Текст книги "История Англии"

IX. Сообщества: 2) университеты

1. В XI–XIII вв. так называемый христианский мир в Европе становится чем-то вроде духовной империи, в пределах которой духовенство любой страны говорит на латыни, Церковь учит одной вере, Крестовые походы становятся коллективными предприятиями христианских королей, а воинствующие ордена (тамплиеры и иоанниты) превращаются в интернациональные войска. Хотя средства сообщения тогда и уступали в скорости сегодняшним, создается впечатление, что интеллектуальные контакты в Средние века были гораздо интенсивнее и теснее, чем в наше время. Знаменитый преподаватель, будь он итальянцем, французом или англичанином, привлекает к себе студентов любой страны и независимо от их родного языка, потому что преподает на понятной им всем латыни. Такой эрудит, как Иоанн Солсберийский (1120–1180), слушает свои первые лекции по логике у Абеляра в Париже, затем продолжит курс у Гийома Коншского в Шартре, десять раз пересечет Альпы, дабы ближе ознакомиться с римской истиной, и, наконец, начнет сам преподавать в Англии. Институты, преуспевшие в какой-либо стране, сразу же копируются по всей Европе.

2. Университетов в античном мире не было. Греки основали философские школы, такие как Стоя или Академия, но никогда и не помышляли собрать, как это сделают в Оксфорде, 3 тыс. студентов в одном городе. Причиной этому были, с одной стороны, незначительные размеры их селений, но главное – отсутствие организованной Церкви, которая могла предложить средства существования молодым людям, обученным ее дисциплинам. Слово universitas изначально обозначало всякую корпорацию. Поэтому в XIII в. сообщество преподавателей и студентов именуют университетом именно по аналогии с коммерческими гильдиями. И этот университет буквально является корпорацией, которая защищает своих профессоров и учеников, с одной стороны, от церковных властей, а с другой – от горожан. Официальным наименованием высших школ, которые начиная с 1000 года сформировались в Салерно, потом в Павии, Болонье и Париже, было studium или studium generale. Там преподавали гражданское и каноническое право, латынь, философию Аристотеля, медицину и математику. В Париже после большого успеха Абеляра восторжествовала диалектика. Студентов там стали обучать (почти как в школах софистов) искусству находить аргументы за и против какой-либо теории, а еще, например, примирять Аристотеля с христианской доктриной.

3. Записки Иоанна Солсберийского показывают нам, что здравомыслящие люди в XII в. уже понимали, что диалектика, полезная для пробуждения и оттачивания ума, а также для обогащения словаря абстракций, увы, не вела ни к какой позитивной истине. Вернувшись в Париж после своих путешествий, этот англичанин, бывший студент, написал: «Мне было приятно навестить на холме Святой Женевьевы своих прежних, оставленных мною товарищей, которых тут все еще удерживала диалектика, и помянуть с ними былые темы наших дебатов… Но я обнаружил, что они с тех пор не сдвинулись с места. Не похоже было, чтобы они достигли своей цели, распутывая старые вопросы. И не добавили к своим познаниям даже тени собственных суждений… Они преуспели только в одном: разучились быть умеренными и забыли о скромности, а потому не приходится надеяться на их выздоровление. Так опыт научил меня определенной истине: диалектика вполне может помочь в других занятиях, но если она претендует на самодостаточность, то остается бесплодной и мертвой». Однако надо остерегаться слишком строго судить схоластическую логику – ведь это она научила человеческий ум правильно мыслить. Долг Галилея по отношению к Аристотелю гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Идея, что творение Божье рационально и может быть описано с помощью вселенских законов, делает возможными научные исследования.

