Текст книги "Азарт простаков"

Сказ о Танкобанке

Как все великие дела, это начиналось с малого. Жил-был в Сибири соответствующий военный округ. Нет, округ-то был не маленький – большой округ, даже огромный.

Ну и генералов в нём было – соответственно. Или даже больше. И один из генералов, не майор, а бери выше – лейтенант, служил на переднем крае – замом по тылу. Ибо тыл, то есть материальные ресурсы, стал в годы недоперестройки ареной яростных сражений за сладкие куски матчасти, довольствия и неудовольствия.

К примеру, ВПК (кто позабыл – военно-промышленный комплекс) так наснабжал армию танками, что танков этих поступало в округ больше, чем призывников. Призывников-то отлавливали, уговаривали, прельщали, а танки даже не считали. Во всяком случае – как положено.

Учения, ремонт, списание и прочая бухгалтерия – и получается неэвклидова геометрия. Не должны параллельные прямые пересекаться, а в параллельных мирах или структурах – раз! – и пересеклись. И танки своим ли ходом, чужим ли – удалялись в параллельные миры, даже никаких материальных следов не оставляя. Кроме повышения материального состояния группы лиц во главе с замом по тылу.

И что интересно – никто, ни учёные, ни даже прокуратура, – не интересовался этим явлением дематериализации.

А у товарища генерал-лейтенанта (он так и считался товарищем, хотя по всем признакам состоял уже господином) был сынок. Очень смышлёный мальчик. Со школьных лет это за ним замечалось. Хорошо учился, особенно – в пионерском возрасте.

Пришло время – стал оболтусом. А что поделаешь – период стремительно прогрессирующего полового созревания, переходящего в гиперсексуальность.

Мамочка-генеральша период этот не то чтобы прохлопала, но стеснялась замечать – взгляды у неё были какие-то старорежимные.

Приехали родители из «бархатного» отпуска (папиного, у мамы отпуск был перманентный, потому она больше уставала к папиному отпуску), и мама в родительской, супружеской постели обнаружила вторичные признаки первичных сексуальных упражнений.

– Вадик, это ты? – вскричала мама.

Вадик пожал плечами.

– А она, девочка эта, она – девочка? – ужаснулась почему-то мама.

– Ну да! – фыркнул четырнадцатилетний Вадик. – Стану я грязным делом заниматься!

Обомлевшая мама присела на поруганную супружескую постель и ещё неделю потом ночами на ней ворочалась.

Впечатлительная мама. В отличие от сына Вадика, пошедшего в папу.

Генерал, гордо ухмыльнувшись, хлопнул сыночка по плечу:

– Смотри, чтоб не залетела!

– Это её проблема! – снова пожал плечами сынок. И в дальнейшем все житейские и личные проблемы решал так же мудро.

Потому папа со временем доверил ему реализацию смелого проекта «Танко-банко».

Вадик, студент четвёртого курса, перешёл тогда на заочное отделение Петербургского финансово-экономического института (имени Чубайса, как его в будущем наверняка назовут).

Генерал приставил к нему «дядьку» (аки к Петруше Гринёву) – отставного полковника Мухортяна, своего давнего сослуживца и консультанта.

Мухортян и стал первым заместителем молодого президента нового банка «Потёмкинский», точнее – первым вице-президентом.

Уставной капитал банка равнялся стоимости всего десяти танков (по цене металлолома). Такое было возможно в начале девяностых.

Предстояло найти приличное помещение. Банк – это вам не ларёк ширпотребовский. И операционный зал, и хранилище, и системы охраны – всё должно соответствовать нормам, определяемым Центральным банком России.

Вадик вспомнил: на улице Радищева, недалеко от консульства Испании, куда он ездил визу оформлять, выстроились здания бывших казарм Преображенского полка.

Сейчас там какая-то ВПКашная контора обретается, нищая, как постреволюционный аристократ – наверняка. И среди длинной шеренги этих казарм, распихав их, обособленно красовалось аккуратное, изящное зданьице – штаб, что ли, этого самого лейб-гвардии полка. Очень миленькое, а если сделать небольшую пластическую операцию – вообще будет прелесть.

