Текст книги "Анатомия американского национализма"

Глава первая
Исключительный национализм?

Великой державой мы были уже слишком долго; это состояние стало привычным и, вопреки ожиданию, нас не осчастливило. Чувство, что оно не сделало нас приятнее, что оно ухудшило, а не улучшило наше отношение к остальному миру, глубоко запало в наши сердца, признавались мы себе в том или нет… Стало быть – война, и если придется – война против всех, чтобы всех убедить и всех покорить, – вот что решила «судьба» (какое «немецкое» слово, какое в нем первобытное, дохристианское звучание, какой трагимифологический, музыкальный драматизм!), и вот куда мы вдохновенно ринулись (вдохновение было только у нас) в уверенности, что великий час Германии наконец пробил; что нас благословляет сама история; что после Испании, Франции, Англии пришла наша очередь отметить своей печатью и повести за собой мир; что двадцатый век принадлежит нам.

Томас Манн. Доктор Фауcтус (об атмосфере, царившей в Германии в августе 1914 года)⁵²

Террористические акты 11 сентября 2001 года, которые были совершены против США, еще более усилили присущий американцам национализм, который уже привел к своего рода «изоляции» страны в развитой части мирового сообщества⁵³. С этого момента данная особенность американской политической культуры стала одним из наиболее важных факторов отчуждения Соединенных Штатов от своих ближайших союзников в Европе и других стран. Национализм отделяет США от того, к чему европейцы пришли (своим собственным европоцентристским путем) в качестве центральной модели современного мира при ведении отсчета после 1945 года, а именно – к преодолению «современной» цивилизацией морали воинственного национализма и замене националистической однобокости международным сотрудничеством. Американский национализм не только вносит разногласия в вопросы политики, но также углубляет глубинные духовные различия.

Этот общий, глубокий и достаточно бездумный американский национализм был воспламенен в результате терактов 11 сентября 2001 года, а затем был взят на вооружение в собственных интересах силами, преобладавшими в администрации Буша: во внешней политике – для расширения имперского могущества США, во внутренней – для дальнейшего укрепления власти и богатства той прослойки населения, которую Майкл Линд назвал «элитой» (или «надклассом») американского правящего класса⁵⁴.

В ходе опроса общественного мнения, который был проведен в 1999 году, 72 процента взрослых американцев заявили, что гордятся своей страной. На втором месте по этому показателю была Великобритания – 53 процента, затем шла Франция – 35 процентов. С течением времени эти исторически устоявшиеся цифры практически не менялись. В 1999 году они весьма мало чем отличались от тех, которые были зафиксированы пятнадцать лет назад, в середине 1980-х годов (75, 54 и 35 процентов соответственно). В 2003 году шестеро из десяти американцев считали, что «наша культура превосходит культуру в других странах» (во Франции так полагали только трое из десяти человек).

Показатели, зафиксированные в США, очень близки к современной ситуации в развивающихся странах либо к ситуации в странах Европы в прошлом. Результаты того же опроса свидетельствуют о том, что 71 процент индийцев, 78 процентов мексиканцев и 85 процентов филиппинцев выразили аналогичную гордость своими странами. Выявленное сходство Соединенных Штатов с указанными странами вызывает чувство удивления, поскольку по крайней мере среди мексиканцев и филиппинцев эта гордость обычно была связана с чувством национальной незащищенности и даже с комплексом неполноценности на национальном уровне.

Весьма большая доля молодых американцев в 1999 году также выразила желание «послужить чем-то на благо родины» – 81 процент (сравнительный показатель для Великобритании – 46 процентов, для Франции – 55 процентов). При этом, как показывает реакция общественности на последствия в войны в Ираке, когда дело доходило до действительно тяжелой, длительной и опасной службы, такие высказывания следовало воспринимать с некоторой оговоркой⁵⁵.

С явлением национализма тесно взаимосвязано широкое распространение в «массовой культуре» США национальной символики и национального языка. Это касается прежде всего самого очевидного из символов – национального флага, который активно используется на патриотических торжествах и изображение которого можно встретить даже на кассовых чеках в супермаркетах. Это гораздо больше напоминает Европу 1904 года, чем Европу как сообщество наций 2004 года. Повседневная жизнь американцев буквально пронизана постоянными упоминаниями (зачастую едва заметными и почти неосознанными) о своей стране, что также было весьма характерно для Европы накануне 1914 года.

