Текст книги "Клинок Богини, гость и раб"

– Если ты умрешь, – зашептал в волосы, – я убью Астароше.

Оттолкнул Бану, громко усмехнулся и ушел.

Когда дверь закрылась, Бану упала на колени и в ярости зажала рот рукой. Как же ему нравится ее унижать… До сих пор! Все сделает, а шанса поглумиться не упустит…

– Ублюдок! Проклятый ублюдок! – прокричала в пустой комнате.

Ради ли Астароше, ради ли еще чего Бансабира вернулась с началом октября. Вымученная, бледная, в компании одного молодого мужчины, имевшего пятнадцатый ранг. У него была сломана рука и без счета порезов и царапин. Было ясно, что не так давно этот парень изошел кровью. Бансабира помогала ему идти; мужчина наваливался на нее всем телом, опираясь на женское плечо и волоча ноги. Стоило ей достичь парадного входа в Храм Даг, навстречу вышло несколько человек. Аннамара тут же подбежала и взяла заботу о раненом на себя. Мастера постепенно тоже выходили на крыльцо. Бану стояла не двигаясь – высоко подняв голову, немигающими глазами смотрела на застывшего Гора. Кто-то что-то спрашивал, кто-то приветствовал, кто-то о чем-то говорил.

Бану, не отрывая от наставника глаз, вытащила из внутреннего кармана изодранной стеганой куртки мешочек с драгоценными камнями в качестве оплаты и швырнула его в ноги собравшимся.

– Не сомневался, что вам это удастся, – сказал Мастер Ишли, но суровый и зловещий вид четырнадцатилетней Бансабиры заставил примолкнуть даже его.

Девушка полезла в невидимые складки одежды:

– Фингула, номер двадцать шестой, поколение сто девятое, подстрелена в реке Бахут во время погони, – выудила три мельхиоровых знака и по очереди кинула туда же, где лежали рассыпавшиеся из мешочка камни:

– Дей Сияющий, сто восьмое поколение, номер двенадцатый, погиб. Мавис Пристрастная, сто девятое, номер восемнадцатый, погибла. Борво, сто десятое, номер двадцать второй, погиб.

– Как? – спросила Ирэн.

– Как и велит закон, – Бану не сводила глаз с Гора, – в крови, с оружием в руках.

Бану прошла мимо Тиглата прямая, как палка. Он обернулся и при всех схватил ее за предплечье, рванув на себя. Маленький серебристый нож уже прижимался к его горлу. Зеленые глаза зло сверкали тысячью пролитых по дороге домой слез. Гор был вынужден отпустить.

В тот вечер Бансабира не осталась у себя – постучала в дверь Астароше:

– Могу я войти?

– Конечно, я рад тебе.

– Прости, что не поздоровалась у входа.

– Забудь.

Они стояли друг напротив друга.

– Кровавая Мать благословит тебя, – сказала юная женщина.

– Кровавая Мать благословит тебя, – ответил молодой мужчина.

– Ответь, Астароше, мы еще друзья? После всего?

– Мы всегда будем друзьями, даже если однажды нам расхочется друг друга. Ты ведь здесь за этим?

Бану кивнула:

– За другом, который хорошо помнит девиз этого проклятого места.

– «Что взял – отдай»?

– Да. – Бану сорвалась в поцелуй. Целовала его и целовала, думая: «Отдай мне меня, недоумок, иначе Гор действительно тебя убьет».

Когда утром Бансабира тихонечко вышла из покоев Астароше и вернулась в свои, встретилась лоб в лоб с наставником.

– Раздевайся, – приказал Гор.

– Что? – Бану прошла мимо него и, бросив принесенную одежду на пол (одежду новую, те лохмотья, в которых она вернулась из Яса, выбросили сразу же), упала на кровать.

– Я велел раздеться.

– Я больше не твоя вещь, – отрезала Бану.

– Ты больше не вещь. – Гор надвинулся на ученицу, Бану начала отползать в угол кровати. – Но все еще моя. – Он наклонился и стукнул пальцем по серьге с собственным именем в женском левом ухе.

– Отодвинься, – смотрела, не мигая.

– Ты все еще одета. – Гор поймал девичьи кисти. – А я велел раздеться.

Он попытался удержать две руки Бану в одной своей, но перед ним на кровати сидел уже не семилетний ребенок. Бансабира оттолкнула его мощной ногой, да так, что Гор отлетел от постели.

