Текст книги "Монстр сдох"

– Может, сперва хотя бы снимешь эту дерюгу? От тебя воняет, как из душегубки.

– Я ведь со смены, – смутилась Лиза. – Там везде трупаки, грязища – ужас! И еще Ганька, озорник, облил из ведра... Ой, простите великодушно, Василий Оскарович! Я мигом в ванную. У вас хлорка есть?

Озадаченный, Поюровский присел на краешек просторного сексодрома, закиданного подушками и покрытого лазоревым шелковым покрывалом. Потянулся к столу за рюмкой. Лиза скинула телогрейку, осталась в рабочем халате, заляпанном кровяными пятнами и еще Бог весть чем. Она его подобрала из самого рванья.

– Василий Оскарович, миленький, это только сверху, – взмолилась чуть ли не со слезами. – Внизу я вся чистая, не сомневайтесь. Три раза сегодня специально мылась. Сами увидите.

– Сядь, выпей, – раздраженно бросил Поюровский. – Что-то ты будто не в себе?

Лиза бухнулась в кресло, предусмотрительно рванув пуговку на груди. Налила из первой попавшейся бутылки, осушила. Оказалось, бренди.

– Что с тобой? – повторил Поюровский. – Чего тебя всю ломает?

– Еще бы не ломало. Вдруг это правда?

– Что правда?

– Что я недавно слышала.

– Что слышала? Да приди же в себя, черт возьми!

– Какой-то страшный человек ищет вашей погибели, – Лиза в ужасе затряслась. Халат распахнулся едва ли не до пупа. Под ним грязная синяя футболка – и больше ничего.

Поюровский потер виски.

– Кто тебе сказал?

– Не знаю.., незнакомые. Я в кладовке, а они разговаривали в коридоре. Я как услышала, так ноги и подкосились. Василий Оскарович, родненький, неужто правда?!

– Что именно говорили?

– Какой-то человек хочет вас за что-то наказать.

И будто этот человек имеет такую силу, может раздавить любого, как блоху... Я как про блоху услышала...

– Прекрати! – рявкнул Поюровский. – Или тебя, засранку, кто-то подослал, или ты еще глупее, чем кажется... Какой человек? За что наказать – толком можешь объяснить?

– Зачем вы так? – обиделась Лиза. – Вы не представляете, как я испугалась. Ведь сейчас на каждом шагу только и слышишь: того застрелили, этого отравили.

Они никого не жалеют. Уж если на Влада Листьева замахнулись!..

– Заткнись! Пей! – Поюровский тяжело дышал, словно уже совершил акт любви. Машинально опрокинул рюмку.

– Они фамилию называли, – сказала Лиза. – Только я забыла от страха. Какая-то простая, вроде как у рыбы.

– Самарин?

– Может быть... Но нет, кажется, не Самарин. Еще как-то. Но ведь это все не правда, да? Василий Оскарович, пожалуйста, успокойте меня. Если вам действительно грозит опасность, мне лучше не жить.

Поюровский вскочил на ноги, ломанул к двери. Халат на нем развевался, как знамя.

– Можно я с вами? – пискнула Лиза.

– Сиди, сейчас вернусь.

Пока он куда-то бегал, Лиза опустила большую розовую таблетку в бутылку, из которой пил Поюровский.

Новейшее фармакологическое снадобье, изобретение неугомонных британцев. Сережин презент. Микронная доза вырубает мгновенно, но ненадолго. Через тридцать-сорок минут человек вскакивает, как новорожденный, – и ничего не помнит. Блестящий фокус. Имея под рукой такие средства, легко работать шпионом.

Поюровский вернулся посвежевший, успокоенный. Лизе криво улыбнулся. Тут же набуровил себе полную рюмку.

– Скверное время, скверное... Нервы сдают. Кругом невежество, хамство, дикость, крутишься целый день, как белка в колесе... Только соберешься отдохнуть, расслабиться, – и тут ты со своей ерундой. Извини!

– Какая же это ерунда, Василий Оскарович, если я собственными ушами...

– Лиза, угомонись! Никто меня не тронет. Попугают, но не тронут. Они не глупые люди. Им не деньги нужны, а сам Поюровский. Живой. В этом вся штука. Понимаешь?

