Текст книги "Вирусы. Откуда они берутся, как передаются людям и что может защитить от них"

Глава 2. Вспышки. Вирусы Эбола, Марбург и Ласса

Я продолжал работать в США над вакциной против ВИЧ. Одним прохладным серым ноябрьским вечером 1989 года случилось кое-что вызывающее беспокойство. Грузный закупщик обезьян сидел напротив меня за столом в офисе нашей вирусной лаборатории Твинбрук-2, отделение Национальных институтов здравоохранения в Роквилле, штат Мэриленд, чуть севернее Вашингтона, округ Колумбия.

С ярко выраженным техасским акцентом он разговаривал с коллегой из Центра исследований приматов в Рестоне, Виргиния, а именно – из отдела, где прибывающие из Африки и Азии животные проходят карантин. Насколько я понял, у них возникли проблемы с приматами из нескольких отсеков. Это были сотни диких длиннохвостых макак-крабоедов, совсем недавно прибывших из джунглей с филиппинского острова Минданао.

Закупщик пытался выяснить, каким маршрутом они прибыли, а я старался уловить суть проблемы. Стало понятно, что обезьян отправили с Минданао на одну из ферм неподалеку от столицы Манилы, где со множеством сородичей их поместили в большие клетки и отправили в Амстердам. Там их рассортировали: извлекли мертвых, высадили особей, конфликтующих с другими доминантными самцами, оставшихся самолетом отправили в Нью-Йорк. Из аэропорта Джона Кеннеди по Восточному побережью приматов доставили на грузовиках в Рестон, штат Виргиния. Во время телефонного разговора закупщик не переставая делал какие-то пометки у себя в записной книжке.

– Что случилось? – поинтересовался я в промежутке между двумя тревожными звонками. И он объяснил, что в одном из отсеков центра в Рестоне обезьяны начали умирать от какой-то загадочной болезни. В течение трех недель эта участь постигла треть из сотни недавно доставленных приматов. У них внезапно поднималась температура, начинались кровотечения из всех отверстий, а затем следовал летальный исход. Очень странная ситуация. К счастью, с обезьянами, предназначенными для наших исследований, все было хорошо. Но это пока.

Большую часть приматов мы получали из другого места: с острова Морган в Южной Каролине или от нашего основного поставщика макак в Пуэрто-Рико. Там животные находились на карантине продолжительное время и были абсолютно здоровы. Однако ветеринар из Рестона был обеспокоен тем, что неведомая болезнь может распространиться на все здание.

Наш закупщик по телефону посоветовал своему коллеге и ветеринарному инспектору обратиться с просьбой к вирусологам из Американского военно-медицинского института исследований инфекционных заболеваний (USAMRIID) в Форт-Детрике, штат Мэриленд, исследовать больных и скончавшихся обезьян. У специалистов этой организации было больше опыта в области редких и экзотических вирусных заболеваний приматов, там можно было производить вскрытия и осуществлять диагностику. К тому времени рестонский коллега уже отослал материалы биопсии от одной из умерших обезьян вирусологу USAMRIID Питеру Ярлингу. И теперь исследователи из Форт-Детрика запрашивали дополнительные пробы. Наш поставщик животных опять созвонился со своим коллегой из Рестона, я держал ухо востро. Он предложил предоставить в распоряжение вирусологов из USAMRIID несколько тел мертвых обезьян, чтобы ученые сами выбрали участки тканей для исследований. Они еще некоторое время обсуждали, каким образом следует упаковать тела животных в полиэтиленовые пакеты, чтобы отвезти на машине в институт, расположенный примерно в часе езды от Рестона на противоположном берегу реки Потомак. Наконец закупщик положил трубку, встал и направился к выходу.

– И где же в итоге они договорились встретиться? – полюбопытствовал я.

Он сказал, что встреча состоится на бензозаправке. Там можно спокойно перекинуть из багажника в багажник двойные пакеты с телами обезьян. Надев пальто и кепку, поставщик поспешно покинул офис.

– Неужели они собрались разъезжать с обезьяньими трупами в багажниках? – крикнул я ему вслед, но он уже убежал.

Я отправился к начальнику Филу и коллеге Ванессе и рассказал им об активных телефонных переговорах и проблеме, возникшей в Рестоне. Наш начальник поделился слухами о том, что в другом центре передержки обезьян, в Новом Орлеане, произошла вспышка вируса симианской геморрагической лихорадки, откуда также отправили в USAMRIID образцы тканей на исследование. Он предположил, что и в Рестоне, наверное, происходит нечто подобное.

