Текст книги "Чудик и другие жители Заполярья. Рассказы"

Охнотик

Такие истории случались почти ежегодно, и, как правило, не оставляли в памяти даже следа. Эта запомнилась мне своим комизмом и печальным концом, хотя начиналась вполне прозаически.

Осенью, к началу сезона, в полевую партию прибыли два друга: Володя Слуцкий и Миша Соколовский. Ребята приехали из Белоруссии на заработки. Могучие, коренастые они отличались недюжинной силой, но при этом очень простодушны и даже немного наивны. Бичи тут же окрестили их «Бульбашами». Отдел кадров прислал друзей на вакантные места вездеходчиков, и начальник партии тут же определил их водителями артиллерийских лёгких тягачей или АТЛов.

Два стареньких тягача, давно списанных из воинских частей, верой и правдой служили не один год на размотке сейсмического кабеля и стояли в гараже на ремонте из-за отсутствия водителей.

Две недели друзья возились с АТЛами, после чего вездеходы один за другим медленно выползли из бокса. Присутствующим при торжественном моменте механизаторам явились две вполне приличные машины.

Механик, обойдя вездеходы, поцокал удивлённо языком и отправился докладывать начальнику партии. Начальник залез в кабину одного из тягачей, подёргал рычаги, осмотрел кузов и остался доволен. Володя и Миша приступили к работе.

Помимо работы у Соколовского появилась тяга к охоте в отличие от товарища, который был равнодушен к этому занятию. Миша готов был охотиться на всё, что движется по земле, летает в воздухе и плавает по воде.

Первым делом в перерывах между ремонтными работами Михаил обзавёлся ружьём. Это была расхлябанная «тулка» шестнадцатого калибра. «Самопал» с обмотанным синей изолентой прикладом он буквально выпросил у местного охотника. Не знаю, каким образом произошёл обмен, но оба были довольны сделкой и тщательно скрывали подробности афёры. Каждая из сторон считала, что удачно надула противоположную половину. Охотник, перед тем как укатить на своей упряжке из восьми собак, долго тряс Соколовскому руку и клялся в вечной дружбе. Мишка в ответ обнимал нового друга и отвечал не менее страстными возгласами, напоминающими мычание. Они бы ещё долго изливали свои эмоции, но пришедший не вовремя механик нарушил установившуюся идиллию.

Охотник распрощался и отбыл, пряча под малицей что-то тяжёлое, по виду канистру. Мишка помчался показывать приобретение сейсморабочим. Первым на его пути возник Лёха Буров. Соколовский радостно показал ружьё и весело заржал. Тот мрачно посмотрел на оружие и повёл бровью:

– Чего ржёшь?

– Видал?! – Мишка весь засветился.

– Ну. Кочерга, – осклабился единственным на всю челюсть зубом Буров, разглядывая нечто.

– Сам ты кочерга! Ружьё! – Мишка захлебнулся от обиды.

Буров взял в руки ружьё, повертел перед глазами, заглянул в ствол и засмеялся:

– Сто лет не чищено. Нагара на палец, и мушка сбита.

– Сам ты не чищен. Мушка ему не понравилась. Заимей своё ружьё, тогда и критикуй. Оружие ещё не пристреляно.

Мишка выхватил ружьё из цепких рук Бурова, посмотрел в ствол и вздохнул. Нагара, действительно, было на палец. Пристрелять было нечем, так как при обмене патроны не предусматривались. Мишка пошёл в балок взрывников. По слухам, у тех патроны имелись.

Взрывники играли в карты. Генка Гуков раздавал. Заметив Мишку с ружьём, он крикнул:

– Мужики! К нам охотники!

На что один из напарников задумчиво произнёс:

– У меня внук говорит не охотники, а охнотики.

Не обращая внимания на насмешки, Мишка стал выпрашивать боеприпасы. От взрывников он вышел, улыбаясь, с оттопыренными карманами. Сквозь материю брезентовых штанов явно просматривались округлости патронов. Теперь Мишка был полностью экипирован и можно было собираться на охоту.