Настропалил Мухортяна. Мухортян увидел зданьице – и сам воспламенился. Выяснил: в качестве обнищавшего аристократа выступает НИИ «Фотон». Вышел на директора. Директор оказался соображающий, деловой, гибкий, как Владимир Ильич. Очень быстро от лозунгов «Социалистическая собственность священна» и «Береги народное добро пуще зеницы ока» перешёл к более доступным: «Социалистическая собственность – не священная корова, а дойная. Более того – говядина!» и «Храни народное добро на личном счёте, лучше – на валютном».

Короче, за домик на улице Радищева директор получил, помимо разового, но весомого вознаграждения, домик на Карельском перешейке и пенсию в 1000 долларов ежемесячно. Да – также место в банке для дочки. Погодя немного, дочка обрела в банке мужа, вице-президента «Потёмкинского». Нет, зять, конечно, не Мухортян, другой, из институтских друзей Вадика. Да и дело это с дочкой уже их личное.

Не подумайте, бога ради, что директор действовал без ведома столичных властей. Но там – отдельная бухгалтерия.

Зданьице отгородили, присовокупив часть двора – стоянки для иномарок нужны, отреставрировали, оборудовали как положено – и зажили.

Но аппетит не пропал, не умерился даже. Напротив – бурно развивался. Казармы-то длиннющие! Производство же «фотоновское» непрерывно сокращалось, люди увольнялись, свободные площади расширялись и не использовались. Смотреть – сердце кровью обливалось! Бесхозяйственность!

Нет, кое-что «Фотон» в аренду сдавал, но со всякими ограничениями – то из соображений секретности, то из непонятных «высших». К примеру, арендная плата небольшая, потому что весомая, но не обозначенная часть её передавалась в конвертах непосредственно в руки… нет, в лапы руководству. Или правильнее – на лапу?

В любом случае – нехорошо это, неправильно! Ведь если бы «Фотон» подремонтировал свои помещения, арендную плату вдвое можно было бы повысить! А у «Фотона» – ни денег, ни мозгов! В смысле – хозяйственных извилин.

Институт голодает, зарплату сотрудникам не платит, за воду, электричество и прочие энергоносители тоже платить не в состоянии.

И никто ему кредит не даёт. Кроме благородного «Потёмкинского»! Условия погашения?

Ерундовые! Так сказать, мелким шрифтом писанные. Или вообще в письменном виде не упомянутые. Мы же люди благородные. И свои.

Помаленьку-потихоньку Вадик с Мухортяном прибрали к рукам «Фотон» с его новым директором и прочими матценностями. Нет, угрожающий ВПКашный профиль «Фотона» их не интересовал. А вот площади и землица – вещи перспективные, привлекательные.

И ещё выяснилось: у «Фотона» есть прекрасное здание на Чёрной речке. Используемое так же бесхозяйственно, как и все прочие. Пора было активнее корректировать ситуацию.

И вот она была скорректирована…

– Ты что, заснул? – услышал Влекомов неделикатный окрик Эмилии и поспешно ухватился за бутылку – в доказательство своего бодрствования.

– Да налито давно уже! – остановила его Эмилия. – Тост двигай!

– За тебя! – выкрикнул Влекомов.

– И тебе не хворать! – отозвалась она, опрокидывая рюмочку.

– Ты всё-таки играешь в эти игры? – спросил Влекомов, слегка осоловевший от вкусной еды и обильного питья, прихваченного, по обычаю, с собою. Отвалившись от стола, он протянул руку к телевизионной программке и под ней обнаружил знакомый разноцветный конверт со знакомой до боли надписью: «Поздравляем! Вы – победитель! Запросите 300 000 рублей!»

Эмилия застенчиво улыбнулась:

– Повезло! Я и не думала!

– И не думай! – желчно поддержал её Влекомов. – За какие заслуги? Ты что у них покупала? На какую сумму?

– Да я немного, – промямлила Эмилия под его строгим взглядом. – Я только два раза. Мне захотелось кастрюли для макарон. В них что угодно можно варить, а в крышках – дырочки для сливания воды. И крышки не сваливаются при сливе. Удобно! – Она восстанавливала душевное равновесие и даже входила в хозяйственный экстаз.

– Покажи! – потребовал Влекомов.

– Что показать? – уточнила Эмилия.

– Меня интересуют твои прелести, в смысле – прелестные кастрюли, – пьяно пошутил Влекомов, крутя в руках конверт. – Наводчики!

– Кастрюли посылкой идут. А почему наводчики? – всполошилась Эмилия.

