Текст книги "Повседневные психические расстройства + Мир нарциссической жертвы"

Расстройство пищевого поведения, в котором человек переедает, но не вызывает у себя рвоты, называется «компульсивным перееданием» (или «приступообразным перееданием», или «психогенным перееданием»). Компульсивное переедание может существовать в виде отдельной стратегии, когда человек всю свою жизнь склонен к «заеданию» стресса, а может сменяться психогенной потерей аппетита, когда два-три года «зажора» сменяются двумя-тремя годами жестких диет и отказа от еды и серьезными колебаниями веса внутри этого цикла. В любом случае компульсивное переедание будет иметь отношение к низкой чувствительности. Эта низкая чувствительность может быть либо результатом незрелости сферы чувств и потребностей (такой вариант рассмотрен выше, в разделе о булимии), либо последствием травматических диссоциаций, когда часть чувств и потребностей недоступна потому, что связана с травматическими переживаниями и вытеснена.

Компульсивное переедание травматической природы главной своей функцией имеет приглушение слишком сильных чувств, а так как чувства травматика всегда слишком сильны, то и переедание имеет постоянный характер (поглощенность похудением в фазу снижения веса при двухфазном варианте таких расстройств делает то же самое). Большой терапевтической задачей будет выделение из этого постоянного фона конкретных связей между приступом обжорства и произошедшими событиями. Эти конкретные ситуации дают материал и для развития чувствительности, и для работы с травмой.

Связь между внешними событиями и перееданием не всегда очевидна, поскольку обусловлена ассоциативными связями травматика больше, чем прямой связью «стимул – реакция».

Например, у Розы последний долгий период тревоги и большого количества еды начался после совершенно мирного разговора с мамой, на котором даже и о личном ни о чем они не говорили, поскольку на этом созвоне были не только Соня и мама, но и Розин дядя, которого Соня два года не видела и который с искренним интересом расспрашивал о ее жизни. Тревогу вызвало мамино молчание: Роза почувствовала, что ее как будто оценивают, что мама ждет от нее чего-то, чем потом сможет гордиться перед своим братом, но у Розы нечем гордиться. Она живет обычной жизнью – работа, какие-то бытовые дела, отношения, и эта жизнь выглядит в этом разговоре недостаточно хорошей, словно Роза недостаточно старалась и подвела маму. Она сталкивается со своими очень давними переживаниями материнского отвержения и разочарования и своей болью и страхом, но не замечает их, поскольку был обычный хороший разговор, повидались с дядей. Она просто начинает есть: приступы несчастливости и тревоги тянут ее к еде, которая глушит эти чувства, особенно если за обедом выпить несколько бокалов вина.

После того как работа по дифференциации таких чувств и выделению ключевых моментов, спровоцировавших чувства, станет возможной не только в терапии, но и в самостоятельной жизни, начинается процесс обучения тому, что с этими чувствами делать и как жить, если чувствуешь себя вот так. Эта работа сосредотачивается на выдерживании негативных переживаний человеком без попытки приглушить их интенсивность (такой подход был описан в главе о психических травмах, в разделе «Психотерапия травмы») и формировании здоровых способов поддержки, утешения, наполнения ресурсами, который был описан там же. Эту работу хорошо выполняет когнитивно-поведенческая терапия. Более глубокую проработку травм, их осмысление, проживание и интеграцию можно выполнить в глубокой психотерапии. На первых этапах излечения компульсивного переедания может быть полезной групповая работа, когда на примерах других участников группы человек может научиться видеть связи между чувствами и перееданием, а также познакомиться с тем, как непросто такие стереотипии уходят. Кроме того, групповая терапия лучше других способов обеспечивает терапевтический фактор нормализации: оказавшись в окружении людей, имеющих такие же сложности, человек может увидеть, что дело не в его слабой воле или других мнимых пороках, а в том, как именно устроена его психика, исходя из того опыта, который он получил.