За ремонтными работами как-то выпало из вида, что вокруг базы в изобилии водилась дичь. Соколовский по-новому оглядел окрестности. Зоркий взгляд охотника заметил стаю гусей, свободно гуляющих недалеко от крайних балков. Будущий добытчик жирной птицы подкрался поближе и, методично стреляя, истратил все патроны. Как ни странно, гуси после первого выстрела не улетели и, оставив без внимания бездыханного собрата, продолжали спокойно гулять. Это не смутило смелого охотника, он где-то слышал, что поздней осенью гуси меняют оперенье и их можно бить даже палкой. Не останавливаясь на одной добытой птице, Мишка перестрелял всю стаю. На базу вернулся, увешанный добычей.

Когда его увидела повариха, то от возмущения чуть не поперхнулась. Она схватила доску, на которой разделывала мясо, и кинулась на фартового добытчика. Размахивая оружием, фурия кричала, что таких идиотов, коим является Мишка, надо гнать из тундры поганой метлой, что не для дураков она всё лето откармливала гусят, чтобы какой-то охламон в один миг их всех уничтожил. Только тогда Мишка понял, что расстрелял одомашненную птицу.

Как оказалось, весной рабочие разорили гусиные гнёзда и приволокли с десяток только что вылупившихся гусят. Девать их было некуда, и добытчики отдали малышей в добрые руки сердобольной поварихи, которая с удовольствием всё лето за ними ухаживала, подрезая крылья взрослеющей птице. Она и подумать не могла, что у её подопечных будет такой бесславный конец.

Мишка молча сбросил добычу возле столовой и пошёл в свой балок, а повариха долго ещё причитала над гусиными тушками. Погоревав и сбросив кучу ужасных проклятий на голову несчастного охотника, повариха вытерла крупную слезу, скатившуюся с верхней губы, и принялась ощипывать птицу. Вечером из кухни потянуло запахом свежего гусиного мяса.

Соколовский, боясь гневных нападок обозлённой работницы общепита, решил не ходить на ужин, но насмешки товарищей вынудили его отправиться в столовую. Войдя в балок, Мишка съёжился под грозным взглядом обиженной женщины. Та плюхнула в миску кулеш с большим куском гусятины и громко прошептала:

– Жуй, душегубец!

Мишка подхватил миску и сел за свободный стол. За стойкой повариха продолжала возмущаться. Звякая посудой, она как бы между прочим кинула тихую фразу: «охнотик проклятый», вызвавшую смех сидящих ближе бичей.

– Я же извинился! – возмутился Мишка.

– Ладно. Ешь, супостат. Всё равно они должны были попасть в суп. Для вас думала растянуть свежатинку на несколько дней. А тут пришлось всех сразу сварить, чтобы не пропало мясо, – повариха миролюбиво махнула половником.

Казалось, на этом бы Мишке успокоиться, но не тут-то было. Страсть к охоте закрутила бедолагу с неимоверной силой. С трудом дождавшись конца рабочего дня, он, с фанатично горящим взглядом, мчался в темноту тундровой ночи. Вслед неслись насмешки:

– Смотри: охнотик за дичью помчался. Недалеко деревня. Говорят, там перелётные куры появились.

– Что там куры! Для него это мелко. Он в столовую одичавшего поросёнка притащит.

Но Мишка не слышал. Он садился в вездеход и отъезжал от балков. Свет фар периодически выхватывал то куропатку, смешно кивающую маленькой головкой, то зайца, бегущего по освещаемой колее. Соколовский на ходу выхватывал ружьё и палил без разбора. И хотя он попадал редко, но это было неважно, азарт погони цепко держал охотника своими объятиями.

Неожиданно у Мишки появился напарник. Откуда к нему прибилась серая облезлая собака, никто толком не понял. Вислоухая шавка с коротким отмороженным хвостом внезапно появилась на базе партии и закрутилась возле Мишкиного вездехода. Слесари попытались отловить гостью, подзывая куском колбасы, но, понюхав угощение и отвернувшись, она продолжала прыгать возле техники.

– Аристократ? – удивился Буров.

Соколовский, улыбаясь, смотрел на потуги ловцов и внезапно свистнул. Собака насторожилась, тогда, как бы в шутку, Мишка крикнул:

– Милорд! Ко мне!

Псина покорно подскочила к нему и села, преданно глядя в глаза, признавая полную власть человека над собачьей природой. Удивлению слесарей не было предела. С тех пор кличка «Милорд» накрепко прилипла к облезлой шавке. Она смело ездила на вездеходе, сидя на капоте, выполняла роль вперёдсмотрящего.