– Храни вас Господь, Василий Оскарович. Я ли не понимаю. Да я за вас... За ваши руки золотые, за сердце бескорыстное...

– Все, хватит. Ступай в ванную, сдери с себя всю эту грязь. Смотреть жутко. Где ты эту майку выкопала, ты же все-таки к мужчине шла? Извини, но разве так можно!

Лиза от стыда пошла розовыми пятнами.

– Василий Оскарович, родненький, футболка чистая, стираная, не сомневайтесь. Эти пятна проклятые, трупные, никакой порошок не берет. Я уж кипятила, и парила – никак. А переодеваться – по пятам Ганька ходит, поганец настырный. Заподозрит чего-нибудь – вам же это не надо, верно? Неужто посмею бросить тень...

Да вот я сейчас сниму, а вы понюхайте – даже не пахнет ничем...

Поюровский не дослушал этот бред, сморщился, как печеное яблоко, и опрокинул очередного стопаря. В ту же секунду тряхнул башкой, будто получил удар по затылку, очечки соскочили с одного уха, глаза остекленели – и бухнулся лбом в столешницу. Лиза еле успела смести рукой тарелки, чтобы не поранился ненароком.

Первое, что она сделала, – опорожнила под раковиной и помыла заправленную препаратом бутылку.

Проверила, надежно ли угнездился за столом Поюровский – ничего, продержится. Потом занялась сейфом, замурованным в стене и прикрытым изумительной репродукцией "Купальщиц".

Сейф она обнаружила еще в первое посещение, пока хозяин мотался зачем-то на кухню. У Поюровского была такая особенность: в минуты умственного возбуждения ему обязательно требовалось проявить физическую активность. В тот раз Лиза пожаловалась, что ее с непривычки угнетает огромное количество раскуроченных трупаков, которые приходится обихаживать в морге. В ответ Поюровский, воспламенясь, приоткрыл ей философский смысл торговли человеческим сырцом.

Оказалось, что, в принципе, это нечто большее, чем бизнес. Потому что таким образом россияне (он произносил это слово в подражание президенту как "руссияне"), проклятый народ, получают реальную возможность внести вклад в мировую цивилизацию. Прежде чем бесследно и окончательно сгинуть, они передадут пригодный для биологических манипуляций материал в общечеловеческий фонд, и на этом, по всей видимости, их земное предназначение будет исчерпано. Но это не так уж и мало. "Представь себе, детка, – впадая в поэтический восторг, вещал Поюровский, – берем какого-нибудь ничтожного руссиянина, раба, полуживотное, или его дефективного детеныша, изымаем внутренние органы, сцеживаем кровь, и тем самым спасаем жизнь западному бизнесмену, художнику, дипломату, просто человеку, в конце концов, – разве это не гуманный, одухотворенный, истинно творческий акт?" Лиза усомнилась в том ключе, что, если исходный материал столь ущербен, не передастся ли зараза от донора к пациенту? Поюровский похвалил ее за смекалку. "Пока руссиянин поголовно не деградировал, можно его использовать, но, естественно, тщательно производя сортировку. Времени история оставила немного, полагаю, не больше десяти-пятнадцати лет".

После этого он подхватился и убежал куда-то, скорее всего отлить, а Лиза воспользовалась его отсутствием, чтобы обследовать помещение.

...С сейфом ей повезло: цифровой замок был устаревшей модификации; с помощью электронного фонендоскопа – изящная вещица с питанием от обычных батареек – она справилась с ним за пять минут. Внутри сейф делился на два небольших отсека, в верхнем деньги (валюта и несколько банковских упаковок стотысячных купюр), в нижнем – бумаги, документы. Из вместительного кармана телогрейки она достала фотоаппарат, выполненный в виде платиновой зажигалки "Ронсон", отнесла бумаги на стол, сдвинула в сторону поникшую голову гуманиста-патологоанатома и отщелкала четыре кассеты. Содержание документов ее не интересовало – счета, копии контрактов, частная переписка, какие-то чертежи, – это ее не касается, да и времени не было рассмотреть. Она делала только то, зачем ее послали.