Внутренняя жизнь и жизнь внешняя проникают друг в друга и существуют неразделимо, влияя друг на друга в обе стороны. Эта связь представляет собой систему разнообразных и во многом индивидуальных связей «стимул – реакция», в которые включены эмоции, желания, мышечное напряжение и гормональная регуляция организма. В чем-то эти реакции можно считать универсальными: от усталости у большинства людей болят шея и плечи, уверенные в себе люди обычно имеют хорошую осанку, когда мы радуемся – мы более подвижны (и наоборот, когда мы более подвижны – то мы склонны чувствовать больше радости). В чем-то эти связи уникальны: у кого-то от обиды болит горло, у кого-то сердце, а кто-то живет с болезненным ощущением воткнутого предателем ножа в спину. Истерические и травматические диссоциации можно считать ярким примером связи между психикой и телом, поскольку когда от горя человек теряет зрение или у убийцы отнимается рука, то эти совершенно телесные симптомы продиктованы исключительно психическими причинами.

Психология занимается исследованием психической составляющей физических болезней, именно это называется «психосоматикой». Разделение симптомов на «настоящие», существующие по физиологическим причинам, и «ненастоящие», которые «от нервов», создает не существующую в реальности конфронтацию между психическим и физическим. Представление о любой болезни как о возникающей исключительно по эмоциональным причинам неверно, поскольку игнорирует физическую часть реальности и поддерживает расщепление между телом и психикой. Психосоматика нацелена на изучение психической составляющей физического нарушения, но учитывает целостность процесса в своих терапевтических и профилактических рекомендациях. Медицина в своем встречном движении изучает влияние соматических болезней на психику больного человека (например, развитие личностных расстройств у ограниченных в движении инвалидов) и отражает это в своих лечебных и профилактических подходах.

В физических болезнях может быть разный по количеству психический компонент. Те болезни, которые по большей части вызваны психическими причинами, успешно лечатся психотерапией (и обычно слабо поддаются медицинскому лечению). Для болезней с меньшим количеством психического или для случаев, когда эти причины глубоки и бессознательны, терапии недостаточно. В любом случае психологическое сопровождение больных и психотерапия вообще улучшают здоровье, продлевают жизнь и увеличивают процент выживаемости серьезно больных и качество жизни больных безнадежно. В каждом случае у психосоматической работы в терапии есть свои задачи.

При отсутствии у человека физических заболеваний психотерапия заботится о том, чтобы его эмоции и чувства не были соматизированы. Здоровыми процессами в области чувств и потребностей, которые составляют нашу внутреннюю жизнь, являются проживание и размещение. Если человек испытывает чувства на уровне чувств, говорит о них на уровне слов, реализует их на уровне действий – то все будет в порядке. Если какой-то из этих процессов нарушается, то возникают процессы соматизации и невротизации. Соматизация – это проживание чувства на уровне тела, когда, например, недоступная эмоциональная боль начинает присутствовать в жизни человека в виде физической боли, или когда неосознаваемые ограничения в отношениях превращаются в ограничения подвижности, или когда токсичность существующих связей человек отреагирует с помощью желудочных и кишечных расстройств. Невротизация – это когда истинный психический материал окружается психическими защитами и сдерживается или выражается косвенно, не там, не с тем и не так, как хотелось бы: проекции, ретрофлексии, отрицание, интроекции, переносы и многие другие являются примерами невротизаций. Собственно, соматизация – это тоже невротизация в виде ретрофлексий (разворачивания на себя) и проекций, которые сделаны не на внешний мир, а на свое тело. Любой вид терапии с любой продолжительностью сказывается на этом процессе оздоравливающе, поскольку любая терапия растит знания о своей психике и учит человека ими распоряжаться. Психотерапевтическим сопровождением человека в трудные моменты его жизни и являются облегчение его взаимодействия с собственными трудными чувствами и профилактика невротизаций и соматизаций.

