Текст книги "Чудик и другие жители Заполярья. Рассказы"

Макароныч

В этот год весна наступила поздно. Апрельское солнце к вечеру зацепляло край горизонта и снова начинало свой путь. Снег искрился и слепил глаза. Погода установилась тихая и безветренная. Сейсморазведочная партия старалась наверстать дни вынужденных простоев, когда сильные ветры и морозы за сорок останавливали работу.

Работа шла круглосуточно.

В один из таких дней ко мне подошёл механик. Немного помявшись, спросил, давно ли я отдыхал? Я вспылил:

– Что?! Опять что-то не учли?!

– Да всё учли. Ты что так взвился?

– Так сезон заканчивается. Осталось отработать последние километры, вот и на нервах весь. Усталость накопилась. А ты к чему это?

Механик хитро улыбнулся и снова спросил:

– Работа, говоришь, налажена, и вся техника на ходу?

– Не ходи ты вокруг да около, чего хочешь-то? Спроси ещё, крутится ли по-прежнему Земля? Разговор к чему затеял?

– Понимаешь, погода редкостная стоит. Может, махнём на пару дней к Макаронычу?

Дед Макароныч жил отшельником в охотничьей избушке, стоявшей в устье ручья. Ручей протекал по дну глубокого оврага, пересекавшего оленью воргу с запада на восток, и спускался к реке. Там водились крупные хариусы.

Я знал Макароныча ещё с тех пор, когда он работал председателем рыболовецкого колхоза. Звали его Марк Аронович Рокин. Жена Макароныча умерла. Двое сыновей уехали в город, обзавелись семьями и жили своей жизнью.

Старший сын присылал поздравительные открытки на Новый год и дни рождения, а младший время от времени заказывал разговоры по межгороду. Отец только иногда намекал, что неплохо бы было им навестить старика, да и на могилку матери сходить. Сыновья обещали, но их жёны хотели на море и поездки на Родину откладывались на потом. Макароныч не обижался. Жизнь есть жизнь.

Выйдя на пенсию, Марк Аронович заскучал. Пока работал председателем, дни шли незаметно. Не успеешь оглянуться – год прошёл. А там второй. Не заметил, как жизнь пролетела и осталось одно занятие – сидеть на лавочке с другими пенсионерами. Сельчане поначалу почтительно здоровались, но постепенно стали звать не по имени-отчеству, а коротко – Макароныч.

А Макароныч никак не хотел поддаваться годам, чувствовал в себе силу. И то, что к нему перестали относиться с уважением, как раньше, задевало. Стал попивать.

Однажды в чайную, куда он частенько заглядывал, забрели пилоты из соседнего аэропорта. Они шумно рассуждали о потерянной из-за нелётной погоды выгоде и спорили о том, кому предстоит перевозить заготовителя. Здесь и узнал Макароныч, что в таёжных избушках жили охотники, к которым периодически прилетали эти самые заготовители, забирая тушки куропаток. Платят небогато: по два рубля за куропатку, но не в этом дело. Дело в том, что это была Работа.

Узнал дед и о том, что в одной избушке давно никого нет. Напросился к пилотам, те и доставили старика в заготконтору, где без проволочек заключили договор. Те же пилоты забросили Макароныча к избушке, и он зажил новой жизнью.

Раз в месяц прилетал вертолёт с заготовителем, забиравшим куропаток. Представитель власти отсчитывал деньги и улетал. Денег было мало: почти все уходили на оплату продуктов. Кроме того, оказалось, что не вся дичь оплачивалась по норме. Заготовитель придирался то к торчащим перьям, то к пятнам крови и снижал оплату. Но Макаронычу нравилась новая работа. Зимой он ставил силки, а летом ловил рыбу, которую засаливал в бочках.

В свободные дни мы частенько наведывались к деду. Он приветливо встречал нас, показывая рыбные места, и щедро снабжал свежим хариусом. Мы тоже не оставались в долгу. Достали старику экономную печь, работающую на соляре. Это сократило время на заготовку дров. Привозили запасы продуктов, да и какое-никакое общение было для него тоже важно в его одинокой жизни.

