Текст книги "Чудик и другие жители Заполярья. Рассказы"

Басурман

Рустам Тимергалиев умирал. Приговор врачей был окончательным и коротким. Рак поджелудочной железы. Высохшее тело уже не слушало слабых потуг волевого воздействия ещё теплившейся мысли. Любая попытка пошевелить пальцами ног или рук вызывала острую боль во всём теле.

Рустам открыл тяжёлые веки и обвёл мутным взглядом больничную палату. Пять соседних кроватей были пусты. «Не сезон», – невесело усмехнулся он. Глаза устали, и Рустам перевёл взгляд на потолок. От стены до стены тянулась глубокая грязная трещина. Вдоль трещины неторопливо ползла большая жирная муха. Доковыляв до стены, муха повернула назад и продолжила своё путешествие. «Надо же, – подумал Рустам. – Уже сколько дней она путешествует, и ни разу не видал, чтобы эта тварь куда-то летала. Чем же она питается? И не надоест ей ползать туда-сюда?»

В углу кто-то кашлянул. Рустам скосил глаза и растянул бескровные, с синим отливом губы в подобие улыбки. На грязно-зелёном больничном табурете, едва касаясь сиденья, сгорбившись, сидел его давний кореш, Васька Окороков.

– Привет, – едва слышно произнёс больной.

Васька радостно шмыгнул носом:

– Здорово, Рустам. Я тут к тебе в гости. Врачи не пускают. Говорю – брат я ему, а они не верят. Посмотри, мол, на себя и на него. Попробуй с ними поспорь. Ну, ничего, я через подвал. Говорят, там покойников возят. Жуть. Страху натерпелся.

Рустам слабо улыбнулся. Зная Васькину паническую боязнь покойников, он понял, какие усилия пришлось затратить другу, чтобы оказаться рядом. Рустам попытался приподняться, но силы его оставили и гримаса боли исказила лицо. Рустам закрыл глаза и откинулся на подушке.

– Слышь, Рустам. Ты живой? – донёсся до него испуганный Васькин голос.

– Да живой я, живой. Только, что ты заладил: Рустам, Рустам. Басурман я, или забыл?

– Ладно тебе. Какой ты теперь Басурман. Вот выздоровеешь, тогда и будешь Басурманом.

Рустам едва шевельнул рукой, пытаясь отмахнуться:

– Всё, Вася. Кранты. Умираю я. Видал, вся рука исколота. Сестра морфий вводит, а это уже конец.

Рустам замолчал и уставился в потолок. Васька, пытаясь успокоить друга, бодро приподнялся на стуле:

– Брось ты, брат. Сейчас все болезни лечат. И у нас от них есть два лекарства. Водка с солью и водка с перцем. Тебе как? Можно?

– Мне сейчас, брат, всё можно. Давай своё зелье.

Васька, оглянувшись с опаской на дверь, вытащил из-за пазухи пол-литра, широким жестом поставил бутылку на тумбочку и полез в объёмный пакет. Выудив из пакета два стакана, кусок колбасы и полбулки чёрного хлеба, расставил закуску вокруг бутылки и вопросительно посмотрел на Рустама.

– Начисляй, – Рустам потянулся исхудавшей рукой за стаканом. Васька разлил водку, скоренько порезал колбасу и протянул стакан другу. Больной залпом осушил стакан и не почувствовал знакомого жжения в желудке. Приятель протянул кусок колбасы, но Рустам только слабо махнул рукой. Помолчали.

– Слышь, Василий. А я ведь последний, – еле шевеля бескровными губами, произнёс умирающий.

– Где последний? – вздрогнул Окороков.

– Аверина помнишь?

У Васьки похолодела спина. Колбаса вдруг пошла не в то горло, и он, поперхнувшись, закашлял. Сколько лет уже прошло, а надо же, вспомнил.

***

Полевой сезон закончился. На базе оставались только ремонтная бригада да заядлые рыбаки, изъявившие желание провести отпуск на таёжных озёрах.

Весеннее солнце светило круглые сутки, и отличить день от ночи можно было только по активности пуночек, большими стаями пролетавших над балками. По базе бродили разжиревшие от безделья собаки и гонялись за не в меру размножившимися леммингами. Летние звуки наводили тоску на оставшихся бичей, и те беспрестанно бегали на радиостанцию узнавать, будет ли сегодня борт или вертолёт прилетит не скоро.