При наличии заболевания с серьезным психическим компонентом психотерапия занимается специфической «работой с симптомом», которая позволяет разрушить соматизацию и вернуть психический материал из физической области тела в область психического. В такой работе терапевт пытается понять, что произошло, в первую очередь при помощи прояснения контекста. Когда возникло заболевание, что тогда происходило, что человек чувствовал? В каких ситуациях оно обостряется, а в каких утихает в текущей жизненной ситуации человека и что он чувствует в те или иные моменты? Как меняется его жизнь при обострении, как меняется его жизнь вне обострений, какие желания находят себе место в той и иной ситуации? Как меняются отношения человека с людьми при обострениях? Что вообще изменилось в его отношениях с людьми при возникновении болезни? С чем человек может свои болезненные ощущения ассоциировать, какой метафорой является его заболевание? Выяснив этот комплекс причин, терапевт может сосредоточиться на том, чтобы поддержать клиента в области чувствования, говорения и делания. При развитии способности проживать свои чувства и желания на этом уровне необходимость в соматизациях пропадает, поскольку психика феноменов не дублирует. Например, если человек может чувствовать возмущение при нарушении границ и выражать его словами или уходом, то у него не будет необходимости развивать мигрени, и так далее.

У Аллы с детства есть проблемы с желудком в виде острых гастритов, которые теперь тоже иногда обостряются, а иногда затихают. Ее терапевтические исследования обнаружили, что во время таких приступов она получала дома от своей матери много заботы и снижение требований, которые в обычные дни были достаточно высоки, а самое главное – она освобождалась от необходимости обслуживать мамино настроение, которое вечно было агрессивным и угрюмо-недовольным. Кроме того, выяснилось, что основным желанием, которое Алла испытывает при приступах гастрита (кроме желания, чтобы от нее все отвязались), является желание громко кричать, причем эти крики выглядят не столько стонами боли, сколько гневными, яростными атаками. Если бы она могла, она кричала бы: «Как вы меня все достали! Как я вас ненавижу! Умри, умри, чтобы я тебя больше не видела!» При первом обнаружении этой агрессии Алла чувствует испуг и желание спрятать ее снова, поскольку злиться нехорошо. Постепенно она пересматривает это отношение и разрешает конфликт между, как она их называет, «жабой» и «зайкой» в сторону досады на «зайку», которая сдерживает агрессию, и уважения к «жабе». У нее появляются более прямые способы проявлять свой гнев, и частота приступов гастрита серьезно уменьшается. Еще позже «зайка» тоже легализуется по-новому: в ситуациях, в которых прямое проявление гнева было бы слишком радикальным и могло бы навредить самой Алле, она на время берет управление на себя и заботится о сохранении отношений. Правда, после таких эпизодов у Аллы может снова случиться обострение, если «зайки» будет слишком много.

Явной соматизацией можно назвать и нарушения сердечного ритма Валентина, который переживает любовную трагедию. Его сердце начинает пропускать удары. Доктор говорит, что это тревога, сам Валентин отмечает, что до его катастрофы все было хорошо, а сейчас ему так больно в области груди от его чувств, что он совершенно не удивлен, поскольку в такой боли сердце не может остаться здоровым. Эти пропуски ударов для него как выбор между «жить дальше» или «не жить», и не столько в физическом смысле, сколько в смысле сохранения надежды на будущее счастье. Через год его острое горевание проходит, у него возникают новые и хорошие отношения, в которых через несколько месяцев перебои с сердцем исчезают бесследно.

При наличии хронических заболеваний с физиологическими и органическими причинами терапия занимается исследованием психического компонента этих заболеваний, что положительно сказывается на тяжести течения и на динамике развития таких болезней, поскольку в них исчезает или уменьшается элемент соматизации. Астма или диабет остаются, случаи излечения таких людей редки (хоть и растиражированы), но вместе с ростом осознанности повышается качество заботы о себе. Это сказывается на том, какое лечение человек себе организует. Эта же осознанность позволяет ему по-другому управляться с чувствами, которые раньше находили свое место в болезни, что облегчает ее течение.