– Все, кто видел твой конверт – и на почте, и по пути в квартиру, и гости, – почти все подумают, что ты скоро разбогатеешь, – снисходительно пояснил он. – И кто-то захочет поохотиться на такую куркулиху.

– Ну тебя! Каркаешь! – рассердилась Эмилия. – Поохотиться! Я со страха помру!

– Разбогатеть – большой риск! – мрачно изрёк Влекомов. – Можешь спросить у Абрамовича!

– Вечно ты умеешь испортить настроение! – произнесла Эмилия после паузы.

– Я могу его исправить! – пообещал он. – Ты никогда не получишь приза! И это может тебя спасти! Но если хочешь оплачивать безбедное существование своих возможных благодетелей, делай это с открытыми глазами! Или хочется питать иллюзии? А вдруг повезёт?

– Ну да! – заскучала Эмилия. – Где я денег напасусь? С пенсии, что ли?

– А что – если позволяет размер, – продолжил было ехидничать Влекомов, да самому надоело. – Хочешь, проведём одну маленькую проверку? – предложил он, подтягивая к себе телефон.

– Куда ты собрался звонить? – насторожилась Эмилия.

– В Москву, куда же! – шокировал её Влекомов. – Не беспокойся, я по своей карте позвоню! А ну-ка, достань их письмо, там должен быть номер телефончика!

Эмилия, не прекращая кудахтать, исполнила его просьбу. – Здравствуйте! – услышала она вскоре непривычно вежливый голос Влекомова. – Мне сообщили, что я стал победителем акции и имею право запросить триста тысяч рублей…

Он прервал гладко стелившуюся речь – похоже, ему отвечали.

– А зачем мне делать заказ? – продолжил Влекомов. – Давайте заключим соглашение. Я жертвую вашей фирме половину призовой суммы, а вы сразу высылаете мне вторую половину!

Пауза.

– Ах, финал не скоро, процедура утверждена! Значит, не согласны? А как позвонить руководству? Телефона не даёте? Понял! Спасибо!

– Соображаешь? – повернулся он к Эмилии, дав отбой. – Им вроде должно быть выгодно – я отдаю им половину приза! А они не согласны! Значит, рассчитывают получить больше с тысяч «победителей».

– Что это ты моими деньгами распоряжаешься! – возмутилась в ответ экс-супруга.

– Эх! – крякнул Влекомов. – Давай ещё по одной!

– Давай! – последовал незамедлительный ответ.

Влекомов, как истинный Овен, упрямо пытался снова что-то объяснить, но Эмилия только вздыхала и томно поглядывала на ещё не опорожнённую бутылку.

6

Прошу прощения – я снова о весне. Не юноша – ну что она далася мне? Тем более я, как и любой мыслитель, скользить и падать в лужи не любитель.

Снег тает, скукоживается, а торжествующая грязь, смыв слои белого пушистого грима, подставляется солнечным лучам: я первая загорела!

Весеннее обострение охватило «Фотон» – он готовился к юбилею. Не генерального директора, не главного инженера, не 80-летнего инженера Федотова – к своему собственному, полувековому! То есть к празднику своей «элиты» (без этого словца нынче и в нужник не сходить) – генерального директора, главного инженера и их присных.

Нет, среди рядовых сотрудников тоже имелось немало достойных. Но – достойных смотря чего. Значительная часть оказалась достойной приглашения на торжественное заседание в арендованном клубе, поскольку собственный актовый зал «Фотона» давно не допускал проведения никаких актов, даже самых невинных.

Незначительная часть значительной удостоилась приглашения на ещё более торжественный ужин. А некоторую часть сотрудников предполагалось наградить подарками различных стоимостных категорий в зависимости от заслуг. Тех, кто не удостоился попасть даже в низшую ценовую категорию, удостаивали бесценных грамот городской администрации.

Именинным тортом должен был послужить юбилейный альбом. Альбом, отражающий героическое восхождение института к вершинам телевизионной электроники и его загни… в смысле – процветание на данном этапе под мудрым руководством руководства.

И то – участие в фотографировании обратной стороны Луны, Марса, Венеры, кометы Галлея, обнаружении запусков МБР вероятных противников, кое-что для «Тополя» и «Булавы» – не стыдно признаться. Стыдно, что всё это – на базе разработок 50-х – 80-х годов.