Урок в английской школе XII в. Миниатюра Псалтири Св. Эдвина. Около 1150

4. В Англии тяга к классическим знаниям никогда полностью не затухала. Сначала во времена саксонских вторжений факелу не дали угаснуть ирландские монастыри, потом настал черед нортумбрийской культуры, а когда даны уничтожили школу Беды и Алькуина, Альфред Великий спас, что мог, из латинского и греческого наследия. У нормандцев были простейшие школы, где дети учились петь латинские гимны и иногда читать, монастырские школы для тех, кто хотел пополнить ряды белого духовенства, и grammar schools, которыми тоже часто руководили монахи и где преподавали, не скупясь на побои, латинскую грамматику. Однако невежество в XIII в. было глубоким даже среди духовенства. В 1222 г. архиепископ Лэнгтон поручил епископам проэкзаменовать священников в своих диоцезах и удостовериться, что они понимают священные книги. Отчет солсберийского декана Уильяма рисует жалкую картину. Некий священник, спрошенный о каноне мессы и о молитве «Te igitur clementissime pater…» («Тебя, всемилостивый Отче…»), не знал ни падежа «te», ни каким словом это местоимение управляется. «А когда мы попросили его найти слово, которое лучше всего могло им управлять, он ответил: „Это Pater, потому что Pater управляет всем“. Мы спросили его, что такое clementissime, в каком падеже оно стоит и как это прилагательное склоняется, – он не знал. Мы спросили его, что значит clemens, он не знал и этого… Он совершеннейший неуч». Поэт Лэнгленд (ок. 1332–1386) вкладывает в уста священника следующие слова:

 
…Я был священником и пастырем тридцать зим,
Но не умею ни петь, ни читать Жития святых;
И мне легче поднять зайца в поле иль в борозде,
Чем прочесть первый псалом или пастве его втолковать.
 

Когда Луи де Бомонт в 1316 г. стал епископом Даремским, он не понимал латыни. На церемонии посвящения в сан он не смог прочитать Символ веры. Дойдя до слова archiepiscopus, но так и не сумев осилить его после многих попыток, он в конце концов воскликнул по-французски: «Будем считать, что прочитано!» Университеты постарались сформировать более образованных клириков. Первым университетом в Англии стал Оксфордский.

5. Оксфорд долго был одним из важнейших городов королевства. Еще до основания университета там в церквях уже преподавали выдающиеся магистры. Когда Джеральд Валлийский, друг Генриха II, закончил свою «Историю завоевания Ирландии», он «решил прочитать ее публично в Оксфорде, где можно было найти самых знаменитых из английских клириков. Чтение длилось три дня; в первый он принял и кормил у себя городских бедняков, во второй день – докторов и книгочеев, в третий – горожан и ратников… Это был благородный и очень щедрый поступок, и таким образом хотя бы в некоторой мере оказались возрождены древние традиции поэзии». Настоящим университетом Оксфорд стал, когда Генрих II во время своей ссоры с Бекетом вызвал туда из Парижа английских ученых. Что касается Кембриджа, то многочисленные студенты и преподаватели перебрались туда в 1209 г. из Оксфорда, протестуя против несправедливости мэра, который велел повесить за убийство женщины трех неповинных в том студентов. Первым университетом в Шотландии стал Сент-Эндрю, основанный в начале XV в.

Дэвид Логан. Мертон-колледж, один из первых колледжей Оксфордского университета, основанный в 1264 г. сэром Уолтером де Мертоном, канцлером Англии. 1675

6. Студенты Оксфорда и Кембриджа в Средние века отнюдь не были молодыми людьми хорошего происхождения, которые приезжали, чтобы научиться жить по-джентльменски и завести знакомства среди элиты своего поколения, но бедными клириками, готовившими себя к церковной либо административной карьере. Некоторые были так бедны, что имели лишь одно студенческое платье на троих и питались только хлебом и похлебкой. Защищенные «привилегией духовенства», эти студенты вели жизнь, лишенную святости. Их драки были кровавыми, нравы слишком вольными. Учились они посредственно. Роджер Бэкон жаловался, что студенты читают больше «Овидиевы нелепицы», нежели произведения Сенеки. А вскоре и Овидий разонравится молодежи, и интерес к классической латыни умрет. Как и в Париже, модной дисциплиной после воскрешения Аристотеля Эдмундом Ричем станет диалектика и логика.