– Симианская геморрагическая лихорадка – что это вообще такое? – поинтересовался я.

Фил рассказал мне, что это высокозаразный РНК-вирус из семейства артеривирусов (Arteriviridae), который буквально выкашивает колонии обезьян, но для человека он не опасен. Он вызывает смертельные кровотечения и способен уничтожить всех приматов в Рестоне. Если это, конечно, он. Через пару дней начальник собирался отправить в USAMRIID на вскрытие несколько наших обезьян, чтобы выяснить подробности.

* * *

И вот в пятницу, спустя несколько дней после телефонных переговоров нашего закупщика, мы с ним и Ванессой сами отправились в USAMRIID в огромном фургоне Фила с раздвижными дверями и несколькими рядами сидений, как в мини-автобусе. У него ведь семья, две здоровенные собаки, к тому же он играет на электрогитаре в группе, так что ему просто необходима большая машина. Так он мне объяснил. Как будто в США существовали маленькие автомобили. По дороге мы обсуждали наши эксперименты с обезьянами, пытались представить себе суматоху, наверняка охватившую рестонский центр в связи со вспышкой геморрагической лихорадки. И посмеивались над нашими лихими закупщиками и их альтернативным логистическим планом, предполагавшим разъезды по двум штатам с мертвыми макаками в багажниках. Только подумайте: если этот вирус опасен для людей, наши старики станут инициаторами смертоносной эпидемии на территории всей Виргинии, Мэриленда и Вашингтона!

Наконец мы добрались до места назначения, встретились с вирусологом Питером Ярлингом и ветеринаром Марком Льюисом и приступили к обсуждению наших испытаний и результатов вскрытия обезьян. Не могли мы обойти вниманием и загадочное происшествие в Рестоне. Майор Фил Зак находился в библиотеке вместе с нами, но, как обычно, разговаривал по телефону.

Мы только что стали свидетелями проведенного ветеринаром вскрытия одной из наших обезьян в рамках исследования ВИО. Во время процедуры один из военных охранников неожиданно спросил у меня, не являюсь ли я случайно иностранцем? Видимо, заподозрил неладное, услышав мой акцент. Я с радостью ответил, что да, я действительно иностранец. После такого признания военный приказал мне стоять на месте, пока он будет собирать сведения, и удалился. Спустя 10 минут охранник вернулся и сообщил, что я был признан негодным к военной службе из-за аллергии на морских свинок. Он был абсолютно прав. Хотя я никогда не понимал, каким образом можно пересечься с этими животными на службе в армии. Он перечислил множество деталей моей биографии – кажется, ему было известно обо мне и моей семье гораздо больше, чем мне самому. И все это он выяснил за десять минут – в 1989 году! Как бы то ни было, мне позволили остаться, правда, пришлось перенести встречу из кабинета в библиотеку.

Я был негодным к военной службе из-за аллергии на морских свинок.

Мы поговорили о направленных к ним на исследования обезьянах, а затем Питер Ярлинг принялся рассказывать нам о видоизмененной селезенке приматов, поступивших из Рестона. Селезенки были очень отечными и кожистыми и напоминали толстые кровяные колбаски, а в большинстве внутренних органов были зафиксированы точечные кровоизлияния. Вирусолог сообщил также, что они пытались выделить вирус из образца ткани мертвой обезьяны из того центра. Но, к сожалению, в культуре, видимо, уже начался рост бактерий – жидкость с клетками ткани в чашке Петри помутнела через сутки. Короче говоря, культура уже не могла считаться стерильной и свободной от посторонних бактерий. Все мы, естественно, согласились с этим выводом. Странным было лишь то, что содержимое сосудов не имело запаха, характерного для псевдомонадных бактерий. Со времен работы в отделении клинической микробиологии Королевской больницы я прекрасно помнил этот запах: терпкий, сладковатый, его невозможно не почувствовать. Вообще же, недуг, поразивший приматов из Рестона, сильно смахивал на ту самую симианскую геморрагическую лихорадку, возбудитель которой был только что обнаружен Питером Ярлингом в образцах, доставленных из Нового Орлеана. Так что поначалу исследователь не сильно волновался. В общую картину не вписывался лишь способ распространения этого заболевания: в Рестоне заразились обезьяны, содержащиеся в разных отсеках, но вирус симианской геморрагической лихорадки не передается воздушным путем. А в таком случае – возможно, у обезьян из разных центров все-таки разные болезни?