Еле успела управиться: разложить бумаги по возможности в прежнем порядке, запереть сейф, задвинуть "Купальщиц", подвесить опознавательную ленточку, уничтожить следы на столе, бросить ватник на прежнее место, сесть в кресло – и с облегчением закурить. Угадала тютелька в тютельку: Поюровский зашевелился, закряхтел – и поднял чумную башку от стола. Лиза была наготове, с жалобным криком подскочила.

– Что со мной случилось? – подозрительно спросил Василий Оскарович.

– Ой, как же вы меня напугали!

Поюровский сел прямее, ухватил ладонями лицо, с силой сдавил. Взгляд прояснился.

– Я что – сознание потерял?

– Рюмочку выпили и прямо так – бух! Я...

– Давно это было?

– Минута или две прошло, не больше.

Поюровский взял в руку бутылку, из которой пил (Лиза долила туда вина), понюхал, недоверчиво взглянул на девушку:

– Из этой?

– Из этой, ох, будь она неладна!

Наполнил бокал, распорядился:

– Ну-ка выпей, может, и у тебя будет – бух, а?

Лиза выпила, кокетливо помахала у губ ладошкой:

– Крепкая, а сладенькая. Хорошее вино.

– Никак не пойму, с чего это я? Будто током тряхнуло.

– Не волнуйтесь, это бывает. У меня тоже бывало, честное слово, если без закуски целый день. Батюшка вообще иначе не засыпает, как на столе. И ничего. В полном ажуре. Оклемается – и по новой. Говорит, главное, не делать перерывов, это действительно опасно. Он как-то неделю пропустил, не пил – и пожалуйста, сердечный приступ. Застой в сосудах.

– Можешь помолчать минутку? – обреченно спросил Поюровский. Странный провал памяти. Что это: микроинсульт? опухоль? шизофрения? Очень не вовремя, очень.

Он не хотел умирать, не дожив до шестидесяти. С тех пор, как занялся бизнесом, молодел с каждым днем. Сейчас никто не давал ему больше сорока, а что будет дальше? Медицине известны случаи, когда на каком-то возрастном витке в человеческом организме происходили таинственные мутации, биологические метаморфозы, и он поворачивал вспять, к своему началу. Да, собственно, что тут таинственного, разве сама природа не дает ежегодные примеры чудесных обновлений. Такое возвращение в молодость произошло с Гете и, кажется, с кем-то из Людовиков. В преклонном возрасте они оба погибли от случайных причин, но никак не от старости. Поюровский почти не сомневался, что тоже сумел неким невероятным, гениальным, метафизическим усилием переломить роковое течение судьбы – и вот на тебе, непонятный обморок. Но, возможно, права шальная девица, это всего лишь следствие переутомления, – ничего не значащий эпизод, соматическая трещина.

– Так что, – надула губки Лиза, – идти мыться – или как?

– Или как... Лучше перенесем на завтра. Что-то мне неможется.

– Как угодно, Василий Оскарович, – Лиза изобразила разочарование. – Но я подумала, может, полезно немного подвигаться. Я ведь осторожненько, без нагрузки. Мне один японец говорил: любовь выводит все шлаки. Старенький был, еле живой, сто лет в обед, а после этого прямо воскресал. И батюшка мой...

– Хватит! – взмолился Поюровский. – Ты меня утомила. Надо же такой язык иметь, как помело... Убирайся! Сказал завтра, значит, завтра.

Лиза, озадаченно бормоча:

– Как же можно, даже не попробовать?! – подхватила с пола телогрейку, зашустрила к дверям, сокрушенно качая головой. Обернулась, печально спросила:

– Но завтра точно? Можно надеяться?

Грациозно изогнулась, Поюровский на секунду пожалел, что отпускает красотку.

– Завтра или послезавтра – вызову.

Через ночь, через парк, через мороз без приключений вернулась в морг. Первым, кто ее встретил, был разъяренный Ганя Слепень: весь в мыле, с растопыренными руками, с багровой рожей. Ночная ворожба уже шла полным ходом.

– Ты что же вытворяешь, падалица?! Мы с Гришей должны пуп надрывать, пока ты трахаешься?

– Фу, Ганечка, как грубо! Ты же интеллигентный парень! Откуда такие слова?

– Где была, отвечай, – рявкнул Слепень, подпустив замысловатую матерную струю.