В этот раз механик взял вездеход Газ – 71. Я предупредил зама, что вернёмся через пару дней, и мы поехали. Дорога была известной, почти накатанной. Постепенно унылая тундра стала наполняться редкими низкорослыми деревьями. Это указывало на то, что река близко. Ровный гул вездехода нагнетал дрёму. Внезапно что-то громко хрустнуло и вездеход остановился. Механик заглушил двигатель, вылез из кабины. Было слышно, как он громко выругался. Я понял: что-то случилось. Неуклюже выполз из вездехода и осмотрел со своей стороны ходовую. Ничего не обнаружив, зашёл с другой стороны: задний каток-ленивец валялся рядом с расползшейся гусеницей. Механик сидел на корточках и рассматривал ступицу.

Я присел рядом:

– Ну, что?

Механик выругался.

Когда он успокоился, я показал на карте, что до реки можно спокойно дойти: осталось метров пятьсот.

Погода стояла тихая, и мы отправились в путь.

Макароныч нас встретил удивлённым возгласом. Узнав о наших приключениях, предложил не заморачиваться, а заняться охотой и рыбалкой.

– Через два дня подойдёт поисковая группа, увидит ваш разутый вездеход, выйдет на избушку, – рассуждал он. —Всё равно другого выхода нет.

Мы согласились с его доводами, успокоились и сели пить чай, а затем, прихватив удочки, отправились на реку. По вешкам легко нашли заветные лунки и к вечеру натаскали полтора десятка хариусов. Насладившись рыбалкой, вернулись в избушку, где нас ждал ужин с запеченными куропатками. Конечно, у нас с собой была поллитровка сорокаградусной, которую мы тут же оприходовали под одобрение Макароныча. Разморившись от такого царского пиршества, сразу заснули.

Под утро я проснулся от громкого стука какой-то железяки о стенку. За окном бушевала метель. Ветер яростно завывал, и снежные заряды били в окно. Железяка всё гремела, и я не выдержал. Наспех накинув полушубок, выскочил за дверь. Возле окна висел тазик, издававший противный монотонный звук, который слышать было невозможно. Сбросив его со стены, я шмыгнул в избушку. Макароныч уже не спал. Он сидел на корточках возле печки, сосредоточенно смотрел на огонёк и курил. Механик тоже не спал.

– Вот и порыбачили! – зевнул он.

Взглянув на часы, я увидел, что уже шесть часов утра.

День пропал. Оставалось только сидеть и ждать вездеход, который не мог приехать раньше, чем закончится пурга. От безделья мы непрерывно дули чай и травили байки.

Когда собирается мужская компания, то основная тема разговора – женщины. Особенно отличался механик, который был самым молодым.

Он рассказывал одну за другой истории о своих похождениях. Макароныч слушал его, чуть заметно ухмыляясь, и потягивал густой чай. Парень почувствовал, что над ним подсмеиваются и язвительно спросил:

– Что, я вру?

Дед посерьёзнел и, не задумываясь, ответил:

– Врёшь, конечно.

– Ты-то откуда знаешь? – взорвался механик.

Старик засмеялся:

– Вы, молодые, считаете, что если старик, то и родился стариком? А я ведь тоже молодым был и тоже любил.

– И многих ты любил?

– Судя по твоим рассказам, побольше твоего. Если всех собрать, наверно, гарем можно составить. Как у персидского шаха.

– Что, и всех любил?

– Я в молодости влюбчивый был. Для меня каждая была королева.

Тут я вступил в разговор:

– Понятно. Этак многие до женитьбы влюбляются, сходятся, расходятся.

– Ну, это как сказать. У меня и после женитьбы бурные романы были.

– Ты что же, своей жене изменял?

– Бывало, конечно. Но семья – дело святое. Голову не терял. У меня на этот счёт сильное противоядие было.

