Текст книги "Анатомия американского национализма"

Утверждать, что политическая культура одной страны имеет особые этические права, означает занять такую позицию, которую будет очень трудно принять остальному миру, и у мира будет сильное искушение оспорить это право, ссылаясь на эпизоды из темного прошлого этой страны, что положит начало безобразным сценам взаимных упреков и претензий. Утверждать такое, а затем перейти к выводу, как это сделали Уильям Кристол и Роберт Каган, что «моральные цели и основные национальные интересы США почти всегда находятся в гармонии» – это почти то же самое, что сказать: «Моя страна всегда права»²⁶².

Тем не менее именно такую позицию в основном занимали США в выстраивании своей внешней политики задолго до 11 сентября 2001 года. Те, кто в 1990-х годах писал о России, были в большинстве своем свято уверены, что российские демократы, разумеется, должны отождествлять свою деятельность не только с продвижением американских национальных интересов в международных делах, но с американскими геополитическими амбициями в бывшем Советском Союзе. Сознательно или бессознательно, эти авторы исходили из предположения, что это фактически совпадает с понятиями о справедливости, прогрессе и с реальными интересами самой России. Любые попытки оспорить данное совершенно сумасбродное предположение либо с негодованием отметались, либо наталкивались на непроницаемую стену непонимания. Нужно отметить, что все это происходило даже не во времена правления республиканцев, а при администрации Клинтона, что еще раз демонстрирует, насколько прочно указанные иллюзии захватили всю политическую парадигму США.

Утверждение в духе «это моя страна, права она или неправа» может оказаться морально неприемлемым для других, но это логически объяснимое проявление верности²⁶³. Ее сторонники могут понять представителей других народов, которые чувствуют то же самое по отношению к их собственным странам. Это открывает простор для обсуждения, в отличие от позиции «моя страна всегда права», которая не допускает возможности переговоров. Разумеется, эта позиция разрушительно действует на основы международного права и веру в международное сообщество в какой-либо его форме.

Ключевое звено между идеологическими основами американского национализма, основанного на американском «символе веры», и американским империализмом – это отождествление принципов демократии и ее распространения с американской нацией. Используя эти понятия в своих целях, сторонники империализма получают в свое распоряжение беспрецедентное средство воздействия на умы и сердца простых американцев. Именно таким образом Америка видит свою роль великой цивилизации, подобно великим империям прошлого – Римской и Китайской. Она берет на себя обязательство, аналогичное обязательству этих империй (по крайней мере как это всегда виделось правящим элитам и интеллектуальным кругам данных империй), – охватить своей цивилизацией варваров, которые проживают в других странах. Это было схоже со стремлением Испании насадить христианство в Новом Свете, с «цивилизаторскими миссиями» европейских империй XIX века, намерением Советского Союза принести свет коммунизма остальному человечеству. И, как уже отмечалось, Америка, строго говоря, не является достойным наследником Рима и Китая в этом отношении, ибо то, что Америка хочет насадить в мире, не имеет настоящей ценности для человечества, хоть это отчасти представляет собой наследие других западных демократий.

И это ключевой момент. Римские и китайские государственные модели, при всем стремлении к всеохватности, были авторитарны и бюрократизированы, и поэтому не было никакого противоречия в том, что Рим и Китай распространяли свою власть с помощью силы или в попытках других авторитарных монархий принудить к принятию их формы правления. Американская же модель должна быть демократической и должна быть добровольно принята другими народами. Как же можно подавать это как исключительно американский опыт, да еще впоследствии использовать это для собственного возвеличивания? Как же можно насаждать это вооруженными методами, как можно увязывать это с американскими национальными предрассудками, интересами и геополитическими амбициями? Как можно действовать таким образом и одновременно рассчитывать на то, что американская демократическая модель не утратит при этом свою ценность и притягательную силу? Как можно успешно воплотить отношение, которое якобы базируется на демократизации, если оно проявляется в наглом презрении и к мнению международного сообщества в целом, и к демократическому выбору отдельных стран?