– Соскучился, – догадалась Лиза. – Вижу, соскучился. Сейчас я быстренько, только в туалетик заскочу...

Ночная работа черная, неблагодарная, зато оплачивалась значительно выше дневной. Длилась она, как правило, два, от силы три часа, но выматывала до донышка. По ночам заправлял Ганя Слепень, Лиза и маэстро Печенегов стояли на подхвате. Весь процесс напоминал пересортицу в мясном цехе. Ночью поступали не целиковые трупы, которые следовало приуготовить к захоронению, а сплавлялись отходы из разделочной и операционной в подвале клиники. Отходы спускали в цех по двум металлическим шлюзам, в остальное время забранным металлическими решетками – что-то вроде сливных желобов, установленных наклонно. С улицы "товар" подвозили в крытых фургонах, дюжие парни в прорезиненных комбинезонах скидывали его в желоба вилами. По одному желобу на сменщиков валилась разная мешанина: костяное крошево, комки черно-белых и розовых внутренностей, дышащих сладким дымком, отсеченные конечности; по второму поступали обезображенные тушки, с прикрепленными жестяными бирками. На бирках иногда значились имена владельцев, чаще – какие-то непонятные значки, вроде китайских иероглифов. В задачу ночной смены входило быстро рассортировать все это добро – требуху к требухе, кости к костям и так далее, – упаковать в пластиковые мешки и отправить по назначению: что-то в котельную, что-то на свалку, что-то на мясокомбинат. Работать приходилось в плотных марлевых повязках, в резиновых рукавицах до локтей, но это не избавляло от угара, ядовитого запаха и слуховых галлюцинаций. В первую смену буквально через несколько минут у Лизы так разболелась голова, что казалось, из ушей потекли мозги. Она как бы перестала сознавать, чем занята и что происходит.

Точно так же банковский служащий, имеющий дело с крупными суммами денег, очень скоро перестает соображать, какие богатства проходят через его руки.

Просто не думает об этом.

Физическая нагрузка была предельной, это тоже отвлекало от ненужных мыслей. Лиза пыталась наблюдать за своими напарниками: сосредоточенные, с блестящими от яркого пота лицами, они действовали размеренно, как автоматы. Никому не приходило в голову разговаривать. Ганя Слепень не выпускал изо рта сигарету, отчего марлевая повязка на нем то и дело подгорала, и изредка ронял себе под нос любимые матерные слова. В продолжение работы они все трое будто лишались человеческих свойств и существовали рефлекторно. Лиза чувствовала, что ничего отвратительнее, страшнее и бессмысленнее в ее жизни уже не произойдет.

Теперь она знала, что ад реален, и его земной филиал открылся в Москве.

Глава 5
МОНСТР СЕРДИТСЯ

– Слишком медленно, – пожурил Самарин управляющего. – Это не темп. Если с каждым паршивым банкиришкой столько возиться... Почему тянучка?

– Верткий очень, – пожаловался Герасим Юдович. – Концы подрубает толково. Намылился за бугор.

– Вместе с мошной?

– С остатками мошны.

– Стареешь, Иудушка. Может, на пенсию пора?

От немудреной хозяйской шутки у Шерстобитова заныла печень.

– Дозвольте Никиту подключить.

– Ох, Иудушка, ты же знаешь Никитушку. Он кроме секир-башка никаких резонов не признает. Банкира надобно сперва досуха выжать, чтобы не вертелся... Хорошо, сам займусь. Приготовь на субботу закуток в Звенигороде.

– Понял, хозяин.

– Что с этим, как его.., с хирургом-самородком?

– Затаился. Новую крышу ищет.

– Пускай ищет. Его оставим на закуску... Гляди, Иудушка, даже такой херней приходится самому заниматься. Правильно ли это?

Шерстобитов склонил голову. Чувствовал, гроза миновала...

Агата примчалась возбужденная, в немыслимом наряде – алая амазонка, кожаные штаны в обтяжку. Потащила подругу в спальню – пошушукаться надо. Кларисса была ей рада: полдня тыкалась из угла в угол, чуть от скуки не подохла.

– Твой придурок где?

– Какая разница? Деньги где-нибудь считает.

– Даже в субботу?