– Я сказала, не подходи.

– Я хотел, чтобы до этого не дошло, – обреченно вздохнув, выговорил он, поднялся с пола и приблизился вновь.

На кровати завязалась борьба, и вскоре Гор подмял под себя ученицу. Разодрал на ней тонкую сорочку. В инстинктивном ужасе Бану пыталась ухватиться за обрывки ткани и прикрыть наготу. Гор, нависая над ней почти лежа, только ухмылялся, не сводя глаз с перепуганного лица. Затем, медленно наваливаясь и наслаждаясь производимым эффектом, Гор уложил Бану на спину и, нарочито растягивая время, склонился к ее губам.

– Неужели ты правда думаешь, – Гор обхватил женское горло пальцами, слегка надавил, – что я позволю тебе принадлежать кому-то, кроме меня?

Бану сжала челюсти, понимая, что Гор присосался к ней, как пиявка. Цепляясь за воздух, Бану слегка разомкнула зубы, и Гор не упустил шанса. От него пахло вином, кожей и по́том, у него были насмешливые серо-голубые глаза и жесткий-жесткий рот…

Закончив поцелуй, Гор прошелся губами по всему телу до колен, покусывая и посасывая, оставляя засосы и синячки. Потом сел на Бану верхом, удерживая ее кисти в своих.

– Это все мое, – заявил он. – Будешь швыряться – и я отдам тебя на потребу всем Клинкам-мужчинам.

Он встал с юной женщины, бросил:

– Одевайся. Жду тебя на арене, – цинично усмехнулся и вышел. На руках Бансабиры от кистей до локтя постепенно начинали проступать темные сливовые пятна, а внизу живота опять раскручивалось что-то горячее…

Солнце вошло в созвездие Змееносца, и Бансабире минул пятнадцатый год. Приближался срок окончания ее обучения, и большую часть сил молодая женщина теперь посвящала оружию. Поскольку означенный день был не за горами, Бансабира больше не участвовала в далеких кампаниях, ограничиваясь делами управительного порядка: решала вопросы храма в торговом квартале, помогала жрецам, ловила пиратов, контролировала ночные и дневные патрули, встречала девочек и мальчиков, которых в числе пригнанных рабов привозили Клинки Богини, распределяла по комнатам тех из них, кого мастера отбирали себе в обучение; а еще общалась с гарнизонными, относила ужин в кузню вместе с Шавной Трехрукой, вечера напролет смеялась в обществе подруги и кузнецов, зрелых и молодых, после чего в ночь опять выходила тренироваться. С Астароше виделась часто, но спала редко, в основном когда Гор покидал остров по делам. С удовольствием смотрела, как те, с кем когда-то подрастала она – Шавна и Астароше, – теперь сами тренировали новичков. Шавна достигла к тому времени восьмого ранга в сто восьмом поколении, Астароше – четвертого.

Двое других, с которыми когда-то они были довольно умелой командой, отдалились: Аннамара часто пропадала на заданиях в Ласбарне, а Рамир Внезапный в те дни неожиданно покинул храм с узором девятого ранга на знаке и больше не давал о себе знать.

Проходя мимо общих комнат для занятий, Бансабира слышала голоса мастеров Фатаира и Ишли и вспоминала, как сама когда-то, одной из многих третьегодков, сидела в таких вот помещениях за столом и то по-ласбарнски, то по-ангоратски записывала рассказы наставников о дальних землях, принципах навигации, созвездиях…

К следующей весне в том, что Бансабира получит место в первой пятерке, не сомневался уже никто. Даже мальчишки и девчонки второго года обучения, которые только-только в первый раз попали в зал наград, уже тихонько перешептывались: «Эй, смотри! Это же Бансабира! Ага, Бансабира Изящная! А ты знаешь, что после третьего года она была двадцать шестой, а после четвертого уже одиннадцатой!» – выпячивал один. «А после пятого восьмой!» – вклинивался другой. «Восьмой, представляешь! Через пять лет в первой десятке! Ух ты… Вот бы и нам так, правда? Ага, вот бы…»

Как-то раз Бану наткнулась у залы наград – одного из самых светлых помещений – на Ирэн Безликую. До обеих донесся восторженный шепоток, и женщины усмехнулись. Они вошли в ранговую комнату; четверо подростков раболепно поклонились и выбежали. Все они были старше третьего года, ибо всем уже дозволялось покидать помещение днем.