В самой Америке эта стратегия работает весьма хорошо с точки зрения политической привлекательности и консолидации политических элит под знаменами американской стратегии. Внешне создается впечатление, что совесть американцев можно включить или выключить в зависимости от того, какие тактические преимущества это дает, подобно зеркальному шару под потолком захудалой дискотеки. Другие народы чувствуют это двуличие Америки, и их негативная реакция еще более усугубляется в ответ на весьма сильную и плохо скрываемую национальную ненависть американцев к другим странам и народам.

Это хорошо прослеживается на примере деятельности такой политически независимой, но официально санкционированной организации, как «Фридом Хаус» («Дом свободы»), которая ежегодно издает обзор соблюдения свобод и демократии в мире, причем для многих американских журналистов и обозревателей результаты ее исследований совершенно неоспоримы, как Библия. При этом по рейтингу свободы, придуманному этой организацией, Китай за последние тридцать лет продвинулся ровно на один пункт вверх: от семи до шести. Это означает, согласно «Фридом Хаусу», что в 2004 году, когда в Китае целое поколение выросло в обстановке экономической либерализации и перехода от фанатичного тоталитаризма к авторитаризму, китайцы были лишь немного более свободными, чем в разгар «культурной революции» в 1972 году. Индия в 2002 году по этому рейтингу находилась на отметке 2, несмотря на жестокие репрессии в Кашмире и резню в Гуджарате, когда более двух тысяч представителей мусульманского меньшинства были убиты при активном соучастии местного правительства и полиции. И так далее²⁶⁴. В этих оценках «Фридом Хаус» просто следовал образцу многих других американских учреждений в годы холодной войны. Так, целый ряд наводящих ужас диктаторских режимов в Африке, Латинской Америке и других странах рассматривались ими как часть «свободного мира», поскольку их союзники были геополитическими союзниками Соединенных Штатов²⁶⁵. Подобное отношение продемонстрировал бывший посол США Марк Палмер в своей книге, где он изложил «стратегию» избавления мира от диктатур к 2025 году. Эта работа отличается крайне поверхностным анализом стран, о которых шла речь, и невероятной идеологической амбициозностью²⁶⁶.

И, конечно же, нарушения прав человека в какой-либо стране, будь они реальные или сильно преувеличенные, можно привести на уровне политических дискуссий практически в любых обстоятельствах, чтобы продемонстрировать враждебность по отношению к данной стране. Вот небольшой, но типичный пример. Корреспондент «Нью-Йорк таймс», отстаивая правомочность враждебного отношения США к китайской космической программе, заявил, что «на фоне призывов к совместным научным или коммерческим проектам по космосу для развития китайско-американских отношений официальным лицам в Вашингтоне следовало бы внимательней отнестись к перспективам сотрудничества с режимом, который не разделяет американских традиций свободы и уважения прав человека»²⁶⁷.

Подобные оценки просачиваются в общество. В феврале 2004 года журнал «Пэрейд» провел следующий опрос своих читателей: «Кто, как вы считаете, является худшим диктатором в мире?» Далее был приведен список, в котором в один ряд были поставлены без всякого разбора, очень в духе «Фридом Хаус», китайский руководитель Ху Цзиньтао с Ким Чен Иром из КНДР, президент Зимбабве Роберт Мугабе, военный диктатор Мьянмы Тан Шве, президент Экваториальной Гвинеи Теодоро Обианг Нгема и наследный принц Саудовской Аравии Абдалла. Другими словами, этот список был составлен без какого-либо учета происхождения данного режима, роли лидера в нем и, прежде всего, успешности режима в обеспечении материального благополучия и экономической свободы своего народа. Все эти показатели американцы определяют для себя как неотъемлемую составную часть понятия «свобода»²⁶⁸. Ху Цзиньтао занял третье место, уступив лидерам режимов в Зимбабве и Гвинее, которые привели эти страны к катастрофическим последствиям, и представителю Саудовской Аравии, где процветает исламистский тоталитаризм ваххабитского толка. В сочетании с непрекращающейся риторикой политиков, средств массовой информации и правозащитных групп по поводу свободы в других странах данная практика приводит к нагнетанию шовинистической враждебности американцев по отношению к другим странам и постоянным потокам самовосхваления, которые орошают живительной влагой уверенность американцев в превосходстве своей страны.