7. Дух Средневековья был метафизическим, а не рассудочным. Однако чтение древних авторов и Крестовые походы, позволившие соприкоснуться с арабским миром, пробудили в нескольких редких умах мысль о научном методе. И среди этих первых европейских ученых самым знаменитым был Роджер Бэкон, «средневековый властитель дум», как назвал его Ренан. Он приехал из Оксфорда в Париж, где преподавал геометрию, арифметику и искусство наблюдения с помощью инструментов. Он, несомненно, предчувствовал потребность в критическом методе. «В том, что касается рассуждения, – писал он, – невозможно отличить софизм от доказательства, кроме как проверяя выводы опытом и практикой. Самых надежных выводов из рассуждения недостаточно, если их не проверять… Существует множество укоренившихся ошибок, которые происходят от чистого доказательства, de nuda demonstratione». И, порицая людей своего времени, посвящавших себя схоластике, Бэкон полагает, что самые важные секреты мудрости остаются неизвестны толпе ученых из-за отсутствия приемлемого метода. Но кто тогда заботился о научном наблюдении? Даже медицина была тогда теоретической и навязывала учение о «телесных жидкостях». Роджеру Бэкону, побежденному нищетой, пришлось последовать советам своего друга епископа Гростеста и, чтобы как-то выжить, сделаться францисканцем. Устав ордена не позволял монаху владеть чернилами, перьями, книгами, и поэтому ему пришлось просить папу об особом разрешении. Клемент IV даровал его. Роджеру Бэкону понадобилась невероятная энергия, чтобы написать без помощи копииста свой труд Opus Majus, настоящую энциклопедию XIII в.

Колледж Св. Марии в Винчестере. Миниатюра. Около 1461–1465

8. Университеты сыграли важную роль в политическом пробуждении Англии. В Оксфорде студенты из Шотландии и южных графств, Уэльса и восточных графств встречались, знакомились и лучше узнавали друг друга. Здесь перемешивались и провинции, и разные классы. Дух Оксфорда был независим; когда Симон де Монфор начал свою отважную, но короткую борьбу против абсолютизма, студенты приняли его сторону. Любая политическая или религиозная распря становилась поводом к университетским волнениям. В 1238 г. папского легата, чьи люди оскорбили нескольких студентов, преследовали на улицах города англичане, ирландцы и валлийцы, уже застрелившие его повара стрелой из лука. «Где он? – кричали они. – Где этот ростовщик, этот симонит, этот ненасытный до денег ворюга, который грабит нас, чтобы набивать сундуки чужестранца?» Королю пришлось отправить вооруженную стражу в Оксфорд, чтобы вызволить римского прелата и утихомирить студентов. Вскоре Церковь осознает опасность, которую представляла для единства веры эта толпа молодых риторов, так легко соблазнявшаяся всяким новым учением, и, чтобы прибрать университеты к рукам, воспользуется новыми религиозными орденами.

Х. Сообщества: 3) нищенствующие монахи

1. Хотя Церковь назначила себе земную миссию: смирять и дисциплинировать людские страсти, ей самой беспрестанно угрожали агрессивные возвращения этих страстей. Отсюда и последовательные реформы: устав ордена Святого Бенедикта, уставы клюнийских и цистерцианских монастырей. В XIII в. вера народов все еще остается наивной и сильной, однако сама Церковь часто не оправдывает их ожиданий. Несмотря на суровость Григория VII, еще многие из английского низшего духовенства либо женаты, либо живут с сожительницами. Обеты бедности соблюдаются не лучше, чем обеты целомудрия. Епископ Антоний Бек около 1200 г. держит свиту из 140 рыцарей. Для него ничто не слишком. «Однажды в Лондоне он заплатил 40 шиллингов за 4 свежие селедки только потому, что другие большие вельможи подбивали его купить их. Потом он приобрел из-за бравады самое дорогое сукно, какое только смог найти, и сделал из него попоны для лошадей». Симония повсюду. «Церкви, бенефиции, церковные должности – все покупается и продается». Аббат, приехавший в Рим, но не слишком уверенный в своей латыни, платит 20 тыс. фунтов, только чтобы смягчить своих экзаменаторов: examinatores suos emollire. Приходских священников, живущих на десятину, собранную верующими, часто обирает какое-нибудь аббатство, заставляя отдать себе вместе с должностью священника-делегата ее лучшие части (зерно и шерсть), и оставляет несчастному викарию только худшие (овощи и фрукты). Что касается монахов, то хотя и не все они имеют пороки, за которые их упрекают сатирики, но от образцов добродетели тоже далеки. Тщетно святой Бернард запрещал цистерцианцам строить слишком изукрашенные здания; великолепные аббатства, которые они возводили в Англии, свидетельствуют одновременно об их вкусе и неэффективности их устава.