Дальше – ползком на брюхе. Например, бурная радость охватывала «Фотон», если военным удавалось пробить в правительстве замену хотя бы одного из некогда большой армады разведывательных спутников «Космос». «Фотону» заказывали один прибор. Значит, запускать в производство надо было несколько – с учётом процента выхода, испытаний и т. п.

А тратиться жалко. Извлекались из сусеков некогда полукондиционные экземпляры, заново измерялись, перепроверялись – и лучшие из худших предъявлялись заказчику. Один проходил приёмку и улетал охранять мирный сон страны.

От внешнего врага отобьёмся – нам бы внутреннего одолеть. Себя самих…

Спасибо китайцам – они боролись за экономический и научный прогресс, а не за рынок западного типа. Поэтому дела у них резво шли в гору и денежки водились. Их хватало на покупку СССРовских технологий для развития собственных. Тем «Фотон» и спасся.

А тем временем шла кулуарная возня за право увековечиться в наиболее эффектной форме. Особенно усердствовали главный инженер Рудиков и учёный секретарь Боровик. Под надзором генерального директора Засильева.

Первым остро встал вопрос о формате книги. Вполне достойным казался формат А4 – размер писчебумажного листа. Но возникла загвоздка: при обычной типографской технологии четвёртый формат подвергался обрезанию – и фотографии директоров, а их за полвека было четверо, в достойном масштабе и с подписями, напоминающими о научных заслугах и наивысших государственных наградах, размещались только на двух страницах.

Таким образом, Засильев попадал на обратную сторону листа не в лучшей компании со своим предшественником и без заслуг – ни учёной степени, ни Госпремии, ни орденочка, как у остальных.

Это было невыносимо. Пришлось слегка пожертвовать масштабом личности (портретной) директоров, обойтись без обрезания и перечисления титулов – зато теперь Засильев втиснулся на одну страницу и в одном масштабе с основателем «Фотона» Вильдграббе – доктором наук, профессором, лауреатом Ленинской премии (регалий неупомянутых).

А вот главного инженера Рудикова размер фотографий интересовал меньше. У него другое хобби – научные звания и ордена. До 90 года он стал доктором наук, лауреатом Госпремии.

Зато когда научная деятельность в «Фотоне», как и во всей России, развалилась – Рудиков заблагоухал – умудрился стать членом-корреспондентом двух академий. Такие новообразования плодились со скоростью раковых клеток на останках прежней науки. И ещё принял на грудь килограмма полтора каких-то орденов – больших и блестящих.

Известно: чем незначительнее государство или организация – тем ярче и габаритнее их награды. В большинстве – платные и звучные по именам. Например, орден Спящего Льва или медаль Недремлющей Совы. Казалось, эти Львы и Совы не просто отдыхают на его груди, но устроили гнёзда и размножаются там.

Его незаживающей раной было двукратное недопущение к директорской должности. Казалось бы – кто должен взойти на престол при смене высшего лица, если не второе лицо? Ан нет!

Ускользало кресло! Интриги – что же ещё! И Рудиков принял единственно верное решение: виноград зелен! Вокруг – дураки. А он – самый умный! И, как самый умный, с кресла не вставал даже в самые тяжёлые 90-е годы.

Не такие умные, как он, главные инженеры других предприятий метались по стране, сидели в министерствах и любых закоулках, где могла свалиться со стола малая крошка, чтобы успеть клюнуть.

А Рудиков предпочитал просматривать газеты на предмет поиска объявлений о тендерах (термин «конкурс» вышел из моды, не выдержав то ли конкурса, то ли тендера) на подходящие разработки. Не учитывал одного: результаты всевозможных тендеров определялись по-чубайсовски – заранее, по откату. Заказов почти не было.

И чтобы о нём не забыли, Рудиков стал снова проводить регулярные технические совещания, где вещал и поучал неразумную паству столь усердно и велеречиво, что удостоился от Влекомова не совсем учёного звания «Великий Гуру», прилипшего к нему крепче академического.

И что совсем удивительно, «Великий Гуру» научился напрочь отказываться от своих слов и сваливать свои промахи на других. Непогрешимым стал.

А чтобы о себе не забывать, учредил малое предприятие, о коем пёкся, аки о дитяте родном.

Впрочем, тогда почти все генеральские замы и начальники отделов обзавелись малыми предприятиями. Поощрялось это повсеместно с целью сбережения кадров. Начальники отделов свои «малые дела» профилировали соответственно профилю отделов. Замы директора – по усмотрению своему, или лучше сказать – «по умолчанию» директорскому, не бескорыстному, разумеется. Директору от этого двойная выгода – замы стали не только «несушками», но и более управляемыми.

