Текст книги "Анатомия американского национализма"

В своей явной приверженности идеям распространения демократии, защиты прав человека и обеспечения развития ЕС до некоторой степени напоминает Соединенные Штаты. Евросоюз берет на себя прежнюю цивилизаторскую миссию некоторых своих членов из числа бывших имперских государств. Однако, в отличие от США, эта миссия направлена прежде всего на преодоление национализма и отдельно взятых националистических миссий. Именно это стало наиболее важной причиной, по которой был начат Европейский проект: для того, чтобы избежать повторения катастрофических национальных конфликтов, которые разрушали Европу в прошлом. «Европейцы сделали то, что никто никогда еще не делал: они создали зону мира, где война исключена, абсолютно исключена. Европейцы убеждены, что эта модель вполне применима и для других частей мира»¹²⁵. Франция также уступила ЕС и Европейскому проекту значительную часть своих прежних намерений играть цивилизаторскую миссию и своих великодержавных амбиций. На этот шаг она пошла по двум причинам: первое – просто из-за слабости, и второе – что касается возможного масштабного одностороннего вмешательства Франции за пределами Европы, то эти великодержавные амбиции в любом случае в значительной степени обескровились в результате войн 1946–1954 годов в Индокитае и 1954–1963 годов в Алжире.

Таким образом, опыт ряда европейских стран зачастую кровавого, хаотичного, принесшего разочарование процесса деколонизации и провала демократических процессов и процессов развития во многих бывших колониях обеспечил существенный иммунитет этих стран от более оптимистичных и насильственных форм цивилизаторской миссии. Как результат, вера в возможность распространения цивилизации силой оружия и склонность оправдывать эти действия в Европе намного ниже, чем в Соединенных Штатах. Наряду с этим в последние годы она несколько выросла в результате позорного и катастрофичного провала усилий европейских стран по предотвращению войны и насилия в бывшей Югославии в период с 1991 по 1995 год. Однако, когда дело доходит до вполне определенного выгодного проекта, который необходимо поддержать силовыми методами, причем без американского участия, ближайшая окраина ЕС на Балканах по-прежнему является пределом европейских амбиций.

Основополагающие принципы и антитеза

Существует еще одна возможность использовать историю Франции, чтобы провести некоторые весьма интересные параллели с основной особенностью американского национализма, а именно: с его историческим разделением на крайне различные, зачастую противоположные идеологические и духовные течения. Из-за политических и идеологических потрясений, которым неоднократно подвергалась Франция в период между 1789 и 1958 годами, эти течения более четко определены и более радикальны, чем в Соединенных Штатах, но в некоторых отношениях они достаточно схожи.

С 1789 года у Франции, как и у США, было то, что можно было бы назвать национальной идеологией или символом веры. Это были конституционные национальные основополагающие принципы, которые Франция представила своим собственным гражданам и остальному миру (хотя, в отличие от США, их в течение длительного времени разделяли не все французы, даже прилюдно). Я веду речь о традиционных основных ценностях Французской революции, которые позднее были в большей или меньшей степени отражены в бонапартизме и в принципах французских республик: народный суверенитет (даже в случае его реализации в форме плебисцитной монархии или другого правления), «права человека и гражданина», равенство перед законом, секуляризм и «свободная деятельность талантливых людей»¹²⁶.

Эти принципы стали основной составляющей французского национализма, а именно: восприятием Францией своей вселенской миссии и концепции французской самобытности и гражданства, которые уходят корнями в верность французскому государству, а не этнической группе или религии. В результате Франция в течение длительного времени была наиболее открытым обществом в Европе (за исключением России), начав ассимилировать иностранных подданных¹²⁷. При этом необходимо отметить, что эта открытость действительно предполагала ассимиляцию, а не просто терпимость. Как и в Соединенных Штатах, иностранцы могли стать французами, ожидалось, что они станут французами.