Многие из стран бывшего колониального мира, в частности, не могут не считать этот набор понятий простым повторением прежних европейских претензий на «цивилизаторскую миссию» как лицемерное прикрытие имперской захватнической политики, и зачастую они в этом правы. Кроме того, универсальная миссия Америки содержит определенные «общечеловеческие ценности», которые фактически вовсе не универсальны, наоборот, они совершенно очевидно представляют собой элементы чисто американской культуры и американского «образа жизни»²⁶⁹. И многие в тех странах, которые американцы предлагают освободить во имя этих якобы универсальных ценностей, прекрасно это понимают.

Президент Буш и американские основополагающие принципы

Администрация Буша в своей риторике после 11 сентября 2001 года изображала Америку как жизненно важную силу для осуществления свободы и демократизации. Эти высказывания (в духе мессианства, проистекающего из американского «символа веры» и, подобно ему, претендующие на универсальность) выявили наличие у администрации множества проблем, а в некоторых отношениях их даже усугубили. В этих заявлениях неустанно подчеркивалось, что американские ценности представляют собой спасение всего человечества. Во вступлении к «Стратегии национальной безопасности 2002 года» было сказано:

«Великие битвы XX века между идеалами свободы и тоталитаризмом завершились решающей победой сил свободы и выживанием единственной жизнеспособной модели, позволяющей обеспечить процветание нации: свободы, демократии и свободного предпринимательства. В XXI веке лишь те страны, которые разделяют принципиальный подход в пользу защиты основных прав человека и гарантий политических и экономических свобод, смогут высвободить созидательную энергию своего народа и обеспечить его будущее процветание. В любой стране люди хотят свободно высказывать свое мнение, избирать своих руководителей, иметь свободу вероисповедания, давать образование своим детям – как сыновьям, так и дочерям, владеть имуществом и пользоваться плодами своего труда. Эти ценности свободы верны и справедливы для каждого человека в каждом обществе, а обязанность защищать эти ценности от врагов – это общий долг всех свободолюбивых людей во всех странах во все времена»²⁷⁰.

Буш и ведущие члены его администрации выражали свой вариант видения Америки, весьма сокращенный, упрощенный и радикальный, который, в общем-то, разделяют многие американцы и который имеет глубокие исторические корни: «Соединенные Штаты всегда в первую очередь вступают в борьбу против зла, а не в защиту своих материальных интересов, исходя из своих собственных представлений об этом»²⁷¹. Мессианский аргумент, что вторжение в Ирак необходимо Америке, чтобы освободить народ Ирака, администрация Буша и ее сторонники использовали в качестве дополнительного оправдания развязывания войны. После того, как баасистский режим был свергнут, а оружие массового уничтожения, которым якобы владел этот режим, так и не обнаружили, этот аргумент превратился в основное оправдание²⁷².

По словам Гарри Трумэна, Америка стала великой страной, но отказалась от самовосхваления, и поэтому его задачей было «мобилизовать на борьбу с большевистским материализмом людей, которые верят в мир, построенный по законам нравственности». Мессианство Трумэна странным образом уживалось с жестоким шовинистическим отношением почти ко всем другим народам. В наше время подобное сочетание характерно для многих американских поборников демократизации как в отношении арабов, демократизировать которых они намереваются, так и по отношению к другим странам, где уже установлена демократия, но где, однако, проявляют в чем-то несогласие с Соединенными Штатами²⁷³.

Высказывания, подобные тому, что сделал Трумэн, конечно, с одной стороны, способны внушить определенный настрой, но в них таится серьезная опасность для государства как в сфере аналитики, так и политики. Если враг одновременно является врагом самой цивилизации и воплощением зла (например, в отношении Сталина такое утверждение достаточно верно), то из этого также следует, что стремиться понять его мотивы бессмысленно даже из соображений лучшего ему сопротивления. Другими словами, такой подход представляет собой полную противоположность тому, который был предложен Кеннаном и другими политиками прагматических взглядов в годы холодной войны. Исходя из подобных соображений различные национальные коммунистические движения объединяют без разбора в образ единого огромного всемирного коммунистического врага.