А вначале строптивость и неуважение даже проявляли. Засильев такого не прощал, «затаивал хамство». Но не слишком – сразу пускал его в ход. Натура у Ивана Семёновича такая.

Сказ о Ванечке

Дураки директорами не становятся. А обратное явление случается. Чаще всего – становятся самодурами. В «Фотоне» это явление получило диагноз «Синдром Засильева».

И это было несправедливо, ибо самым выдающимся самодуром в истории «Фотона» был второй генеральный – Родченко. Но Родченко пришёл с Северного Кавказа вполне сформировавшимся стихийным бедствием, а Засильева взрастила почва «Фотона». Но не только.

Первым признаком перерождения является крепнущая уверенность руководителя, что не образование, не компетентность, не организаторские способности, а сама должность обеспечивает ему интеллектуальное и прочее превосходство над подчинёнными.

Засильев дураком не был. Но любил им притворяться, ваньку валять. Потому многие называли его заглазно Ванечкой. А вот хамом не притворялся – был им по натуре. Натуру не переделаешь, да и скрыть её трудно.

Хамство и придурь Ванечки питались глубокой уверенностью в собственном превосходстве над окружающими. Поскольку детство его прошло в оккупированной немцами деревне, часто приходилось слышать презрительное «унтерменш» и высокомерное «юберменш». Предпочёл второе – для себя, и первое – для прочих.

В результате у Ванечки сформировался стереотип поведения «первого парня на деревне». То есть: я самый красивый! Я самый умный и сильный! Кто не согласен – тот в морду получит! В школе некоторые в этом убедились.

Поступив в Ленинградский политехнический, Ванечка слегка поумерил свой пыл – оказалось, среди студентов водятся боксёры с поставленным ударом. Этих следовало обливать холодным презрением – их ведь по башке бьют.

Один оказался особенно неприятен – боксёр, а посмел за Ликой приударить, Ванечкиной сокурсницей, на чей счёт у Ванечки были собственные намерения. А боксёр – жених перворазрядный, но узкого профиля – только в деле махания кулаками. Но если даже взять одну внешность, у него постоянно синяки под глазами, а у Ванечки – глаза синие, неотразимые.

И этот настырный боксёрик мало того что не почувствовал разницы – он ещё чемпионат Политеха выиграл! Кричали девочки «ура!» и поцелуи посылали. У Лики тоже глаза поволокой подёрнулись.

Любят женщины смотреть, как мужчины дерутся. Особенно – если из-за них.

Проигравший, правда, успел наградить чемпиона хорошим фингалом. Это слегка утешило Ванечку. Но наблюдать процедуру награждения было выше его сил – повернулся и ушёл.

Организаторы наградили махальщика букетом цветов и медалью на ленточке. В раздевалке братья по перчаткам поднесли триумфатору, как и предусмотрел хитрый Ванечка, хорошую дозу анестезирующего и вдохновляющего средства, прозрачного, как слеза поверженного.

А Ванечка поболтался минут пятнадцать на улице и подрулил к уныло фланирующему комсомольскому патрулю, заскучавшему без улова. Указал на выходящего чемпиона:

– Там драка пьяных была. Вон один из них идёт!

Патруль обрадовался: не было ни ерша, а можно взять леща! Навалились на чемпиона – схлопотали по лещу на личность. И остались бы лежать, не подоспей милиция. Неостывший чемпион попортил и ментовский имидж.

В итоге переехал он из институтского общежития в общежитие для ВИП-постояльцев, воспитательно-исправительный приют.

А Ванечке собственная находчивость очень понравилась. Пару слов шепнул – а какая эффективность! Наглость, говорят, второе счастье. Хитрость – второй ум. Надо чаще за него браться. Один ум – хорошо, а два лучше.

Лика посочувствовала боксёру, чем очень задела Ванечку.

– Он к тебе клеился! – гневно воскликнул он.

– Просто симпатизировал, – попыталась утешить его она.

Но Ванечка был непоколебим:

– Так ему и надо!

Врагов себе он назначал сам.

Перебравшись в «Фотон» после отбытия трёхлетнего срока распределительной службы на заводе, Ванечка смекнул, что сидеть разрабатывать, паять, настраивать – дело неплохое, но слабо перспективное. Делать надо что-то такое, в чём руководство лично заинтересовано.

