Текст книги "Тайны мадам Дюбуа"

Глава 7

5 июня, 16 часов 10 минут

Балтика, открытое море

– Ты можешь себе представить: Вальц отказался рассказывать мне о новостях из Кронштадта. Мол, вести настолько дурные, что он не хочет быть тем, кто испортит мне настроение.

Устроив голову на плече мужа, я рисовала пальцем узоры на его груди и вдруг решилась озвучить собственные мысли.

– Умно с его стороны, – заметил муж без энтузиазма.

Похоже, портить мне настроение не хотел и он. И только теперь меня это по-настоящему насторожило. Я откатилась в постели, приподнялась на локте и спросила прямо:

– Одна из сторон – Россия или Франция – отказалась от встречи? Или что за новости такие ужасные?

– Умеешь ты время и место выбирать для серьезных разговоров, – хмыкнул муж и попытался снова притянуть меня к себе.

Вопрос мой и правда прозвучал игриво: трудно быть серьезной, когда из одежды на тебе ничего нет. Я пошарила рукой в поисках хотя бы одеяла, но быстро вспомнила, что одеяло было несущей стеной крепости в гостиной…

Вдоволь нарезвившись с детьми пару часов назад, я кое-как привела их в порядок и позволила немного погулять. С педагогической точки зрения это было неправильно, да и игрушки они так и не собрали – перекладывать наведение чистоты на корабельных горничных или Бланш я не собиралась! Но решила пока что закрыть на бардак в гостиной глаза: хотелось остаться с мужем наедине.

Не только затем, чтобы уединиться в спальне! Хотя именно там мы и уединились, едва заперли дверь каюты…

Поезда, пароходы – ненавижу их и люблю одновременно. Так уж сложилось в моей жизни, что транспорт сей приносит лишь беды, беспокойство и неопределенность. Но отчего-то именно здесь встречи мои с мужем получаются особенно пылкими и горячими. Господин Фрейд наверняка бы объяснил эту пикантную загадку в своей извращенной манере…

Но теперь уж точно в сторону глупости! Самое время поговорить о деле.

– Так ты скажешь, наконец? – начала злиться я. – Что произошло в Кронштадте?

В подтверждение своей серьезности, я даже отыскала одежду мужа и сама накинула пеньюар.

Муж вздохнул. Нехотя начал одеваться и все-таки заговорил:

– Дело действительно в Кронштадте. В предстоящей встрече французской делегации и императора Александра – состоится эта встреча или нет. Если состоится, то, вероятно, будет заключен союз между Россией и Францией – а этого кто-то очень не хочет. Настолько не хочет, что на дату приезда делегации из Парижа запланирована диверсия в Кронштадте. Взрыв на одной из площадей. Так донесли наши осведомители. Французский агент узнал об этом и попытался передать сведения в Париж. Не успел, потому как был убит в гостиничном номере. Кто заказчик убийства – неизвестно. Наш приятель Вальц утверждает, что здесь британский след. Мол, Германии союз России и Франции ничем не грозит.

– Чушь! – нахмурилась я. – Франция желает этого союза, как раз чтобы обезопасить себя от Германии. Германии он больше всего и грозит!

– Британии он грозит не меньше. Франция и Британия – давние соперники в Африке, и уж точно слабая соседка за Ла-Маншем куда выгоднее англичанам, чем сильная.

Подумав, я признала его правоту. И мне совсем не хотелось видеть врагами немцев, которыми кишит этот пароход. Особенно господина Вальца.

– Кроме того, милая, – продолжил муж, – есть некоторая вероятность, что взрыв задуман не просто как способ сорвать встречу в Кронштадте. Может статься, что союз террористов не интересует вовсе, что у них другая цель. Сам император. Ведь он будет встречать французскую делегацию в Кронштадте – лично. А взрыв, соответственно, готовят русские радикалы. Это одна из версий.

Мне крайне не понравилось, как витиевато и осторожно изъясняется мой супруг. Так, будто он и впрямь словоблуд-дипломат. Это совершенно не в его манере.

– Не хочешь ли ты сказать, что взрыв все еще может случиться? – столь же осторожно спросила я. – Исполнители не найдены, и он не предотвращен?