Франция была первой страной в Европе, которая в течение многих лет предоставляла свободу своему еврейскому меньшинству, однако с очевидным намерением, озвученным Наполеоном, что оно вследствие этого сольется с французским народом. Это был совсем иной подход, чем, например, в Британии, которая значительно медленнее расширяла права религиозных меньшинств, хотя также была достаточно терпима к духовным различиям. В последние десятилетия во Франции вновь стала отмечаться напряженность в отношениях с мусульманским меньшинством, что проявилось в весьма спорном решении, принятом в 2003 году, о запрете девушкам-мусульманкам носить в школах хиджабы. Данное решение было обусловлено принципом о роли государственной системы образования в обеспечении светских и ассимиляционных ценностей республики¹²⁸. Таким образом, французский конституционный национализм носит ассимиляционный характер, но не плюралистический. Как мы увидим, это также относится и к некоторым разновидностям американского конституционного национализма.

Как и США, Франция также дала приют политическим течениям, тенденциям, культурам и идеологиям, существо которых явно противоречило французским «основополагающим принципам». Эти политические тенденции наиболее ярко проявились в длительном отказе в XIX веке консервативных и католических сил принять и признать Французскую республику и те ценности, на которых она была основана. Тем не менее, как и в Соединенных Штатах, преемственность политической верности и лояльности не выступает в качестве основной черты этой «антитезы». Последние выхолощенные остатки французского монархизма достаточно спокойно присягнули на верность Пятой республике де Голля, и католическая церковь также уже с давних пор заключила мир с республикой и демократией. Кроме того, в течение длительного исторического периода даже французские крайне правые силы в значительной степени объединились с правоцентристским движением.

В силу вышесказанного было бы неверно проводить какие-либо прямые политические параллели между контрреволюционными роялистами-шуанами в Вандее в 1790-е годы и партией «Национальный фронт» Жан-Мари Ле Пена в начале XXI века. Как подчеркнул Ганс Роггер, поскольку в историческом и международном плане правые силы, как правило, в большей степени опирались на соответствующим образом настроенные общины или движения, а не на формальную идеологию, «разногласия в рядах правых сил носят еще более выраженный характер, чем в рядах левых, и именно это чрезвычайно затрудняет возможность сделать общие выводы о правых силах, чтобы выработать приемлемые и действенные определения»¹²⁹.

Скорее, можно было бы проследить определенную преемственность в том настрое, который был присущ различным политическим формам разных поколений. Эти тенденции подчеркивают французскую национальную самобытность, основанную не на светской идеологии, а на более или менее закрытой этнической духовной самобытности. На протяжении длительного времени это означало приверженность католицизму. В течение нескольких десятилетий, начиная с конца XIX века и заканчивая правлением вишистов, был очевиден антисемитский настрой. Сегодня принято прежде всего быть белым, хорошо владеть французским и не относиться к числу мусульман. Как правило, было принято крайне враждебно относиться к административным, деловым и духовным элитам Парижа, да и к самому Парижу с его многонациональным населением и современной культурой (даже тогда, когда лидеры и идеологи этого движения являлись парижскими интеллектуалами).

В Америке, как писал Уолтер Рассел Мид, сотрудник Совета по международным отношениям (США), «убеждение в том, что сущность американской национальности заключена в приверженности универсальным принципам, находится в постоянном конфликте с идеей, что «американскость», «американизм» – это свойство, присущее исключительно американскому народу, и следует скорее защищать его от чуждых влияний, чем делиться им с человечеством»¹³⁰.

Это убеждение было также присуще и Франции¹³¹. Как и любые другие движения подобного рода, движения с подобным убеждением (как в Соединенных Штатах, так и во Франции) считали себя представителями «истинных жителей страны» (pays réel), исконного, подлинного народа, проживавшего здесь с незапамятных времен, в отличие от «правящих политических кругов» («pays lе́gale»), административных и духовных элит (аналогичное пристрастное мнение высказывалось и американскими политиками правого толка при обличениях Вашингтона)¹³². Как и его консервативные националистические аналоги в других странах Европы, подобное движение во Франции по своему духу крайне враждебно Евросоюзу и глобализации, поскольку рассматривает их как проекты космополитических элит, противоречащие интересам простого, «истинного» французского народа. Источником этого движения в прошлом была родовая аристократия и слои мелкой буржуазии и крестьянства. Сегодня оно включает в себя множество рабочих, чаще всего из числа бывших коммунистов и их сторонников.