Работая на профиле, Соколовский перевозил в кузове рабочих, а кабина предназначалась операторам сейсмостанции. Иногда операторы оставались на профиле настраивать аппаратуру, и вездеход отправлялся на базу без них. Каким-то неимоверным чутьём Милорд чувствовал, что кабина свободна, и смело прыгал на сиденье. Когда же в кабине должен был ехать пассажир, пёс не нарушал субординацию, понимая, что люди на лестнице эволюции находятся выше и имеют полное право занимать лучшие места. В то же время никто не претендовал на капот, и живая собачья статуя, величественно возвышаясь перед кабиной, приветствовала всех радостным лаем. В партии привыкли к необычному тандему. Когда Мишка заходил в столовую, место освобождали и для Милорда. Собака усаживалась рядом, дожидаясь окончания трапезы. Она принимала пищу только из рук Соколовского.

Закончилось всё весьма трагично. В один из весенних дней Мишка не вернулся с охоты.

Бурное таяние снега привело к резкому подъёму воды в ручьях и реках. И, хотя переправы были запрещены, работа продолжалась. Вездеходы за день наматывали приличное количество километров, и руководство строго контролировало несанкционированный выход техники за пределы базы. К тому же от постоянного напряжения руки у вездеходчиков ходили ходуном. Расслабиться после такой работы было делом первейшим. Мишка расслаблялся охотой.

Солнце уже почти не заходило за горизонт. Яркий диск едва касался сопок, прогревая вершины. Ближайшая река потемнела под ноздреватым льдом. У самого берега в промоинах журчала вода. Иногда лёд грозно бухал под напором бурных ручьёв, готовясь к ледоходу. На него ступать стало опасно, поэтому гуси собирались стаями посреди реки, не опасаясь врагов. Соблазн охотника подстрелить перелетающую с юга птицу был слишком велик. Непуганые птицы сами просились быть лёгкой добычей.

Закончив работу на профиле, Мишка наскоро поужинал и, схватив свою «фузею», ушёл на реку. К ночи на базу прибежал один Милорд. Странно взвизгивая, собака буквально кидалась под ноги попадавшимся на пути людей. Народ сразу заподозрил неладное. Отправили делегацию к начальнику, и тот распорядился выйти на поиски. Пятеро поисковиков пошли за метавшимся псом. Собака привела к реке и завыла. След обрывался. Попытки проверить баграми глубину и осмотр ближайших промоин ни к чему не привёл. Мишка пропал. Поисковики прошли ниже по течению, но затем вернулись на базу. Сообщив о происшествии в контору экспедиции, начальник ещё раз снарядил поисковый отряд, который проверил все ближайшие окрестности. Но Мишку так и не нашли.

Прилетевшая комиссия дала соответствующее заключение, и начальнику объявили выговор. Милорд неделю прокрутился на базе и тоже пропал. Володя Слуцкий здорово горевал об исчезновении друга, однако доработал до конца сезона и уехал на Родину, в Белоруссию.

Через год местные охотники увидели на том месте, где пропал Мишка, серую собаку. Облезлый куцехвостый пёс стал появляться в одно и то же время. Подолгу вглядывался в гладь реки и исчезал до следующей весны.

2022 г

Обсчитала

Борьку Летова обидела завхозиха. Вдобавок, эта мегера обещала вогнать зарвавшегося наглеца в землю по самые уши, благо, что от пяток до ушей, по её словам, было небольшое расстояние.

Нешуточная словесная баталия разразилась на продуктовом складе полевой партии. Взрывник Летов засомневался в правильности подсчёта выданных продуктов и, полагая, что его обсчитали, потребовал пересмотреть итог. Но завхозиха послала взрывника подальше, так как Борис поторопился расписаться в ведомости, и уже потом стал махать кулаками. Когтистая лапа кровной обиды процарапала Борькину душу, оставив глубокий след. Летов не стал таить злобу, мрачно замыкаясь в себе. Обида клокотала в груди, требуя выхода. Поэтому, выскочив со склада, он прямиком направился к своему давнему другу Фёдору Скнарину. Тот готовился к рыбалке. Браконьерские сети с малой ячеёй были аккуратно разложены на полу. Скнарин заделывал дыры самодельным челноком. В ловких пальцах Фёдора челнок мелькал со скоростью мотылька. Сеть заметно обновлялась, чем явно радовала глаз хозяина.