Особенно преуспел Ванечка с такой тактикой при втором директоре. Родченко сам такой же придерживался: стремился отличиться перед райкомом партии, а повезет – и перед обкомом.

Ванечка, возглавлявший отдел изделий культурно-бытового назначения, легко увлёк его своими предложениями – различными видеокамерами на «фотоновских» приборах. Уйма образцов была разработана – и ни один не пошёл в серию.

Зато Ванечка всё время был на виду. И всё время подозрительно осматривался в поисках недругов. И что характерно – постоянно находил оных.

Особенно он ненавидел сослуживцев с учёной степенью.

У самого Ванечки со степенью не сложилось. Муторное это дело – что-то там копать, разрабатывать, писать. Жизнь проходит мимо со всеми своими истинными ценностями. А надо и машину заиметь, и квартиру получше, и дачу. И ведь на пути к каждой из этих целей – куча конкурентов и сволочей. На разборки и поиски обходных путей время и силы уходят.

В таких обстоятельствах всё решает поддержка руководства. И решала! Вот когда пригодилось умение быть на виду.

К примеру, захотелось Ванечке машину поменять, а председатель профкомовской комиссии по распределению самоходных благ, работяга какой-то, заартачился:

– У вас, Иван Семёнович, ещё нестарый «Жигуль», лет десять ещё пробегает. А другие по семь лет в очереди стоят и ни разу машины не имели. Хотя тоже заслуженные люди!

Так кто же он после того, если не сволочь, работяга этот? Вот тут близость к руководству и пригодилась. Комиссия комиссией, а руководство имело право своей волей парочку «Жигулей» распределить. И Ванечка всё-таки оседлал вожделенные лошадиные силы.

Практически тем же образом был решён и квартирный вопрос.

Словом, хочешь жить – умей вТереться!

А когда Валентин Алексеевич Фролов, начальник машиностроительного отделения, вышел на пенсию, по правилам советских времён – по достижении шестидесятилетнего возраста, Ванечка сел в его кресло.

И первым его актом на этом посту стала приватизация секретарши Анечки, перешедшей по наследству.

Нет – никакой пошлости! Она ему давно нравилась. И он ей нравился.

Но чужая секретарша – как чужая жена. Рот не разевай на чужой каравай. Даже если он засыхает.

Впрочем, чужих жён это касается в меньшей степени.

В новом статусе всё свершилось на законных основаниях. Словно в загс сходили. Разгоревшаяся страсть была обоюдной и порою – на пороге наглости. Лика всё поняла и смирилась.

Ванечка, теперь Иван Семёнович, вскоре праздновал полувековой юбилей, пришедшийся на начало 90-х и потому, ввиду финансовых трудностей, отмечавшийся на дому.

Ванечка воссел во главе стола, Лика, как хозяйка, у противоположного торца, ближе к кухне. Припозднившаяся Анечка, ничтоже сумняшеся, подняла всех сидящих и через их коленки и туфли пробралась к Ванечке, где и расположилась со всеми удобствами.

Влекомову стало жаль Лику. После перерыва в возлияниях, заполненного танцами в соседней, свободной комнате, сославшись на духоту, остался в ней. И Анечке предложил ещё отдохнуть. Она, раскрасневшаяся, охотно согласилась. Остальные приступили ко второму акту возлияний.

Через две минуты в комнату влетел взбешённый Ванечка. Представшая взору картина потрясла его: Влекомов и Анечка мирно сидели в креслах на значительном удалении друг от друга. Ванечка ожидал от Влекомова большего и удалился, ругаясь себе под нос.

Лике было бы приятней, если бы Ванечка застал Анечку с Влекомовым в более пикантной позиции, но – и на том спасибо.

Анечка Влекомова не волновала совершенно. Но Ванечка и таких безобидных обид не забывал.

Наступили тяжёлые ельцинско-чубайсовские времена. «Фотон», как и весь ВПК, терял госзаказ, росли задержки зарплаты, в отличие от номинально многотысячных зарплат. Руководство выглядело парализованным – генеральный приболел, Рудиков не в состоянии был оторвать мягкое место от мягкого кресла.