2. Два ордена, созданные в XIII в., гораздо больше отвечают постоянной потребности в религиозном рвении народов, нежели прежние монастырские ордена: францисканцы и доминиканцы. Эти «нищенствующие» ордена состоят уже не из монахов, а из «братьев», которые не колеблясь покидают обитель, чтобы жить в миру, среди простых людей, которых почитают своими братьями, в совершенной бедности и полном пренебрежении к земным благам. Устав меньших братьев, созданный святым Франциском в 1209 г., требует, чтобы они жили подаянием. И они размножились с такой скоростью, что в 1264 г. в подчинении главы францисканцев 8 тыс. обителей и 200 тыс. братьев. Орден братьев-проповедников, основанный в 1215 г. святым Домиником, преследовал несколько иную цель. Этот испанский священник, наблюдая на юге Франции альбигойские ереси и кровавые походы против них Симона де Монфора, предложил папе бороться с ересью не мечом, но словом. Иннокентий III разрешил основание ордена, стремительный рост которого был не менее удивительным, чем рост ордена францисканцев. Вскоре его монахи появились во всех странах.

Руины аббатства Линдисфарн, одного из первых оплотов христианства в Северной Англии. XI в.

3. Явившись в Англию в 1221 и 1224 гг., францисканцы и доминиканцы сразу же развернули широкую деятельность. Здесь им не пришлось бороться с ересью. Ни альбигойцы, ни вальденсы Римской церкви тут не угрожали. Но невежество и охлаждение веры были не менее опасными симптомами. Авторитет папства пошатнулся из-за неумеренных отлучений от церкви. Мы помним, что Лондон осмелился потребовать от священников служить мессы, несмотря на папский интердикт. Если Церковь хотела сохранить свое влияние на Англию, она должна была с помощью новых миссионеров затронуть сердца народных масс. Большая роль, которую она сыграла в формировании английского общества, объяснялась тем, что она была единственной связью между крестьянами-полуварварами и внешней культурой. Ей оставалось выполнить ту же миссию. Один из трагических аспектов Средневековья – отчужденность, а стало быть, невежество деревенских жителей. Кто мог обеспечить связь? Приходский священник? Он был так же невежествен, как его прихожане, и не менее отчужден, нежели они. Обычный монах? Но он вел в своей обители жизнь, которая даже при всей допустимой святости оставалась эгоистичной. Эту роль вполне мог сыграть нищенствующий монах, который сновал между городом и деревней: то живя среди своих братьев и обновляя запас идей, то возвращаясь к беднякам. И он в самом деле ее сыграл.

4. Первая группа францисканцев пересекла Ла-Манш в 1254 г. Их было девять, а путешествие в Англию им милостиво обеспечили монахи бенедиктинского аббатства в Фекаме. Они направились прямиком в Лондон, где им предоставили каморку в какой-то школе. Там вечерами их и видели – они сидели у очага и пили пиво, «такое горькое, что кое-кто предпочитал простую воду», – с ужасом и жалостью говорится в одном свидетельстве того времени. Они не ели ничего, кроме самого грубого хлеба, а когда не было хлеба, питались овсянкой. Король выделил им 10 марок, чтобы они арендовали в Кембридже участок земли, и они построили на нем часовню, «столь бедную, что один плотник почти закончил ее за один день». Правило абсолютной бедности долго соблюдалось францисканцами. Когда братья захотели построить настоящий монастырь, английский провинциал ордена запротестовал: «Я не для того принял обет, чтобы отгораживаться стенами» – и велел снести каменную обитель, которую жители Саутгемптона построили для его ордена. А монахам, которые требовали подушек, он заявил: «Вы не нуждаетесь в этих маленьких горках, чтобы вознести свои головы к небу». Легко представить себе, какое впечатление произвели на народ члены ордена, так искренне пренебрегавшие благами этого мира.

Монахи ордена цистерцианцев за работой. Миниатюра. XIII в.

Монахи-францисканцы ухаживают за больными чумой. Миниатюра. Конец XIV в.