В случае диабета полезным окажется исследование скачков и перепадов, которые, кроме сахара, могут относиться к эмоциональной области, или изменение отношений, которое приносит с собой диабет. Если болезнь встроена в семейную систему и является важным способом получать внимание или снижать нагрузку, то человек с диабетом будет бессознательно склонен к сохранению и утяжелению симптома, а потому может недостаточно организованно заботиться о своем питании и приеме инсулина и даже не замечать этого до того, как с ним случится диабетический кризис. Для астматика полезными будут исследования в области выражения своих чувств и соблюдения границ: астматическое удушье на выдохе является яркой метафорой невозможности говорить или кричать, а пугающий приступ нехватки воздуха мгновенно физически отстраняет от астматика всех людей, поскольку они интуитивно освобождают ему пространство. Так же, как и с диабетом, если это невозможно сделать по-другому, то астматик будет нуждаться в сохранении и утяжелении симптома и будет бессознательно неаккуратным с лечением и может даже провоцировать кризисы в саботаже, которого не осознает.

В случае любого хронического заболевания полезным будет исследование на предмет серьезных вторичных выгод, связанных с отношениями. Симптом парадоксальным образом улучшает отношения, получая в них нечто здоровое, пусть и нездоровым способом. Забота и внимание близких, возможность выразить свои потребности или заявить о границах, возможность обращать на себя внимание и учитывать свое состояние в любой ситуации являются нормальными и желательными частями жизни. Потеря или ослабление течения болезни убирают эти возможности и потому без психотерапевтического сопровождения могут обладать сомнительной полезностью: есть наблюдения, согласно которым исчезновение симптома ведет к разрыву отношений, ухудшению социальной ситуации человека или к развитию нового, более тяжелого симптома.

Таким же образом – в качестве элемента большой системы, который выполняет какую-то полезную функцию, – стоит рассматривать детские болезни. Облегчение состояния ребенка может зависеть от того, насколько его родители и семья в целом способны справляться со своими функциями без болезни. Детский энурез, детские дерматологические проблемы, любые хронические заболевания, которые требуют госпитализаций вместе с матерью, могут содержать компоненты вторичных выгод для всей семейной системы, например – создавая безопасную дистанцию между конфликтными матерью и отцом и одновременно сохраняя их связь. Подобная амбивалентность в функциях симптома характерна для любого примера: при той же астме человек хочет, чтобы от него отвязались и дали ему пространство, но не хочет проявлять прямую агрессию, чтобы его не бросили совсем.

Психический симптом также может быть встроен в системы отношений и иметь функции, относящиеся к семье. Особенно это справедливо по отношению к детям с тревожными расстройствами, которые плохо спят, тревожатся при отсутствии родителей дома, имеют нервные тики, плохо учатся. Исследование семейных систем, которые организованы вокруг детского симптома, и семейная терапия способны существенно улучшить прогнозы на будущее здоровье ребенка и ускорить его настоящее излечение.

При хронических болезнях так же полезной оказывается работа, нацеленная на изменение отношения к самому заболеванию. Это может существенно уменьшить стресс, который может оказывать на болезнь отягощающее действие. Например, в одной из американских программ о раке его называют cancer-shmancer, что представляет собой дразнилку вроде «рак-шмак» или «рак-дурак». Избавление от страха и легкость в восприятии своей болезни (при сохранении ответственного отношения к лечению) могут помочь сохранить энергию и надежду.

Для безнадежно больных людей терапия носит сопроводительный характер и имеет своей целью не трансформацию, но поддержку в области непростых чувств и процессов, которые проживает умирающий. Такая терапия может повысить удовлетворенность от последнего периода своей жизни и облегчить дальнейшую жизнь близких больного человека за счет оздоравливания и гуманизации их отношений.

Зависимость (или аддикция, аддиктивное поведение) – это навязчивое влечение к чему-либо. Зависимость может быть химической, которая развивается к препаратам и веществам, и нехимической, под которой обычно имеется в виду аддиктивное поведение вроде игромании или карточной зависимости. Зависимость может быть эмоциональной – тогда речь идет о любовных зависимостях или о других эмоциональных зависимостях от иных людей, о поглощенности чужой жизнью вместо своей собственной. В случаях эмоциональных зависимостей используется термин «созависимость»: этот феномен впервые был изучен на примерах жен и близких алкоголиков, чьи особенности в какой-то степени поддерживали алкоголизм партнера, что и повлияло на звучание термина. В современных подходах созависимость считается зависимостью, протекающей в логике всех остальных зависимостей, только с меньшей фатальностью. Эмоционально зависимый не умирает от своего наркотика напрямую. Однако низкое качество жизни созависимых, подавляющее количество стресса и мазохистическое развитие болезней могут серьезно эту жизнь сократить.