Так же, как корни восприятия Францией своей транснациональной миссии уходят в дореволюционные времена, так и корни данного движения можно проследить в провинциальном сопротивлении не только революции, но и предшествовавшим попыткам королевской централизации, унификации, призыва на военную службу и налогообложения. Здесь тоже отмечаются параллели с миром «антитезы» в Соединенных Штатах.

Глубокое недоверие к «органам власти», характерное для многих американцев, обычно, с легкой руки великого американского историка Фредерика Джексона Тёрнера (1861–1932), объясняется индивидуалистической традицией американского поселенца («концепция освоения новых земель» или «теория фронтира»); и это, безусловно, верно. Тем не менее в этом недоверии есть также элементы давнего недоверия европейских крестьян к государственной власти, которая в конечном итоге представала перед ними (а в большинстве развивающихся стран предстает, как и перед крестьянами в старой Европе, и по сей день) в виде коррумпированных сборщиков налогов, грубых полицейских, жестоких рекрутеров, забиравших крестьян в армию, солдат (причем даже из армии собственной страны), чинивших грабежи и насилие и говоривших на чужих языках или диалектах. Один из способов понять решительные индивидуалистические и антигосударственные действия жителей разных частей Америки – это сопоставить их с обычными европейскими крестьянами, которые убегали в леса и горы, чтобы избежать притязаний со стороны государства. Только американцы убегали немного дальше.

Эти движения «антитезы» Франции имели естественную тенденцию к росту во времена экономической депрессии, а также тогда, когда Франция терпела поражения, была унижена или находилась в состоянии упадка. Такая ситуация наблюдалась, например, после поражения, нанесенного Франции Пруссией в 1870–1871 годах, или во время «дела Дрейфуса»¹³³. В 1872 году Сюлли-Прюдом отрекся от прежних настроений интернационализма в стихотворении: «Я писал Шиллеру: /«Я гражданин мира»… / Но я раскаялся / В своей извращенной любви. / Отныне моя любовь / Только лишь к моей стране. / И к тем, кого я предал / любовью к человечеству»¹³⁴.

Это обращение к «антитезе» вновь произошло в гораздо более критичной ситуации, когда массы примкнули к маршалу Петену и его режиму Виши после поражения Франции в 1940 году. В очередной раз аналогичная ситуация, угрожавшая самому государственному строю во Франции либо его стабильности, возникла в 1950-х годах после поражения Франции в Индокитае и в кризисном для французской стороны положении в Алжире. Однако, как показывает популярность движения Ле Пена, совершенно нельзя быть уверенным в том, что очередное сочетание экономической депрессии, иммиграционных факторов и терроризма не приведет в будущем к всплеску французского шовинистического авторитаризма до по-настоящему опасного уровня.

Сегодня, как и в других странах Западной Европы, националистическое движение во Франции находится в глубокой обороне, можно даже сказать, «в изоляции». Оно сосредоточено на защите «традиционной» национальной культуры и этнического сообщества (другими словами, если приводить в пример США, то сложившегося этнического смешанного состава, оставленного в наследство предыдущими поколениями иммиграции) и выступает против новой иммиграции, новых форм культуры и новых экономических моделей. Эта форма национализма незаметно и плавно переходит в различные формы насилия на уровне «скинхедов».

Однако это насилие также представляется и воспринимается его проводниками и исполнителями не как акты агрессии или экспансии, а как защита жизненно важных коллективных интересов, как жесткие меры против чужаков для защиты национального ядра общества, сохранения рабочих мест, обеспечения «закона и порядка» и так далее. Европейские скинхеды и другие шовинисты из числа экстремистов на самом деле вовсе не строят планов добиваться возвращения в состав Германии города Вроцлава или Львова в состав Польши. Это отсутствие старомодного ирредентизма и экспансионизма отражает не только идеологию, международную реальность и современную культуру, но также благоразумный подход, глубокие и горькие исторические воспоминания, которые пронизывают европейское общество. Убрать с улиц иммигрантов – все же менее грозное требование, чем выступления за начало нового вооруженного конфликта.