Вертолёт прилетел под вечер. Загруженный под завязку буровыми шнеками, Ми-4 отрыгнул из своего чрева только одного пассажира. Сторож склада взрывчатых материалов Аверин возвращался из отгулов. Полтора месяца околачиваясь в посёлке, Аверин просадил все деньги, заработанные за сезон, и остатка хватило только на шесть бутылок водки, которые он бережно вёз в рюкзаке, чтобы угостить на базе корешей.

Тяжёлой походкой уставшего от жизни человека Аверин прошагал в сторожку, стоявшую на отшибе, в полукилометре от базы партии. Склад взрывчатки сейчас пустовал, и сторожку надо было закрыть, но у начальника партии до неё ещё не дошли руки, что было очень удобно ушлым бичам. Собираясь в сторожке, подальше от глаз начальства, они потихоньку ставили брагу и гнали самогон. На этот раз сторожка была пуста. У бичей кончились дрожжи, да и сахар был на исходе.

Аверин растопил печь, смахнул пыль со стола и, почувствовав живительное тепло, исходящее от печки, довольно потёр руки. Была весна, солнце заметно разогревало стены балка, но к вечеру холодало. Присев на табурет, сторож, поморщившись, потёр верх живота. Что-то трудно стало дышать. Вроде как желудок схватило. Надо бы здоровье поправить. Вот и кореша потихоньку собрались. Матвиенко притащил сига. Паша Бояринцев – две булки хлеба. Васька Окороков – чай и сахар. Тимергалиев – два стакана и банку капусты. Рогозин ничего не принёс, еле дошёл сам, у него болела нога, и это его оправдывало.

За разговором быстро оприходовали всю наличность. Обсуждать боевые действия стало невмоготу из-за тяжести мозгового кровообращения. Языки начали заплетаться, глаза потускнели, и соратники незаметно попадали кто куда. Ночью Васька проснулся. Голова трещала, и саднила неудобно подвёрнутая рука. Все спали. Аверин лежал на полу, откинув неестественно голову. Васька растопил печь, поставил чайник и разбудил Матвиенко. От прилива тепла зашевелились остальные. Кряхтя и поеживаясь собрались вокруг стола.

– Вась, разбуди Аверина. Пусть хоть чайку попьёт, вон, как разоспался, даже с кровати свалился. Матвиенко потянулся за чайником. Окороков нехотя наклонился к Аверину и дёрнул его за ухо.

– Мужики, а он ведь холодный, – Васька побледнел и дрожащими руками достал сигареты.

– Погоди ты курить. – Матвиенко обвёл всех испуганным взглядом.

– Басурман, – обратился он к Тимергалиеву. – Ты с ним оставался. Что у вас произошло?

Тимергалиев вскочил:

– Ну и что из этого? Как чуть так сразу – Басурман. Мы ещё посидели, он говорит, мол, что-то желудок побаливает, пойду, прилягу. Я ещё посидел минут пять и тоже отвалился. А у вас сразу – Басурман. Нашли крайнего.

– Ты не кипятись. Примчится милиция – что-то же надо будет говорить. А то припишут групповуху и загремим на полную катушку. Надо бы хоть прибрать.

Приятели принялись сгребать остатки пиршества. Окороков схватил веник и начал сметать мусор к выходу. Дойдя до двери, он смёл мусор за порог и, внезапно отбросив веник, опрометью помчался в сторону базы. Заметив бегство товарища, вся компания кинулась за ним. Отбежав метров двести, Васька внезапно обернулся и, скорчив гримасу ужаса, показал на балок. Все остановились и с содроганием посмотрели туда, куда указывал Васька, но в ту же минуту услышали его нервный смех. Не дожидаясь мести товарищей, Васька помчался дальше.

Прибежав на базу, компания принялась обсуждать создавшееся положение. Время ещё – четыре часа, надо подождать хотя бы до шести и доложить начальству. Жребий докладывать выпал Окорокову. Мужики вразнобой давали советы, как подготовить начальника к такой неприятной новости. Окороков вяло отмахнулся – сам как-нибудь выкручусь. В шесть Васька поплёлся сдаваться. Постучав в дверь и не услышав ответа, перешагнул порог. Начальник партии приоткрыл глаза и увидел раннего гостя.

– Ты что притащился в такую рань?

Васька чуть помялся:

– Да неприятность.

– Вася, какая может быть неприятность в шесть часов утра после сезона? – начальник с хрустом потянулся.

– Да в общем так, малость.

– Не тяни ты кота за хвост. Говори конкретно, – начальник уже окончательно проснулся.

– Аверин помер, – выдавил из себя Васька.

