности и бессмысленности. Поведение перфекциониста при всей своей неадекватности помогает ей поддерживать себя вдалеке от экзистенциальных данностей реального мира – смерти, бессмысленности, свободы и одиночества.

О таком «перфекционизме под страхом смерти» рассказывает Олег. Его отец покончил с собой, когда мальчику было три года, и мать потом много раз рассказывала о его бестолковой и несчастной жизни, используя произошедшее в качестве мотиватора. Это мотивировало, и еще как: Олег и теперь живет с убежденностью в том, что если он не будет держать себя в руках, то окажется на грани самоубийства. Для него каждое живое чувство и каждая живая потребность сразу выглядят гротескными, угрожающими. Он не пьет, потому что иначе сопьется, не позволяет себе пропустить тренировку, потому что иначе заплывет жиром и заработает диабет, не позволяет себе чувствовать гнев, поскольку тогда оттолкнет от себя всех близких и останется в одиночестве. Олег работает исполнительным директором у нарциссичного собственника, чьи требования совпадают с такой картиной мира. Дымовая завеса идеальности отдаляет его от ужаса, который вызывает смерть, и от его похожести на отца.

Другой мужчина, Святослав, в редкое мгновение искренности со мной и самим собой проговаривается, что не может быть одиноким человек с настоящим «Луи Виттон». Он богат, нарциссичен, критичен и недоверчив в обычном для нарциссизма обесценивании, и он боится смерти и одиночества. Пустота в центре его личности заставляет его сомневаться в том, что он существует. Дорогие и очень дорогие вещи как бы закрепляют его присутствие в жизни: он теперь тот, кто носит брендовые вещи и летает бизнес-классом. Мы видимся редко, у него дорогой англоязычный аналитик, но приезжая на родину он обращается ко мне – и всегда приходит в новой одежде, с дорогими аксессуарами, всегда говорит о глубокой тревоге, которая заставляет его жить на работе и не дает ему заснуть, если что-то идет не так. Его перфекционизм выходит за рамки идеально составленных деловых писем или внешнего вида. Он чувствует физическую тошноту, когда замечает засохший лист на моих растениях или когда наша встреча идет не по его плану. Заложник собственного контроля, он чувствует облегчение только тогда, когда вещи и люди ему подчиняются, потому что ему кажется, что так ему подчинится и смерть.

Потребность в контроле и стремление к идеальности в качестве средства избегания реальности заставляют человека с нарциссическими чертами с трудом выносить изменчивые процессы. Почти любой процесс достижения цели, в отличие от самой цели, расплывчат и требует не только и не столько активности, сколько выдержки.

Реальное движение к цели всегда неидеально, шероховато, а сам процесс всегда обнажает наше бессилие.

Движение к цели похоже на путешествие по скоростной трассе: без остановок, кроме необходимых, без задержек в пути максимально быстро попасть из точки А в точку Б. Конечной точкой при этом может быть что угодно: деньги, должность, имущество, любовь другого человека, статус, брак. Тот, кто избегает процесса, стремится не к постепенным изменениям, а к разовым – любой ценой. Это похоже на выключение себя из жизни: пока желаемое не будет достигнуто, жить невозможно. Часто большая часть жизни нарциссической жертвы состоит из отрезков, внутри которых жизни нет.

Умение выносить процесс похоже на медленное путешествие по второстепенным дорогам. С остановками там, где придется или где захочется, с готовностью на пути в точку Б оказаться и какое-то время пожить в точке В, Г, Д, а может, в конце концов, и вовсе отказаться от бывшей цели и адаптироваться к чему-то новому. Жизнь в таком варианте – это полноценная жизнь, в которой присутствует гибкость. Для такой жизни нужно намного больше психической устойчивости и здоровья. На таком пути человек встречается и с собственным бессилием и неидеальностью, и с экзистенциальными данностями, и с потерями, и с неудачами. Даже самый маленький процесс может стать носителем избегаемой реальности во всей ее полноте, и даже самые повседневные трудности с работой или отношениями могут нести в себе полную картину происходящего во взаимодействии нарциссизма и реальности.

Например, прокрастинация – распространенный современный недуг откладывания на потом. Валя занимается маркетингом и профессионально пишет тексты. Чаще всего она делает работу в последний день, редко – за пару дней до сдачи, в остальное время занимаясь чем угодно, но только не прямыми рабочими обязанностями. Для написания текста Вале нужно столкнуться с процессом творчества и выдержать его, а он может оказаться неидеальным: она сама может оказаться не так талантлива, как ожидает от себя. Работа в спешке позволяет ей проскакивать этап мучительных сомнений и просто писать, как получится. Так же делает Тоня, художница, склонная в худшие свои дни проваливать важные и дорогие заказы, которые набирает, когда чувствует себя лучше. Тоня не может рисовать, если чувствует неуверенность в себе, и нуждается в нарциссических ресурсах, для того чтобы просто сесть за работу. Иначе она ложится спать и спит по восемнадцать часов в день. И Валя, и Тоня – нарциссические жертвы, в прошлых отношениях проецировавшие весь свой нарциссизм на партнера, а теперь оставшиеся с реальностью один на один. Обе ищут грандиозности, обе ненавидят себя за посредственность, обе боятся забвения и стыдятся большинства своих работ за их несовершенство.

А для Любы цель – добиться любви нарциссичного партнера (самая частая ситуация у нарциссических жертв). Она худеет, меняет свои привычки, начинает разделять его увлечения, зачитывается тренингами женственности, которые обещают ей короткий путь, и обращается к психологу, чтобы еще лучше разбираться в себе и в людях и быстрее добиться своей цели (выйти замуж). Она несчастна, эта целеустремленная девушка, и несчастна глубоко и долго. Двигаться вперед, получать от него комплименты, настоять на браке или на рождении детей – те цели, которые помогают ей не замечать собственной несчастливости. Первые месяцы наши встречи одинаковы: она приходит и спрашивает, что ей делать, а я спрашиваю, что с ней происходит в процессе. Люба раздражается, обесценивает, разочаровывается, но постепенно сама начинает обращать внимание на свое актуальное состояние, и у нее получается наконец придать ему значение. В реальных отношениях с партнером у нее много чувств, кроме желания выйти замуж, и не все они приятны, но в конце концов контакт с этими чувствами помогает ей стать более счастливой в своих реальных отношениях. Ее злость служит строительным материалом для границ, ее боль может быть источником близости, ее бессилие дает место заботе. Научившись жить в процессе, она чувствует совсем другую, наполняющую ее любовь. Замуж, кстати, Люба так и не выходит.