В формировании зависимостей играют свои роли психический, социальный и физиологический факторы. Мера каждого их них в общей совокупности остается под вопросом. Общим наблюдением для всех зависимостей является внутренняя потребность зависимого человека избегать реальной жизни, не решать конфликты, существующие в ней, не нести ответственности, не выдерживать напряжения дел и отношений. Такой инфантилизм исходит из нежелания или невозможности взрослеть и является тем феноменом, на котором сосредотачиваются терапевтические усилия при излечении зависимости.

Зависимости развиваются, так же как анестезия, при хронической эмоциональной боли при депрессиях или при расстройствах личности.

В этом случае терапия алкоголизма или наркомании не будет основной, но любая терапия станет возможной только на условиях прекращения употребления вещества. Продолжение употребления может быть рассмотрено как сопротивление терапии и как фактор, серьезно снижающий терапевтический прогноз. В случае поведенческих зависимостей, например сталкинга, прекращение преследования и слежки и запрет на все контакты с объектом зависимости также могут являться первичным условием для начала терапевтической работы (и одновременно причиной, по которой терапия так и не начинается).

В случае химических зависимостей неверно игнорировать физиологические механизмы развития зависимостей и влияние веществ на тело вне связи с психическим компонентом аддикции. Безусловно, некоторые люди физиологически более устойчивы к влиянию вещества, а некоторые менее, и эта разница может существовать на уровне целых народностей. Кроме того, различные вещества работают с разной силой: например, для развития алкогольной зависимости обычно нужно постараться и пить достаточно много и достаточно долго (потому в терапии алкоголизма придается такое значение психологическому фактору: для того чтобы спиться, нужно приложить усилия, которые прилагает только тот, у кого есть для этого внутренние причины), а для развития зависимости от опиатов достаточно буквально разового употребления. Врачи-наркологи занимаются медицинским выведением организма из петли употребления вещества, и эта работа по-настоящему необходима. Рассчитывать, что сильная воля или способность переносить боль окажутся достаточными для того, чтобы прекратить пить, курить или нюхать, может оказаться слишком самонадеянной идеей и привести к провалу, который только закрепит существующее положение дел.

Также самонадеянным будет игнорирование социального вклада в развитие зависимостей. Родители-алкоголики с большой вероятностью воспитывают зависимых (или созависимых гиперфункциональных) детей. Пьющее окружение поддерживает пьянство, а не трезвость. Идея о том, что в компании наркоманов возможно стать единственным, кто не употребляет вещество и справляется со своей жизнью, утопична. Социальный круг того, кто хочет справиться с зависимостью, должен измениться на людей с теми же ценностями.

Психоаналитики, в частности Отто Кернберг, считают зависимости расстройством личности.

Зависимость играет центральную роль в жизни зависимого. Речь здесь идет не только о поглощенности употреблением вещества и организации жизни вокруг цикла «поиск – употребление», но и о том количестве функций, которые зависимость выполняет. Она анестезирует боль, дает отдых, приносит радость и утешение. Задачи, которые стоят перед человеком в его нормальной жизни, перестают существовать, когда он погружается в зависимость. Если с утра выпить – то можно не идти на работу. Если пить достаточно много, то можно не работать вообще. Отношения зависимого расщепляются: обычно есть он пьяный и он трезвый, и это два очень разных человека, когда в свои трезвые дни зависимый эмоционально обслуживает своего партнера и является очень удобным, размещая всю свою агрессию в тех днях, когда он пьян. Это избавляет его от ответственности и позволяет не работать над своими отношениями, не улучшать их напрямую, не принимать сложных решений и не нести на себе обязательств.