Уильям Фулбрайт и другие уже отмечали, что такой подход самым прямым образом повлиял на поражение во Вьетнаме, где еще до начала военных действий американские аналитики и политики рассматривали Северный Вьетнам просто как «коммунистов» и были совершенно не в состоянии понять истинную природу этого режима, его невероятную силу и глубину его исторической вражды по отношению к китайским сторонникам коммунистических идей (хотя эксперты по истории и политике этого региона, такие как Бернард Фолл, уже давно об этом предупреждали)²⁷⁴. Подобным же образом американские сторонники такого подхода совершенно не осознали глубину разногласий между Китаем и Советским Союзом, в результате которых отношения между этими двумя коммунистическими государствами за несколько лет настолько обострились, что КНР и СССР оказались на грани ядерного конфликта²⁷⁵.

Все это привело к тому, что Соединенные Штаты несколько упустили возможность использовать одну коммунистическую страну как оплот в борьбе против других стран коммунистического лагеря. Спустя несколько лет после того, как Фулбрайт развернул свою критику, Никсон и Киссинджер опосредованно признали мудрость его утверждений, начав процесс примирения с коммунистическим Китаем. Однако на Ближнем Востоке администрации Буша пришлось вновь и вновь усваивать этот урок, причем многие американские обозреватели и политики отчасти по причинам, связанным с Израилем, намерены сделать все, чтобы они так и не были усвоены²⁷⁶.

Эта тенденция демонизировать своего «врага» и одновременно объединять всех возможных противников в единое целое имела вполне конкретное и очень опасное следствие в связи с событиями 11 сентября 2001 года и в контексте борьбы с терроризмом. Сразу же после 11 сентября президент Буш устранил всякую возможность обсуждения конкретных, актуальных вопросов между Соединенными Штатами и исламскими радикалами, что явствовало как из его собственных заявлений, так и из публичных заявлений членов его администрации. При беззастенчивом подстрекательстве со стороны средств массовой информации и политиков всех мастей было в значительной степени пресечено какое-либо обсуждение этих вопросов широкой общественностью. Вместо этого была организована общественная кампания в духе манихейского дуализма света и тьмы. Американские ценности были названы благими по определению и бесспорно несущими благо всему миру, и во всеуслышание было объявлено, что именно на эти американские ценности и покушались террористы. После того как под формулировку «ось зла» (эта фраза впервые появилась в обращении президента Буша к нации в 2002 году) стал подпадать уже целый ряд различных государств, более националистически настроенная часть выразителей американского общественного мнения прекратила рассматривать возможность переговоров и необходимость осмысления произошедшего.

Таблоид «Нью-Йорк пост», американская газета популистского толка, выражая весьма распространенное в средствах массовой информации США и в американском обществе мнение, выразился следующим образом: «Почему они нас ненавидят? Вот какой вопрос неустанно задают себе так называемые великие мыслители об исламистах – врагах Америки… Да какое нам дело? На американской земле Усама [бен Ладен] обрек на гибель почти 6000 невинных людей, в основном американцев. Какая нам разница почему? Для этого злодеяния не может быть никаких объяснений. Для этого нет никаких оправданий. Важно только одно: как их побыстрее искоренить»²⁷⁷.

Поощряя такой подход, администрация Буша забыла старое и очень мудрое правило политической стратегии: «Изучи врага своего», что весьма усложнило для администрации задачу «искоренения» этого врага. Это было важно в отношении самой «Аль-Каиды», потому что ее бесчеловечная идеология и цели исключали любые попытки пойти с ней на компромисс. Однако, отказавшись обсуждать причины недовольства мусульман в целом, такие, например, как поддержка США Израиля или американское военное присутствие и попытки господства на Ближнем Востоке, американцы тем самым оттолкнули от себя простых мусульман и превратили их в потенциальных рекрутов исламского терроризма.