Ветеринар Марк Льюис подключился к нашему разговору и осветил дальнейшее развитие этой истории. Едва они с вирусологом и несколькими коллегами закончили совещание, дверь в кабинет приоткрылась и к ним вошел бледный как полотно лаборант Том Гейсберт со стопкой черно-белых фотографий, полученных с помощью электронного микроскопа. Питер Ярлинг поинтересовался: неужели это снимки неудавшихся, загрязненных вирусных культур, полученных от обезьян из Рестона? Лаборант кивнул, швырнул стопку на стол и с волнением спросил, что им теперь делать. Собравшиеся взглянули на изображения и увидели на них невероятно раздувшиеся клетки, набитые до отказа похожими на спагетти, нитевидными возбудителями. Все присутствующие без труда опознали на снимках филовирусы. Да, именно так они и выглядят, а еще – они вызывают смертельные болезни у человека. Том паниковал, а Питер воскликнул, что он и сам (а не только лаборант) успел сунуть нос в эти образцы!

Филовирусы, к которым относятся Эбола и Марбург, называются так, потому что под объективом электронного микроскопа выглядят как тонкие длинные нити (от лат. filum – нить). Оба патогена относятся к семейству Filoviridae, порядок Mononegavirales, и являются РНК-вирусами (одноцепочечные вирусы отрицательной полярности) с плотной оболочкой – капсидом. Он, фактически являющийся жировой мембраной, окружает вирусное ядро и помогает вирусу проникать в клетку хозяина. Но именно благодаря этому капсиду патоген легко убить мылом, спиртом или нагреванием до 60 градусов в течение получаса. Правда, смертность от этого вируса чрезвычайно высока, если человек уже инфицирован и заболел, лекарства от него не существует. Мой начальник Фил попросил показать нам фотографии этого страшного возбудителя. Напоминающие вареные спагетти отростки были длиннее, чем нити вируса Марбурга, немного более закрученные. Значит, перед нами действительно была Эбола.

Эбола и Марбург называются филовирусами, потому что под объективом электронного микроскопа выглядят как тонкие длинные нити (от лат. filum – нить).

Необходимо было провести дополнительные анализы, чтобы точно определить тип филовируса, для этого Питер Ярлинг запросил и даже уже получил дополнительный материал от погибших обезьян из Рестона. Вообще говоря, ему удалось достать целых два трупа, которые какой-то идиот привез в багажнике собственной машины. Я вновь вспомнил о наших лихих закупщиках и их альтернативном логистическом плане. Но на этот раз никто не засмеялся. Да уж, приматов поразила не геморрагическая лихорадка. И не бактерии были виновниками замутнения содержимого чашек Петри. Питер Ярлинг признал: обезьян и клетки в сосудах убил филовирус!

Краем уха услышав, что мы говорим о представителе филовирусов, бушующем в Рестоне, майор прервал телефонный разговор и присоединился к дискуссии о том, откуда он мог взяться. О вирусе Эбола не было слышно с 1976 или даже с 1977 года. К тому же он происходил из Заира или Судана, то есть из Африки. Но эти обезьяны приехали не из Африки, а с филиппинского острова Минданао, прокомментировал я. Все задумчиво закивали. Ветеринар Марк заметил, что приматы заболели спустя три-четыре недели после прибытия с Филиппин, а это слишком короткий период для заражения такого большого количества животных. Напрашивается вывод: либо этот филовирус передается по воздуху, либо большинство особей заболело до прибытия в США. Пока установить подробности заражения не представлялось возможным, мы сосредоточились на текущей ситуации. Если это действительно Эбола или Марбург, то все люди, имевшие дело с больными приматами и полученными от них пробами, могут быть инфицированы, а также огромное количество людей в Вашингтоне и окрестностях. Между тем, смертность от вируса Марбург составляет 25 %, а от Эболы – все 90 %.

Мы поинтересовались у майора, какие действия собираются предпринять военные, – он тяжело вздохнул, серьезно посмотрел на нас и сказал:

– Выявить, изолировать и устранить.

То есть точно выяснить, что это за болезнь, изолировать инфицированных, чтобы они не распространяли ее дальше, и уничтожить вирус – видимо, при помощи каких-то химикатов, поскольку ни лекарства, ни вакцины от него не существует. И, конечно же, перебить больных обезьян, пока они не распространили патоген дальше.