Националистические фразы и символы широко используются в коммерческой рекламе так же, как это делалось в Европе в прежние времена. Они охватывают широкий диапазон: от открытой платной рекламы различных компаний с поздравлениями в адрес вооруженных сил США до более тонких приемов, один из которых, к примеру, использовала в своей рекламе Федеральная корпорация жилищного ипотечного кредита. Она на страницах газеты «Вашингтон пост» обратилась к лицам, впервые приобретающим жилую недвижимость, как к людям, делающим этот шаг во имя «жизни, свободы, счастья» и «создания нации домовладельцев»⁵⁶.

Тех, кто приезжает в Соединенные Штаты, зачастую поражают эти назойливые внешние проявления и изобилие символов осознанного национализма. Детей учат отдавать честь государственному флагу, а граждане, стремящиеся продемонстрировать свой патриотизм, вывешивают национальный флаг над своим домом. Слово «американский» произносится с таким пафосом, что сразу же становится ясно: «американский» гражданин, или обычай, или какой-либо институт обладает широким набором исключительно положительных качеств. Выражение «типичный американский парень» приобрело уже иронический оттенок, но тем не менее большинство американских родителей страстно желают видеть своих сыновей именно такими. И наоборот, прослыть «неамериканцем», человеком, «чуждым американским обычаям и понятиям», в США означает не только быть иностранцем или незнакомцем, это значит быть опасным, аморальным, ведущим подрывную деятельность, сознательно вводящим в заблуждение. Торжественные выступления на праздновании 4 июля представляют собой типичное проявление американского патриотизма, однако напыщенная риторика характерна не только для этих ораторских упражнений. Иностранцу, должно быть, удивительно слышать рассуждения политических и общественных деятелей вновь и вновь об особом характере и особой судьбе американского народа⁵⁷.

Уильям Р. Брок написал это еще в 1974 году, но его слова актуальны и для последующих поколений. В местном супермаркете я приобрел произведение под названием «Празднества в Америке: полезное руководство по вехам американского величия» из серии «Сделай свой дом лучше» (A Celebration of America: Your Helpful Guide to America’s Greatness of the Better Your Home series)⁵⁸. Осенью 2003 года секция книг для детей книгоиздательства «Далтон» в Вашингтоне включала стенд «Воспой Америку» с произведениями под названиями «Американские патриоты» (American Patriots), «Боже, благослови Америку» (God Bless America), «Американские перспективы» (America’s Promise), «Первая леди Америки» (America’s First Lady) – краткая агиография[1]1
  Агиография – наука, изучающая жития святых. (Прим. переводчика.)


[Закрыть] Лоры Буш, а также «Патриотический букварь» (Patriotic Primer), «книга для детей от четырех до восьми лет», автор – Линн Чейни, жена вице-президента США Дика Чейни. Последнее произведение включало расшифровку всех букв алфавита от «А» («Америка – это земля, которую мы любим») до «Я» («Это последняя буква алфавита, но в истории Америки нет последней буквы. Сильные и свободные, мы всегда будем источником вдохновения для всего мира»)⁵⁹.

Так же, как в Европе в прошлые времена, практически во всех ведущих средствах массовой информации США на каждом шагу наталкиваешься на проявление моральной поддержки национальных вооруженных сил (хотя, конечно, не каждой конкретной операции). Журнал «Тайм» в 2003 году объявил «Человеком года» «американского солдата». Журнал «Пэрейд» (объединенный с газетой «Вашингтон пост» и другими изданиями в консорциум) регулярно публикует статьи на военно-патриотическую тему. Классическим примером является последний выпуск журнала 2003 года, в котором была опубликована статья с фотографией на обложке излучающего доброту военного медика США, несущего раненого иракского ребенка.