5. Из правил, установленных святым Франциском, презрение к знаниям было первым, которое его последователи неуклонно соблюдали. Одному послушнику, который попросил у него псалтырь, Франциск ответил: «Я ваш требник». Он огорчился, когда ему сообщили, что в его ордене много выдающихся ученых, и наверняка, в отличие от Клемента IV, не разрешил бы Роджеру Бэкону пользоваться перьями и чернилами. Но сам успех проповеди францисканцев и доминиканцев вынудил их изучать по крайней мере богословие. Им же надо было подготовиться к ответам на возражения. И очень скоро в университетах они стали удачливыми соперниками белого духовенства. Монахи и священники косо смотрели на этих нищенствующих братьев, чьи босые ноги и убогая пища были немым осуждением их богатых бенефициев и пышных аббатств. Но бедные студенты оказывали им доверие, которым не удостаивали слишком хорошо обеспеченное духовенство. В Оксфорде францисканская школа приобрела поразительную известность. Именно из ее лона вышли три самых выдающихся ума того времени: Роджер Бэкон, Дунс Скот и Оккам, возвысившие Оксфордский университет до уровня Сорбонны.

6. К первым нищенствующим орденам в течение века присоединились и два других: августинцы и кармелиты. Но потом «четыре ордена», как и другие монахи до них, стали пренебрегать дисциплиной, создавшей их славу. Было бы несправедливо хулить их за это; они лишь восприняли образ жизни тех, среди кого жили, но в XIV в. слишком упитанный, слишком жирный брат-попрошайка становится одной из излюбленных мишеней для сатириков. Как только братья в свой черед уступают природным наклонностям и, садясь на осла, нарушают устав, запрещающий им владеть верховым животным, живут в уютных обителях, построенных для них богатыми грешниками, тепло одеваются, а порой и ублажают себя роскошью утонченного образования, они теряют свое влияние на бедняков. Тщетной будет проповедь об апостоле Петре, который жил in famo et frigore – в голоде и холоде, – из уст человека, чьи жирные розовые щеки свидетельствуют о том, что он давно и слишком хорошо питается. В «Кентерберийских рассказах» Чосера нищенствующий монах уже похож на своих раблезианских собратьев. На самом деле большинство братьев были людьми безобидными, но контраст между уставом ордена и образом их жизни впоследствии даст пуританам повод для возмущения. Кроме того, в стране, которая в конце нормандско-анжуйского владычества начала осознавать свою национальную самобытность, эти братья, представлявшие последнюю волну континентальных апостолов, да к тому же утверждавшие, что подчиняются непосредственно самому папе, раздражали многих верующих. Конфликт между Римской и Английской церковью разразится много позже, но именно тогда в сознании самых требовательных будут посеяны зерна глубокого раскола. И они там прорастут.

XI. Генрих III и Симон де Монфор

1. Как только смерть Иоанна Безземельного сделала законным королем девятилетнего ребенка, Генриха III (1216), бароны, которых лишь ненависть к его отцу толкнула в лагерь Людовика Французского, тотчас же снова присоединились к короне. В среде этой знати, которая сама была чужеземного происхождения, стало расти чувство национальной общности. Потеря Нормандии, отделившая нормандских баронов от их французских владений, окончательно связала их судьбу с Англией. При малолетнем короле безопасность страны обеспечивали отличные воины Гийом Ле Марешаль и Хьюберт де Бург; наконец в 1227 г. король достиг совершеннолетия. Генрих III не обладал ни жестокостью, ни цинизмом своего отца. Набожностью и простодушием он скорее напоминал Эдуарда Исповедника, которым необычайно восхищался и построил в его честь Вестминстерское аббатство. Но он не слишком подходил для того, чтобы править Англией XIII в. В те времена, когда все реальные силы страны пытались навязать королевской власти правила, он был абсолютистом; во времена подъема национализма он не был англичанином. Женившись на Элеоноре Прованской, он окружил себя дядюшками королевы, и один из них, Пьер Савойский, построил на берегу реки дворец, который сегодня называется Savoy Court. Вместе с родственниками супруги король поставил у власти родственников своей матери, уроженцев Пуату. Бароны и горожане были крайне раздражены и начали ворчать: «Англия для англичан», и самые недавние англичане среди них отнюдь не были наименее пылкими. Наконец король, очень благочестивый и хранивший живую признательность папе за то, что тот защищал его до совершеннолетия, признал себя вассалом его святейшества и стал благоприятствовать обогащению Рима за счет английского духовенства. Папа взял привычку давать своим итальянским фаворитам самые богатые бенефиции Англии, порой даже еще до того, как они освободятся. Когда эти провизоры (provisors), или временные аббаты, становились титулярными, то есть номинально возглавляли аббатство, но не имели реальной власти над ним, они преспокойно оставались в Риме, назначали викария и получали доходы со своих английских владений. Можно себе представить ярость местного духовенства и растущее чувство враждебности по отношению к папе и королю.