Самым мудрым и честным оказался заместитель генерального по маркетингу Деев, сравнительно молодой и несравненно способный. Его прочили в преемники генерального директора. Но он не захотел принять сильно потускневший титул – уволился и организовал собственную фирмочку. Занялся самым актуальным в эпоху беспредела делом – системами безопасности, арендовал часть первого этажа в «Жёлтом доме на ЧР». И сам совершал челночные рейсы за комплектующими изделиями.

Влекомов однажды утром, подходя к ЖД, увидел Деева, вытаскивающего из багажника «Нивы» огромную пёструю «челночную» сумку. Помог донести её, поинтересовался:

– Издалёка?

– Вчера вечером из Сеула прилетел! – откровенно признался Деев. – За телекамерами летал.

В итоге из фирмочки выросла приличная фирма с годовым оборотом, превышающим «фотоновский» в несколько раз при меньшей в несколько раз численности.

Вообще, число желающих возглавить «Фотон» сильно поуменынилось. Даже Рудиков уже не рвался на самый верх. Да, поуменынилось, но не перевелось.

Ванечка очень желал. И проскользнул – при помощи клана, возглавляемого замом главного инженера, некогда бывшим его начальником и покровителем Шуриковым.

Шуриков и Влекомова пытался привлечь в свой клан, но тот всю жизнь избегал клановых тусовок и группировок.

Вот тогда Ванечка почувствовал себя Хозяином! Всего одна бюджетная тема финансировалась военными – влекомовский «Трон». Но после эскизного проекта Влекомову в плановом отделе сообщили: военные перестали платить, денег нет и у них.

Надежды Влекомова сохранить костяк коллектива и сделать необходимый технический шаг вперёд рухнули.

Ещё раньше он выходил к предыдущему генеральному с предложением: пока есть специалисты, переориентировать отдел на создание комплексированных устройств на «фотоновских» изделиях – они пользовались бы спросом. Разница была бы такой, как между изготовлением двигателя или клапана карбюратора.

Семёнов вначале горячо одобрил предложение, но, занятый личными делами и здоровьем, вскоре «замотал» его.

Только через пять лет Влекомов узнал, что военные не останавливали финансирование, деньги поступали. Но Ванечка направлял их на иные цели. С заинтересованной поддержкой местного военного представительства.

Тридцать лет назад за такое нецелевое расходование государственных денег посадили бы, шестьдесят лет назад – расстреляли бы. А сейчас все подельники живы-здоровы и разъезжают на новеньких иномарках.

Не пощадил Ванечка и свой бывший отдел. Ребята там захотели создать малое предприятие по разработке видеокамер на «фотоновских» приборах без участия Ванечки. Ванечка предпочёл их уволить.

Практической ликвидацией влекомовского и своего отделов он закрыл перспективу выживания «Фотону» – создание устройств, а не комплектующих изделий.

Зато сам Ванечка процветал. Солидная зарплата плюс чёрный нал за аренду площадей шли ему регулярно – не в пример всему прочему «Фотону». На директорских совещаниях Ванечка иногда высокомерно изрекал:

– Я хочу выдать вам зарплату!

Звучало:

– Я хочу вас осчастливить!

Секретарша Анечка, от природы добрая, но обиженная отсутствием скромности, почувствовала себя первой леди «Фотона», обрела влияние и подхалимов и громогласно вещала в приёмной о перспективах посетителей и о некоторых качествах некоторых отсутствующих лиц.

Света Щёколова, секретарь Рудикова, сидевшая в той же приёмной, только втягивала голову в плечи и отчаянно пыталась сосредоточиться на компьютерной клавиатуре.

Анечка компьютер так и не освоила, зато, пользуясь душевной щедростью Ванечки, пристроила на «Фотон» своего супруга и любимую левретку. Его – начальником цеха, её – в коробку под своим столом.

Тоже своеобразный простецкий азарт вседозволенности.

Левретка почувствовала себя первой сучкой «Фотона» и облаивала посетителей не хуже авторитетных руководителей.

А теперь, в юбилей «Фотона», Ванечка удостоился званий «Заслуженный машиностроитель» и «Почётный подводник». За что – бог ведает. За развал машиностроения и подводную охоту на Селигере?

Но надо же было как-то компенсировать себе отсутствие учёной степени и других регалий. А вышестоящее начальство было довольно условиями продажи «Жёлтого дома» и прочей аналогичной деятельностью Засильева и не препятствовало признанию его машиностроительных и подводных заслуг.

Жаль, «Почётный подводник» вскоре обесценился – оказалось, распределитель звания приторговывал им.