Текст книги "Повседневные психические расстройства + Мир нарциссической жертвы"

Пищевые расстройства – это особое поведение, связанное с пищей, которое нагружает еду другими задачами, кроме питания. Эти другие задачи имеют отношение к эмоциям: снятие напряжения, обретение контроля, успокоение, наказание, развлечение, поддержка, обретение компании и так далее. Обычно эти цели не осознаются, а важность регуляции питания объясняется желанием похудеть или быть здоровым (как при нервной орторексии – стремлении питаться исключительно здоровой пищей). Кроме нагруженности еды дополнительными эмоциональными задачами, для расстройств пищевого поведения характерна навязчивость мыслей и действий, которые сосредотачиваются вокруг того, что съесть, как и когда съесть, что делать потом. Эти же особенности свойственны любым зависимостям, поэтому пищевые расстройства называют также «пищевыми зависимостями».

Нарушения питания приведены в МКБ-10 в виде диагнозов «нервная анорексия», «нервная булимия», «психогенное переедание». В качестве расстройства, способного возникать при диссоциативных нарушениях, указана «психогенная рвота»: это рвота, которую человек не вызывает у себя напрямую, как при булимии, но которая возникает в ясной связи с травмирующими или эмоционально насыщенными событиями, например при публичных выступлениях или шокирующей новости. Кроме того, в МКБ-10 указаны извращения пищевого поведения в виде поедания несъедобного или неорганического, а также психогенная утрата аппетита.

Не являются выделенными медицинскими диагнозами, но изучаются в качестве вариантов искаженного пищевого поведения орторексия, дранкорексия (замена пищи на алкоголь), диабулимия (прекращение использования инсулина людьми с диабетом с целью похудеть), аллотриофагия (поедание опасных предметов вроде стекла или гвоздей), а также расстройства избирательного питания, при котором человек ест (или наоборот исключает) продукты определенного цвета, размера или формы. Эти расстройства питания обычно обладают несколько другой природой, нежели истинные анорексия или булимия, и являются не столько самостоятельными пищевыми нарушениями, сколько частью других нарушений – например, пограничного расстройства личности или психотических эпизодов при тяжелом посттравматическом расстройстве. Специфической коррекции для этих расстройств не существует: задачей терапевта, который столкнулся с поеданием гвоздей или с тем, что его клиент не может есть ничего маленького и круглого, является изучение аффектов, которые приводят к такому поведению, а также исследование того, как именно они включены в общую картину личности и какую нагрузку несут. Не каждая пищевая избирательность является патологичной: например, на свете существует множество людей, которые не едят рыбу, или сыр, или избегают болгарского перца, а дети или подростки вообще могут годами питаться одной и той же пищей – однако чем на большее количество продуктов распространяется такая избирательность и чем более она основана на формальных признаках (круглое и маленькое), а не на вкусовых предпочтениях, тем больше в такой избирательности аффективного компонента и тем выше важность исследований.

Пищевое расстройство может быть частью вычурных способов обращаться с миром при шизоидном расстройстве личности, частью ритуального поведения при обсессивно-компульсивном расстройстве личности или частью сексуализации (в виде навязчивого желания худеть) истероидной личности. Во всех этих случаях коррекция расстройства личности первична, а специфические способы работы с пищевым поведением малоэффективны.

Есть связь между развитием любых пищевых расстройств и посттравматическим стрессовым расстройством. Чувства, которые относятся к травме, травматик не может пережить обычным способом – потому что они диссоциированы, а также потому, что они огромны. Это вызывает серьезные трудности с регуляцией своего эмоционального состояния и потребность в изобретении способов утешения, успокоения, отвлечения, наполнения. Еда эмоционально связана со всеми этими процессами в нашем раннем опыте и потому быстро становится такой заменой, а потом включается и в более широкий круг процессов.

Довольно долгое время считалось, что центром нервной анорексии – отказа от еды – являются желание похудеть и невроз, связанный со стандартами красоты в обществе и с оценкой со стороны социума. Начало развития анорексии связывалось с критическими комментариями со стороны членов семьи или одноклассников (анорексия в основном начинается в школьном возрасте), которые могли высказаться по поводу веса или размера девушки (чаще) или парня. Считалось, что эти замечания были способны поселить в душе такую боль и ненависть к себе, что объекту таких замечаний приходилось совсем перестать питаться, чтобы создать такую форму тела, в которой они могли бы себя принимать. Для анорексии свойственны дисморфофобия – такое искажение восприятия собственного тела, при котором человек не может верно оценить его размеры и считает себя толстым даже тогда, когда его вес значительно ниже нормы, и дисморфомания – поглощенность вопросами своего веса и своего внешнего вида. Больные анорексией много времени смотрят на себя в зеркало и видят там толстяков, они считают, что им нужна одежда на несколько размеров больше той, которая им действительно подходит, они не верят в то, что протиснутся в достаточно широкое отверстие, поскольку им помешают их несуществующие бедра или живот. Тема похудения занимает огромное место в их переживаниях – потому похудение и недовольство собой и считались природой анорексии.