– Мне ужасно неловко, – сказала Бансабира, присаживаясь на скамью под окном вместе с Ирэн. – Из-за всех этих разговоров. Простите.

– Перестань извиняться. Даже хорошо, что ты есть перед их глазами.

– Почему?

– Когда перед глазами легенда, невольно начинаешь либо тянуться за ней, либо, восхищаясь, отдаляться от нее. И чем легенда моложе, тем сильнее эффект. Вот мне, например, уже тридцать пять, и ученики не тянутся за мной так раболепно. Кроме того, ты женщина, Бану. Это подстегивает многих мальчишек и вдохновляет девочек. Так что не извиняйся – из-за твоего успеха среди новичков возникает своеобразный отбор, в котором сразу видно будущих победителей и проигравших.

Бану отмахнулась:

– Любой из них может достичь того же, если ему не посчастливится чем-то заинтересовать Гора.

– Кроме Гора в храме есть и другие мастера с первым рангом, однако ни мне, ни Фатаиру, ни Вахзи, ни Салазару не удалось еще воспитать ученика, который вошел бы в первую десятку всего через пять лет.

– Возможно. Но никто из названных не является, в отличие от Гора, извергом.

Ирэн усмехнулась:

– Это правда, Тиглат довольно жесткий наставник. Когда он привел тебя, мы думали, что, взяв девочку, он будет обходиться с ней мягче, чем с мальчишками. Однако Тиглат будто озверел. Надеюсь, ты не держишь на нас зла?

Бансабира покачала головой.

– И правильно – никто не может вмешиваться в отношения наставника и ученика. Что бы между вами ни случилось, пока ты учишься у Тиглата, другим этого не оспорить.

Бану промолчала: она еще помнила Сурху, который умер от перелома шейного позвонка, полученного от Гора, когда тот слишком увлекся наказанием.

– Притом заметь, – продолжала Ирэн Безликая, – у Тиглата, кроме тебя, уже выучились Ион, Видеха и Ямун, и кроме Иона никто из них даже после семи лет не занял места выше пятнадцатого. В любом деле, Бансабира, нужен талант. И этот талант – как родинка: он либо есть, либо его нет[3]3
  Афоризм Ф.Г. Раневской, только в нем вместо родинки – бородавка.


[Закрыть]. В свое время на примере Тиглата это стало ясно, как никогда, а теперь и ты, его ученица, доказала это повторно.

– Спасибо, – проговорила Бану.

Ирэн непринужденно взглянула на нее:

– Кстати, зачем ты здесь?

– Отдохнуть немного. В комнате я могла наткнуться на Гора, а здесь он редко бывает. К тому же хочу еще раз посмотреть на свой знак и подумать.

Ирэн понимающе улыбнулась:

– Хочешь уйти?

Бану помотала головой и ответила:

– Не знаю. – Встала и прошла к деревянной доске со знаками. – Кто-то из нас должен уйти – я не смогу провести с ним ни дня сверх положенных семи лет. Да, Гор стал сдержаннее и терпеливее, но я по-прежнему не знаю, чего от него ожидать. К тому же я волнуюсь за Астароше.

– Так это все-таки Астароше? – переспросила Ирэн. – Я думала, сам Тиглат.

Бансабира обернулась:

– Нет, ни разу. – Вновь обратилась к знакам. – Я не знаю, изменится ли его отношение, когда я перестану быть его ученицей, но знаю, что скорее забуду собственное имя, чем минувшие семь лет. Гор позаботился о том, чтобы у меня была хорошая память, поэтому одному из нас лучше покинуть храм. С другой стороны, выйдя из храма, куда я пойду? Знаете, Ирэн, я прихожу сюда каждый день и каждый день смотрю на надпись над своим знаком: «Урожденная танин Яввуз». Когда впервые это прочла, я пришла к мастеру Ишли с просьбой вычеркнуть последнюю строчку. Кому какое дело, что я танин, спросила я. Но мастер настоял, чтобы строку оставили, и все тут. Если бы я была только Клинком Богини, у меня не возникло бы сомнений, что делать дальше, я бы сжала зубы и осталась служить храму, несмотря на Гора. Сказала бы себе, что только здесь место всякого, кто посвятил себя Кровавой Шиаде, что у меня, как у всех, нет ничего и никого, кроме храма. – Молодая женщина обернулась к Мастеру Ирэн. – Когда я была в Ясе в поисках Луатаровых бубенцов, наткнулась на множество слухов о «Яввузе» и «Яввузовом бастарде», несмотря на то что до сих пор помню, как те головорезы растерзали Руссу. Я задумалась: что, если мой брат жив? И отец, должно быть, тоже. Когда-то давно я согласилась войти сюда с Гором только для того, чтобы научиться убивать врагов своей семьи, а как получается? Моя семья, за которую я хотела отомстить, бодрствует; враги – тоже, а я сижу здесь и ловлю пиратов?