По глазам мужа было видно, что он очень хочет солгать. Но все же ответил правду:

– Нет… – И на этом он не закончил. – Видишь ли, есть сведения, что составные элементы для бомбы везут в Кронштадт морем. Их везут на «Ундине».

Сперва мне показалось, что я ослышалась. Потом, осознав, почувствовала липкий холод меж лопатками.

Мы все смертники на этом пароходе…

– Здесь везут бомбу? – резко севшим голосом переспросила я.

Муж попытался успокоить – вскочил на ноги, взял меня за плечи:

– Не бомбу, нет! Химические элементы для нее. Некто, известный как Химик, разработал формулу и должен передать составные элементы кому-то из пассажиров. Эрих Шефер, этот немец, он знает о бомбе и знает о Химике. И отчего-то уверен, будто бомбу должен принять я. Именно поэтому он и привез тебя с детьми на этот пароход. Чтобы, если что-то пойдет не так, я бы не пустил бомбу в ход.

– Но ты ведь не имеешь к этому отношения?! – я вцепилась в его плечи так, будто боялась упасть. – Поклянись, что не имеешь!

– Клянусь. Меня не должно было быть здесь – и вас тем более! Милая, послушай, сейчас самое важное – не спровоцировать Химика и этого второго, который должен выкупить бомбу. Они не самоубийцы и не станут соединять элементы раньше времени, если плавание пройдет гладко. Именно поэтому нам нужно вести себя аккуратно. Не выдать себя. А как только пароход остановится в порту Гельсингфорса – ты с детьми сойдешь.

– А ты?

– Я тоже, разумеется. Химик поручен Вальцу – не мне.

Сказанное пусть немного, но меня успокоило. Я сделала несколько глубоких судорожных вдохов, а после сама прильнула к мужу. Обняла так крепко, как только могла.

– Ты злишься? – спросил он.

– Злюсь, – ответила я честно и потребовала: – Поцелуй меня.

Ненавижу поезда и пароходы.

* * *

5 июня, 17 часов 20 минут

Балтика, открытое море

Обед мы давно пропустили и даже в каюту ничего заказывать не стали, боясь быть разоблаченными. Только ближе к ужину, когда из гостиной послышались голоса няни и детей, спохватились и принялись одеваться.

Бланш вскоре ушла к себе, мы же с детьми принялись наконец за уборку. Растить маленьких барчуков, которым все сходит с рук, я не собиралась, и в вопросе этом была непреклонна! Мужу увильнуть тоже не удалось, хотя он пытался, сославшись на занятость…

– Нам непременно нужно успеть все убрать до ужина, Андре! – наставляла дочка брата, так знакомо грозя ему указательным пальцем.

– А что будет за ужином? – резонно поинтересовался муж.

Поглядел на меня – но я сама не понимала, о чем речь. Софи деловито объяснила:

– Нынче днем мы познакомились с Томасом и Катариной, папочка. Катарина такая задавака, просто ужас! А Томас хороший. Он немного говорит на французском и подарил мне камушек, настоящий янтарь.

– Матушку твоих новых друзей зовут фрау Кох? – догадалась я.

– Да, мамочка. Фрау Кох очень строгая, даже строже, чем ты. Не разрешила нам поиграть в их гостиной. Зато она пригласила меня и Андре поужинать с ними. Так что нам обязательно нужно успеть к ужину…

Только теперь Софи нашла загвоздку в отличном своем плане и просяще поглядела на меня:

– Можно, мамочка? Фрау Кох обещала, что у них будут пирожные и лимонад.

Я смешалась. Бросила взгляд на мужа и быстро поняла, что он думает о том же.

В другой раз я непременно отпустила бы детей – но не в свете недавнего разговора с мужем. Господи, этим Химиком может оказаться кто угодно! Как господа, плывущие вторым или третьим классом, с которыми я лишь на прогулочной палубе могла мельком увидеться, так и наши соседи за ужином. Кто угодно! В том числе и респектабельный пожилой господин Кох. Аптекарь, к слову, который имеет доступ к любым химикатам.

– А отчего бы нам не поужинать пирожными с лимонадом здесь – в нашей каюте? – предложил дочке муж. – И твоего друга Томаса можем пригласить, ежели его матушка не будет против. – Заговорщически понизил голос и добавил: – А задаваку Катарину – не позовем.