Еще в одном из изданий журнала «Пэрейд» была размещена статья о бывшей военнопленной Джессике Линч. На обложку журнала была вынесена фраза: «Присяга на верность никогда не будет для меня просто словами». Эта публикация увидела свет спустя несколько месяцев после того, как выяснилось, что большинство деталей ее пленения и освобождения из плена (согласно газете «Вашингтон пост») было совершенно немыслимым патриотическим преувеличением⁶⁰. Ведущие рубрики «Советы» в этом журнале (такие как «Дорогая Эбби») часто публикуют статьи о том, каким образом читатели могут поддержать американские войска за рубежом. В настоящее время такой практики нет даже в Англии и Франции, европейских странах с наиболее явно выраженным военным настроем, хотя когда-то она являлась повсеместной для европейских государств⁶¹.

Так же, как и для Европы прежних времен, для США характерен торжественный ритуал подтверждения национального единства. Речь идет о церемонии принесения Клятвы верности американскому флагу, которая каждое утро проводится в школах, и праздновании Дня поминовения в небольших городах. «На этих торжественных церемониях появляется и неотвязно преследует ощущение, граничащее с убеждением, что Америка является страной, которой Бог определил особое предназначение»⁶². Конечно, в каждой европейской стране есть свои национальные обычаи, традиции и церемонии. Однако редко когда они отмечаются так широко и с таким эмоциональным подъемом, как это делается в Соединенных Штатах. В свое время крупный исследователь Америки русского происхождения, редактор журнала «Нэйшн» Макс Лернер (1902–1992) высказался следующим образом: «Культ нации как социальный миф красной нитью проходит через всю американскую историю»⁶³. Алексис де Токвиль отметил этот культ еще в 1830-е годы, объяснив его тем фактом, что «демократические институты, как правило, формируют у людей возвышенное представление и о своей стране, и о самих себе» (наряду с этим он также с раздражением подчеркнул, что «невозможно представить себе более суетливого и болтливого патриотизма»)⁶⁴. В то время даже во Франции у обычных деревенских жителей зачастую не было никакого реального представления о Франции и французской самобытности, вместо этого они были привержены лишь родственным чувствам⁶⁵.

Солидный возраст массового американского национализма объясняется другими ключевыми особенностями американской «исключительности». Североамериканские колонии унаследовали от Великобритании глубокое чувство достаточно четко выраженной национальной культурной самобытности, сердцевиной которой является смешение протестантского вероисповедания и веры в правовые институты, свободу и представительную власть⁶⁶. Эта самобытность была воплощена в созданных американцами собственных структурах государственности, а затем в Конституции США.

Тот факт, что, как колонисты в новой стране, американцы были в каком-то смысле действительно «рожденными равными», был предложен многими исследователями, начиная с Токвиля, в качестве объяснения принципиальной разницы между политическими традициями и культурой Соединенных Штатов и Европы. Поскольку в Соединенных Штатах не было феодальных традиций и аристократии, они смогли избежать бурных социальных потрясений, социализма и большинства политических форм и традиций, которые явились результатом этих перемен и тенденций.

В итоге, когда спала пена политических стычек, проявилась удивительно однородная, единая, практически неизменная, общепризнанная всем гражданским обществом националистическая идеология: «Всепоглощающий американский национализм так же стар, как и сама страна»⁶⁷. Характеризуя это явление еще в начале XX века, Херберт Кроули, первый редактор журнала «Нью рипаблик», писал в 1909 году:

«Вера американцев в свою страну носит религиозный характер, если не по силе, то, во всяком случае, по ее почти абсолютной и всеобщей значимости. Ею проникнут сам воздух, которым мы дышим. В детстве мы слышим, как она звучит, прямо или косвенно, в разговорах старших. И на каждой новой стадии воспитания мы получаем дополнительные подтверждения этой веры. Журналисты и писатели, ораторы и драматурги, даже если они не имеют прочих заслуг, во всяком случае выступают усердными проповедниками этой Истины. При этом скептикам не возражают, их просто не замечают. Это такая вера, которая составляет подтекст мышления, а не предмет его и – осознанно или неосознанно – входит в нашу частную жизни, воздействуя на формирование личности»⁶⁸.