Начальник подпрыгнул на кровати и, не попадая ногой в сапог, метнулся к двери. Васька потащился за ним. Осмотрев место действия и собрав все матерные выражения, которые знал, начальник отправился на радиостанцию. Необходимо было доложить в экспедицию и как-то вывезти труп. Связавшись с санавиацией, он попросил борт. Вежливый голос поинтересовался симптомами болезни. Услышав, что симптомов нет, а есть в наличии труп, голос ответил, что они трупы не вывозят и посоветовал обратиться в милицию.

В милиции поинтересовались, своей смертью помер или где? Услышав, что своей, послали чуть дальше и бросили трубку. В экспедиции разговор слышали и только посочувствовали. Положение было хуже некуда. Собрав всех богов и маленьких боженят в одну кучу, начальник в нарушение всех инструкций вышел на волну переговоров вертолётчиков. На его счастье, как раз в сторону базы летел знакомый пилот.

– Володя, – взмолился несчастный. – Выручай. Ты же на обратном пути как раз над Ватьяром будешь. Захвати у нас срочный груз.

Пилот согласился, и через полчаса вертолёт завис над базой. Завернув труп в два одеяла, бичи скоренько поковыляли к вертолётной площадке. Выскочив из кабины, пилот замахал руками:

– Да вы с ума сошли. Мне из-за вашего «жмура» проходу не дадут. Труповозом назовут, и не отмоешься.

Начальник партии чуть ли не на коленях уговорил лётчика забрать труп. Только обещанье банкета в виде коньяка и «малосолки», а также то, что сразу к борту подкатит машина и никто не увидит, что было в вертолёте, подействовало на несговорчивого лётчика. Пилот махнул рукой и угрюмо залез в кабину. Начальник партии скромно примостился в салоне. Вертолёт взлетел.

В аэропорту, пока останавливались лопасти, к вертолёту подбежал техник. Удивлённо уставившись на свёрток, присвистнул: «Жмурика привезли». Володя схватился за голову, но техник уже полез под брюхо вертолёта. Пилот облегчённо вздохнул, с укором посмотрел на начальника партии, который уже руководил погрузкой, и быстренько слинял из аэропорта.

Начались хлопоты с похоронами. У Аверина за душой не было ни гроша, и родственников тоже не обнаружилось. А надо было и заплатить в морге, и купить хоть какой-то костюм. Вся эта кутерьма занимала и время, и нервы, и деньги. Начальник чертыхался на эти сложности, возникшие из-за неумеренной пьянки злополучного бича, и с облегчением вздохнул, когда всё закончилось.

Вернувшись на базу в мрачном расположении духа, он подошёл к ожидавшим в курилке бичам. Те сидели на чурбаках, поставленных на «попа» за неимением табуреток, и нервно курили, молча переглядываясь друг с другом. Начальник вошёл и свирепо оглядел собравшихся:

– Аверин умер от сердечной недостаточности. Пил много.

Бичи зашевелились.

– Так вот, – начальник обвёл всех тяжёлым взглядом. – Если вы, сволочи, не бросите свою связь с этим проклятым зельем, быстро загнётесь. Друг за другом. Сначала ты, – палец начальника упёрся в Бояринцева.

– Потом ты, – он указал на Матвиенко

– Ты, – палец остановился на Рогозине. – И…, – рука дрогнула, протянувшись вначале к Окорокову. От этого движения у Васьки похолодела спина, но палец ушёл дальше и упёрся в Тимергалиева.

– Ты.

Начальник вышел, громко хлопнув дверью. Бичи нервно засмеялись. Вот учудил начальник, очерёдность установил.

Лето быстро пролетело. К осени стали возвращаться отпускники. Сезон уже был на носу, и оставленных на летний период рабочих спешно отправляли в отпуска. Паша Бояринцев улетел к родственникам и при бурной встрече с роднёй отравился самогоном.

Получив телеграмму о кончине бедолаги, начальник зачитал текст всем присутствующим и, собрав деньги в помощь родственникам, послал перевод. В тот же день внезапно занемог Матвиенко. Держась за сердце, он лежал на кровати и хватал ртом воздух. Вызванный из Воркуты санборт срочно доставил его в реанимацию. Через два дня Матвиенко умер.

Бичи насторожились и стали с подозрением посматривать на Рогозина. Рогозин ходил петухом по базе и, посмеиваясь, сообщал всем, что его обухом не перешибёшь. Действительно, здоровью Рогозина можно было позавидовать. Работая в топоотряде, он ежедневно проходил десятки километров, не уставая и не снижая темпа.