Софи идея понравилась.

– Можно, мамочка? – тонким голосом, подражая дочке, спросил муж.

Наверное, он пытался отвлечь меня от тяжкого нашего настоящего – но мне легче не становилось.

– Можно, – вдумчиво ответила я дочери, – но без пирожных. Вашу с Андре порцию сладостей на сегодня вы уже восполнили шоколадом. А ежели позовешь Томаса, то не вздумай забыть и про Катарину: то, что предлагает твой отец, – верх неприличия.

– Зачем Томасу идти к нам, ежели у них есть пирожные, а у нас нету… – чуть слышно молвила Софи и отвернулась к отцу.

От меня не укрылось, как при этом дочка недовольно надула губки, а любимый папочка, конечно, поддержал ее, состроив понимающую гримаску. Всегда так: папочка хороший, а мама строгая!

Надо поговорить с мужем: нельзя так баловать детей!

– Можешь дуться на меня сколько угодно, Софи, – прохладно сообщила я, – но игрушки тебе все равно придется собрать. Господи, откуда их столько? Неужто это все мы из дома взяли?! А чем вы, господа, умудрились испачкать ковер? Соком? Супом?

– Мы с папочкой обедали только шоколадом… – пристыженно молвила дочка и снова принялась складывать игрушки в ящик.

Я покачала головой. Потом бросила взгляд на часы и подскочила на месте:

– Мне пора собираться к ужину. Закончите с уборкой сами, юная мадемуазель, я накажу Бланш, чтобы не вздумала вам с Андре помогать. – И уже у мужа спросила: – А тебе разве не пора?

– К ужину? Я не пойду, отсижусь в своей каюте, – супруг поморщился. – Эта актриса собирается устроить после некий спектакль: не желаю быть втянутым.

– Сеанс магии вуду, – вспомнила я и кивнула понимающе.

– Быть может, и ты останешься? Поддержишь своего якобы больного мужа?

Я поколебалась. Конечно, мне гораздо больше хотелось остаться с семьей, чем слушать сплетни богемных дамочек и расистские замечания невыносимого американца. Из всей компании только супруги Кох и потомок русских графов казались людьми приятными.

– Если я останусь, это не вызовет подозрений? – уводя мужа в сторону, усомнилась я. – Довольно и того, что весь день никто не видел месье Дюбуа. Мне до конца путешествия ссылаться на его морскую болезнь? Жанна Гроссо о чем-то, по-моему, уже догадывается.

– Жанна Гроссо? – усмехнулся муж. – Сомневаюсь. Она всего лишь актриса, все, что ее интересует, – интрижки и сплетни. Поверь, слышал я ваши разговоры: «У вас прекрасный вкус, мадам Дюбуа!»

Последней репликой муж дословно воспроизвел опрометчивое замечание актрисы – и я, осознав, что он слышал (или ему донесли) весь тот отвратительный разговор, вспыхнула так, что, наверное, покраснела.

– Я лишь подыгрывала Жанне, – принялась оправдываться я, хотя муж вроде и не обвинял. И предпочла вообще сменить тему: – Эта, как ты выразился, «всего лишь актриса» не так проста! Она умеет втираться в доверие, легко заводит знакомства, ее контакты ни у кого не вызывают вопросов. Нет, она не Химик, разумеется! Но ее данные – превосходные данные для агента. Она может быть той, кто покупает бомбу у Химика!

– Вздор… – отмахнулся муж. – То, что она разговорила пятилетнюю девочку, еще не делает ее агентом-диверсантом. Агенты всегда в тени, они сливаются с толпой. Их не видишь, даже если глядишь на них в упор.

– Как ты? – ехидно поинтересовалась я, оскорбившись за «вздор».

– По крайней мере, нынче я в тени великолепного лейтенанта Вальца – это уж точно!

Я прищурилась с подозрением: неужто он и правда ревнует? Сколько помню нас, всегда неуверенной в себе половиной, изводящей себя сомнениями, была я. Происходящее неожиданно меня развеселило.