Дух 1914 года и национализм

Такие настроения были существенно усилены терактами 11 сентября 2001 года, которые на какое-то время привели к национальному единству и экзальтации, что напоминало ситуацию с европейскими государствами накануне войны в 1914 году, а также с различными вариантами Священного союза Франции в том же году, когда Руперт Брук благодарил Бога:

 
Хвала Творцу, что не забыл о нас,
Дал в молодости от сна очнуться^69.
 

В книге под названием «Почему мы воюем», отражая в то время чувства множества американцев различных политических взглядов, католик консервативного толка Уильям Дж. Беннетт писал:

«За катастрофой 11 сентября последовал стихийный подъем национального чувства. Совершенно неожиданно, в мгновение ока, из жизни нашего народа, казалось, исчезло все мелкое, эгоцентричное, мстительное, упадническое, враждебное нам. Внезапно повсюду появились национальные флаги, появились и продолжали висеть. Внезапно у нас вновь появились герои – и какие: полицейские и пожарные, спасатели, военные и просто авиапассажиры, которые сорвались со своих мест, чтобы вступить в бой с воплощением зла».

Именно так все и было. На целые недели и даже месяцы после 11 сентября 2001 года политические разногласия, казалось, утратили актуальность, расовые различия были сведены к нулю. Цинизм и ирония были отвергнуты, весьма популярной стала любовь к родине… Что-то в этих событиях, как писала патриотка Пегги Нунан, «что-то в том, как люди разного цвета кожи, разных вероисповеданий и рас помогали друг другу, были все вместе, зависели друг от друга и полагались друг на друга, заставило нас осознать: в этот день мы бесповоротно решили свою судьбу. Мы скрепили печатью тот договор, который заключили уже давно, мы скрепили печатью то обещание, которое уже давным-давно дали друг другу… Мы – американцы»⁷⁰.

В этом же духе кайзер Вильгельм II объявил в августе 1914 года: «Я не признаю больше никаких партий, есть одни лишь немцы». Эрнст Глезер так выразил царившие в то время в Германии настроения: «В конце концов, в жизнь вернулись идеалы. Великие добродетели человечества, верность, патриотизм, готовность умереть за идеалы… восторжествовали над духом торгашества и лавочничества… Война должна очистить человечество от всего его сора»⁷¹. Ранее в том же году Жорж Дюкрок писал: «Действовать. Нет больше сомнений относительно моей страны или моих собственных сил. Действовать. Служить… Нет места больше спорам, довольно вопросов самому себе»⁷².

Однако, вспоминая европейскую историю после 1914 года и действия Республиканской партии после 11 сентября 2001 года, обращаешь внимание на то, что ряд высказываний в устах политиков и министров содержали достаточно много сознательной или неосознанной лжи, прежде всего относительно того, что касалось предполагаемого прекращения межпартийных разногласий и отказа от «партийных политических пристрастий». Администрация Буша и Республиканская партия (которой принадлежат Беннетт и Нунан), на самом деле беззастенчиво ринулись набирать очки за счет чрезвычайного положения в стране, чтобы укрепить собственные позиции на внутриполитической арене и обеспечить свои проекты внутренней политической программы.

Крайне маловероятно, к примеру, чтобы республиканцы смогли бы в ноябре 2002 года восстановить контроль над Сенатом или протолкнуть законопроект о снижении налогов, откровенно отвечавший интересам состоятельного класса, не апеллируя к избирателям с националистическими лозунгами⁷³. Аналогичные призывы обеспечили также поддержку военным действиям в Ираке со стороны тех американцев, которые на самом деле были обеспокоены данной проблемой. Джилл Лонг Томпсон, обычная жительница Саут-Бенда, штат Индиана, до начала войны в Ираке выразилась следующим образом: «Думаю, что люди весьма обеспокоены нашим возможным ударом [по Ираку], но мы во Втором округе настроены очень патриотично, и мы поддержим нашего президента и наши войска»⁷⁴.