Если это действительно Эбола или Марбург, то все люди, имевшие дело с больными приматами и полученными от них пробами, могут быть инфицированы.

Выявить, изолировать и устранить, подумал я. Лаконичный военный слоган майора крутился в моем растерянном мозгу. Меня ведь не взяли на службу из-за злополучной морской свинки, так что я был знаком с армейским жаргоном исключительно по кинематографу. А потому меня несколько встревожила милитаристская интонация, просочившаяся в нашу вполне мирную беседу. Меня пугала перспектива умереть от нового, пока не изученного вируса Эбола, а мы вполне могли заразиться им, пребывая в USAMRIID среди людей, исследовавших его и находившихся на инкубационной стадии заболевания.

Хорошо, выявить, идентифицировать патоген – это вполне доступно, ведь уже есть образец этого филовируса. Мы видели его на изображении, полученном с помощью электронного микроскопа. Осталось лишь провести несколько дополнительных генетических тестов, чтобы выяснить, в частности, о каком именно вирусе идет речь – Марбург или Эбола – и какого вида. Но остановить или хотя бы ограничить вспышку – каким образом это возможно? Я никак не мог взять это в толк. Если мы хотим обнаружить источник, нужно подробнейшим образом расследовать историю с доставленными в Рестон обезьянами. Все-таки откуда к нам пришел этот вирус? Возможно, он ведет происхождение из Африки, но каким-то образом передался филиппинским животным? Кого он успел заразить? Обезьян? Несомненно. А людей? Может быть. И как же изолировать всех инфицированных?

Эбола, Марбург и Ласса – три опаснейших африканских вируса, они вызывают геморрагическую лихорадку. Когда я работал в инфекционном отделении Королевской больницы в 1980-е годы, у нас было выделен целый небольшой корпус под номером 7705, отгороженный от остальной территории и оборудованный специальными контрольными пунктами. Он предназначался для пациентов, у которых подозревали заражение одним из этих трех вирусов. Подумать только – целое здание в центре Копенгагена для трех возбудителей, которых практически не встретишь в Дании! Однажды я даже участвовал в госпитализации несчастного пациента с подозрением на Эболу. Его поместили в это изолированное здание, в палату с пластиковой палаткой, внутри которой стояла кровать. Дотрагиваться до больного можно было только черными резиновыми перчатками, вмонтированными в стенку палатки. Чтобы войти к нему, нужно было надеть латексный комбинезон и экипироваться другими защитными средствами, а выходя оттуда, следовало в обязательном порядке принять душ. Здание стояло прямо на парковке, примыкающей к Тагенсвай, так как под открытым небом никакая инфекция была не страшна. Подозрение на заражение одной из страшных экзотических лихорадок возникало в том случае, когда кто-то возвращался из Африки с высокой температурой. Чисто теоретически это могло быть любое заболевание, а чаще всего оказывался банальный грипп. К счастью, в тот раз у изолированного пациента не было обнаружено никакой геморрагической лихорадки, а только простуда. Когда выяснилось, что эти вирусы не до такой степени заразны и не передаются воздушным путем, корпус 7705 Королевской больницы снесли. В настоящее время для пациентов с подозрением на геморрагическую лихорадку, вызванную этими вирусами, оборудованы специальные палаты-изоляторы в больницах Видовре и Скайбю. Но кому же грозило отправиться на карантин в данный момент (не мне ли?), когда и каким образом это организовать? Я представил себе нечто среднее между тюремной камерой и специальной пластиковой палаткой.

Эбола, Марбург и Ласса – три опаснейших африканских вируса, они вызывают геморрагическую лихорадку.

И, наконец, устранить вирусную угрозу, возможно, уничтожить инфицированных… ну, в смысле зараженных обезьян. Ведь не станут же они убивать людей? Или все-таки… Кто знает, что там на уме у американских военных?