Ирэн ничего не ответила – поднялась со скамьи, подошла к Бану. Последняя замолчала на мгновение, прищурившись, и провела пальцами по надписи со своим именем.

– Но если я приеду домой, что я найду там? Буду ли я все еще танин? Нужна ли я еще отцу и дядьям? Стану ли я вновь наследницей отца, как была до той злополучной стычки? Или он уже обзавелся другой женой, которая родила ему с десяток детей?

Глядя на ее профиль, Ирэн Безликая невольно подмечала, насколько гордо посажена белокурая голова и как естественно жестко затянут позвоночник. Бансабира отняла пальцы от пергамента.

– Чем чаще я читаю свою надпись, тем больше думаю, что я не просто убийца восьмого ранга, а танин. Но чем больше я думаю, что являюсь танин, тем хуже понимаю, что делать дальше.

Ирэн положила руку на плечо Бану.

– Если не видишь выхода сама, предоставь это Праматери.

– Праматери? Мать Сумерек рождает нас в крови и забирает нас из крови, а мне еще рано умирать. Нет, мне нужен другой выход.

Ирэн Безликая усмехнулась:

– Праматерь способна на куда большее, девочка моя. Не переживай, решение отыщется.

– Спасибо, что поддержали. – Бану положила ладонь поверх руки Ирэн на плече и неожиданно развернулась к мастеру. – О, Ирэн, простите, а вы-то почему здесь?

Ирэн убрала руку и по примеру Бану воззрилась на деревянную доску.

– Потому же, почему и ты. Пришла в последний раз посмотреть на знак – своего мастера, – сказала женщина с печальной улыбкой.

Бану замерла, потом тоже обернулась к доске. Она знала, что после далекой травмы у мастера Салазара развилась неизлечимая болезнь костей, и с годами она прогрессировала. Уже почти месяц, как он не встает с постели.

– Но он ведь еще не умер? – спросила Бану.

– Нет, но разве могу я позволить ему мучиться от собственной немощи дольше? К тому же мастер Сал уже дважды просил меня.

– Это же бесчеловечно, Ирэн. Все знают, насколько он вам дорог. Мастер Салазар мог попросить и того же Гора, не думаю, что он бы отказал.

Ирэн усмехнулась настолько горько, что Бану побоялась, что женщина вот-вот заплачет.

– Мы все по жизни эгоисты, Бану, и остаемся ими, даже когда умираем, потому что свою смерть зачастую хотим принять из самых любимых рук.

Горло Бану пережало точно клешнями.

– Яд? – с трудом спросила она.

– Зачем? – ответила Ирэн. – Ты ведь сама назвала один из главных девизов храма: «Мы рождаемся в крови и умираем в крови».

– Но ведь он был вам как отец.

– Верно, Салазар был другом моего отца и заменил мне его, когда тот умер. И по закону природы, Бансабира, дети хоронят родителей.

Бансабира ничего не ответила. Женщины еще долго молча стояли перед деревянной доской и смотрели каждая на нужный знак, размышляя о том, чего так и не осмелились сказать вслух.

– Да направит наши умы и руки Кровавая Мать Сумерек! – Дуэт мужского и женского голосов разнесся по главной арене, эхом отражаясь от каменных стен. Вооруженные до зубов, при этом в легких мягких доспехах, сошлись Бансабира и Шухран…

Пять широколезвенных ножей из мирасийской стали лежали на полу вокруг противников. Шестой Бансабира плотно прижимала к шее соперника, под самой челюстью Шухрана, встав у него за спиной. Стоит развернуть немного кисть, заострив угол атаки, и рвануть, как из аорты захлещет алый фонтан…

Здравый смысл не подвел никого, кто знал Бану в предыдущие семь лет и делал ставки на ее финальный ранг.