Стратеги из Республиканской партии зачастую достаточно откровенно высказываются на эту тему. Так, например, перед Посланием президента США Дж. Буша Конгрессу «О положении в стране» в январе 2004 года газета «Вашингтон пост» сообщила следующее: «Представители Белого дома заявили, что они рассчитывают использовать выступление президента, которое будет транслироваться на аудиторию, насчитывающую более 60 миллионов человек, для создания имиджа Буша как руководителя военного времени, который стоит над схваткой политиков, как главнокомандующего Вооруженными силами страны, а не кандидата в президенты… По словам советников Буша, именно в этом будет заключаться суть его выступления, которое будет выдержано в торжественном тоне и в оптимистическом ключе: «Мы – нация, находящаяся в состоянии войны. Мои смелые решения усилили безопасность Америки, но мы еще не в полной безопасности. Что касается внутренней политики, то курс моей администрации сделал нас благополучнее и богаче. Однако я удовлетворен еще не в полной мере, и Конгресс должен принять больше из тех предложений, которые выдвинуты с моей стороны»⁷⁵.

Когда такие пропагандисты из числа республиканцев, как Беннетт, писали об эпохе «беспартийности» после 11 сентября 2001 года, с учетом вышеизложенного это весьма напоминало то, как во время Первой мировой войны немецкие патриотически настроенные писатели, такие как Томас Манн, характеризовали себя как «аполитичных», «находящихся вне политики» и призвали своих соотечественников к тому же самому⁷⁶. Они не только выступили в поддержку войны и националистических политических лозунгов, но зачастую стремились также защитить вполне конкретный класс и его политический курс. Прибегнуть к национализму, чтобы создать для какой-либо партии массовый электорат из числа землевладельцев, имущих классов и интеллигенции, – накануне 1914 года это было обычной стратегией оказавшихся в опасности элит в европейских странах.

В основе такой политической эксплуатации национализма необязательно лежит сознательное лицемерие или циничное и хладнокровное манипулирование общественным мнением, хотя эти факторы, конечно же, присутствуют. Дело скорее заключается в том, что, как и их предшественники в Европе, правые националисты в Соединенных Штатах и те силы, которые преобладают в администрации Буша, непоколебимо и искренне отождествляют себя со своей страной, причем настолько, что наличие представителей любых других групп в органах власти уже воспринимается не как поражение, а как попытка узурпации, как что-то глубоко и принципиально незаконное и «антиамериканское». Они настолько тесно отождествляют самих себя и свои интересы с «Америкой» и ее интересами, насколько кайзер и прусские дворяне отождествляли себя с «Германией», а царь и российские дворяне – с «Россией» и ее интересами.

Империализм и национализм

Отождествление элитами себя со своими странами самым тесным образом связано с использованием национализма в интересах империализма. Элиты рассматривали эти интересы также как высшее национальное благо, которое не может быть осознано невежественными массами и которое должно быть навязано им при необходимости путем обмана. Хорошо известно, что Редьярд Киплинг и другие сторонники империализма презирали простой народ других стран с их жалким образом жизни и простыми желаниями, с их равнодушием к имперским взглядам и нежеланием умирать за эти взгляды.

Точно так же в глубине души и администрация Буша относится к американскому народу. Как отмечали многочисленные комментаторы, от историка Эндрю Басевича до писателя-юмориста Билла Маэра, с первых же дней после 11 сентября 2001 года администрация Буша продуманно отказалась от риторических призывов к американскому народу к каким-либо жертвам и взамен призвала его вернуться к нормальной структуре расходов для поддержки экономики: «Основной обязанностью обычного гражданина на период чрезвычайного положения является оставаться тем, кем он был в мирное время: движущей силой потребления». Право на жертвы сохранялось лишь за вооруженными силами⁷⁷.

К началу 2004 года стало ясно, что Соединенным Штатам для ведения в Ираке длительной войны противопартизанского типа недоставало как воли нации, так и ее средств (даже при учете очень низких, по историческим меркам, потерь). США могли также встретиться с серьезными проблемами в случае необходимости одновременного ведения более одного крупного вооруженного конфликта, хотя национальная военная доктрина предусматривала такую необходимость (по крайней мере, участие в таких конфликтах не только кораблей ВМС и авиации ВВС, но и крупных наземных группировок, если только сама страна вновь не подвергалась непосредственной агрессии). Более того, оккупация Ирака в очередной раз продемонстрировала отсутствие у простых американцев желания защищать имперские интересы, жертвуя ради этого благосостоянием и жизнями⁷⁸.