В настоящее время кажется маловероятным, чтобы эта французская «антитеза» могла прийти к власти, по крайней мере в обозримой перспективе. Индия являет собой интригующий пример националистической «антитезы», весьма преуспев в этом вопросе. Индия в этом плане производит неплохое впечатление. Так же, как во Франции и Соединенных Штатах, индийские власти и элиты после 1947 года заявили индийской общественности и всему миру об основополагающих конституционных националистических принципах страны. В отличие от Франции и Соединенных Штатов, эти основополагающие принципы сформировались под иностранным имперским правлением, но их основа была той же: Индия как светское демократическое государство (фактически «крупнейшее в мире демократическое государство») заявляла о своей приверженности прогрессу и защите прав человека, а также подтверждала принцип равных прав и возможностей для всех своих граждан. Около трех десятилетий после обретения независимости тесно связанный с этими основополагающими конституционными принципами индийский «символ веры» воплощался в умеренной, нетоталитарной форме социалистической экономики. На международном уровне эта экономическая философия была связана со стремлением обеспечить свободное от предрассудков и компетентное лидерство в бывшем колониальном мире в его борьбе против гегемонии Запада и неоколониализма.

Этот демократический конституционный национализм был связан прежде всего с именем Джавахарлала Неру и партией «Индийский национальный конгресс», которую он возглавлял (и которая на момент написания этой книги возглавляется вдовой его внука, итальянкой по происхождению, что свидетельствует об открытости этого движения). Тем не менее в самом начале в руководстве партии «Индийский национальный конгресс» были лица, которые придерживались принципов националистической «антитезы», основанных на идее о том, что народ Индии представляет собой не гражданское общество, а религиозное, духовное и до некоторой степени этническое сообщество. Вне партии «Индийский национальный конгресс» различные индуистские политические группы создали гораздо более крайние движения, зачастую с оттенком фашистской идеологии и фашистской организационной структуры. В конечном итоге указанные политические группы, объединившись, сформировали Индийскую народную партию («Бхаратия джаната парти», БДП), которая в 2004 году стала правящей партией.

Как и в случае с французской и американской националистической «антитезой», это националистическое движение отвергает открытость и универсализм конституционного националистического «символа веры» Джавахарлала Неру и рассматривает Индию как закрытое духовное сообщество (в данном конкретном случае, индусов). В этой связи оно явно или неявно исключает мусульман, христиан и другие конфессии из «истинной» индийской политически объединенной нации. В отличие от других подобных движений, БДП заявила о своей приверженности современному экономическому росту и открытости (в основном из-за стремления бросить вызов Китаю, играющему роль азиатской сверхдержавы) и пользуется большой поддержкой среди индийской диаспоры в Соединенных Штатах. Однако в самой Индии она вызывает раздражение у элит, которые позиционируют себя более европеизированными и светскими. Как и те движения, которые в прошлом придерживались принципов «антитезы» во Франции и США, БДП способна занимать крайне жесткую позицию по отношению к меньшинствам, которые рассматриваются ею как угроза интересам «ядра» сообщества и контролю над ним. Подтверждением этому является давняя традиция кровавых беспорядков и погромов на межконфессиональной основе¹³⁵.

Как и аналогичные движения в Соединенных Штатах, индусские националисты за долгое время восприняли многое из индийского конституционного национализма. К этому относится и то, что представляется подлинным проявлением основополагающей демократической практики, хотя и в виде специфичной индийской демократии Herrenvolk («расы господ») в форме правления доминирующей религиозной группы, а не расы или этнической группы. Это частичное слияние конституционного и религиозного национализма, конечно же, не соответствовало действительности в период независимости. За прошедшие десятилетия лидеры БДП, похоже, пришли к пониманию, что демократия, или по крайней мере конституционализм, является единственным способом сплотить такую страну, как Индия. Они также усматривают в статусе Индии в качестве демократического государства проявление ее национального величия, которым они так гордятся. Причиной этой гордости является не в последнюю очередь превосходство Индии над Пакистаном, которого они ненавидят, и Китаем, которого они боятся.