Третий.

Пятнадцатилетняя женщина тяжело дышала, старательно присмиряя жажду крови в собственных глазах. Вокруг бушевали аплодисменты, крики поздравлений, восторг. «Надо же, какую радость доставляет людям зрелище избиения и убийства», – цинично подумала Бану и отвела от горла Шухрана задрожавшую руку…

На Бану почти не осталось царапин от всех решающих испытаний. Ничто не мешало ей отпраздновать триумф с Шавной днем и с Астароше – ночью. И когда на другой день она встретилась с наставником в зале наград, где под должной надписью значился символ третьего ранга, Гор, не сумев сдержать дрожи в руке, вытащил из уха Бану серьгу со своим именем.

Вздохнул. «Вот и все», – подумал с печалью, чувствуя, как падает сердце в груди.

На скамье у окна Бансабира приметила полотняный сверток. Гор проследил этот взгляд. Прочистил горло, поднес ткань с содержимым и развернул:

– Дубликат знака третьего ранга, печать с этим изображением и пять серег с именем «Бансабира». Получились немного больше обычных из-за длинного имени.

Бану молча кивнула и приняла символы, глядя на собственные руки. Потом вскинула глаза на наставника:

– Я скоро уйду, Гор.

Гор не отводил глаз от женских:

– Знаю. – «Ирэн», – мелькнуло в голове Бану. – Я тоже.

– Чего?

– Я тоже ухожу.

– Я расслышала.

– И ты уходишь со мной.

Будто по лицу ударил, подумала Бансабира.

– Нет.

– Ты уходишь со мной, – непререкаемо произнес Гор.

– Я больше не ношу твоей серьги, Тиглат.

– Тебе следует звать меня Гор.

– Тебе следует оставить меня в покое и больше не лезть в мою жизнь, – отрезала пятнадцатилетняя женщина. – Спасибо за все. – Бану вздернула подбородок и, прижимая к груди сверток с бронзовыми символами и серьгами, пошла к выходу. Гор поймал ее за предплечье:

– Куда ты идешь?

– Тебя не касается.

– К Астароше?

– Тебя не касается, Гор! – Бану гневно обернулась.

– Разве я не говорил, что убью его, если он не прекратит спать с тобой?

– Это я с ним сплю.

Гор отшатнулся. Бану воспользовалась тем, что его хватка ослабла, выдернула руку и ушла. Следующие три ночи Бансабира провела с Астароше. Наутро четвертого дня, стоило Бану по делам торгового квартала покинуть храм, к Астароше пожаловал Тиглат.

– Я много раз предупреждал тебя, – заговорил он с порога. Среди складок одежды мелькнуло лезвие. Астароше сориентировался мгновенно. Выпрямился в полный рост, и в руке уже был зажат меч.

– Ты ей никто, Тиглат. Ты ей теперь даже не наставник. Выбор Бансабиры решил все, смирись.

– Не смирюсь, Астароше. Пойдем.

К недовольству Гора, Астароше не отринул вызова – пожал плечами и пошел. Они покинули пределы храма и направились за конюшни – на пустырь, где бы их никто не увидел.

– Мы еще можем остановиться, Тиглат, – произнес Астароше с расстояния десяти шагов. – Просто хоть раз прояви к ней уважение.

Гор атаковал…

Спустя треть часа оба дышали тяжело и надсадно – хорошо погоняли друг друга. Уже тогда Астароше окончательно понял, что ему не выиграть у первого номера. Сражение завихрилось с новой силой, а через десять минут молниеносно случилось несколько вещей. Раздался женский крик:

– Во имя Матери! – Бансабира летела к сражающимся через весь пустырь. На ее голос отвлеклись оба, но один опомнился на долю секунды быстрее. Провернулся, нанес серию тяжелых атак всем весом. Потом отступающий под натиском соперник увернулся, выбив оружие противника – мельтешение, – пятно, не разобрать – хруст – вопль…

– АСТАРОШЕ! – закричала Бану, подбегая к сражавшимся и падая рядом с любимым на землю. Гор с горящими красными глазами не шевелился. Астароше выл, как волк, цепляясь пальцами за собственное бедро, под которым наплывала страшная опухоль сломанного колена.