Новые исследования предполагают, что в анорексии место центрального конфликта занимают не отношения с телом, а отношения с матерью, контролем и взрослением, притом что субъективные переживания больных анорексией затрагивают эти темы далеко не в первую очередь. Собственно, это типично для пищевых расстройств, когда один аффективный материал подменяется другим, а истинный материал остается бессознательным. Косвенным признаком присутствия такого материала является, например, тот опыт, что попытки лечить анорексию лишь методами коррекции убеждений относительно внешности и веса не имеют эффективности. Лучший эффект достигается тогда, когда к лечению пациента с анорексией добавлена семейная терапия, целью которой является изменение отношений в семье на более позитивные.

Девушка, заболевшая анорексией, – это девушка, переживающая бессознательный конфликт с матерью и нежелание взрослеть, поскольку взросление неизбежно сделает ее похожей на мать в том смысле, что у нее будет такое же взрослое тело с женскими половыми признаками.

Отсутствие груди и менструаций, тело, похожее на тело истощенного ребенка, являются типичными результатами нервной анорексии, в которых можно увидеть признаки этой динамики. Для анорексички важно не просто похудеть, но избавиться от риска стать женщиной, важно отвергнуть мать на этом уровне, поскольку на других уровнях отвержение недоступно или труднодоступно. Довольно типичной парой являются грузная, депрессивная, поглощающая мать с неудавшейся женской судьбой и хрупкая тоненькая девочка, чей гнев не может быть выражен напрямую. Это отсутствие агрессивности может создавать ощущение, что мать «съела» дочь, и в каком-то смысле так и происходит. Несчастливая мать имеет претензии на жизнь и ресурсы дочери, но худоба в случае анорексии – это не указание на то, что эти ресурсы отданы матери, а следствие отказа вообще иметь ресурсы, чтобы они не могли быть присвоены. Кроме того, отказ от еды, который происходит при анорексии, выполняет функцию отказа от материнских ресурсов, поскольку первая пища, которую мы едим, – это наша мать, и эта связь сохраняется навсегда.

Это очень глубокий уровень агрессии: не иметь ресурсов для того, чтобы их не отдавать, отвергать мать настолько, что быть готовой умереть, только бы ничего от нее не принять и не стать на нее похожей. По всей видимости, такой гнев обусловлен как собственными склонностями девочки, так и уровнем агрессивности ее матери (степенью запрета). Этот гнев за невозможностью быть выраженным или хотя бы осознанным становится обращенным на себя и разворачивается в развернутое во времени самоубийство. Если не есть достаточно долго, то худобой и отсутствием вторичных половых признаков дело не заканчивается и начинаются дистрофия органов и нарушение их работы, от которых девушка может погибнуть. Удивительно, что для анорексички этот аргумент не имеет значения: происходящие в ней динамики захватывают ее настолько, что вопрос собственной жизни и смерти меркнет перед ними. Обычно больные анорексией рассказывают (после того как их психический материал становится доступнее), что выбор «быть худой или быть живой» для них переживается как совершенно очевидный: а зачем жизнь, если я в ней не худая? Конечно, это не настоящий выбор – это лишь такое же игнорирование реальности, которое заставляет их видеть в зеркале свисающие бока и живот при серьезном недостатке в весе.

Анорексичка одержима контролем (и при этом теряет контроль над контролем). Из всех возможных вариантов контролировать свою жизнь она выбирает («выбирает» здесь условное слово, поскольку этот процесс не имеет отношения к ее воле, а лишь к бессознательным решениям) контролировать еду и этим получает свободу от матери и от жизни. Именно акт контроля доставляет анорексичной девушке больше всего удовольствия. На уровне сознания она вполне может понимать, что отказывается от пищи просто потому, что может это сделать. Часто анорексичка увлекается кулинарией и приготовлением питательной и здоровой еды для всей семьи, притом что сама эту еду не ест (или съедает что-то странное, вроде корней сельдерея или четверти пачки сухой лапши быстрого приготовления). В такой готовке есть проявления обсессивности, конечно, но, кроме обсессий, это триумф контроля и очередной выплеск саморазрушительной агрессии. По таким семейным обедам можно заметить степень запрета на выражение любого гнева: обычно блюда на них идеальны, сбалансированы и по-настоящему вкусны. Никаких подгорелых пирогов или яичной скорлупы в омлете, которые могли бы хоть как-то проявлять злость, на них не бывает. Если анорексичка спалит блюдо или пересолит суп, это может означать серьезный уровень ее выздоровления.