Таким образом, усилия администрации Буша и ведущих представителей демократической партии были направлены на то, чтобы подорвать и даже полностью парализовать политическую борьбу против исламского экстремизма и подтолкнуть страну к военному вмешательству вместо конструктивного диалога. Сознание американского народа еще больше замутнялось заявлениями Буша о том, что противником является «терроризм». Эту странную формулировку, как неоднократно было подмечено, можно сравнить с заявлениями, что «воздушная бомбардировка» или «танки» – это противник.

В своем обращении к Конгрессу 20 сентября 2001 года Буш отождествил Америку с понятием свободы. Он утверждал, что Америка подверглась нападению именно по этой причине: «Американцы спрашивают: «Почему они нас ненавидят?» Они ненавидят то, что видят прямо здесь, в этом зале – демократически избранное правительство… Нам был причинен большой вред. Мы понесли большие потери. И в нашей беде и гневе мы определили наши задачи и поняли наше значение. Происходит борьба свободы со страхом. Существование свободы человека, величайшего достижения нашего времени и величайшей надежды всех времен, сейчас зависит от нас»²⁷⁸.

Как и вступление к «Стратегии национальной безопасности 2002 года», эти слова выражают общее мнение американского народа, с которым были не согласны лишь единицы. Подобно советским деятелям, многие американцы – и либеральных, и консервативных взглядов – поступали так год за годом, и Буш, в свою очередь, представил американский народ инструментом воплощения исторических целей²⁷⁹. Его заявления о том, что «наш народ находится на правой стороне истории», как эхо, повторяют коммунистическое советское клише: «Ветры истории дуют в наши паруса»²⁸⁰.

Этот идеологический элемент в языке Буша, как и советская риторика, также имеет всеобщий характер, взывая к Америке и ко всему миру во имя американского «символа веры». Эти убеждения получили еще более отчетливое и мессианское выражение в обращении Буша к выпускникам Военной академии США в Вест-Пойнте 1 июня 2002 года, в котором было впервые сформулировано понятие «доктрины» превентивной войны: «Там, где мы ее будем вести, американский флаг будет символизировать не только нашу мощь, но и станет воплощением свободы. (Аплодисменты.) То дело, за которое выступает наша страна, всегда было важнее для нас, чем наша оборона. Мы, как всегда, ведем борьбу за справедливый мир – мир, в котором главное место отводится свободе человека… К концу ХХ века человечество пришло к единой, прошедшей все испытания модели человеческого прогресса, основанной на безусловном уважении человеческого достоинства, на власти закона, на принципе ограничения власти государства, на уважении к женщинам, частной собственности, свободе слова, на равном правосудии для всех и религиозной терпимости»²⁸¹.

Таким языком могли выражать свои мысли не только президент Буш и другие члены его администрации. Их могли повторить слово в слово и члены администрации Клинтона. Так выражалась Мадлен Олбрайт и другие политические деятели фактически со времен президента Вудро Вильсона, который в январе 1917 года заявил, что «это – американские принципы, политика США. Мы не потерпели бы никаких других. Это также и принципы и политика всех прогрессивных людей во всем мире, любой современной нации, любого просвещенного общества. Это принципы всего человечества, и они должны быть превыше всего».

Хищный нрав последователей Вильсона

Мессианские настроения в американском обществе создавались, однако, не только усилиями администрации Буша, поддерживающими ее средствами массовой информации и идейными сторонниками, но и ведущими представителями демократического лагеря. Эти настроения коренятся как в старых американских традициях, так и в схожести позиции, которую заняли Республиканская и Демократическая партии США по отношению к демократизации как средству противодействия коммунизму во времена холодной войны²⁸². После событий 11 сентября 2001 года подобное отношение в первую очередь проявлялось в политике США на Ближнем Востоке в целом. Но последствия этой политики оказались значительно шире региональных воздействий на страны Ближнего и Среднего Востока.