– У него не бывает выходных... Что с тобой, подружка? На охоту собралась?

– Можешь выйти на улицу?

– В общем, да. Но обязательно кто-нибудь следом увяжется. Ты же знаешь, Борис запретил...

– Неважно. Налей чего-нибудь холодненького.

Из личного бара со встроенным миниатюрным холодильником Кларисса достала бутылку Хванчкары.

– Красненькое сойдет? Или покрепче?

– Покрепче – после...

Агата рассказала поразительную вещь. В Москве проездом находится внучка знаменитой прорицательницы Ванды, ей передался бабкин дар. Зовут ее тоже Ванда, в честь покойной ясновидящей. Но это не все.

Молодая колдунья перещеголяла старуху и умеет не только угадывать судьбу, но за особую плату изменяет ее в лучшую сторону. Это что-то невообразимое. На Западе и в Штатах миллионеры посходили с ума, готовы отвалить любые деньги, чтобы попасть к ней на прием, но колдунья строптива, по завету покойницы избегает публичности, а в деньгах, понятно, не нуждается вовсе.

В Москву прикатила с единственной целью: немного отдохнуть. Кому придет в голову искать ее в нашей глуши. По счастливой случайности она на два дня остановилась у одного Агатиного поклонника, нефтяного магната, и тот, разумеется, сразу сообщил ей. Он уже договорился с Вандой, что та примет ее и, как минимум, погадает на картах и на змеином яде. Но Агата не какая-нибудь эгоистка, чтобы при такой оказии не прихватить с собой лучшую подругу. Ехать надо немедленно, вот и весь сказ.

Кларисса от волнения пролила вино на скатерть.

Она ни на минуту не усомнилась в правдивости Агаты, ее беспокоило другое.

– Все деньги у мужа. У меня наличными только тысяча. Мало, да?

– Придурок влияет на тебя, – заметила Агата холодно. – Ты здорово поглупела... Собирайся, поехали.

Тачка за углом.

– А как же?..

– Все уплачено, идиотка. Я же сказала – нефтяной магнат. Придется, конечно, пару раз дать ему бесплатно.

Накинули в прихожей норковые шубки, выбежали на улицу. За ними потянулся Леня Песцов, Бугин подручный – он сегодня дежурил.

– Девочки, вы куда?!

– В парикмахерскую! – на ходу отозвалась Кларисса, а Агата показала кулак – Я тебе дам "девочки", сопляк!

Уселись в серебристую Агатину бээмвешку, рванули так, что позади взметнулся дымный хвост, как у истребителя.

До Рождества оставалось чуть больше недели. Москву сковало снегом. По обочинам в грязных сугробах копошились очумелые прохожие, но улицы, слава Лужкову, расчищены и сияли, подобно лунным просекам.

Агата была адским водителем, за баранкой ничего не боялась. Быстрая езда действовала на нее успокаивающе, как добрая случка. Мощный, отлаженный движок, рассыпающиеся по сторонам кегли домов, испуганные глазки светофоров, истерический визг тормозов – это ее стихия.

– Далеко ехать? – запалив сигарету, Кларисса тряслась в восторженном ознобе.

– Звенигород, крошка! Если не остановят, за час домчим. Остановить нас некому. Держись крепче!

* * *

Леня Песцов, с трудом поспевая на "девятке" за взбесившейся серебряной блохой, связался по сотовому со своим начальником. Доложил обстановку.

– Сколько с тобой людей? – поинтересовался Буга Захарчук.

– Я один. Все очень быстро произошло, командир.

– Ах ты... – Буга выругался там смачно, что Леня невольно пригнулся. – Ладно, будь на связи. Перехвачу где-нибудь.

– Понял, Буга Акимович.

– Оглядись хорошенько. Их кто-то должен сопровождать.

– Пока никого не вижу.

– Что у тебя с собой?

– Как обычно, командир, – это означало, что Леня вооружен укороченным Калашниковым и нунчаками.

– Ничего, попозже я с тобой разберусь, – пообещал Буга, больше с сожалением, чем злясь.

* * *

Кларисса посасывала баварское пиво из банки. Динамик ласкал слух голосами Расторгуева со товарищи.