Борька шумно ввалился в балок и застыл, любуясь слаженной работой рук товарища. Скнарин, не отрываясь от занятия, взглянул на посетителя и усмехнулся:

– Что скажешь?

– Здорово у тебя получается, – Борька даже забыл про обиду и, не сводя глаз с порхающих рук приятеля, присел на табурет.

– Ты зачем пришёл? – Фёдор, не глядя, неуловимым движением поправил катушку с капроновой нитью и продолжил равномерно махать челноком. Борька сразу сник и еле слышно произнёс:

– Пожаловаться.

– Я тебе что? Прокурор?

– Друг.

– И что?

– Понять должен.

Фёдор отложил сеть, сел напротив Летова и сложил руки на груди:

– Ну, жалуйся.

– Завхозиха обсчитала, – Борька вздохнул.

– Не тебя первого. Не расписывайся.

– Я расписался.

– Ну и дурак, – Скнарин со злостью хлопнул кулаком по столу.

– Она сказала, если не заткнусь, перестанет выдавать продукты.

– А ты?

– Расписался, – Борька опять вздохнул.

– Тогда действительно заткнись.

– А справедливость?

– Ты где справедливость видел?

– Так она сначала меня обсчитает, потом тебя. А нас восемьдесят человек.

– Ты ещё скажи, в мировом масштабе.

– И в мировом… Вот так миллионы и зарабатывают, – Борька вскочил и нервно забегал по балку. Фёдор продолжал сидеть, следя за собеседником. Наконец он встал и хлопнул Летова по плечу:

– Слушай, экономист международного масштаба. Если ты такой умный, доводи дело до конца.

– А как? – спросил Борька остановившись.

– Потребуй расследования. Напиши заявление начальнику партии. А для начала разберись с завхозихой. А так ходишь, канючишь. Противно слушать.

– Наверно, ты прав. Это дело нельзя так оставлять, а то ситуация до международного конфликта дойти может.

– Может. Учитывая такую важную фигуру, как его превосходительство господин Летов, – засмеялся Фёдор.

– Не смейся, все международные конфликты начинались с мелочей, – с пафосом воскликнул Борька. – Ладно, я пошёл.

– Иди, иди, борец за справедливость, – Скнарин снова взял сеть и быстро заработал челноком.

Борька вышел из балка, вдохнул полной грудью летний воздух, зовущий к решительным действиям, и зашагал домой писать заявление. Но прежде он завернул на склад. Перевалившись через порог, грозный посетитель смело двинулся к штабелю ящиков, заменявшему прилавок, за которым восседала высокорослая завхозиха. Завидя ненавистную фигуру, возникшую в свете небольшого оконца, она, подбоченясь, встала, на две головы возвышаясь над гостем.

– Опять ты? Права пришёл качать? Я же тебе сказала заткнуться. Доведёшь ты меня.

– Я всё равно на тебя управу найду, – пятясь к спасительной двери, Борька чуть не наступил на мешок с картошкой.

Завхозиха вышла из-за ящиков и, широко вышагивая, направилась к правдолюбцу:

– Я не знаю, сколько тебя в земле! А вот того, что торчит на поверхности, я не боюсь! Шибздик! – заорала рассвирепевшая хозяйка склада.

Противник взвизгнул и шустро выскочил за дверь.

– Ты у меня попляшешь! Никому не позволено рабочего человека обижать! – крикнул он, трусливо обернувшись. В дверях стояла завхозиха и помахивала шваброй. Увидев близко грозное оружие, готовое в мгновение активизироваться, борец за правду прибавил прыти.

Через час Летов постучал в дверь начальника партии. Получив разрешение, он важно зашёл и, хлопнув на стол вырванный из тетради в клетку лист, встал приняв картинную позу. Начальник взял бумагу и начал медленно читать, с трудом разбирая корявые буквы подателя:

«Заявление.

Меня оскорбила завхоз Смелова Лидия Ивановна.

Если я маленького роста, это не значит, что каждый может меня обзывать. Но я не имею претензий. А пусть пересчитают мой личный забор продуктов за месяц.