Главную роль в политическом подходе неоконсерваторов, который сформировался в первые десятилетия холодной войны, стало играть избирательное использование «демократизации» в комбинации со стратегией применения безжалостного «реализма». В соответствии с планами неоконсерваторов необходимо было добиться развала Советского Союза под воздействием военного и экономического давления, безжалостного подавления прокоммунистических выступлений против подконтрольных США режимов, вплоть до военного вмешательства Соединенных Штатов в случае необходимости, и непрестанного проповедования советским гражданам идей демократии и свободы.

Избирательное или, иначе говоря, прикладное использование нравственного возмущения и призывов к освобождению, которое Джин Киркпатрик, ведущая представительница неоконсервативного направления в администрации Рейгана, достаточно откровенно называла «практической ценностью демократии» для американской внешней политики – давняя практика в человеческих взаимоотношениях, которая, очевидно, особенно характерна для протестантского и англосаксонского мира²⁸³. Однако редко кто прибегал к ней настолько систематически, цинично пренебрегая даже элементарной логикой и интеллектуальной честью, как это делали американские националисты, особенно неоконсервативного толка. Так, когда в 1980 году Ирвинг Кристол яростно критиковал непоследовательность администрации президента Джимми Картера в отношении союзников и противников США по вопросу нарушения прав человека и отсутствия демократии, его критика была схожа с высказываниями Джорджа Кеннана, Сэмюэла Хантингтона и других консервативных реалистов, критиков американского мессианства:

«Американская внешняя политика совершенно ошибочно исходит из того, что все народы повсеместно «обязаны» иметь либеральные конституционные правительства, при том еще и глубоко демократичные по сути… На самом деле лишь после Первой мировой войны, которая велась под лозунгами «самоопределение для всех народов» и «сделаем мир безопасным для демократии», американская внешняя политика стала пренебрегать очевидным в донкихотской погоне за недостижимыми идеалами. До Первой мировой войны мыслящие люди считали само собой разумеющимся, что отнюдь не все народы повсеместно и в любое время готовы будут перенять нормы западный конституционной демократии»²⁸⁴.

За два года до этого в рамках все той же кампании жесткой критики Картера Кристол однозначно определял основную роль Америки служить примером другим народам, а не насаждать свою модель мира вмешательством во внутренние дела других стран: «Наше государство едва ли может оказывать какое-либо значимое воздействие на осуществление другими народами их политических прав в должной мере. Это могут осуществить только сами эти народы, опираясь на свои национальные политические и духовные традиции в достижении надлежащего консенсуса по этому вопросу. Мы лишь можем попытаться подавать им хороший пример, сделав нашу демократическую республику достойной всяческого восхищения, как это и завещали нам отцы-основатели. И это, пожалуй, все, что мы можем сделать, опять-таки в соответствии с заветами отцов-основателей»²⁸⁵.

Но у Кристола и его последователей сохранилось умеренное отношение к союзникам Америки, какими бы кровожадными и дикими ни были режимы этих стран. Неоконсерваторы критиковали именно такие заявления реалистов, как высказывания Кристола, когда эти высказывания относились к странам, которые, по мнению неоконсерваторов, необходимо было ослабить или подорвать. Критика неоконсерваторов была не только яростной, в ней, кроме всего прочего, в самых безапелляционных выражениях формулировалась мессианская задача Америки именно в виде вмешательства, а не просто примера для подражания²⁸⁶.

Самым позорным примером такого отношения можно назвать манипуляции неоконсерваторов и других бывших антикоммунистов в Соединенных Штатах понятиями «тоталитарный» и «авторитарный» режим. Еще в 1980-х годах некоторые представители интеллигенции антикоммунистического толка считали это ключевым различием между диктаторскими, но все же открытыми в духовном, интеллектуальном и экономическом отношении проамериканскими режимами в Латинской Америке и коммунистическими государствами. Это различие актуально и сейчас²⁸⁷.