Тренировки – это современная составляющая анорексии, часть стратегии похудения и приобретения «идеального» тела, которая ускоряет истощение. Также анорексия может сочетаться с вызыванием у себя рвоты, что еще больше ускоряет истощение и снижает благоприятность прогноза.

Так как анорексия завязана на семейных историях, часто ею болеют сестры, особенно – близкие друг к другу по возрасту. Фасадное благополучие таких семей скрывает серьезный уровень явной агрессии матери и подавленной агрессии ее детей. Также часто бывает, что из нескольких детей один болен анорексией, второй – наркоманией, третий становится преступником и так далее. Все участники семейной системы должны как-то обрабатывать ту агрессию, в которой живут.

Разница между видимым и невидимым создает эффект шока, когда изнутри что-то все же прорывается. «Такая хорошая семья, и обе девочки больны, как же так» – типичная реакция окружающих на анорексию сиблингов. Например, Лида, героиня истории про девочку с тараканами из главы о депрессиях (в юности она болела анорексией, но потом эмигрировала и поправилась), рассказала о таком шоке. Ее мама заболела коронавирусом, упала от слабости на кухне и потеряла сознание. Ее коллеги по работе (мама – педагог в музыкальной школе) забеспокоились, вызвали МЧС и вскрыли дверь. Кроме лежащей без чувств женщины, они обнаружили заваленную горами хлама, гниющую, антисанитарную квартиру, в которой протиснуться между рядами коробок можно только боком, а около двери стоят пакеты с мусором двенадцатилетней давности. Они вызвали участкового, который от шока смог лишь отругать их в стиле «как же вы проглядели». Они позвонили Лиде с беспомощным «надо что-то делать, Лида, реши, сообщи нам, так не должно продолжаться». Лида спокойно сообщила этим людям, что ничего нового они ей не рассказали, что это продолжается давно, что она, Лида, в этом выросла и что ее мама всегда была психически больным человеком и ничего особенного здесь не поделаешь. Шок, который испытали эти наверняка хорошие люди, был вызван разницей между уважаемой учительницей, которую они знали сорок лет, и явным агрессивным безумием, которое все эти годы в ней жило и было разрушительным для ее дома и для ее близких.

Терапия анорексии становится эффективной, если затрагивает не только вопрос еды и образа тела, но и обращается к описанным выше внутренним конфликтам. Однако для этой работы (которую можно выполнить в любой глубокой и долгосрочной терапии) может быть необходима стабилизация веса и питания больной девушки, которая в тяжелых случаях включает госпитализацию и питание через зонд. «Экстренную» психологическую помощь оказывают методы когнитивно-поведенческой терапии. Также выживание анорексичек и их последующая ремиссия зависят от того, меняется ли обстановка в ее семье. Семейная терапия, ориентированная на создание более здоровых и поддерживающих связей между членами семьи, способна ослабить количество напряжения и гнева, реализуемых через отказ от еды. Примером такой терапии может быть «протокол Модсли»: трехшаговая модель реабилитации пациента с пищевыми расстройствами (в частности, с анорексией и булимией), разработанная в британской психиатрической клинике Модсли и получившая эмпирическое подтверждение своей эффективности. Согласно этому протоколу, вся семья, а не только идентифицированный пациент, движется по пути своего развития, учится поддерживающим, а не обесценивающим паттернам взаимодействия, прямым, а не манипулятивным посланиям. Принятый матерью ребенок имеет возможность принять свою мать – и это ослабляет анорексичную динамику куда больше, чем внешний контроль за питанием или убеждения «тебе так некрасиво». Очевидно, что согласие и готовность семьи участвовать в лечении будут одним из самых важных критериев хорошего прогноза. Без улучшения, которое в семейной терапии наступает довольно быстро, больная анорексией девушка может попросту не дожить до результатов своей глубинной психотерапии.