Но трепать мужу нервы я не собиралась. Прильнула к нему, легко поцеловав в губы, и отозвалась:

– Хорошо, я не пойду на этот ужин – останусь с вами. – И, уже отвернувшись, вполголоса заметила: – Не то ты с ума сойдешь от ревности.

Вернувшись к детям, мы застали Софи, примеряющую мою шляпку перед большим зеркалом над каминной полкой. Игрушки так и не были собраны с ковра.

– Показ мод закончен, юная мадемуазель, за работу, – скомандовала я, на ходу снимая с ее головы шляпку. Ту самую, которая минуту назад украшала бюст Бисмарка. – А вуаль ты куда подевала?

– Вуали я не брала, мамочка, – отозвалась Софи. С тоской посмотрела на шляпку и спросила: – Когда мне исполнится восемнадцать лет, можно у меня будет такая же шляпка, как у мадам Гроссо?

У мадам Гроссо шляпки прекрасные, что и говорить. В отличие от них, эта была совсем простенькой, серой, ее я носила только с роскошной голубой вуалью газ-иллюзион, которую накидывала поверх и завязывала под подбородком, чтобы спастись от городской пыли или морских брызг.

От просьбы дочери у меня сжалось сердце. Наверное, я слишком строга на этот раз. Присев к Софи на ковер, я поцеловала ее в макушку и пообещала:

– У тебя будут любые шляпки, гораздо лучше, чем у мадам Гроссо. Какие захочешь. И даже не придется ждать восемнадцати лет: едва сойдем в Гельсингфорсе, первым делом отправимся в модную лавку и выберем тебе совершенно роскошную шляпку.

Софи обрадовалась. За три минуты убрала оставшиеся игрушки, но актрису и ее шляпку выбросить из головы так и не смогла.

– Мадам Гроссо почти такая же красивая, как ты, мамочка, – окончательно растопила она мое сердце. – А еще веселая и добрая: прогнала злую мадам.

Я насторожилась:

– Ты о мисс Аурелии? Отчего ты решила, что она злая?

Девочка промолчала, ниже склонив голову. А в ярких синих глазах мелькнул, ни мало ни много, испуг.

Мне это совсем не нравилось. Подсев еще ближе, я ласково заглянула дочке в лицо:

– Софи, когда мадам Гроссо позвала тебя нынче утром, а злая мадам наклонилась к ней, что она сказала?

Софи тогда стояла куда ближе к дамам, чем я, и, ежели Аурелия говорила на французском, могла разобрать ее реплику.

Но храбрости дочери как не бывало.

– Она сказала что-то на французском? – спросила я прямо.

Дочка кивнула. Собралась с силами и молвила:

– Она говорила про кровь. Злая мадам посмотрела на меня и сказала, что у меня какая-то неправильная кровь. Рабская, кажется.

– Она сказала, что у тебя рабская кровь?! – вспылила я.

– Постой, милая, – разговор давно слушал и муж. Тоже приблизился. Настороженно спросил: – Соня, она сказала «d’esclave» – «рабская» или «slave» – «славянская»?

Подумав недолго, Софи просияла лицом и выпалила:

– «Slave»! Она сказала, что во мне славянская кровь, да! А что это значит, мамочка?

Глава 8

5 июня, 22 часа 15 минут

Балтика, открытое море

На ужин идти все-таки пришлось…

После разговора с Софи, у меня будто земля уплыла из-под ног. Мы переглянулись с мужем и без слов сошлись во мнении, что пускать дело на самотек нельзя.

Откуда компаньонка мадам Гроссо узнала о происхождении Софи? Магия вуду? Какие глупости! Разумеется, ей сказал об этом кто-то, кто нас раскусил! Эрих Шефер? Вальц? Этот таинственный агент, что должен купить бомбу? Все нужно было выяснить, да поскорее. До того, как мы прибудем в порт Гельсингфорса.

С трудом могу припомнить, что подавали в ресторане в тот вечер: все мое внимание занимала мадам Гроссо и ее свита. Опять недовольная чем-то Ева и беззаботный, как всегда, Мишель Муратов. Американец Макгроу припозднился, но ко второй перемене блюд к нам присоединился и он.

Исподтишка рассматривая красивое, точеное лицо французской актрисы, я силилась разгадать, что она скрывает. Но дама была в превосходном настроении сегодня: много говорила и смеялась. Правда, на мой взгляд, излишне налегала на вино.