Еще одним сходством с США является сложная взаимосвязь между националистическим движением и этнической принадлежностью. Основой БДП выступают в основном говорящие на хинди индусы Северной Индии, принадлежащие, как правило, высшим и средним кастам. Однако после некоторых неудачных попыток сделать хинди единственным государственным языком Индии (от которых отказались в условиях решительного сопротивления населения южной части Индии) БДП в настоящее время, судя по всему, остановило свой выбор на Индии, опирающейся на индуистский национализм, демократию, экономическое процветание и военную мощь. Таким образом, ни одно из индийских националистических течений не стало общенациональным, что лишний раз показывает, насколько ограничена применимость моделей национализма, сформированных на основе «классических» этнических националистических движений в Центральной Европе, для изучения значительной части остального мира.

Проведение аналогий с Индией является весьма интересным занятием, поскольку позволяет выявить основные сходства и различия между правым национализмом в Соединенных Штатах и радикальными националистическими и радикальными консервативными движениями в других странах как в прошлом, так и в настоящее время. Отправной точкой в такого рода исследовании является «исключительная» приверженность американских правых сил демократии, причем совершенно необязательно «либеральной» или «плюралистической» демократии. По крайней мере, речь идет о приверженности институтам и формам демократического характера, а не диктаторского.

От демократии «расы господ» к цивилизаторской империи

Эта приверженность демократии и универсальным принципам американского «символа веры», в свою очередь, играет основную роль в способности Америки преодолеть свое расистское прошлое и превратиться из демократии «расы господ», основанной на жестких и деспотичных законах расовой изоляции и превосходства, в великую «цивилизаторскую империю».

Прежние представления европейских националистов о великой миссии и призвании всегда сводились к одному определенному путеводному образу – к Римской империи. У этого образа есть длинная история в американской философии, он весьма активно публично обсуждался в США как цель, к которой идет Америка на пути к статусу единственной в мире сверхдержавы¹³⁶. Как Китай и ранние исламские халифаты, Рим не только объединил множество различных этнических групп на основе одного языка и одной культуры. Оставшееся после него наследство продолжило оказывать влияние на формирование истории и характера Европы еще долгое время после его заката. Создававшиеся империи были не просто государствами, они представляли собой целые цивилизации, преодолевшие внутри своих границ расовые и этнические разногласия и оказавшие духовное воздействие далеко в пространстве и времени.

Цивилизаторские империи следует отличать от чисто военных империй, таких как монгольская или европейские морские империи «расы господ», которые, несомненно, преобразуя многие культуры и общества, наряду с этим безжалостно проводили резкую разделительную черту между главенствующими европейскими расами и темнокожими зависимыми от них народами. Целью советского режима также была цивилизаторская империя: идея заключалась в том, чтобы создать новый тип цивилизованного общества, многонационального по происхождению, но говорящего на одном языке и имеющего одну культуру, которое, в свою очередь, в последующем распространит за пределы Советского Союза влияние на все человечество.

Огромные размеры территории Соединенных Штатов, динамичное развитие их экономики и их способность ассимилировать существенное количество белых иммигрантов, приводя их к своему «символу веры» и к своей культуре, всегда определяли некоторые особенности такой империи, как Америка. Как выразился в начале ХХ века судья Оливер Уэнделл Холмс-младший, «мы – римляне в современном мире, мы – великий ассимилирующий народ»¹³⁷.

За пределами США их громкий экономический успех и жизненная сила их культуры также создали неформальную версию своего рода цивилизаторской империи. Это проявилось в том, каким образом восхищение Соединенными Штатами способствовало подрыву веры в коммунизм и Советский Союз у молодых российских элит в конце 1980-х и начале 1990-х годов. Если принять во внимание масштабное воздействие на мир «жесткой» и «мягкой» силой, присутствие по всему миру американских военно-морских сил, американского английского языка, американской национальной кухни, американской «массовой культуры» и американских экономических моделей, то Соединенные Штаты сегодня действительно представляют аналог цивилизаторских империй прошлых эпох.