Для очень худых девочек, для которых как будто не характерны пищевые обсессии, поскольку они просто «не любят еду» или «забывают поесть», в первую очередь будет справедлива динамика скрытого отвержения взросления и желания сохранить «детскую» жизнь с заботой и опекой других. Обычно это ласковые и тревожные девочки, выбирающие себе сильных и агрессивных партнеров или продолжающие жить с мамой, которая продолжает делать за них важные выборы. Потребность избежать важных выборов и потребность скрыть внутреннюю агрессию (чтобы не оттолкнуть от себя своих опекунов) делает таких девочек мягкими и податливыми, неспособными постоять за себя и потому уязвимыми к разнообразному насилию и финансово неуспешными, поскольку назначение цены за свой труд имеет прямое отношение к агрессии. Наивное мировоззрение может делать их приверженными эзотерике, в которой ограничения в еде получают подкрепление в виде идей об очищении, посте и праведности. Агрессия на мать в этих случаях тоже присутствует, но эти девочки не едят как будто для того, чтобы сохранить связь с матерями, а не для того, чтобы их отвергать. Эта динамика характерна для детей нарциссичных или депрессивных матерей, которые легко отказываются от отношений с ребенком: первые потому, что увлечены собой, а вторые от недостатка сил. Послание «будь со мной, иначе я умру» становится гарантом безопасности этой привязанности, а свое взросление и растущая самостоятельность, соответственно, самой большой угрозой. Это в общем справедливо для таких матерей: когда их дочери могут обходиться без них, то они с облегчением прекращают заботу и начинают, наоборот, запрашивать заботы и опеки над ними самими.

Для худых и истощающих себя мужчин, которые не любят еду, также характерно напряжение в вопросах их матерей, притом что их агрессия обычно выглядит более явной. Слишком худой, отвергающий питание мужчина не хочет ничего брать от своей матери, поскольку злится и обижен на нее, а также боится вреда, который она может ему причинить, обесценивает и презирает. Это отношение к матери часто можно увидеть по отношению ко всем другим женщинам, которые недостаточно хороши для такого мужчины. То же самое опасливо-агрессивное отношение он может демонстрировать и к жизни, испытывая неспособность проживать ее во всей полноте. Даже у слабых и мягких мужчин, которые выглядят как худенькие мальчики, агрессия обычно более доступна и проявлена, чем у таких же девочек, хотя бы в пассивно-агрессивном варианте, когда эти мальчики что-то портят, разрушают чужие планы своей неспособностью принять решение или уходят в пассивное сопротивление и глухую оборону, становясь недоступными для контакта.

Именно инфантилизм у мужчин, их зависимость от матери и нежелание взрослеть могут быть проявлены не в худобе, а в лишнем весе, когда взрослый мужчина выглядит упитанным младенцем. Сопротивление обязанностям взрослой жизни, которое выражается при инфантилизме – будь то худенькие девочки или мужчины-младенцы, – сопровождается, кроме пищевых, и другими зависимостями. Лучше всего функцию отрицания реальности поддерживают алкоголь и наркотики.

Худоба редко становится причиной для поиска терапевтической помощи. Инфантильные люди страдают в основном тревожностью, которая мешает им делать дела и быть успешными, и одиночеством. Терапия в этих случаях начинается с коррекции приступов тревоги и постепенно через рост знаний о себе вскрывает сначала глубокое ощущение своей беспомощности и потребности в заботе, а затем и гнев на мать, которая не в состоянии это обеспечить. Исследование своих способов оставаться маленьким косвенно затрагивает и питание, которое почти никогда не становится центральной темой терапии, но постепенно может быть скорректировано. Для человека с инфантильной позицией по отношению к миру центральной темой становятся трудности обычной жизни и способы справляться с ними на тех условиях, что никто не придет и не спасет его, а двигаться все равно нужно. Обретенный контакт со своей агрессией может стать хорошей поддержкой на этом пути.

Валя видит свои трудности в виде образа высоких, мрачных и осуждающих гор, которые окружают ее маленький безопасный домик. Чтобы куда-то идти, ей нужно сначала пробраться через кольцо этих гор, а она настолько боится их, что, даже просто выйдя на крыльцо этого дома, сразу заходит обратно. В жизни это означает, что Валя может чего-то захотеть и даже запланировать (выйти на крыльцо), но потом в страхе отказывается от своих планов. По мере ее встреч с терапевтом, который поддерживает ее мнения, ее чувства и ее агрессию в любом виде, она все больше осваивает сначала пространство терапевтических встреч, а потом и пространство своей жизни, учась больше говорить о себе, больше хотеть и заявлять о своих желаниях. В образе горы остаются – но становятся как будто меньше и пугают уже не так сильно.