Ей нравилась группа "Любэ". В сущности, у нее простые вкусы. Ей по душе мальчики с накачанной мускулатурой, их грубоватый секс, за обедом она с удовольствием уплетала хорошо прожаренные бифштексы с луковой подливой, любила подкидного дурака и мультики, и, если признаться, этой темной густой патоке предпочла бы бутылку обыкновенного светлого "Клинского".

Умники, вроде ее собственного мужа, ее удручали. С ними чересчур много проблем, угодить им невозможно.

Прежде чем тебя поиметь, все соки вытянут погаными языками. Но Бориса она уважала хотя бы за то, что тот не делал попыток расстаться с ней. Это ее поражало до глубины души.

Машина скользила по Ленинградскому шоссе, запруженному дорожной техникой и осоловелыми гаишниками. С некоторых пор власти взялись выставлять на подмосковных шоссе ремонтные заслоны, собирать иностранных рабочих в ярко-оранжевых куртках (преимущественно почему-то турок и немцев) и укреплять угрожающие объездные знаки, на которые, естественно, мало кто обращал внимание. Вероятно, какому-то мечтательному московскому чину пригрезилось, что именно так управляются с транспортным потоком на благословенном Западе: постоянно латают прохудившиеся дороги.

В очередной пробке, похожей на черно-белую затычку, Агата тоже отхлебнула пивка.

– Вроде никто не погнался, – сказала Кларисса задумчиво.

– Куда им за моей тачкой, – презрительно бросила Агата. – Твой придурок на всем экономит. Удивляюсь, как ты его терпишь?

– Он вообще-то неплохой, только занудный, – заступилась за мужа Кларисса.

– Все равно тебе поражаюсь. Ведь сколько раз предлагала, траванем – и точка. Все же тебе останется.

– Ой, что ты говоришь, – привычно испугалась Кларисса. – Он все-таки живой человек.

– Живых и травят, дурочка. Какой он тебе муж, если вздрючить толком не умеет. Импотент вонючий.

– Он же не виноват, что хиленький. Он старается.

– Стараться мало... – тут им посигналил притулившийся сбоку черный джип "чероки", величиной с высотное здание. Оттуда, сверху, пялились на них двое деловых и делали красноречивые знаки. Один даже наполовину вывалился из салона и обеими руками показал, как двигается поршень, если его умело засадить. В ответ Агата недвусмысленно покрутила пальцем у виска.

– Вот, – сказала наставительно подруге. – Погляди хорошенько. Такие пацаны осечек не дают. Взнуздают – мало не будет.

– Они же дикие совсем, – капризно протянула Кларисса.

– Нам от них ума не надо.

Кое-как выбрались из затора.

– Далеко еще? – спросила Кларисса.

– Километров двадцать. Не волнуйся, торопиться некуда.

– Позвонить оттуда можно?

– Ну ты даешь, подружка! – сказала Агата.

* * *

Леня Песцов уверенно держал след на своей новенькой "девятке", но не высовывался ближе, чем на пять-шесть машин. Он уже засек, что черный джип и серая "волга" преследуют ту же цель, что и он. С джипом не был уверен, а с "волгой" – точно. Раза три – у светофоров и в пробке – у нее была полная возможность обойти БМВ, в котором ехали подруги, но "волга" притормаживала, тянулась, словно на невидимом буксире. Если считать вместе пассажиров джипа и "волги", то это семь человек, семеро головорезов, по всей видимости, вооруженных до зубов. Для Лени, бывшего сержанта морской пехоты, дипломированного снайпера, это было ни много, ни мало – смотря по ситуации. Да он и не собирался ввязываться в бой, во всяком случае, без приказа Захарчука. А Буга был не из тех, кто подставляет по-дурному.

Он связался с командиром.

– Алло, Буга Акимович.., идем по Ленинградке, десятый километр. Видимость паршивая, заносы... Кажется, парочку сопровождают. "Волга" и "чероки". Ведут вразнобой, профессионально.

– Сколько человек в машинах?

– Семеро. Обыкновенные вроде бандюки.

– Ничего не предпринимай. Следи. Я отстаю примерно на полчаса.

– Понял вас.

– Осторожнее, Леня. Возможно, это похищение.

– Понял.

– Хорошо, что понял. Отбой...