Мы наспех поблагодарили наших собеседников за нескучную пятницу, тщательно вымыли руки в туалете, прежде чем выйти на улицу, и отправились обратно, в лабораторию в Роквилле. По дороге домой мы говорили о способах заразиться Эболой. И, хотя чаще всего она передается через прикосновение, Фил слышал об экспериментах, в ходе которых обезьян заражали, заставляя вдыхать воздух с содержащимися в нем частицами филовируса. Вообще-то такой путь не типичен для данного патогена, но если приматов массово инфицировали, поразив вирусом легкие, Эбола вполне может адаптироваться к легочной ткани, попадать в трахею и выше и передаваться воздушно-капельным путем. Потому что историю с распространением заболевания в Рестоне возможно было объяснить лишь заражением по воздуху или через вентиляционную систему. Также мы обсудили, не изолироваться ли дома, хотя бы дней на пять, просто на всякий случай. А может, это паранойя – садиться на карантин лишь потому, что мы пообщались с несколькими потенциально инфицированными коллегами? Ведь мы сами не трогали мертвых обезьян из Рестона…

Я подумал о своей семье. Как я объясню домочадцам, что моя (а значит, и их) дальнейшая жизнь зависит от какого-то тропического вируса? Я решил проверить, чем отличаются Эбола и Марбург, а также два вида Эболы – заирский и суданский. Инкубационный период для геморрагической лихорадки первого вида составляет от пяти до десяти дней. И, невзирая на наш вывод о том, что заражение маловероятно, в голове моей сам собой пошел обратный отсчет времени, прошедшего с нашей поездки в Форт-Детрик. Это было в пятницу (принятую за нулевой день в моем отсчете), и по приезде я немедленно отправился домой, хотя, возможно, именно этого делать и не стоило, но неделя выдалась тяжелой, и я еле стоял на ногах.

* * *

Зато в выходные мы дружно вышли на работу в лабораторию и разговаривали, естественно, по большей части о том, что у нас очень мал риск заразиться новым обезьяньим филовирусом. Не то что у наших коллег из USAMRIID и работников центра в Рестоне, которые имели непосредственный контакт с больными и мертвыми животными. А также с их выделениями и внутренними органами во время забора крови и в процессе поспешных вскрытий тел. Я поинтересовался у сотрудников лаборатории, что вообще известно на данный момент об Эболе. И узнал, что вирус состоит из восьми протеинов, четыре из которых являются «темными лошадками», но именно они, судя по всему, так же губительно действуют на иммунную систему человека, как ВИЧ. Правда, последний разрушает и уничтожает ее в течение нескольких лет, а Эбола справляется с этим всего за одну неделю. В то время никто не знал, откуда взялся этот вирус. Точнее, от какого животного. Понятно было лишь то, что обезьяны не могли являться его естественными хозяевами, так как они сами заболевали. В данном случае главной странностью было то, что инфицированные приматы прибыли из Азии, а вовсе не из Африки, считавшейся «родиной» патогена. Правда, он вполне мог сначала попасть из Африки в Азию. Похоже, речь шла о новом, азиатском филовирусе, похожем на эболавирус, либо об африканском эболавирусе, мутировавшем на Востоке. И если так, мы никак не могли добыть сведения о путях заражения и проценте смертности.

Следующую, «инкубационную», неделю я целиком провел в Роквилле. Закупщик, с которым мы делили кабинет, то и дело созванивался со своим коллегой из Рестона. Я сидел за столом и, рассматривая генетические последовательности на экране, краем уха слушал их переговоры. Я уловил информацию о том, что теперь заболели обезьяны из совершенно другого отдела центра, многие из них уже умерли от геморрагической лихорадки. Их косил филовирус. Погибали почти все заболевшие животные. А значит, смертность приближалась к 90 %, ни о каких 25 % не было и речи. Я содрогнулся от этой мысли. Внезапно почувствовав себя не в своей тарелке, подумал о жене и дочке, ожидающих меня на Кроуфорд-драйв в Роквилле. Неужели правильно то, что все пять-десять дней инкубационного периода я буду находиться в лаборатории? Да мы все ходили на работу, а между тем, сидеть дома, возможно, было гораздо разумнее. Эбола не инфицирует во время инкубационного периода, она заразна только с момента появления симптомов и при очень тесном контакте. Значит, при первых же признаках болезни я смогу сразу уехать на работу, чтобы не заразить домашних.

Эболой можно заразиться только с момента появления симптомов и при очень тесном контакте.

Закупщик положил трубку, и мы поделились друг с другом своими сомнениями. Если тропический вирус распространится на территорию города Вашингтона, в этом не будет ничего удивительного. Рядом с нашим институтом проживает огромное количество людей, они постоянно перемещаются, ездят на машинах, в метро, летают на самолетах, ходят в кино, на концерты и в рестораны. Если ему удалось ускользнуть из центра в Рестоне или из USAMRIID, инфекция распространится мгновенно.