Ужасающая догадка пронеслась в голове Бану быстрее ураганного ветра над Великим морем.

– ГОР, ТВАРЬ!!! – Бансабира взметнулась мгновенно. Молнией блеснула в ее руке сталь. Рубанула наотмашь, но Гор в последний момент успел отклониться. Широколезвенный нож глубоко рассек левую щеку. По лицу мужчины засочилась подтеками кровь.

Гор схватился за лицо. Бану тем же ножом распорола Астароше штанину, разодрала ее на две части и увидела подтверждение своим опасениям.

– Кровавая Мать… ПОМОГИТЕ! – заорала женщина изо всех сил, пустившись бегом. – ПОМОГИТЕ!!!

Она еще не добежала до середины пустыря, когда на ее голос из конюшни показался кто-то из горожан.

– Эй, кто там?

– Клинки Матери! Скорее! Мастеру Астароше нужна помощь!

– Аста… – Двое мужчин уже торопились на зов. – А, это ты, Бансабира, – произнес тот из конюхов, чье зрение было слабее. – Что стряслось?

Женщина преодолела оставшееся расстояние:

– Нужны носилки и шины! Есть что годное?

Один из конюхов кивнул. Второй спросил:

– Рука, нога? Или спина?

– Нога, колено.

– Мы быстро.

И действительно, довольно быстро Астароше был доставлен в свою комнату на втором этаже храма. Бану, поблагодарив конюших, не отходила от него, подбадривая, утешая, держа за руку, пока местные доктора занимались травмой. Когда все ушли, а Астароше уснул, она обработала раны, которые попросила лекарей оставить ей. Каждая из них досталась ему по ее вине. По вине ее существования… Или все-таки по воле Праматери, которая когда-то послала ей безызвестного умирающего на речке Бенре, за которым следил Гор?..

Закончив, прижала к лицу руку Астароше и положила голову на кровать, оставаясь сидеть на стуле. Прошло какое-то время, и Астароше проснулся от тихих всхлипов где-то рядом. Он разлепил глаза и увидел, как по прекрасному обычно белокожему, а теперь покрасневшему лицу из-под закрытых век катятся крупные слезы. Осторожно шевельнулся, почувствовав боль во всем теле, и положил свободную ладонь женщине на темечко.

– Эй, – тихонько позвал он, – Бансабира.

Голова под рукой вздрогнула – женщина приподнялась и посмотрела на раненого:

– Астароше, прости меня, умоляю, прости!

– Бану…

– А лучше никогда не прощай! Скажи, что не простишь, и отомсти, когда поправишься!

– Бансабира, – увереннее перебил женщину Астароше, – не говори глупостей.

– Это не глупость! – с новым притоком душившего бессилия заявила женщина. – Это моя вина! – Она упала лбом в кровать, зарыдав.

– Я знаю, что женщины всегда плачут из-за мужчин, но все равно прошу – не плачь, Бану. Потому что и ты в глубине души знаешь, что мужчины в конечном счете всегда сражаются ради женщин. Мы бьемся или потому, что хотим вас получить, или потому, что не хотим, чтобы вас получил кто-то другой.

– Аст, – протянула женщина, вновь приподнялась и поцеловала Астароше в губы.

– Мне кажется, я навсегда запомню привкус отчаяния на этих губах, – проговорил Астароше, когда поцелуй закончился.

– Я надеюсь, что ты запомнишь, Астароше. Запомнишь все то хорошее, что ты во мне находил. Включая губы, – поцеловала вновь.

– Почему ты говоришь так?

– Я ухожу…

Бану рассказала о планах кратко.

– И ты уйдешь с ним?

– Да. – Женщина не поднимала глаз на раненого. – Иначе… я боюсь подумать, что будет, если иначе, Астароше! Лучше я откажусь от тебя, чем увижу твою кровь на его мече. Лучше я стану воспоминанием. И когда кто-нибудь другой будет согревать твою постель, ты будешь хоть немного думать обо мне. Лучше так, поверь. Я буду благодарна вам обоим – тебе за память и ей – за ласку. Я тоже, Астароше, всегда, всегда буду помнить тебя.