Только накануне Буга устроил на работу по звонку Гурко некоего Прыщева Альфреда Трофимовича и радовался, что внедрился в банк, куда прежде ему не было хода. Прыщева отрекомендовал Борису Исааковичу как своего дальнего родственника, поручился за него головой. По правде говоря, заявление опрометчивое.

Ничего более странного и ненадежного, чем посланец Гурко, Буга давно в своей жизни не видел. Явился то ли мужик, то ли баба, лет около шестидесяти, в сером длинном пальто армейского образца, в очечках на дужках-резинках, с обезьяньим личиком, и не успели познакомиться, как этот так называемый Альфред Трофимович заныл о том, что для него главное требование, чтобы на службе не было сквозняков.

– Сквозняков? – переспросил Буга.

– Именно, молодой человек, – подтвердил будущий банкир. – Замечаю в ваших глазах некоторый скепсис, но это только доказывает, что вы никогда не страдали промежуточным отитом.

При этих словах обронил на ногу Буге огромный коричневый портфель, набитый, судя по весу, булыжниками. Буга был уверен, что Сумской погонит его протеже в три шеи, но вышло иначе. После аудиенции, длившейся больше часа, кандидат на любую банковскую должность вышел из кабинета Сумского сияющий, как молодая луна. Подмигнув Буге, дожидающемуся в приемной, отчего обезьянье личико приняло какое-то похабное выражение, торжествующе объявил:

– Так-то, милочка, а вы сомневались. Я же видел, что сомневались. Нет, дорогой мой, хорошие работники при любом режиме в цене.

На этот раз Буга отскочил от падающего портфеля.

При встрече Борис Исаакович сухо его поблагодарил:

– Надо же, какие у вас, однако, родственники.

Приятно удивлен.

Буга промямлил что-то вроде того, что рад стараться.

Сейчас, за баранкой восьмицилиндровой "хонды", ввинчивающейся в заледенелое шоссе с характерным арматурным скрипом, он продолжал дивиться забавному казусу. В этом маленьком эпизоде Гурко очень наглядно продемонстрировал свое превосходство. Если бы довелось выбирать Буге, то из ста любых возможных кандидатов на внедрение в банк нелепого полудедушку-полубабушку с допотопным портфелем он наверняка выбрал бы последним. Гурко точно угадал, на кого позарится Сумской. Непредсказуемому банкиру, оказывается, и нужен был для каких-то, видимо, тайных затей такой недотыка с портфелем, как Прыщев, который (по документам и рекомендациям) при всех перестроечных штормах плавно перебирался из одной финансовой структуры в другую и добрался аж до солидного кресла в министерстве экономики.

За спиной Буги, на заднем сиденье, расположились двое онеров: сержант Малофеев, дюжий детина с разумом ребенка, и Коля Панкратов, бывший летун-однополчанин. Он взял их с собой только потому, что они первые попались под руку, но и не совсем, разумеется, наобум. Сержант Малофеев, если его хорошенько подзавести, способен лбом прошибать стены, а Коля Панкратов, смышленый, ироничный и двужильный, хорош в любой ситуации, кроме той, когда требовалось рискнуть головой. Свою голову он ценил даже выше любой суммы премиальных, что большая редкость среди наемников. Вместе они составляли отличную бойцовую пару.

Неугомонный Панкратов, как обычно, подтрунивал над безобидным в спокойном состоянии сержантом.

– Скажи, Малофеич, если бы у тебя был миллион, что бы ты с ним сделал?

– Миллион баксов?

– К примеру?

– Как чего сделал? Деньгам всегда применение найдется, – сержант отвечал солидно и неторопливо, хотя чувствовал подвох. Они были давние напарники.

– Верно, – согласился Панкратов. – Применение найдется. Но ты лично, что бы сделал? Допустим, купил новую тачку, барахла всякого. Ящик водки. А потом что? Остальные куда?

– Как это куда? Деньги – они и есть деньги. Бабки, то есть.

– Это понятно. Но куда ты их денешь? В банк не положишь, какие сейчас банки. Сегодня банк, а завтра на нем табличка: хозяева – ку-ку! В кубышке держать миллион?

Глупо, опасно. Обязательно кто-нибудь пронюхает.

– Я бы дом купил в деревне, – сказал сержант.