Меня ответ сильно заинтересовал, и я переспросил:

– Какое противоядие?

Старик задумался, отхлебнул чай и ответил:

– Что теперь скрывать? Ежели начал, то надо и продолжать.

Тут уж механик не выдержал:

– Интересно, и какое противоядие?

– Не поверите – первая любовь.

Мы почти одновременно воскликнули:

– Макароныч, расскажи!

– Разбередили вы мне душу. Сколько лет прошло, а с этой занозой в сердце я, наверно, и помру. Ладно, слушайте. Тогда оканчивал техникум, который находился на одной улице с медицинским училищем. Однажды, проходя мимо училища, увидел её. Вся она была такая хрупкая, как статуэтка. Шла и улыбалась. Эта улыбка и сейчас у меня в памяти. Детская, беззащитная.

Помню, хотел к ней подойти, а ноги словно ватные. Всё же подошёл и пролепетал: «Девушка, вам в ту сторону?» Она удивлённо на меня посмотрела и молча кивнула головой.

– А как её звали? – спросил я.

– Какая теперь разница?

– Ну, всё же?

– У неё и имя было необычное: Алеся. Алеся Берёзкина.

Я узнал расписание занятий училища и как бы случайно оказывался у входа в здание, когда она выходила. Шёл вместе с ней до дома, и, когда она скрывалась в подъезде, бежал в обратную сторону. Меня тянуло к ней. Это было как наваждение. Когда смотрел на неё, дыхание перехватывало. Что там перехватывало, я дышать рядом с ней боялся. Мы даже ни разу не поцеловались. Сама мысль об этом казалась мне кощунственной.

На последнем курсе у меня было много свободного времени, которое я всё посвящал Алесе. Для меня было единственное счастье – смотреть на неё. А она… Она меня не гнала, но как-то робко отстранялась.

Время летело быстро. Я и не заметил, как наступила защита диплома. Потом – распределение. Встречи с Алесей стали для меня самыми желанными минутами. Но однажды как будто током ударило: что же я делаю? Любовь затмила мне глаза. Может, она меня только терпит. Ведь за всё время так и не показала, что чувство взаимно. Тогда я сделал глупость, которую никогда себе не прощу. Вдруг решил, что не буду портить ей жизнь. Ничего не сказав и даже не простившись, уехал по распределению. Вот тогда и началась круговерть моей жизни. Я уже говорил, что характер был у меня влюбчивый. Но в какой-то момент начиналось сравнение очередного объекта любви с Алесей, и встречи прекращались. Это продолжалось до тех пор, пока не окрутила меня будущая жена, но даже и потом я влюблялся. А вот Алесю свою так и не смог забыть.

Макароныч замолчал. Молчали и мы. Первым заговорил механик:

– Нет повести печальнее на свете…

Я вздохнул:

– Да. Шекспир был прав. Сильная любовь всегда несчастна. Что же вы так ни разу больше не виделись?

– Виделись. Один раз. Только лучше бы этой встречи не было.

Он помолчал немного, будто пытаясь что-то вспомнить, после чего продолжил свой рассказ.

– Мои одноклассники решили отметить тридцатилетие окончания школы. Кто-то из них позвонил, тогда и договорились встретиться. Вот сидим мы за столом, разговариваем, и вдруг одна из женщин спрашивает:

– А ты помнишь Алесю Берёзкину?

Я ожидал любой вопрос, только не этот. Меня как кипятком обдало. От растерянности только и сумел кивнуть. Немного успокоившись, спросил:

– Откуда ты её знаешь?

– Так мы вместе работаем. Правда, она сейчас не Берёзкина, а Иванова. Однажды я рассказывала про наш класс, фотографии показывала, вот тогда Алеся и сказала, что безумно была влюблена в тебя. Говорит, боялась признаться в этом даже себе, опасаясь такого сильного чувства. А когда ты внезапно исчез, она чуть с ума не сошла.