31 июля 198…года Летов Б. Н.»

Начальник партии поднял глаза на истца, гордо стоящего у стола и, спрятав улыбку, сказал:

– Хорошо. Это заявление я передам в товарищеский суд. Думаю, они примут справедливое решение.

– Зачем товарищеский суд? – Борька даже испугался.

– Ты же пишешь, что тебя оскорбили.

– При чём здесь это? Я в заявлении написал, что претензий не имею, – заволновался Борька.

– Что-то ты меня запутал. Чего же, в конце концов, ты хочешь?

– Справедливости! Меня же обсчитали! – обиженно воскликнул Летов.

– Но я знаю, что считала комиссия, и ты расписался. Значит, согласился?

– Комиссии я не доверяю. А расписаться меня силой принудили.

– Как это силой? Тебя что, палками били? – начал терять терпенье начальник.

– Почему палками? Силой слова!

Начальник партии подавил смех:

– Тогда другое дело. Хорошо, давай пересчитаем теми, кому ты доверяешь. Говори, кого назначить в комиссию. Я думаю, двух человек хватит.

Понимая ответственность задачи, Летов задумчиво пошевелил губами и выпалил:

– Федя Скнарин и я.

– Нет, так не пойдёт. Ты лицо заинтересованное. Надо кого-нибудь постороннего, – со смехом возразил начальник.

– Тогда Федя Скнарин и Лёха Захаров, – великодушно согласился Борька.

– Вот и ладно. Завтра выходной, завтра и приступим. Предупреди ребят, – начальник положил в стол заявление, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Борька торжествующе направился к другу. В балке Скнарина он так же застал Лёху Захарова. Сообщив им новость, защитник справедливости неожиданно получил на голову целый ушат мата.

– Мы завтра хотели на рыбалку идти, а из-за этого правдолюбца придётся в бумагах копаться, – Федя заметался по балку, размахивая руками.

– Сволочь ты, Борька. Ты нам такое мероприятие сорвал! – Захаров схватился за голову.

Не ожидая такого отпора, «правдолюбец» забегал глазами:

– Но я же за всех… Федь, ты сам сказал, не я первый. Ну, давайте выведем её на чистую воду.

– Пошёл ты. Какая рыбалка пропала! – Скнарин обхватил руками сеть, аккуратно сложенную в мешок, и в сердцах бросил в угол.

Летов тоскливо взглянул на друга и тихо спросил:

– Так что? Не поможете?

– Куда мы денемся? Ты уже сделал всё, что мог. Вали отсюда с глаз моих! – крикнул Фёдор, нервно выдёргивая сигарету из пачки.

Борька, понурив голову, вышел из балка. Он не понимал, почему достижение истины так не принимается другими людьми. Не для себя он ринулся защищать справедливость, а хотел, чтобы высшая цель правды восторжествовала. С этими мыслями он отправился спать.

Утром вся троица собралась возле склада. Завхозиха молча принесла пачку накладных, толстую тетрадь с надписью «Книга забора продуктов» и ведомость с росписями. Все присутствующие расположились вокруг обшарпанного стола и принялись сверять цены в накладных с книгой забора.

– «Говядина тушёная – десять банок», – гнусаво диктовал Скнарин.

– «Цена рубль девяносто. Итого, девятнадцать рублей», – в тон ему продолжал Захаров, сверяясь с накладными.

– «Колбаса полукопчёная – один килограмм двести грамм», – монотонно забубнил Фёдор.

– Получишь ты у меня ещё колбасу, – вставила реплику завхозиха.

– Я честно получил колбасу! Сама сказала, кто ящики таскает, тому дефицит, – Борька задохнулся от обиды.

– Мне и без тебя грузчиков хватает, лоботряс, – завхозиха погрозила кулаком.

– «Торт, белой глазури, сорокапроцентный», – снова начал Федя.

– Ага. «Цена: три рубля шестьдесят две копейки», – Захаров поднял взгляд. – Борь, а что это за торт? Что-то я не видел.

Борька испуганно посмотрел на завхозиху:

– Диетический. Вас тогда на базе не было, вот ты и не видел.

– Ладно… Значит, считаем?

– Конечно, считай.

– «Хлеб ржаной – три булки», – забубнил Лёха.