Упомянутое отсутствие желания участвовать в войнах для защиты имперских интересов в случае с Ираком проявилось, несмотря на то что очень многие американцы продолжали верить, что Саддам Хусейн был непосредственно причастен к терактам 11 сентября 2001 года и что поэтому (как само собой разумеющееся) война с Ираком была законным актом обычной самообороны. Факт причастности Саддама Хусейна был весьма бездоказателен, но получил мощную поддержку со стороны ведущих чиновников администрации Буша и средств массовой информации, выступивших за военную кампанию, таких как «Фокс ньюс» (новостной круглосуточный телеканал правого толка, принадлежащий Руперту Мёрдоку). Согласно результатам опроса общественного мнения, проведенного Институтом Харриса, по состоянию на февраль 2004 года 74 процента респондентов по-прежнему верили в то, что до начала военных действий между Ираком и «Аль-Каидой» либо существовала вполне определенная связь, либо она была возможна. Опрос общественного мнения, проведенный телеканалом «Эн-би-си» в марте, показал, что 57 процентов респондентов продолжали верить, что Ирак обладал оружием массового поражения⁷⁹.

С учетом этой убежденности в связи Ирака с «Аль-Каидой» в некотором смысле весьма примечательна даже не степень поддержки войны в Ираке, а то, что она не оказалась еще выше. В конце концов, если бы я был убежден, что это Саддам Хусейн напал на Соединенные Штаты 11 сентября 2001 года, я бы, безусловно, поддержал войну в Ираке, как я поддержал войну против «Аль-Каиды» и движения «Талибан» в Афганистане; и в Афганистане я бы, безусловно, поддержал долгосрочные обязательства, необходимые для обеспечения безопасности и закрепления итогов победы. И такие чувства, несомненно, испытывали бы многие другие противники войны в Ираке.

Во время избирательной кампании в США 2000 года, согласно опросам общественного мнения, вопросы внешней политики и политики в области безопасности практически не обсуждались и не относились к числу проблем, заботивших американских избирателей. Даже те избиратели, которые заявили о поддержке Буша, в сентябре 2000 года поставили вопросы внешней политики и безопасности в списке приоритетов на седьмое место. Только 6 процентов избирателей заявили, что позиция кандидата в президенты по этим вопросам для них наиболее важна. Наивысший интерес был проявлен к проблемам налогов и абортов: согласно опросам, каждой из этих проблем были обеспокоены 22 процента избирателей. Избиратели, высказавшиеся в поддержку Гора, вообще не упомянули проблему обороны в качестве приоритетной. Никто из этой категории избирателей не упомянул также вопросы внешней политики как таковые⁸⁰.

Издание «Нью-Йорк таймс» прокомментировало пренебрежение Буша этими вопросами следующим образом: «В последующем Буш, очевидно, решил, что слишком много разговоров о внешней политике вредят делу. Он часто говорил своим друзьям и знакомым о том, что его отец восемь лет назад проиграл Биллу Клинтону, сосредоточившись на международных вопросах, тогда как неофит из Арканзаса уделил основное внимание экономике»⁸¹.

Нежелание народных масс идти на серьезные жертвы ради империи не ново. До Первой мировой войны управление сформировавшейся Британской империей обходилось достаточно дешево (поскольку осуществлялось в основном местным персоналом, почти так же, как в случае с присутствием США в Афганистане после 2001 года), аналогичная картина наблюдалась и в отношении других колониальных империй. Обеспечение королевского флота, безусловно, требовало больших средств, но в то время он был, так или иначе, абсолютно необходим для защиты собственно Британских островов на случай возможной агрессии или блокады.

Тогда, как и сейчас, учитывая подавляющее превосходство огневой мощи и военной организации западных стран, огромные территории можно было завоевать, затратив на это минимум усилий и с минимальным риском. Когда европейские империи сталкивались с необходимостью платить действительно высокую цену за завоевание и удержание новых территорий (для британцев это был Афганистан, для итальянцев – Эфиопия), они, как правило, предпочитали просто отступить. По мнению историка Британской империи Найла Фергюсона, беспрецедентно тяжелые потери британской стороны в англо-бурской войне можно считать началом процесса британского разочарования в империи⁸².