Ситуативное серьезное похудение, которое затрагивает признаки пола и признаки взрослости, можно расценивать как временный регресс после травм, тяжелых разводов, жизненных испытаний. Временное возвращение в детское тело реализует одновременно нежелание жить и просьбу об утешении и помощи, обращенную к хорошей матери. Такой психогенный отказ от пищи имеет выраженную связь с травматическими событиями и корректируется сам по себе со временем или в ходе обычной для случаев травм или потерь терапии.

Если в случае отказа от еды имеет место бессознательная динамика, связанная с отвержением плохой матери, то при любом переедании будет справедливым указание на потребность в хорошей матери. Есть много – значит много нуждаться в ощущении наполненности, покоя, удовлетворенности, любви и заботы, которые в нашем детском опыте непосредственно связаны с едой. Еда в детстве утешает и успокаивает, ободряет, является частью большого позитивного переживания безопасности материнских объятий и близости с ней. Голод для ребенка выражает и физические, и эмоциональные потребности, которые для младенца неразделимы.

В дальнейшем в течение жизни мы развиваем более тонкую чувствительность. Ребенок, который будет склонен к перееданиям разного рода, в детстве не поддержан в своем эмоциональном развитии, ему не предлагается помощи по различению и называнию своих чувств: либо его родители сами не чувствительны к своим потребностям и потому не могут в этом помочь (в таком случае часто коммуникации и сводятся к кормлению), либо детские чувства никого не интересуют, поскольку и без них достаточно проблем, либо эти чувства искажаются в контакте со значимыми людьми, оставляя ребенка в чувстве собственной неадекватности. Например, мать может говорить о детской попытке приготовить ей что-то вкусное: «Подлизываешься, значит виноват, что-то натворил», о детских потерях и печали: «Крокодильи слезы, на жалость давишь», а о радостях: «Что, счастлив, что оказался лучше других?»

Когда работа по распознаванию своей чувствительности остановлена, то во взрослом теле будут присутствовать детские потребности. Ребенок хочет радости и удовольствия и хочет этого прямо сейчас, и это еда. Ребенок хочет отдыха и компании, и это еда. Ребенок хочет чувствовать себя согретым и защищенным, и, конечно, это тоже еда. Очевидно, что терапевтической работой с перееданием (и как с отдельной компульсией, и как с частью булимического расстройства) будет в первую очередь возвращение способности различать потребности и развитие более зрелой чувствительности в области своих желаний. С ростом такой осознанности значимость еды будет уменьшаться до своих нормальных размеров, а из ее функций постепенно исчезнет лишняя нагрузка.

Рвота, которая является второй составной частью булимии, имеет отношение к отвержению: я хочу этого, но я не могу это принять. Вызывать у себя рвоту – значит обсессивно-компульсивно отменять сделанное (съеденную еду), отрицать наличие у себя серьезных потребностей в утешении и тепле: я нуждаюсь в матери и отвергаю ее одновременно. Этот конфликт является движущей силой булимии, в которой человек неоднозначен по поводу своих внутренних устремлений, в отличие от анорексички, которая хочет только истаять и исчезнуть (рвота при анорексии не идет вслед за перееданием, как при булимии, а вызывается после обычного стакана воды или ломтика огурца). Больной булимией не так однозначен и потому имеет лучшие прогнозы: в его поведении можно усмотреть и наличие потребности, и отказ от нее, и эту расщепленность можно увидеть. Эпизоды переедания, которые кажутся человеку с булимией настоящей проблемой, являются по содержанию своего аффекта более позитивными и жизнеутверждающими, чем последующая рвота, и являются воплощением желания жить.

Эффективная терапия человека с булимией строится по такому же принципу, как и терапия анорексии: сначала стабилизация состояния с помощью техник когнитивно-поведенческой терапии, возврат контроля за своими пищевыми привычками, коррекция количества и качества еды, уменьшение и исчезновение эпизодов рвоты. Затем – улучшение взаимоотношений между членами семьи с помощью семейной терапии (например, того же протокола Модсли) и разрешение глубинных внутренних конфликтов в индивидуальной глубинной психотерапии. Работа по обретению контакта со своими истинными чувствами (развитие чувствительности) делает возможными самые разнообразные способы удовлетворения своих потребностей, качество жизни и количество ресурса повышается, и это дает терапевту возможность вплотную заняться сильными и амбивалентными чувствами к матери, которые до тех пор так же слиты с остальными и скрыты от взгляда. «Дробление» голода на десятки других чувств и потребностей освобождает их и открывает для воздействия.