Такое лукавство, хитрость и манипулирование своей жизнью, безответственность в отношениях, разрушительность, с которой действует зависимый, его нежелание сталкиваться с реальностью становятся предметом работы в реабилитационных программах, самой известной из которых является программа «Двенадцать шагов» от «Анонимных алкоголиков». Это групповая работа, часто без ведущего-эксперта (основные принципы работы изложены в книге «Анонимные алкоголики», которой пользуется каждый член группы), в которой зависимые вместе учатся лучше осознавать себя и признавать свое бессилие перед зависимостью. Признание такого бессилия означает и признание ответственности: если я признаюсь в том, что контролировать не могу, то автоматически начинаю лучше видеть то, над чем я действительно имею власть. По большому счету, эти программы помогают зависимым взрослеть через поддержку других и признание своей ответственности: в ходе программы алкоголики (или наркоманы, или игроманы, или люди с пищевыми зависимостями, для которых существуют свои «Двенадцать шагов») должны исправить причиненный ими вред или искренне извиниться перед жертвами своей агрессии и безответственности, если исправление невозможно. На время программы зависимый получает внешний контроль в виде куратора из давно не пьющих, который помогает ему осваиваться в реальности и не избегать правды о себе. С этой правдой зависимый знакомится и на собраниях своей группы, где у него есть возможность узнать себя в рассказах других, и это довольно бережное обнаружение. Например, через чужие истории он может понять что-то о собственном гневе, или о той саморазрушительности, которая в нем живет так же, как и в остальных членах группы, или о том, какие возможности для развития у него забирает продолжение инфантильной зависимой жизни. Истории о крахе карьер, развале браков, тяжелых болезнях, преступлениях и ужасных поступках, которые совершают другие, помогают ему смотреть на самого себя.

Логичным продолжением такого развития становится собственное кураторство – ребенок становится взрослым, который помогает взрослеть следующему ребенку.

По мере развития таких групп (они повсеместны и бесплатны) сложились наблюдения о том, что партнеры созависимых по какой-то причине не поддерживают участия в них своих близких или прямо сопротивляются излечению. Это положило начало исследованию феномена созависимости: эмоциональной зависимости от человека с химической зависимостью. Так же, как алкоголь или наркотик помогает зависимому избегать реальности и поддерживает в нем инфантильную структуру личности, так и созависимый избегает реальности разнообразных задач, стоящих перед ним, через заботу о зависимом партнере. Действительно, какая разница, кто напился, а кто всю ночь его искал и потому назавтра не способен выполнять свои рабочие или родительские обязанности – и тот и другой поглощены чем-то одним, избавляясь от необходимости заниматься всем остальным. Правда, если зависимым присущ стыд за свою зависимость, то созависимые демонстрируют гордость и мазохистское моральное превосходство. Сожаление, которое испытывает алкоголик, выражается у него в словах о «проклятой бутылке», собственной слабости, болезненном стыде и слезах раскаяния, вполне искренних, когда он находится в терапевтической программе или когда он проживает один из своих светлых дней (эти стыд и вина и толкают его на особое обслуживающее поведение по отношению к своим близким). Зависимый говорит о себе как о герое: его «если бы не мой муж-алкоголик» исполнено триумфа, в отличие от стыдливого «если бы не водка» зависимого.

Созависимая личность не нуждается в медицинской помощи, однако ее коррекция сопровождается серьезными трудностями по причине сильных и агрессивных мазохистских защит.

Созависимый не просит помощи для себя, он просит научить его лучше управлять другим. «Как мне сделать так, чтобы он не пил», «Как мне ему объяснить, что он делает мне больно», «Как мне лучше мирить родителей, когда они напьются и ссорятся» – это типичные запросы созависимого на терапевтическую помощь. К сожалению, ни одна из этих жалоб не является запросом, который можно было бы осуществить: терапевт не знает, как все это сделать, он может лишь работать с интрапсихическими феноменами того, кто пришел на встречу. Это вызывает много раздражения у созависимых, поскольку сутью их жизни является как раз избегание своего психического материала. Признание терапевтом своего бессилия в том, что касается других людей, и его сосредоточенность на чувствах, мыслях и желаниях созависимого являются одновременно и наиболее эффективной (единственно эффективной) терапевтической стратегией, и причиной, по которой терапия прерывается или не начинается вовсе. Группы для созависимых показывают более низкую эффективность, чем группы зависимых.