Забавно, что те американцы, которые наиболее рьяно отстаивали принципиальное различие между тоталитарными и авторитарными режимами, на самом деле сами никогда его всерьез не воспринимали. Это стало ясно, когда Россия и Китай, каждый по-своему, отказались от коммунистической идеологии. В этом, да и в других случаях, как, например, в отношении Ирана, упомянутые американцы стали изо всех сил стремиться размыть грань между тоталитаризмом и авторитаризмом. Оказалось, что для них это различие было не более чем дешевым трюком, который они применяли в дискуссиях, желая показать, что латиноамериканские мерзавцы были для Вашингтона предпочтительней, чем московские негодяи в Восточной Европе.

После событий 11 сентября некоторые интеллектуалы, все еще причислявшие себя к либералам и являвшиеся членами Демократической партии, пошли по тому же пути, проторенному неоконсерваторами за два поколения до них, когда большинство самых передовых неоконсерваторов были демократами по своим взглядам и последователями яростного антикоммуниста, сторонника войны во Вьетнаме, занимавшего отчетливо произраильскую позицию сенатора-демократа Генри «Скупа» Джексона²⁸⁸. Так, в 2003 году Майкл Томаски заявил, что демократам необходимо принять новую концепцию внешней политики в качестве сильной и ясной альтернативы политике республиканцев:

«Сложнее всего обосновать критику [республиканцев] альтернативным видением. Оно тоже должно быть простым и ради соблюдения преемственности должно логически вытекать из содержания самой критики: крупнейшая в мире демократия должна поддерживать… демократию. Холодная война закончилась. Закончился двадцатый век – век, в котором все «измы» ушли в прошлое и превратились в анахронизмы. Сейчас век двадцать первый. Соединенные Штаты должны объявить его – американские либералы должны объявить его – веком демократии…

Представьте себе президента-демократа или даже кандидата в президенты, который насильственно проводит такую линию на мировой арене. Желая продемонстрировать, что он (или она) действительно намерен(а) серьезно взяться за дело, он (или она) может выбрать какое-либо пробное направление, в котором высветятся острые проблемы современности и на которое раньше Соединенные Штаты закрывали глаза: бедственное положение курдов в Турции или, что будет еще лучше удовлетворять спрос на внутреннем политическом рынке, угнетение женщин в Саудовской Аравии. Поначалу это будет встречено некоторым сопротивлением, но в конечном счете кто может позволить себе воспротивиться Соединенным Штатам? Мир в своей медленной неуклюжей манере начнет, пусть и недовольно, меняться»²⁸⁹.

В работах многих других сторонников Демократической партии в 2003 году часто можно было найти весьма схожие отрывки. Группа бывших чиновников, аналитики и ученые объединили эти воззрения в декларацию «Прогрессивный интернационализм: демократическая стратегия национальной безопасности» (Progressive Internationalism: A Democratic National Security Strategy). Основная задача этой декларации – оказать влияние на демократическую избирательную кампанию и политику будущей демократической администрации. Эта стратегия была разработана под эгидой Института прогрессивной политики, который находится в Вашингтоне. Данное объединение в американской внутренней политике выступает сторонником теории Блэра о «третьем пути» для Америки. Некоторые предложения по внутренней политике, предложенные ими, оказались весьма здравыми²⁹⁰. Подобно другим трудам представителей этого объединения, данный документ отличается от работ правых националистов тем, что в нем подчеркивается, и, несомненно, искренне, необходимость многостороннего подхода. Беда лишь в том, что другие заявления о необходимости применения силы для улучшения обстановки в мире настолько чужды и неприемлемы для большей части представителей европейского общественного мнения, что, если применение силы действительно произойдет, вести речь о многостороннем подходе уже не придется.

В написанной на эту тему статье Дана Аллин, Майкл О’Хэнлон и Филип Гордон призывают будущую администрацию демократов в отличие от администрации Буша проявить «уважение» к основным союзникам²⁹¹. Однако трудно проявлять уважение к кому-либо, одновременно категорически отвергая его советы. В связи с этим содержание и даже сама лексика декларации «Прогрессивный интернационализм» по большей части ничем не отличаются от работ неоконсерваторов²⁹². Некоторые из подписавших этот документ позднее выступили вместе с неоконсерваторами и другими обозревателями-республиканцами правого толка в поддержку войны в Ираке²⁹³.