Пила она вино и позже, в гостиной, куда пригласила присутствующих поглядеть на магический ритуал вуду, который Аурелия все-таки взялась провести. Белого петуха, надеюсь, сыскали.

Присутствовать на сеансе, правда, наотрез отказались Кохи и господин Макгроу. Последний сослался на усталость, хотя ему мало кто поверил. Остальные же, в том числе и я, с комфортом расположились в гостиной мадам Гроссо. Месье Муратов занимал беседами Еву, хотя ее мрачности и это не развеяло, а я же решительно была настроена разговорить мадам Гроссо по полной. Стюард Нойман, обносящий всех вином, был мне только в помощь.

Каюта мадам Гроссо оказалась даже просторней нашей. За неполных двое суток выхолощенную, по-немецки строгую комнату хозяйка умудрилась превратить в пропахший духами дамский будуар. Здесь была только одна спальня, зато в гостиной, меж умывальней и выходом на личную палубу, имелась ниша вроде алькова, укрытая от посторонних глаз алыми газовыми шторами. Мой взгляд то и дело старался проникнуть за прозрачный шелк, поскольку темнокожая компаньонка Аурелия творила там нечто…

Она напевала что-то ритмичное на незнакомом мне языке, расставляла свечи и поджигала благовония. Благовония те смешивались с папиросным дымом, со сладкими духами, создавая какофонию запахов, которая у человека здоровьем послабее непременно вызвала бы мигрень.

Я слышала, что шаманы Северной Америки и Дальнего Востока, дабы войти в транс перед ритуалом, непременно употребляют наркотические напитки… думаю, Аурелии хватило и запахов. Даже вне алькова мне приходилось то и дело встряхивать головой, чтобы прогнать туманное наваждение.

– Аурелия готовит алтарь и задабривает духов лоа. Через полчаса начнем, – небрежно объяснила мне мадам Гроссо.

– Духов лоа? – переспросила я, усаживаясь к ней на софу и всем видом демонстрируя интерес.

Жаль только, что к алькову мне пришлось сесть спиной.

– Ох, это что-то вроде христианских святых, Лили, – отозвалась актриса. – Они посредничают между человеком и божеством. Прежде чем попросить что-то у африканского бога – нужно принести жертву духам лоа. А духи эти коварны. И больше всего любят, когда преподносят им живых существ. Птиц, домашний скот… человека. И не дай боже выказать неуважение духам лоа: накажут!

Она не вполне трезво рассмеялась.

– Вы в самом деле верите в это?

Мадам Гроссо пожала плечами, снимая с подноса стюарда еще один бокал:

– Яркие краски, песнопения, ритуалы, что будоражат кровь… это все по мне. Зрелищно и эффектно. Так что почему бы и нет? К тому же, в отличие от христианства, вуду вполне поощряет прорицание. Аурелия, должна вам заметить, порой угадывает с поразительной точностью. Не так ли?

С последней фразой мадам Гроссо бросила в меня лукавый взгляд – будто знала мою тайну. Меня покоробило. О нет, эта дама совсем не так проста, как думает мой муж!

Странный это будет разговор. Я знаю, что она неискренна, и она знает, что неискренна я. И все же мы будем улыбаться друг дружке и вести беседу вполне благожелательную о вещах посторонних, неинтересных, в сущности, нам обеим.

– Расскажете об африканском прорицании? Аурелия станет гадать на картах?

– О нет, карты Таро оставим мадам Ленорман. Аурелия называет свое искусство прорицания оби абата. Она задает вопрос духам лоа и бросает ракушки на доску. А потом глядит на то, как они упали, и дает поразительно точные ответы… Хотите верьте, хотите нет, Лили. Вас действительно зовут Лили?

– Странный вопрос. Зачем кому-либо лгать об имени?

– Я не говорила о лжи. Однако обстоятельства часто заставляют нас играть роли. Ох, сколько у меня их было… и имен, и ролей. Однако я помню их все.

– Вы о театре? – наивно осведомилась я.