– А остальные?

– Отстань, чего привязался. Нету у меня миллиона.

– Но ты бы хотел его иметь?

– Кто бы не хотел, – обиделся сержант. – Дураков нет.

Коля Панкратов остался доволен результатом опроса.

– Слышь, Буга, – окликнул командира. – Я тут размышлял по дороге о нынешней разрухе и пришел к забавному выводу. Главная причина: деньги попали в руки к тем, кто не знает, что с ними делать. Кстати, очень интересная проблема в философском смысле.

– У тебя, надо понимать, осечки не будет?

– Мне не нужен миллион. Появись он, я тут же отдам его в приют, как этот, как Юра Деточкин.

Сержант фыркнул.

– Ты бы отдал?! Позавчера я стольник попросил, вот так было надо, ты чего сказал? Уж чья бы корова мычала...

– Малофеич, ведь это совсем другое. Я не даю в долг, потому что долги портят дружбу. Не мной замечено.

– Так подарил бы, – сержант возбужденно запыхтел от собственной шутки.

– Это еще хуже, – наставительно заметил Панкратов. – Это была бы подачка.

По Щелковскому шоссе выехали на окружную. Буга решил, что пора сделать еще один звонок, который он все оттягивал, неизвестно на что надеясь. По прямому, со специальной защитой, номеру связался с Сумским.

– Что у вас, Буга? – спросил банкир раздраженно.

Захарчук поднес ему новость как можно мягче. Сказал, что паниковать рано. Возможно, Кларисса отправилась на обыкновенную прогулку.

– Возможно, – согласился Сумской.

– У них на хвосте мой человек, – добавил Буга.

– Прекрасно, – прозвучало это, как "Убить тебя мало, работничек хренов!" – но чтобы уловить этот подтекст, надо было хорошо знать Бориса Исааковича.

– Будут какие-нибудь дополнительные распоряжения? – уточнил Буга.

– Привези ее, пожалуйста, домой, – попросил банкир.

– Безусловно, – сказал Захарчук.

* * *

Не доезжая пяти километров до Звенигорода, Агата свернула в лес. Еще несколько минут тряски по проселку, и перед ними открылся чудесный вид: дачный поселок на берегу озера, окруженного сосновым бором.

Полтора-два десятка островерхих домов из красного кирпича, прижавшихся тесно друг к другу, как окаменевшая мечта демократа. Россыпь алых ягод на снежной целине. Подкатив к чугунным воротам, Агата требовательно погудела в клаксон. Ворота бесшумно, медленно открылись. У сторожевой будки им откозырял рослый охранник в камуфляже и с автоматом. Все мирно, привычно, буднично, но у Клариссы почему-то сдавило сердце. Подъехали к рубленому крыльцу, повисшему на двух мраморных колоннах, как на качелях.

– Вылезай, подружка! Станция Березайка.

– Что-то мне не по себе, – пожаловалась Кларисса. – Ты уверена, что нас ждут?

– Ни в чем так не уверена, как в этом, – засмеялась Агата...

Леня Песцов проскочил поворот и притормозил на обочине. В зеркальце заднего обзора увидел, как джип свернул за БМВ, но "волга" куда-то запропастилась, хотя он мог поручиться, что она его не обгоняла. Скорее всего, "волга" оказалась пустышкой.

Он связался с Бугой, дал координаты. В этих местах не заблудится и младенец.

– Джип меня сфотографировал, – доложил Песцов. – Вторая машина сошла. Какая команда, босс?

– Не называй меня боссом, сто раз просил, – буркнул Буга. Он подумал: вдруг это ловушка, соваться туда Песцову одному чересчур опрометчиво. С другой стороны...

– Они никуда не денутся, гражданин начальник, – будто подслушал его мысли Песцов.

– Почему так считаешь?

– Я тут бывал. Там Черное озеро и дачный поселок.

Дальше дороги нету. Тупик.

– Значит так... Стой где стоишь, жди нас. Ничего не предпринимай.

– Понял... Покурю пока.

Сунув трубку в гнездо, потянулся за зажигалкой.

Прикурил. Когда снова взглянул в зеркальце, серая "волга" висела почти на бампере. Ему даже почудилось, что пошла на таран, но это был оптический обман.