– Ставим птицу, – Фёдор широко зевнул.

Вдруг Захаров встрепенулся:

– Борька, смотри. Что-то мне непонятно!

Летов схватил протянутую тетрадь и со злостью ткнул в отмеченную строчку:

– Что тут непонятного? «Носки белые, сорокового размера, две штуки. Общая цена семь рублей двадцать четыре копейки». Это я на рыбалку заказывал.

– Что-то тебя на белое тянет. А что это за носки, уж больно дорогие. Я в магазине пару за рубль двадцать покупал, а тут один носок три рубля шестьдесят две копейки, и что-то я на рыбалке, когда ты разувался, только чёрные видел.

– С лавсаном. А чёрные, потому что грязные. Ты идиота не строй, считай, что записано! – разозлился Борька.

– Я считаю, – Захаров уткнулся в записи. – Только непонятно, носишь обувь сорок первого размера, носки берёшь сорокового…

– Нога усохла! – зло буркнул Борька.

– Как это усохла?

– Лёха, мозг у тебя усох. Ты действительно дурак, или притворяешься? – не выдержал Фёдор.

– Что вы на меня напали. Мне какая разница. Я просто рассуждаю! – раздражённо воскликнул Захаров.

– Закончил рассуждать? Дальше диктуй, – Скнарин нетерпеливо заёрзал на стуле.

– Диктуй, диктуй… И цена какая-то странная. Торт – три шестьдесят два, один носок – тоже три шестьдесят два… Понял! – хлопнул себя по лбу Захаров.

– Наконец-то дошло, – вздохнул Федя.

После обеда закончили считать. Цены сходились. Не найдя расхождений, члены комиссии сложили все цифры, указанные в книге забора. Увидев итоговое число, Летов торжествующе завопил. На листочке бумаги было написано: «Сто шестьдесят два рубля девяносто восемь копеек».

– Я же говорил: обсчитала! Смотрите, что у неё в ведомости! А ещё обзывается!

В ведомости значилось: «Сто шестьдесят два рубля восемьдесят девять копеек».

– Ты чему радуешься, балбес? Она же на девять копеек меньше тебе записала, – Захаров зло сплюнул.

– Всё равно обсчитала! – Борька явно наслаждался восстановившейся справедливостью.

Завхозиха всплеснула руками:

– Это у меня от мелькающих цифр перепуталось в глазах. Вот же, в книге учёта девяносто восемь, а в ведомости восемьдесят девять. Что теперь делать?

– Что, что? За каждую копейку теперь Вам по году, с конфискацией. Теперь Вас Борька по судам затаскает, – у Захарова заходили желваки.

– Так я же.., – подал голос Летов.

– А ты заткнись, миллионщик хренов. Дать бы тебе по шее! – вскипел Федя.

– Почему миллионщик? – возмутился Борька.

– Потому что. «Сначала она меня обсчитает, потом тебя, а нас восемьдесят человек». Мы в шоколаде, а завхоз без штанов. Рыбалку сорвал, гад мирового масштаба, – Скнарин грозно надвинулся на струсившего приятеля.

«Высокая» комиссия закончила свою деятельность, но день был потерян. Ехать на рыбалку было поздно, тем более что с запада надвигались тяжёлые тучи, предвестники затяжного дождя. Завхозиха отправилась докладывать результаты начальнику партии, члены комиссии разбрелись по балкам, а Летов, с чувством выполненного долга, пошёл подышать свежим воздухом.

Вдали громыхнуло. Внезапно хлынул дождь. Под тяжёлыми каплями шёл счастливый человек и не замечал ни луж под ногами, ни намокшей одежды. Это были такие мелочи по сравнению с тем, что был спасён мир, и очередной международный конфликт отодвинут на неопределённое время.

***

Прошло много лет. И вот теперь, когда я смотрю на цены в магазине, то невольно вспоминаю, что в восьмидесятых годах водка стоила три рубля шестьдесят две копейки. Тогда в полевых партиях существовал негласный «сухой закон», который периодически нарушался, и водка выдавалась под видом разного товара. И колбаса была в дефиците. Но булка хлеба стоила шестнадцать копеек, и коробка спичек – одна копейка. А люди были добрее, хотя и чудаков хватало.

2014 г