В прошлом, однако, американские устремления играть роль цивилизаторской империи были в течение длительного времени парализованы расизмом. Этот факт признали многие американцы, даже если они и не вели речь про какую-либо империю. Например, оголтелый расизм Вудро Вильсона, типичный для представителя американского Юга, и при его жизни, и впоследствии серьезно компрометировал провозглашаемый им либеральный интернационализм в глазах японцев и многих других народов мира, не принадлежавших к белой расе¹³⁸. Как отмечал в 1943 году американский теолог, философ и политолог Рейнгольд Нибур (1892–1971), «наше расовое чванство несовместимо с нашими обязанностями в мировом сообществе. Если мы не преуспеем в его обуздании, мы провалим свою задачу». Гуннар Мюрдаль в своей выдающейся работе «Американская дилемма» (An American Dilemma), написанной в 1944 году, также высказывал обеспокоенность тем, что расизм ослаблял борьбу США против тоталитаризма¹³⁹.

В первые годы холодной войны понимание того, что именно характер обращения с черным населением подрывал могущество США и их влияние в борьбе с коммунизмом, стало одним из важнейших факторов, который в 1950–1960-е годы привел национальные элиты Америки к решению покончить с расизмом в его публичной форме¹⁴⁰. Задолго до этого Авраам Линкольн предупреждал, что рабство ослабляет позиции Америки в осуществлении всемирной демократической миссии, навлекая на нее обвинения в лицемерии¹⁴¹.

При сравнении современных Соединенных Штатов с другими великими цивилизациями прошлого крайне важно проводить различие между расизмом и духовными предубеждениями. Основная китайская народность – ханьцы – испытывала весьма сильные предубеждения против «варваров» как за пределами страны, так и в ее границах; но эти предубеждения исчезли, когда «варвары» изучили китайский язык и культуру, приняли официальную конфуцианскую идеологию (если они стремились присоединиться к элите) и, таким образом, стали китайцами. Главным требованием к цивилизаторской империи является ее готовность признавать людей своими гражданами не по расовым и этническим признакам, а на основе общего языка, «символа веры» (вероисповедания) и культуры, – именно это требование в Римской империи формально выполнялось, поскольку в 212 году нашей эры все ее свободные подданные были признаны гражданами империи.

В отличие от негров, индейцев или китайцев в Америке прошлого (и, конечно же, в других западноевропейских морских империях), в великих азиатских империях «варварские» народы всегда могли быть ассимилированы элитами. Именно поэтому в России так много аристократических фамилий татарского или черкесского происхождения: Юсупов, Набоков, Кочубей, Тургенев. Ленин, безусловно, был немыслимой смесью самых различных национальностей, но при этом в духовном отношении он был совершенно русским. Главный министр Китая Ань Лушань, возглавивший восстание 755 года, в результате которого была уничтожена одна из ранних императорских династий Тан, был китаизированным тюрком из Средней Азии. Величайший поэт эпохи династии Тан, Ли Бо, весьма вероятно, также имел тюркские корни¹⁴².

Принцип «одной капли [негритянской] крови», который делал тебя негром и, следовательно, исключал возможность (вне зависимости от образования, благосостояния, воинской доблести и даже красоты) твоего присоединения или породнения путем брака с доминирующим народом и его правящим классом, в этих странах был бы просто немыслим. Это же относится и к тщательно разработанным расовым классификациям людей вроде тех, что существовали на острове Ява периода голландской колониальной администрации, в Новом Орлеане, в Бразилии и в Вест-Индии («квартерон»[2]2
  Имеющий ¹/₄ негритянской крови. (Прим. переводчика.)


[Закрыть], «окторон»[3]3
  Имеющий ¹/₈ негритянской крови. (Прим. переводчика.)


[Закрыть], «мулат» и т. п.). Подобная практика стала бы непреодолимым препятствием для экспансии этих империй. (Впрочем, чтобы быть справедливым, следует признаться, что культурные и духовные различия между основной китайской народностью хань и народностью мяо или между русскими и башкирами были не так велики, как между белыми американцами и коренным населением Нового Света (индейцами) или недавно порабощенными неграми¹⁴³.)