Жанна загадочно улыбнулась. Отпила из бокала еще раз, но так и не ответила. Отвела затуманенный взгляд в сторону, туда, где Муратов негромко рассказывал что-то Еве, и выдохнула с тоскою:

– Театр… Моя матушка служила актрисой. В нашей среде это означает, что и моя судьба была предопределена с рождения. Она сыскала богатого любовника, такого, который мог бы оплатить мое образование: языки, сольфеджио, фортепиано, скрипка. Светские манеры – непременно! Мать не хотела мне своей судьбы. Боялась ее повторения. Мечтала, чтоб я вышла замуж за человека состоятельного и вела бы приличную жизнь. Но такова уж судьба всех бедных девушек, Лили: на нас хотят и могут жениться лишь те, за кого мы сами никогда не пошли бы по доброй воле. Однако мне повезло. На приеме, что организовал любовник матери, меня заметил молодой, невообразимо красивый мужчина – превосходно образованный, к тому же с блестящим будущим. Богатый словно Крез. А я была горда не по годам да не по статусу и долго ему не поддавалась… а потом полюбила его со всем пылом, на который только способна семнадцатилетняя неопытная девица. Мы были прекрасной парой. И жизнь наша могла стать сказкой… если бы он сам был хотя бы чуточку старше и тверже в характере, а семья его хотя бы немного менее влиятельной. Его родня, конечно же, не могла допустить, чтобы он женился на дочери актрисы. В два счета ему сыскали превосходную невесту с блестящей родословной. И теперь уж я их даже понимаю…

Жанна поманила стюарда, водрузила на его поднос пустой бокал и потребовала принести еще вина.

Она довольно выпила сегодня, даже Ева пару раз глянула на актрису с неодобрением. Но Ева смолчала – смолчала и я. Я знала эту женщину двое суток, кто я такая, чтобы делать замечания? Жанна даже не подруга мне. Еще и потому, что я до сих пор не понимала, зачем она мне рассказывает печальную историю своей жизни. Вино ли развязало ей язык, или все это спектакль, имеющий свою цель?

Ведь она догадывается о моем происхождении: Жанна ясно дала это понять! Или догадывается, или знает точно…

Но, какова бы ни была цель, наверное, мне стоило подыграть.

– Жаль, что вам пришлось расстаться, – молвила я.

– Расстаться? – изумилась Жанна. – Да нет же, мы не расстались. Я просто-напросто сбежала от матери, разбила ее мечты и сделалась любовницей своего богатого – и теперь уже женатого – мальчика-красавца. Родила ему дочь, прелестную чернявую девочку. Представьте себе, когда я видела дочку в последний раз, ей было столько же, сколько вашей Софи теперь.

– О… – обронила я невольно. Но теперь хотя бы стал понятен столь явный интерес мадам Гроссо к моей дочери. – Что же случилось?

Я уже догадывалась, что ничего хорошего случиться просто не могло.

– Случилась жизнь, – поморщилась Жанна. – Мальчику своему я наскучила, а его родственники отобрали у меня дочь. Сказали, будто она умерла от чахотки, но я знаю, что они лгали, знаю! Конечно, у меня не было ни единого шанса ее вернуть… даже любовник матери не сумел ничего сделать. Я отчаялась тогда, поклялась им отомстить и уехала далеко-далеко. Благодаря связям матери поступила в драматический класс в Париже, выучилась, с отличием выдержала экзамен. Работала и в «Жимназ», и в «Порт-Сен-Мартен». После, наконец, и в «Комеди Франсез». То были прекрасные времена, Лили, весь Париж меня обожал! Даже матушка, которую я выписала к себе, признала в конце концов, что нынче женщина может добиться успеха и без мужской поддержки. И замуж я выходила по любви, а не из расчета, кто бы что там ни говорил. Конечно, это была не та сжигающая любовь семнадцатилетней девочки… но все же я очень горевала, когда муж умер всего через полтора года. К слову, он оставил мне все свое состояние, благодаря которому я могу никогда более не выходить на сцену.

– Однако ж вы выходите на сцену, – заметила я.