Эти слова жгли, как раскалённые гвозди. Какой же я был дурак! Но если бы она тогда хоть намёком дала понять о своих чувствах!

Между тем одноклассница продолжала что-то говорить. Я плохо слушал и только понял, что она предложила съездить в гости.

– Алеся сейчас в отпуске, дома. Можем завтра съездить. У меня как раз в том районе кое-какие дела.

Я согласился.

На следующий день мы подъехали к дому Алеси и поднялись на нужный этаж. Нам открыла незнакомая женщина. Поздоровавшись, она безразлично взглянула на меня.

– Алеся, не узнаёшь? —улыбаясь, спросила моя спутница. Та пожала плечами.

– Марк.

Я увидел, что Алеся почувствовала то же, что и я. Годы сильно изменили нас обоих.

Одноклассница сказала, что вернётся через пару часов, и ушла, оставив нас вдвоём. Алеся предложила чай, и мы стали разговаривать. Ужасно было то, что нам было не о чём говорить. Встретились два незнакомых человека. Напротив меня сидела Алеся Иванова, ничем не напоминавшая мою первую любовь. О чём можно было говорить? О детях (у неё, так же, как у меня, было двое), о работе. В конце концов, просто тянули время. Через два часа вернулась моя одноклассница. Мы довольно холодно распрощались. Больше я Алесю не видел.

Макароныч вздохнул, потянулся за сигаретой, закурил, пуская кольца дыма. Наступило тягостное молчание, только за окном завывал ветер и потрескивала соляра в печурке. Прервал молчание Макароныч:

– Что, соколики, приуныли? Это жизнь. Кто его знает, как бы сложилась она, оставшись я с Алесей. Может, оно и к лучшему. Давайте спать.

Мы послушно начали готовиться ко сну. Разговаривать почему-то больше ни о чём не хотелось. Даже механик как-то сник.

На второй день пурга затихла. Дед пошел откапывать силки, а мы остались в избушке. Искать занесённые снегом лунки не хотелось, и мы просто стали ждать вездеход, так как знали, что его направят на поиски. До полудня просто валялись на нарах и изредка пили чай.

Наконец приплёлся уставший Макароныч. В силки ещё до пурги попалось много куропаток. Свалив в пристройке груду тушек, ввалился в избушку. Тут мы услышали гул вездехода, лихо развернувшегося возле крыльца. Из кабины вылез улыбающийся водитель. Хозяин избушки обрадовался гостю не меньше, чем мы, и заявил, что без угощения никого не отпустит.

Поев и попив чай, мы сели в вездеход. Мощный мотор взревел, вызвав снежный круговорот.

Я оглянулся. В белом вихре, поднявшимся от гусениц вездехода, выделялся размытый силуэт избушки. Мне показалось, в дверях стоял молодой человек и прощально махал шапкой.

Снег рассеялся. Я всмотрелся. На крыльце виднелась сгорбленная фигура Макароныча. Он вытирал ладонью слезящиеся от солнца глаза.

Показалось.

2021 год

Ковры-мовры

В тундре начиналась весна. Солнце вставало над горизонтом очень высоко и только ночью задевало краешек земли. Определить время суток можно было, заметив с какой стороны оно находится. Если слева – то утро, если справа – то вечер. Запах талого снега навевал грусть, похожую на усталость. Под бугром располагались балки базы геофизической партии. А здесь находилась ремонтная часть. Полуразобранные трактора и вездеходы стояли, накрытые брезентом. Возле них возились механизаторы. Сезон заканчивался, и часть техники уже сильно износилась, требуя капитального ремонта.

Вездеходчик Колька Иванов, по прозвищу Лось, сидел верхом на капоте и тупо рассматривал радиатор. Огромная дыра размером с кулак явно располагала к философии. Колька думал: « А вот была бы дыра поменьше, тогда и запаять можно. Хотя запаять, это всё равно снимать. А снимать – опять, ставить. Значит, всё равно – какая дыра. Надо снимать. Как ни крути – день потерян. А день, как ночь. А ночь, как день. Сейчас бы в посёлок. Погулять бы. Тоска. А снимать радиатор надо».