– Видимо, это была не лучшая идея – разъезжать по округе с мертвыми обезьянами в багажнике… – деликатно заметил я. Закупщик со мной согласился.

У Фила встала вся работа: он только и делал, что вел какие-то телефонные переговоры. Последние события повлияли на эксперименты с обезьянами по всей стране. Наш начальник постоянно созванивался со специалистами из USAMRIID, которые рассказали ему о том, что армия США собирается провести совещание для обсуждения сложившейся ситуации. Больными приматами теперь будут заниматься военные. Как оказалось, они лучше экипированы для борьбы со страшным вирусом, хотя прежде имели дело исключительно с военными угрозами. За общественным здоровьем призван следить Центр по контролю и профилактике заболеваний, находящийся в Атланте, у них также имелись эксперты по филовирусам, которые были срочно подключены к работе. Как они правильно заметили, предотвратить печальный исход можно было с помощью вакцины, лекарства или карантина. Первые два варианта исключили сразу. Но как выявить всех, кто контактировал с обезьянами? И как поступить с инфицированными животными? Конечно, их нужно было изолировать в первую очередь, но они и так на карантине. Они будут просто-напросто умирать друг за другом? И на какой период времени растянется этот ужас? Все-таки умирать от лихорадки и внутренних кровотечений, причиняющих жуткую боль, очень мучительно… А кого из людей следует изолировать? Военные и Центр по контролю и профилактике заболеваний распределили задачи между собой.

Наступила следующая пятница – седьмой день моего условного «инкубационного периода». Сквозь ливень я ехал на велосипеде домой на Кроуфорд-драйв, к Йонне и Саше. И вдруг ощутил щемящую тоску по моим старикам и братьям, оставшимся в Дании. Увидимся ли мы с ними еще когда-нибудь? Мое настроение усугубила статья на первой полосе Washington Post от 1 декабря 1989 года – без преувеличения, она внушала ужас. А потом выпустили репортаж на четвертом телеканале – в нем рассказывалось о заболевшем сотруднике из Рестонского центра, которого госпитализировали с лихорадкой и кровавой рвотой.

В понедельник утром я на велосипеде отвез дочку в детский сад и поехал на работу, в лабораторию Твинбрук-2. Фил, Ванесса, Джордж и Крис уже были на месте. Они сидели в большом зале для совещаний и пили кофе. Джордж заказал целую коробку защитных очков, которые только что доставили. Кажется, в последнее время мерам безопасности в нашем учреждении стали уделять повышенное внимание.

– Добро пожаловать в общество выживших! – поприветствовал меня Фил с нарочитым воодушевлением. Он намекал на то, что прошло уже 10 дней и если бы мы заразились, то к настоящему моменту появились бы первые симптомы. Новые защитные очки показались мне какими-то нелепыми: нацепив их на нос, все мы стали выглядеть глупо. Но мы испытывали огромное облегчение: опасность миновала. Я притащил фотоаппарат и, настроив автоспуск, сфотографировал кучку счастливчиков.

Прошло 10 дней, а признаков Эболы не было ни у кого из команды. Если бы мы заразились, то к настоящему моменту появились бы первые симптомы.

Начальник рассказал о том, что военные уничтожили всех 450 обезьян из Рестона с помощью смертельных инъекций. Им пришлось заходить в здание с черного хода, так как перед главным уже караулили журналисты. В качестве дополнительной меры безопасности герметично заклеили окна и двери, а также обработали все помещения формальдегидом и в огромном количестве распылили дезинфицирующее средство. Вот что значит «устранить», подумал я. Хотя задача справиться с ситуацией была поставлена не только перед военными, но и перед отделом Министерства здравоохранения США, все-таки армия являлась, вероятно, единственной структурой, способной провести такую мега-операцию. Что ж, по крайней мере, на этот раз проблема была решена.