– Выхожу, – невесело признала Жанна. – К обожанию зрителя быстро привыкаешь. И привыкаешь сильней, чем даже к опиуму или бокальчику вина после спектакля. Особенно когда ничего, кроме того обожания, у тебя больше нет. Я смогла бы оставить театр, наверное бы смогла – появись в моей жизни достойный мужчина, семья, дом. Маленький тихий дом на берегу реки. У моего первого мужа, у него был такой дом. С яблоневым садом и синими ставнями на окнах. Только там я и была счастлива. С ним и моей девочкой. Знаете, что такое рай, Лили? К черту все религии мира: рай – это место, где ты был счастлив. Говорят, если перед смертью мысленно перенестись в то место, очень-очень этого захотеть, то непременно попадешь в свой собственный рай. Ах, как бы я этого хотела… Я была замужем еще дважды… или трижды, – она рассмеялась, – сама со счету сбилась! Но это все не то. Они хотели только моих денег – а я всякий раз принимала их лживые слова за чистую монету. Неужто я так плоха, что меня нельзя полюбить? Ева говорит, что мне нужно меньше пить да мечтать о глупостях и больше заниматься делом… но знаете, Лили, я все равно думаю, что еще вернусь в свой рай. Непременно вернусь!

Последние ее слова мне было слышать совсем уж неловко: очевидным стало, что Жанна просто пьяна. Неточным движением она потянулась за новым бокалом, но теперь уж я перехватила ее руку. Ненавязчиво, но твердо.

– Пожалуй, что Ева права, – столь же твердо заметила я.

Неожиданно сработало:

– Наверное. Эта чертовка Ева всегда права, – мадам Гроссо как будто даже устыдилась и жестом прогнала стюарда. Ровнее уселась на диване и поправила чуть растрепанную прическу.

Я не сразу обратила внимание, что компаньонка Аурелия уже прекратила свою песню. А через миг услышала и ее голос:

– Духи лоа готовы ответить на ваши вопросы. Входите!

Я повернула голову и посмотрела на Еву с месье Муратовым, но те желания погадать уж точно не имели. Мишель просто смолчал, а Ева закатила глаза.

Среди присутствующих знать будущее желала лишь мадам Гроссо. Она начала уж подниматься с дивана, когда неожиданно для всех, кроме меня самой, на ноги вскочила я.

– Позволите, Жанна, мне быть первой? – со всей любезностью попросила я.

Теперь уже Ева обернулась на меня недоуменно, даже захотела остановить как будто.

И мадам Гроссо тоже немало удивилась:

– Вот уж не думала, что вас это интересует… а впрочем, разумеется, – она сделала приглашающий жест рукой и снова улыбнулась не без лукавства. Предупредила: – Формулируйте ваш вопрос точнее. Духи лоа не любят туманных изречений.

Духи лоа, похоже, вообще мало что любили, кроме песнопений и вязкой, отвратительно пахнущей металлом крови. Первое, что я увидела, проникнув за алые газовые шторы – петуха с отрубленной головой. Кровь под его тушкой уже напитала белые некогда перья и разливалась бесформенным бурым пятном, грозя тягучими каплями добраться до края импровизированного алтаря. Перемазанный кровью нож с рукояткой, раскрашенной желтым и красным, лежал здесь же. Кроме него алтарь был полон свечей, от дыма которых у меня немедленно закружилась голова.

Аурелия смотрела на меня сверху вниз черными, блестящими в полутьме глазами.

– Сядь! – велела она. И тотчас властно положила раскрытую ладонь на мою макушку, таки заставляя подчиниться.

В узком вечернем туалете да туго затянутом корсете усесться прямо на пол было задачкой той еще. Но раз уж я сама в это ввязалась…

Ковер с пола был убран, а крепкие корабельные доски оказались разрисованы мелом и бурыми мазками, о происхождении которых мне даже думать не хотелось… Меловая линия очертила круг, внутри которого находились и я, сидящая на полу, и стоящая надо мной Аурелия, и алтарь с трупом петуха. Не сразу, но взгляд мой упал на чашу из мятого металла – тоже разрисованную символами.

Внутри чаша до середины была полна жидкостью мутно-сливового цвета.

– Пей! – надавив ладонью мне на голову, велела Аурелия.

Догадываясь, что там и как сей напиток подействует на мой разум, я совершенно точно не собиралась этого делать.

От сильной руки на своей голове я извернулась, поймала взгляд женщины и, не без труда выдержав его, ответила:

– Не буду.