Эти цивилизаторские империи принимали в ряды своих элит любого, кто принимал их культуру, но при этом проявляли острую враждебность к тем собственным гражданам, кто, по их мнению (подобно евреям в России), отвергал эту культуру или пытался внедриться в нее и причинить ей вред во имя интересов собственной нации. Как и Соединенные Штаты в настоящее время, эти империи, безусловно, также были крайне враждебно настроены к тем «варварским» народам, которые отвергли их культуру. В сущности, вся официальная культурная самобытность и идеология этих империй зиждилась в основном на разграничении империи и «варварских чужаков».

Общественные элиты современной Америки довольно точно соответствуют этой исторической схеме реально существующего расового разнообразия в сочетании с жестким культурным соответствием в некоторых ключевых областях, а именно: в сфере поклонения «символу веры» и официальным имперским богам. Так, дикторов телекомпании «Си-эн-эн» подбирают с учетом требований расового плюрализма, но все их разнообразие ограничивается цветом кожи. Они символизируют настоящий прорыв в деле обеспечения равенства людей по внешним расовым признакам, но это не имеет отношения к равенству в духовном плане и даже в плане этническом. Тем не менее появление таких дикторов является истинной заслугой американской цивилизаторской империи, что, сознательно или бессознательно, как раз и предназначено для создания такого впечатления.

В этом отношении в Соединенных Штатах за последние два поколения произошли чрезвычайно позитивные изменения. Ярким примером может служить отношение общественности к бракам между белыми и черными. В 1963 году 64 процента американцев выступали за сохранение существовавших во многих штатах законов о запрете смешанных браков. В 1998 году такого мнения придерживались уже 13 процентов, хотя значительная часть опрошенных выразила личное беспокойство по поводу межрасовых «близких отношений»¹⁴⁴. Кроме того, и республиканцы, и демократы в равной степени считали смешанные браки законными.

Расистские настроения по-прежнему глубоко укоренились среди белого населения южных штатов и в Республиканской партии. Тем не менее эта ситуация неизбежно меняется. Такие изменения проявляются, как правило, в сглаживании расистского характера некоторых направлений политики (в отношении уровня благосостояния, иммиграции, преступности, борьбы с наркотиками), а не напрямую. Если бы республиканцы продолжали откровенно проявлять расистские настроения, вполне вероятно, что это вряд ли способствовало возможности формирования ими в период с 1968 по 2004 год нормальной «партии власти» (в течение двадцати четырех лет президентами страны были республиканцы, тогда как демократы – только двенадцать лет). Такие настроения обрекли бы их на роль париев и на статус меньшинства во властных структурах. О том, что республиканцы учитывают этот фактор, свидетельствует та скорость, с которой Республиканская партия вынудила Трента Лотта в декабре 2002 года уйти с поста лидера сенатского большинства после того, как он выступил с публичной поддержкой расистской платформы сенатора Строма Термонда, на которой тот баллотировался на пост президента в 1948 году¹⁴⁵.

Такие изменения отнюдь не явились результатом деятельности либералов. Напротив, ключевую роль в этом сыграли институты, склонные к ультраправым и националистическим взглядам: военные структуры, значительная часть руководства Голливуда и актеров, некоторые евангелистские (протестантские) церкви. Даже на Белом Юге была отмечена тенденция отхода от предубеждений относительно цвета кожи в пользу оценки на основании культуры (хотя эти вопросы тесно взаимосвязаны)¹⁴⁶. Начиная с 1990-х годов ряд известных общественно-политических деятелей и журналов из числа правых христиан предприняли реальные усилия в этом направлении. Достаточно вспомнить Ральфа Рида, который извинился за прежние расистские настроения евангельских церквей, а также журналы Charisma и New Man, публиковавшие статьи об успешных смешанных браках¹⁴⁷. В этой связи назначения в администрацию Джорджа Буша видных представителей чернокожего населения носили отнюдь не просто символический характер. Они подтверждали реальный и весьма позитивный переворот в убеждениях.