Генеральные штабы и реакционные власти Европы были прекрасно осведомлены об отсутствии готовности у народных масс идти на жертвы ради империй. Располагая критическими исследованиями Клаузевица и объективными полицейскими отчетами о настроениях пролетариев, они осознавали важность поддержки любой серьезной войны со стороны народных масс и зависимость удаленности границ империи от возможностей по мобилизации этих масс. Поэтому, когда только это было возможно, разумные правительства всегда использовали для колониальных войн добровольцев и иностранных наемников, а не призывников. Сегодня в результате широкого распространения на Западе культуры демилитаризации даже использование военнослужащих-профессионалов стало непопулярным, свидетельством чему является недовольство общественности Соединенных Штатах ростом числа погибших в Ираке.

Для этой совершенно определенной цели был создан французский Иностранный легион. В составе британской армии также было небольшое подразделение добровольцев, но Великобритания к решению задач ведения колониальной войны и полицейским функциям предпочитала как можно шире привлекать индийские войска. Когда в колониальных войнах задействовались призывники, результаты зачастую были катастрофическими как для самой военной кампании, так и для внутриполитической стабильности. Подтверждением этому может служить ситуация в Италии после ее поражения при Адуа в Эфиопии во время кампании 1896 года, в России после русско-японской войны 1904–1905 годов, в Испании после ее разгрома в битве при Анвале в Марокко в 1921 году, который в некотором роде привел к началу Гражданской войны в Испании⁸³.

«Революция в военном деле» в США, заключавшаяся в развитии высоких технологий в качестве замены личного состава в сочетании с использованием местных ресурсов в Афганистане и в других странах, представляет собой новую империалистическую версию британского принципа использования «канонерок и гуркхов» в интересах сохранения собственных войск⁸⁴. Однако, как продемонстрировали неудачи в Ираке, высокие технологии и местные ресурсы выручают лишь до определенной степени. При истинно имперской стратегии применение крупных группировок американских войск будет неизбежным, и это вряд ли найдет поддержку у американской общественности, если только ее нельзя будет убедить, что данный шаг необходим не для защиты империи, а в интересах самой нации.

В произведении Дугласа Порша о завоевании Францией Марокко представлены увлекательные описания различных уловок, к которым прибегали маршал Юбер Лиоте и другие французские сторонники империализма, чтобы убедить весьма скептически настроенную французскую общественность поддержать эту авантюру. Многие считали, что она экономически бессмысленна, дорогостояща и отвлекает от необходимости укрепления обороноспособности Франции с учетом реальной угрозы со стороны Германии. Какая-то часть французских призывников служила в Алжире (юридически эта территория считалась частью Франции, а не колонией), и служба там была крайне непопулярна у французской молодежи. Страх оказаться на военной службе в колонии усиливал прежнюю ненависть к военной службе со всеми ее опасностями, лишениями и притеснениями, особенно среди крестьян, и эти настроения получили широкое распространение по всей Европе⁸⁵.

Французский ультраправый националист Поль Делуред заявил, что в Эльзасе и Лотарингии он потерял двух сестер, а взамен французские колонизаторы предложили ему «двадцать черных рабов»⁸⁶. Вот таким образом обеспечивалась пропаганда «цивилизаторской миссии» Франции и необходимости создать современное марокканское государство, отменив в этой стране «варварство». Одновременно высказывались предположения, что, поскольку у Германии также были определенные виды на Марокко, расширение борьбы с Германией предполагало усиление контроля Франции над марокканской территорией⁸⁷.

Основная стратегия капиталистических элит в Европе до 1914 года в области внутренней политики заключалась в том, чтобы в гораздо меньшей степени полагаться на империализм, чем на национализм в интересах сплочения народных масс и обеспечения их поддержки в качестве защиты от социализма. Таким образом, тем порывом, который заставил народные массы европейских стран в 1914 году поддержать войну и принести себя в жертву, оказался национализм, который повсеместно выражался в искренней вере в то, что отчизна находилась в непосредственной опасности.