Элементы созависимости присутствуют и в токсичных отношениях, и в отношениях с человеком, имеющим психические расстройства, отношениях с инвалидом или смертельно больным. Такие отношения требуют постоянной заботы о партнере и о самих отношениях. Созависимым поведением также можно назвать ориентацию жизни вокруг того, чтобы построить отношения или выйти замуж – вообще или за конкретного партнера, который может быть совершенно не в курсе таких планов и который явно не является подходящим кандидатом. Созависимый обсессивно-компульсивен по отношению к объекту своей зависимости (ровно так же, как химически зависимый или партнер химически зависимого) и прикладывает все усилия к тому, чтобы оставаться в этом положении.

Ада – девушка, которая живет с родителями и работает менеджером. Год назад в приложении для знакомств она встретилась с европейцем Джоном, который позвал ее на свидание. Молодые люди встретились и понравились друг другу. Они поехали к нему в гостиницу и провели там чудесную ночь, после которой Джон уехал. Несколько дней после его отъезда они активно переписывались, а потом Джон стал пропадать, не отвечать и не читать ее сообщения, писать скудно. Ближе к следующей своей командировке оживился и снова позвал Аду к себе, и они снова провели ночь вместе, а потом история с переписками повторилась. В следующую свою командировку сказал, что у него не будет времени на полноценную встречу, но, может быть, у Ады получится приехать к нему на час?

Так эти отношения и продолжились: раз в пару месяцев Джон прилетал, она приезжала к нему на час или два, а потом он улетал и отношения сходили на нет до следующего предкомандировочного оживления.

Когда Ада пришла к терапевту, она попросила помощи в том, чтобы «разобраться в этих отношениях». Это расплывчатый псевдозапрос, который звучит как готовность работать на внесение ясности в своей жизни, а на деле означает созависимое «сделайте так, чтобы он изменился». Ада хотела замуж за Джона и все свое время размышляла о том, как ей повлиять на него, чтобы он тоже этого захотел. Она пыталась заниматься манипуляциями в переписке: то делать паузы, чтобы он почувствовал себя свободным (и подумал, какая же Ада хорошая, что не надоедает ему), то обвинять его в равнодушии (чтобы он почувствовал вину и изменился), или занималась с ним флиртом, или высказывала нежность и понимание, или задавала некоторые из известных «вопросов, чтобы влюбиться» и так далее. Ни слова в простоте, конечно: правды в этом общении не было, Ада пыталась понравиться Джону, а не проявиться. Также она не говорила правды своему терапевту, внешне соглашаясь с его интервенциями о том, что ей нужно заняться собственной жизнью, и в целом внешне сотрудничая, но не получая от терапии никакой пользы. Это выглядело так: на встрече она кивала или даже с жаром соглашалась с удобной ей частью терапевтических интервенций (например, о гневе: «Да, – говорила Ада, – я так злюсь на него, он так плохо ко мне относится, я согласна с тем, что мне нужно это проявить!»), потом уходила, а на следующую встречу приносила что-нибудь вроде астрологического прогноза совместимости или соционической карты и говорила: «А как ты думаешь, вот Козерогам же нравится свобода, может, ему меньше писать?» Или «Он же Габен, как в психологии считается, какие девушки ему нравятся?»

Это продолжалось несколько месяцев и ничем хорошим не закончилось. Ада пропала, сославшись на то, что сейчас нет денег и это пауза, и больше не вернулась.

Чрезмерная фиксация на партнере означает созависимость, а отрицание важности партнера и отношений и чрезмерная фиксация на себе самом называются контрзависимостью. И то и другое является нормальными стадиями развития ребенка: от созависимости младенчества мы переходим к контрзависимости этапа сепарации и дифференциации, чтобы затем сформировать здоровые взаимозависимые отношения. Привязанность и значимость отношений так же нормальна, как и самостоятельность и способность (и желание) быть одному. Человек с созависимой структурой личности игнорирует одну часть отношений, человек с контрзависимой структурой личности – другую. Обычно созависимому требуется пройти через временный этап контрзависимости, чтобы стать способным формировать полноценные связи.