– Не прощайся так! – повысил голос мужчина. – Не прощайся так…

– Я давно решила, что уйду, я ведь говорила. Я не смогу выхаживать тебя, как бывало прежде. Да и рана твоя слишком серьезна, чтобы я была годна и полезна тебе. Хуже того, эта рана досталась по моей вине. Нет, не перебивай! – остановила она попытку. – И раз все так, раз все так, – подчеркнула Бану, – мне больше нет места рядом с тобой. Я хочу жить и твердо знать, что Астароше Великодушный – счастлив.

– Для счастья Астароше нужна Бансабира. И тем более для великодушия…

– Тогда помни обо мне. – Она поцеловала его в третий раз, поднялась и, не утирая слез, пошла к двери. – Да благословит тебя Мать Сумерек, Астароше, – произнесла на пороге.

Закрыла дверь и замерла рядом с нею, успокаиваясь хотя бы на время. Взяв себя в руки, направилась в собственную комнату. Как того и следовало ожидать, в спальне встретила Гора. Он сидел на кровати, задрав ноги и опершись спиной о стену. На лице красовался шов через всю щеку. Просить его уйти было всяко бессмысленно, и Бану предпочла сделать вид, что наставника здесь нет. Села за стол, облокотившись о столешницу, зажала рот обеими ладошками, боясь вновь заплакать. Спустя пять минут сцепила пальцы замком, уронив руки на деревянную поверхность.

– Бансабира?

– Заткнись.

Смотрела прямо перед собой. Прошло еще десять минут.

– Бансабира, – тверже позвал Гор, не сводивший с женщины глаз.

– Зачем ты это сделал?

– Чт… это вышло случайно, я не думал, что удар будет настолько сильным.

– Случайностей не бывает, – заметила Бану не оборачиваясь.

– Верно, поэтому даже хорошо, что так вышло. Надеюсь, это его достаточно научит.

– Это сломает ему жизнь! – Бану яростно вытолкнула воздух из легких.

– Не преувеличивай.

Бану посмотрела на Тиглата.

– Сукин сын, – проговорила, горько смеясь. – Ты ведь сам прекрасно знаешь, что его колено уже не будет служить, как раньше. А без этого Астароше никогда не достигнет первого ранга.

– Что поделать, – изрек Гор.

– Он двенадцать лет шел к этой цели.

– Значит, плохо шел, раз за такой срок так и не достиг ее.

– Ты изувечил единственного из Клинков Богини, кто имел шансы стать первым номером среди всего сто седьмого, сто восьмого и сто девятого поколений, а теперь еще смеешь иронизировать? Чудовище.

Тиглат проигнорировал ее восклицания.

– Астароше не единственный. В сто девятом по меньшей мере есть ты. – Гор встал с кровати.

– Ты сам знаешь, мне никогда не дотянуться до тебя, – спрятала она лицо в ладонях.

– Рад, что ты признаешь это, Бану. – Гор положил руки ей на плечи и почувствовал, как женщина сотряслась всем телом. Раздался отзвук рыданий.

– Зачем, Гор? Ради чего?

– Ради те…

– Ради чего Кровавая Мать вообще позволила тебе родиться?

Решимость Тиглата дрогнула, будто ему влепили пощечину по распоротой щеке. Он собрался с духом и продолжил:

– …бя. Ради тебя, Бансабира, ради любимой женщины.

Бану усмехнулась чрезмерно громко:

– Да ты знать не знаешь, что такое любовь! – Скинула его руки и обернулась. Гор поймал ее лицо за подбородок:

– Может быть. Так ты уйдешь со мной?

Бану, не отводя глаз, кивнула.

– Хорошо. – Гор приблизился, и Бансабира уткнулась лицом ему в подреберье, ощущая как никогда ласковые руки наставника на спине и рыдая навзрыд.

Не рассыпаться от слез Бансабире помогла Шавна. Она молча соглашалась со всем, что сквозь всхлипы и хрипы Бану говорила про Гора и про Астароше. Бану говорила и говорила ночь напролет, лежа у Шавны на коленях, а Трехрукая только слушала и слушала, заботливо гладя подругу по голове…

Наутро женщины простились.

– Передай Астароше мои пожелания: пусть когда-нибудь Кровавая Мать предоставит ему голову Гора на блюде. В отместку.

Шавна только улыбнулась:

– Это не то пожелание, которое надо передавать любимому.

– Тогда не передавай. Я люблю тебя, Шавна.

– И я тебя.

– Как только я где-нибудь обоснуюсь, я напишу. Надеюсь, ты ответишь.