Бичи постепенно успокоились, и Рогозин, отработав сезон, выехал в Воркуту на отгулы. Дня через три его соседка по квартире позвонила в экспедицию и попросила угомонить разбушевавшегося соседа. Целый день он кричал как недорезанный. Зам начальника партии поехал на квартиру Рогозина. На стук никто не отвечал. Вызвав участкового, вскрыли дверь. Рогозин лежал на полу среди пустых бутылок и уже не дышал. Рядом валялась бутылка с какой-то мутной жидкостью. Понюхав горлышко, замнач понял, что Рогозин проглотил соляную кислоту и от ожога пищевода скончался. Видно, от боли он и кричал, но сил подняться и хотя бы доползти до двери уже не было.

Весть о кончине очередника быстро разнеслась по посёлку. Напуганный этими необъяснимыми случаями, бедный Басурман бросил пить и замкнулся. Бичи от него шарахались, как от живого покойника. Только со своим другом Васькой он мог вести задушевные разговоры. Но время шло, и постепенно из людской памяти стёрлись и фамилии несчастных, и сами случаи. Жизнь продолжалась.

…Всё это происходило лет пять-шесть назад, и вдруг Басурман почувствовал себя неважно. Обратившись в поликлинику, он получил направление на обследование у онколога. Но было уже поздно. И вот теперь вспомнил ужасное предсказание.

Как получилось, что всё произошло в той последовательности, как сказал начальник партии в порыве гнева? Случайность или какое-то предначертанье? Кому дано предсказать будущее? Видно, из каких-то закоулков высшего разума проникло это в единый миг и, заглушив здравый смысл, выплеснулось наружу. И уже не убежать от судьбы, не спрятаться и не скрыться.

***

Заросшую могилку с покосившимся железным памятником Васька нашёл сразу. На краю кладбища больше захоронений не было. Васька вырвал разросшуюся возле оградки крапиву, пошатав из стороны в сторону, выправил памятник, пинком послал за оградку ржавую консервную банку и присел на невысокий холмик. Осеннее солнце стояло довольно высоко. Было даже жарковато, хотя лёгкий северный ветерок холодными порывами напоминал о близком конце короткого северного лета.

Васька снял куртку, поставил на неё сумку, хотел уже вытащить содержимое, но раздумал. Приподнявшись, он стал вглядываться вдаль. Внизу лежали развалины посёлка. Давно уже ликвидировали экспедицию, жители разъехались по разным местам. И только заросшее кладбище напоминало о бурном прошлом. Далеко внизу неторопливо текла река. Над ней, нависая многоэтажьем домов, жил своей жизнью заполярный город. А здесь было тихо и тоскливо. Даже не было слышно такого знакомого щебета птиц. Окороков вновь присел на разостланную куртку, вытащил бутылку водки, стакан и два куска колбасы. Разложив всё это на холмике, тяжело вздохнул.

Открыл бутылку. Небрежным движением плеснул водку в стакан, выпил, не морщась, заел неспеша колбасой и вновь наполнил освободившуюся тару. Вздохнув ещё раз, Васька поставил стакан возле памятника и накрыл его оставшимся куском колбасы. Вылив остатки на холмик, без размаха запустил бутылку в ближайшие кусты. Внезапно из кустов с громким хлопаньем вылетела большая птица и с негодующим клёкотом пронеслась над головой. Это был единственный звук, нарушивший давящую тишину.

Немного подумав, Васька подошёл к памятнику и, вытащив носовой платок, принялся оттирать еле заметную надпись. Надпись гласила: «Здесь покоится Тимергалиев Рустам Нургалиевич». Даты рождения и смерти прочесть не было возможности, так как какие-то хулиганы на этом месте синей краской вывели: «басурман». Васька усмехнулся: «Надо же, хотели надругаться, а попали в точку». Он вспомнил, что видел банку из-под краски по дороге на кладбище. Сходив за банкой, сковырнул крышку. На дне ещё оставалась краска. Васька, оглядевшись, подобрал небольшую щепку, размешал краску и принялся обводить надпись на памятнике, затем снизу добавил ещё несколько слов и, отойдя на два шага, удовлетворённо хмыкнул. Получилось совсем даже неплохо. На этот раз вся надпись выглядела так: «Здесь покоится Тимергалиев Рустам Нургалиевич, по прозвищу Басурман, последний бич посёлка Рудник». Краска ещё оставалась, и Окороков написал: «Пусть земля ему будет пухом». Теперь, кажется, всё. Васька забросил банку в кусты, и звук разбитого стекла указал, что она нашла там брошенную накануне бутылку.

Окороков ещё раз оглядел могилку, похлопал себя по карманам в поисках сигарет, но, вспомнив, что в очередной раз бросил курить, махнул рукой и, не оглядываясь, зашагал прочь.

2001 г