Вздохнув в последний раз, Колька принялся откручивать гайки. Повернув голову, он увидел, как по улице вразвалку шёл фельдшер Виктор Наумов.

– Слышь, лепила, у тебя деньги есть? – окликнул Колька фельдшера.

– Знаешь, Колька, мне надоел твой тюремный жаргон. Я же не называю тебя водилой.

– Да ладно тебе бухтеть, я по делу спрашиваю.

– Ну, есть. А что?

– Давай в посёлок смотаемся.

– Ты что? По бездорожью, по тундре. Заблудимся. Да и когда?

– Когда – не твоя забота. Я всё рассчитал. Мне на два дня работы, день на обкатку. Если ночью поработать, то завтра готов буду. Дорогу я знаю. Мы быстро. Туда и обратно, за коврами-моврами.

– Какими коврами-моврами?

– Чудак. Весна. Уже, наверное, забой оленей идёт. На забой им разный дефицит привозят. Деньги оленеводам не выдают, чтобы не пропили, а магазину план выполнять надо. А тут мы – нам и продадут. Ковры – мовры разные.

– А начальник?

– Да он в отъезде. С механиком я договорюсь.

– Ну, смотри. Если что – я в стороне.

– Да не боись ты, всё будет путём.

В пять утра вездеход уже урчал под балком. Колька суетился возле, вызывая зависть у ранней публики. Дождавшись фельдшера, он аккуратно уселся за рычаги.

– Ну, поехали.

Вездеход рявкнул и покатил по снежному насту. В кабине было тепло и по-домашнему уютно. Мотор равномерно вибрировал, исполняя только ему известную музыку, напоминавшую старинные мотивы. Фельдшеру хотелось спать, и, свернувшись калачиком, он задремал. Вездеход шёл по тундре ровно, слегка проваливаясь в подтаявший снег.

Прямо из-под гусениц вылетали испуганные куропатки, громко выражая своё недовольство. Внезапно из кустов выскочил песец. Шкура зверька уже потемнела, и на фоне белого снега он выделялся грязным серым пятном. Песец удивлённо остановился, недовольно фыркнул на непрошеных гостей и медленно потрусил по своим делам, не обращая внимания на странного зверя, выскочившего из-за бугра. Колька нажал на кнопку сигнала, чтобы спугнуть зверька, но песец на это не обратил внимания и продолжил свой равномерный бег. «Весь страх потерял, – подумал Колька. – Весна».

Жара нарастала, и фельдшер открыл люк – стало немного комфортней. Через пять часов вдали завиднелись крыши посёлка. Километра два вездеход шел по прямой дороге и неожиданно выскочил на мост. Что-то грохнуло, и вездеход остановился. Колька принялся перегазовывать, внимательно прислушиваясь к звуку мотора.

– Ты чего? – спросил тихо Виктор.

– Не пойму. Что-то грохнуло. Не дай Бог, может в движке,

– В башке у тебя грохнуло. Смотри наверх – люк захлопнулся, – рассмеялся Виктор.

– Не-е, ну так заикой можно оставить, я чё, видел когда ты люк открыл, я же за дорогой следил. Ты в следующий раз хоть предупреждай, когда открывать будешь, – обиделся напарник.

Посёлок встретил вездеход дружным лаем собак. Откуда они появились? Но такой своры никогда не видел ни фельдшер, ни водитель. Штук двадцать шавок бежало рядом с гусеницами, почти цепляясь за траки.

Посёлок располагался на берегу реки. Щитовые домики красовались вдоль обрыва, как голодные зверушки, выстроившиеся на водопой. Главным зданием выделялся аэропорт, о котором напоминала смелая надпись «аэро…», вторая часть надписи «порт» валялась тут же. Рядом с аэропортом на боку лежала речная баржа. Колька показал на баржу. Виктор невольно рассмеялся такому необычному сочетанию.