Аурелии это не понравилось. Вот уж не думала, что тяжелый ее взгляд может стать еще надменнее. Невесомым движением она опустилась на корточки, а потом и на колени. Сидя напротив, чуть подавшись ко мне, спросила:

– Зачем ты пришла?

– Задать вопрос.

Она выпрямилась, продолжая сидеть на коленях, и рука ее потянулась к ракушкам в глиняной яркой вазе. С глухим треском перекатывая ракушки из левой руки в правую и обратно, Аурелия смотрела на меня с прежней суровостью. Будто знала уже, что вопрос мой ей не понравится. Но не прогнала. Кивнула:

– Спрашивай.

– Зачем вы напугали мою дочь, сказав, будто у нее славянская кровь?

Мерный стук ракушек в ее ладонях оборвался. Совсем ненадолго. Аурелия чуть вскинула подбородок и произнесла с еще большим презрением, чем прежде:

– Плохой вопрос. Духи лоа могут ответить лишь «да» или «нет».

– Я спрашиваю не духов лоа, я спрашиваю вас.

– Я говорю то, что велят лоа. Лоа всюду. Лоа слышат тебя. Я призвала их не затем, чтоб вести с тобой пустые разговоры. Задай хороший вопрос – или уходи! Мы и так довольно оскорбили лоа сегодня!

Если прежде Аурелия выказывала своим видом лишь ледяное презрение к бренному нашему миру, то теперь в ней бурлило раздражение. Как минимум раздражение – а то и ярая ненависть. Пожалуй, я играла с огнем.

Но сдаваться не собиралась.

– Я не уйду, покуда не услышу ответ, – ровно сказала я. – Откуда эти глупости про славянскую кровь?

Ноздри и без того широкого носа Аурелии гневно раздулись. О да, это была ярость. Но держала себя она превосходно.

– Это не глупости, – выговорила она.

Потом словно опомнилась. Ракушки из правой своей руки ссыпала обратно в глиняную чашу и с прежней гордостью вскинула голову:

– Хорошо, я скажу тебе. Я спрашивала лоа о плавании до того, как земля сменилась морем. Спрашивала, чего ждать. Лоа предрекли, что я увижу здесь твою дочь. Невинную душу с черными кудрями и чистым сердцем. Ту, в чьих жилах течет славянская кровь.

Я прищурилась с сомнением. Она просто угадала? Может ли такое быть? Я силилась найти ответ в мимике Аурелии, но лицо ее было каменной маской и не выражало ровным счетом ничего.

Она чуть подалась ко мне, будто собиралась сказать главное:

– У лоа была причина сказать мне о твоей дочери. Лоа предупредили, что девочке с чистым сердцем и славянской кровью не суждено сойти на землю. Никогда!

Я невольно ахнула. Отпрянула. Старалась, конечно, держать себя в руках, но вышло плохо.

– Теперь уходи, – надменно произнесла Аурелия, вновь вставая на ноги. – Ты и так вошла без очереди.

Спорить я более не стала. Источников своих женщина выдавать не собиралась – да я от нее этого и не ждала. Не с первого вопроса, по крайней мере. Довольно и того, что теперь она знает, что дочка мне ее провокационную фразу передала и что я не свела все к шутке, не спряталась, а пришла к ней для откровенного разговора, как и всякая оскорбленная подобными обвинениями женщина.

Все правильно.

Не думаю, что Аурелия хоть сколько-нибудь самостоятельная фигура: сведения о девочке со славянской кровью она получила от вполне конкретного человека. А значит, и о результатах своей провокации непременно поспешит доложить ему. И главное теперь – сей момент не упустить.

Но это я, пожалуй, переложу на плечи мужа: ему это будет и сподручнее. Мне же теперь больше всего хотелось покинуть эту душную каюту и немедля побежать к дочке. Обнять ее покрепче и… не отпускать до конца плавания…

Но позволить я себе этого, конечно, не могла. Это глупое, нерациональное желание. Этого Аурелия от меня и хочет. Что бы ни напевал ей ее источник, она, да простят меня духи лоа, обыкновенная шарлатанка, удачно пристроившаяся к скучающей и охочей до экзотики мадам Гроссо. И цель ее – заработать денег.