– Обязательно.

Трехрукая поцеловала Бану в волосы и в губы.

На крыльце собрались все воины с номерами до двадцатого – по сути, все, кто видел путь Бансабиры до ее третьей строчки.

– На моей памяти это исключительные два случая, когда человек, пройдя семь лет обучения, стал Рукой Праматери и членом совета старейшин Храма Даг, – проговорил престарелый Мастер Фатаир. – Берегите себя.

– Спасибо на добром слове. – Гор, как всегда, был равнодушно-доволен. Бану молчала.

– Вы оба знаете, как открываются ворота этого города. Помните, в Храме Даг для каждого из вас будет пристанище, – добавил Ишли.

– Спасибо за все. Да благословит вас Кровавая Мать, – бесстрастно сказала Бансабира.

– Да направит ваши умы и руки Мать Сумерек! – подала голос тоскливо улыбающаяся Ирэн.

Бану развернула коня. Гор еще что-то сказал остальным и поехал вслед за бывшей воспитанницей.

В тот же день они вышли в море на торговом судне, а спустя четверо суток высадились на берегах Синего Порта, или Синего танаара, в землях танского дома Наадал.

– В этом-то танааре я и встретил тебя когда-то, – произнес Гор так, что Бану едва из седла не вылетела от мягкости его голоса. – В том переулке.

Бансабира ничего не ответила – поводов говорить не было. Только на следующий день после высадки, перед вторым ночлегом, спросила Гора:

– Как долго ты еще собираешься идти за мной?

– Мне казалось, это ты идешь за мной.

– Гор, давай начистоту.

– Разве между нами было иначе?

Бану терпеливо выдохнула:

– Яс – моя родина, и потому я здесь. Ради своей семьи.

– И ради того, чтобы убивать врагов.

– Зачем ты здесь, если твоя родина – Орс?

– Моя родина – Храм Даг. – Пламя костра высветило улыбку мужчины. – И твоя тоже, Бансабира Изящная.

Бану не сводила глаз с наставника.

– Хорошо, я действительно ушел из храма потому, что мне надо в Орс.

– Тогда почему ты все еще здесь?!

Гор продолжал ухмыляться. Бансабира глубоко вздохнула:

– Идиот.

Бану искала хоть какие-то следы войск Пурпурного танаара, продвигаясь все дальше на северо-восток. Однако вокруг всегда царила одна картина перепуганных людей, разрушенных зданий, вытоптанных полей и пепелищ. И определить, где чьи следы, было невозможно.

Гор часто ехал молча, тайно восхищаясь молодой женщиной – по сути, еще подростком – и тем, с каким непреклонным упорством она продолжала поиск семьи даже через месяц после высадки. Они избегали темных чащ, опасных рек и больших скопищ людей, держали коней шагом и всегда – подальше от открытых местностей. Продвигаться было трудно, но, подобно верблюду, Бану все шла и шла в неизвестность, отбрасывая сомнения и отгоняя неустанный вопрос «Зачем?».

Совсем избежать столкновений не удалось, но в целом встреченные отряды, которых по одежде Бану не смогла причислить ни к одному из двенадцати танааров, оказались достаточно малочисленны, чтобы хватило сил первого и третьего ранга из Багрового храма. Когда Бансабире все-таки перепадала царапина-другая, все равно, где она находилась, Гор всегда сам обрабатывал ранение. Мужчина не выказывал никаких намеков на близость в такие моменты, бесстрастно смазывая раны на женском бедре, спине или груди. И только Бану без конца ловила себя на мысли, что у наставника слишком горячие пальцы. Потом одергивала себя – нет, это та скотина, которая изувечила Астароше! Просто чтобы она не досталась никому другому…

Точно, Гор обращался с ней как с собакой, которая обязана лаять на всех, кроме хозяина, и лизать руки, которыми он бил ее изо дня в день. Бану усмехнулась, подумав об этом, – наверняка сравнение подобралось по детской памяти о псарнях в фамильном чертоге Яввузов, где отец и брат держали в строгости стаи псов чудовищной породы, выведенной из скрещения волкодавов и волков.

Или меч. Гор вполне мог считать ее мечом, думала Бану. Твой меч разит только твоих врагов, но никогда не должен разить тебя. Твой меч покоится только в твоей руке – и никогда не должен достаться врагу.