Наконец свора отстала и вездеход подкатил к магазину. Договорились, что один останется в кабине, а другой выяснит обстановку. Колька, захватив деньги, рысью выскочил из вездехода, направляясь к магазину. У окна сидела продавщица. Это была высокая крашеная блондинка с пышной причёской. Колька без предисловий спросил в лоб:

– Водка есть?

Продавщица сверху вниз посмотрела на посетителя и ответила на вопрос вопросом:

– А вы откуда?

– От верблюда. К тебе покупатель пришел, обязана ответить, согласно регламенту.

– Много вас тут ходит. Вдруг ты шпион и выведываешь государственную тайну.

– Тоже мне тайна. Ты отвечай, когда тебя спрашивают.

Продавщица смерила наглого покупателя презрительным взглядом и тихо ответила:

– Водка-то есть, только не всем её дают.

– Чего это?

– Народ у нас до спиртного шибко охоч. Через неё у нас и баржа в аэропорту застряла.

– Что, не взлетела?

– Не взлетела?! Не разгрузилась! По навигации вода большая шла, а баржа доверху нагружена была водкой. Народ у нас знаешь какой? Никогда ничего не тронут, а вот спиртное тут же утянут. Даже за воровство это не считают. Вот и решили подогнать баржу поближе к складам, значит, чтобы исключить возможную утечку спиртного, а пока разгружали, вода и ушла. Теперь до следующей навигации баржа стоять будет. И самолёты из-за неё не прилетают. А ты говоришь, не взлетела. Водки у нас полно.

– Ну, так продай.

– Продать можно, только разрешение требуется.

– От кого?

– Известно, от кого – от председателя. А он всё равно не даст.

– Почему?

– В Нарьян-Мар уехал.

– А вместо него кто?

– Известно, кто – Ванька Котов.

– А кто это?

– Зоотехник. Но он не даст.

– Почему?

– Известно, почему – до забоя ни-ни.

– А забой когда?

– Известно, когда – через месяц.

– Ну, мы же не оленеводы.

– Всё равно не даст, а если даст, то сторож не выдаст.

– Это почему?

– Известно почему – алкаш. Его раз поймали, он длинную лестницу к сараю со спиртным подставил и водку из-под крыши таскал.

– Кто? Сторож?

– Нет. Зоотехник.

– Как это?

– А ящики стояли штабелями под самую крышу, он и таскал. Прямо из-под крыши. Судить хотели, да потом простили. Обещал всё выплатить. Известно – не даст.

– А с дефицитом у вас как?

– С каким дефицитом?

– Ну, на забой. Так сказать, для поощрения трудящихся.

– А-а, это? Не-е, уже года три, как не завозят. Говорят – обойдётесь.

– Вот, блин, попали. Что же теперь делать?

– Известно, что. Ехать дальше.

– Ну, заладила: известно, известно. Есть хоть что-нибудь спиртное?

– Известно, есть. Вон Кубанская, крепленая. По пять рублей, бери, если хочешь.

– Чё так дорого?

– Какая есть. Я, что ли, цену назначаю?

– Ладно, давай ящик.

Продавщица вышла в подсобку и через полминуты вернулась, держа на весу деревянный ящик с бутылками. Колька даже удивился – во силища.

– Ящик только верни.

– Ладно. Зачем нужен он мне?

– Все так говорят. А мне плати потом за него.

На том и расстались. Колька радостно выскочил из магазина, загрузил бутылки и кинул ящик к двери:

– Поехали.

– А ковры-мовры?

– Да, блин, нет у них ничего, даже водки. Вот что смог купить. Пообедать бы.

– А вон, местный житель идёт. Может, к нему напросимся.

По улице шёл, пошатываясь, абориген в драной малице. Наумов жестом подозвал его:

– Тебя как зовут?

– Гриша, – дохнул перегаром абориген.