Особенной частью работы при булимии является работа с отвращением, реализуемым в рвоте. Эта работа касается обретения границ – в частности, чувства насыщения, которое переедающим сначала недоступно. Возникающие из отвращения границы имеют серьезное влияние на социальную жизнь и отношения человека с булимией, который постепенно начинает понимать, в каких отношениях ему хорошо, а в каких плохо, и начинает заботиться о своей безопасности и комфорте другими способами, кроме еды. Осознание «меня от тебя тошнит» или «то, что ты делаешь, – отвратительно» дает возможность уйти, предъявить свои условия отношений или прямо конфронтировать, а не переесть до тошноты.

До исследования отвращения как первичного варианта границ у терапевта могут быть специфические сложности в работе с больным булимией, который склонен точно так же не видеть границ в терапии, как и во всем остальном. Такой человек склонен «есть» терапевта, требуя больше и больше, предъявляя все новые ситуации и запросы, нарушать временные границы сессии в попытках получить еще что-то, а в конце оставаться неудовлетворенным и отвергать те терапевтические усилия, которые терапевт предпринял. Это же чувство «дай мне еще больше – все, что ты мне дал, мне не нужно» может сопровождать их в социальных взаимодействиях, а чувство выжатости и использования может быть свойственно для тех из партнеров, которые склонны к сочувствию и эмпатии. Для людей с низкой чувствительностью отсутствие границ и низкая ориентация переедающих в области своих потребностей могут делать их подходящими объектами для разного рода мошеннических, манипулятивных или потребительских действий.

Развитие цикла «обжорство – избавление от съеденного», а также развитие навязчивостей в том, что касается веса, внешнего вида, еды и способов последующего очищения, может иметь психогенный обратимый характер. Нередки случаи, когда такие циклы возникали и усиливались в стрессе или в травмирующей ситуации, а потом проходили сами по себе, без специальной помощи, и это было истинное излечение, поскольку потом эти пищевые привычки не возвращались годами, десятилетиями или никогда. Сутью такого пищевого расстройства становится как будто не отыгрывание родительского конфликта, а выражение экстремально сильных чувств по поводу ситуации, в которой человек находится. Похоже, что чаще всего такая кратковременная булимия возникает затем, чтобы отреагировать конкретное отвращение и потом бесследно исчезнуть.

В этих случаях невротический симптом служит развитию: булимия знакомит человека с тем, чего он делать не хочет, так же как депрессии создают необходимость обращать больше внимания на себя, чем на других, а панические атаки требуют более прямого выражения собственных чувств. Обычно такие эпизоды заканчиваются изменениями жизненных ситуаций: разрывом отношений, уходом с работы, решением съехать наконец от родителей и начать жить отдельно или решением не идти по предлагаемому безопасному пути, а искать собственный.

Например, Паша начинает переедать, а потом вызывать у себя рвоту, оказавшись в восемнадцать лет в программе репатриантов и попав в религиозное общество, в котором ему безопасно, но невыносимо. Булимия заканчивается, когда он уходит из этой общины и начинает рискованную собственную жизнь. У Инны булимия разыгрывается после возвращения из первого брака в родительский дом, в котором все сетуют на то, что она потеряла красавца и умницу мужа, и полностью проходит, когда она снимает себе собственное жилье. У Наты приступы булимии случаются, когда она слишком старается в своих дружеских отношениях и уже истощена, но до сих пор не может почувствовать эту усталость и позаботиться о себе. Ее отвращение к людям подавлено детскими посланиями о том, что дружить необходимо, что если у тебя нет друзей – то с тобой что-то не так, что нужно быть добрее и не задирать нос, и поэтому Ната старается и строит дружеские отношения, которые ее опустошают, поскольку в них нет границ и эти люди вообще ей не нравятся и ничего ей не дают. Когда она использует ситуацию обычного конфликта для того, чтобы радикально закончить эти отношения, и переосмысливает свою социальную жизнь – то булимия прекращается, поскольку в ней больше нет необходимости.

Терапия таких булимических симптомов строится вокруг ситуации, в которой они возникли, и понимания смысла симптома. Собственно, терапевтическими техниками здесь будут любые техники специфической «работы с симптомом», которая будет подробнее рассмотрена ниже в разделе о психосоматике, поскольку такая привязанная к контексту жизни булимия и является психосоматическим симптомом.