В крови у четверых сотрудников центра в Рестоне действительно был обнаружен патоген, но, как ни странно, они не заболели. В семействе филовирусов появился новый нетипичный «родственник» – «эболавирус Рестон», RESTV или EBOV–V. Возможно, он был привезен из Азии. Этот возбудитель инфицирует обезьян и людей, но для человека не является патогенным. Фил был уверен, что этот атипичный вирус вдоль и поперек будет исследован специалистами из USAMRIID. Он очень похож на африканский и заирский виды, однако, судя по всему, представляет собой результат мутаций в каком-то из четырех плохо изученных протеинов, придавших новообразованному штамму существенные отличия. Спустя некоторое время после случая массовой гибели обезьян корпус снова пытались заселить животными, но и новая партия животных заболела. Где же прятался вирус все это время? Для уничтожения приматов пришлось вызывать специалистов из USAMRIID. На этот раз здание закрыли навсегда. Корпус долго стоял пустым и постепенно превратился в заброшенное, поросшее растениями строение-призрак. В конце концов его сровняли с землей. Тотально уничтожили, если пользоваться военной терминологией.

В крови у четверых сотрудников центра был обнаружен патоген Эболы, но, как ни странно, они не заболели.

Вскоре этот эпизод стал отправной точкой для книги Ричарда Престона «Эпидемия», а затем и для одноименного голливудского фильма с Дастином Хоффманом в главной роли. Ну наконец-то – кинолента с главным героем-вирусологом! Режиссер ушел от реальности, представив себе, как будто Эбола передается воздушным путем, как первоначально и предполагали. Ведь в какой-то момент высказывалась идея, что возбудитель попадал из клетки в клетку и заражал сотрудников, работавших с обезьянами, по воздуховодам. Однако это оказалось неправдой. Да и африканские виды вируса Эбола не распространяются по воздуху, так что вспышки лихорадки выглядят совершенно иначе, чем в фильме. После многочисленных интервью и проверок работников питомника в Рестоне выяснилось, что они, оказывается, повторно использовали иглы для введения приматам лекарств и анестетиков. Таким образом вирус и распространился по обезьяньему корпусу, а вовсе не через вентиляцию. Сотрудники совершили ошибку, в которой не захотели признаться из страха перед увольнением.

Эбола не распространяется по воздуху, поэтому ее вспышки выглядят совершенно иначе, чем в нашумевшем фильме «Эпидемия».

В фильме же штамм мутирует в самый разгар эпидемии. Но, несмотря на то что многие вирусы действительно склонны быстро видоизменяться, особенно РНК-вирусы – такие как ВИЧ, гепатит С, грипп, да и, собственно, сами филовирусы, – пока не зафиксировано ни одного случая влияния мутаций на способ распространения возбудителей. То есть, грубо говоря, он не может «вдруг» начать передаваться воздушно-капельным путем, если раньше передавался исключительно через кровь. При этом стоит заметить, что в ходе экспериментов над обезьянами ученым удавалось заражать новых особей каплями, в большом количестве откашливаемыми инфицированным животным из легких. Так что никогда не стоит говорить «никогда». В фильме вирус вызывает заболевание у людей. К счастью, в реальности это не так. Если бы это было правдой, мы оказались бы перед угрозой ужасающего сценария: заболевание, которое распространяется со скоростью пандемического гриппа и с показателями смертности 25 и 90 %!

При сопоставлении всевозможных штаммов мы можем четко разделить их на пять групп, типов или видов: собственно вирус Эбола (или эболавирус Заир), эболавирус Судан, эболавирус Рестон, эболавирус леса Тай и эболавирус Бундибугио. Мне лично очень нравится последнее название: в нем явственно слышатся африканские ритмы. Все они вызывают опасную геморрагическую лихорадку у человека, за исключением, естественно, типа Рестон, который представляет опасность только для обезьян.

Вид Бундибугио был впервые обнаружен в августе 2007 года в Восточной Африке (в Уганде) – эпидемия продлилась пять месяцев. 37 из 149 инфицированных людей умерли. Источник инфекции так и не был найден. Предполагают, что это зоонозный патоген, то есть первичное заражение человека произошло от какого-то животного.

Вирус леса Тай распространен среди обезьян и лишь однажды зафиксирован у человека. Это произошло в 1994 году, когда одна из трех швейцарских этологов (специалисты, изучающие поведение животных в естественной среде обитания) заразилась при вскрытии трупа шимпанзе в национальном парке Тай в Кот-д’Ивуаре. В этом регионе данный вид геморрагической лихорадки поражал шимпанзе в 1992 и 1994 годах. 34-летняя исследовательница была госпитализирована в Абиджане, а затем переправлена в Швейцарию, в больницу города Базеля, где полностью вылечилась и где из ее крови был выделен вирус леса Тай. Однако так и осталось неизвестным, была ли обезьяна, вскрытие которой проводила ученый, инфицирована вирусом и если нет, то каким образом произошло заражение.