– Ты где живёшь?

– Вон, возле магазина.

– Можно мы у тебя пообедаем?

– Конечно, коли хорошие люди.

– Ну, давай, Гриша, показывай свой дворец.

– Какой там дворец. Поехали.

Подъехали к дощатой избе, приткнувшейся к магазину. Внутри было шумно от многочисленной детворы, возившейся с собаками. Воняло чем-то прокисшим, но было чисто. Хозяйка нарезала оленьего мяса, поставила миску на стол и ушла. Гости вытащили свою снедь и заодно бутылку вина. Выпили. Конечно, было мало. Тогда распечатали вторую. Потом ещё и ещё. Как-то незаметно добрались до последней. Тут же сбегали за добавкой. Пришли два соседа. Разговор принял шумный характер. Откуда-то появилась белая шкура оленя:

– Вот и ковры-мовры! – воскликнул Колька, заворачивая шкуру в рулон.

– А зачем нам шкура? – поинтересовался изрядно захмелевший Виктор.

– Механику отдадим. Не с пустыми же руками возвращаться.

На шум зашёл участковый. Ему тоже налили. Милиционер выпил, долго прощался и… остался с компанией.

Последнее, что помнил Виктор, это как он объяснялся в горячей дружбе кому-то из гостей. Очнулся он в кабине вездехода. Было светло, однако непонятно, сколько было на самом деле времени. Только на солнце блестела глубокая вездеходная колея. Видно было, что вездеход двигался обратной дорогой. И, судя по жаре в кабине, уже отъехал довольно далеко от посёлка. Голова трещала, как ржавый чугунок. В висках ныло и стучало. Виктор повернул голову. За рычагами сидел Колька и сосредоточенно вглядывался в колею:

– Очнулся, кореш? Я тебя еле в кабину втолкнул. Тяжёл же ты, братан, оказался. Голова, наверное, болит. Вон под сиденьем бутылка. Спрятал последнюю. Хорошо деньги кончились, а то бы все запасы вина скупили. Давай опохмелимся, а то ехать тоскливо.

Колька вытащил из бардачка два стакана и налил вина. Выпили. Стало полегче. Боль в голове отступила. Включилась память:

– Мы чё, все деньги просадили? – спросил Виктор, обшаривая карманы.

– Да, все! Но ты не переживай! Расходы пополам! – расхохотался Колька.

– Всё равно много.

– Да кто их считал. Ты хоть помнишь, сколько было?

– Помню. Четыреста.

– Да не боись ты. С меня половина. Да нормально всё. Погуляли, хоть без ковров-мовров, – Колька убрал стаканы и сел за рычаги.

«Вот Лосяра. Недаром у него прозвище такое, – подумал Виктор. – Ничто его не берёт».

Вездеход стронулся с места и медленно покатил по тундре. За окном мелькали заросли ивняка и приземлённые кусты полярной берёзы. Монотонный гул мотора убаюкивал и без того замутненное сознание и Виктор вновь заснул. Проснулся он от тишины. Вездеход стоял на базе. В кабине никого не было. За окном слышался приглушённый разговор:

– Ну как съездили?

– Нормально. Движок тянет.

Возле вездехода стояли Колька и механик.

– Я не о том. Привёз?

– Привёз.

– Что привёз?

– Шкуру оленя.

– Зачем она мне?

– На стенку повесить.

– Да зачем она мне на стенке?

– Ну, под ноги кинешь, тепло будет.

– Ты чё, дурак? Ты зачем ездил?

– А-а? Да нет у них ничего. Уже несколько лет ничего не завозят. Говорят – обойдётесь.

– И водку тоже?

– Водки не дали без разрешения председателя, а он в отъезде.

– Совсем ничего нет?

– Ну да. Ничего.

Послышался скрип удаляющихся шагов. Колька остался один. Минуту он молча стоял, потом что-то вспомнив, крикнул вслед механику:

– Михалыч, а шкуру-то брать будешь?

2009 г.