2. Генрих III медленно терял популярность на протяжении тридцати лет. Великая хартия вольностей, хоть и подтвержденная им пять раз, не соблюдалась. Цены тогда росли по всей Европе, потому что вместе с возрождавшимся доверием возвращались в оборот и деньги. Это вздорожание автоматически увеличивало расходы правительства, но бароны не были экономистами, поэтому всякий раз, когда король обращался к ним за новыми субсидиями, эти требования встречали все более и более неохотно. Не сумев отказаться от великих анжуйских мечтаний, Генрих III попытался отвоевать свои бывшие французские владения и дал себя побить при Тайбуре. А пределов английского терпения он достиг, когда принял от папы (который на своей дипломатической шахматной доске играл королем Англии против императора) Сицилийское королевство для своего второго сына Эдмунда. Это был обременительный дар, который еще надо было сперва завоевать, и бароны прямо отказали королю в какой бы то ни было помощи для этой экспедиции, если только он не согласится на реформы. В 1258 г. в Оксфорде собрался Большой совет, и вопреки обычаю сеньоры явились туда вооруженными. «Неужели я ваш пленник?» – робко спросил их король. Они потребовали, чтобы он принял «Оксфордские провизии», которые поручали управление королевством Комитету реформ. Этот комитет должен был получить контроль над казначейством, право назначать юстициария, казначея, канцлера. Если бы его правление затянулось, монархию сменила бы олигархия.

3. Король поклялся, но сразу же воспользовался тактикой своего отца и попросил папу освободить его от этой клятвы. Бароны возмутились, и было решено, что обе стороны попросят рассудить их Людовика Святого, короля Франции, чей престиж в Европе был очень велик. Король и его сын Эдуард отплыли, чтобы самолично защищать свое дело на Амьенской конференции. Людовик Святой признал его правоту, провозгласил отмену «Оксфордских провизий», которые противоречили всем политическим представлениям того времени, и подтвердил право Генриха назначать чужестранцев своими советниками или министрами. Однако довольно путаный приговор Людовика подтверждал и Великую хартию. Самые консервативные из баронов согласились с «Амьенским речением», но более молодая и дерзкая партия сочла приговор беззаконным, ибо нельзя одновременно подтвердить Великую хартию вольностей и отменить «Провизии», которые были ее применением, так что борьба должна продолжиться. Возглавил эту партию самый замечательный человек того времени: Симон де Монфор, граф Лестерский.

Генрих III. Фрагмент скульптурного декора собора в Солсбери. XIII–XV вв.

4. Этот поборник английских свобод был французом, но в наследстве, оставленном ему отцом, оказалось и графство Лестер, некогда конфискованное Иоанном Безземельным. Генрих III вернул его Симону, и это их сблизило. В 1238 г. женитьба Монфора на сестре короля сильно оскорбила англичан. Правда, потом зять и шурин поссорились. Генрих был нетерпеливым и легкомысленным; Симон нетерпеливым и серьезным. Оба шли от размолвки к размолвке. Симон отправился в Крестовый поход и по возвращении стал управлять Гасконью, наводя там порядок столь крутыми мерами, что к английскому двору явились гасконские посланцы, чтобы пожаловаться на него королю. Король пригласил своего зятя оправдаться. Симон ответил, что человеку столь благородному, как он, незачем беспокоиться об одобрении «чужестранцев». Спор разгорался все больше, и, когда у Генриха вырвалось слово изменник, Монфор ответил: «А вот это ложь, и, не будь вы моим государем, горем обернулось бы для вас, что вы осмелились произнести это слово!» – «Возвращайся в Гасконь, ты, спорщик и любитель ссор, и пусть это будет тебе наказанием, как когда-то твоему отцу до тебя!» – «С радостью поеду и не вернусь, пока не сделаю твоих врагов твоими рабами, несмотря на всю твою неблагодарность». В 1253 г., замененный в Гаскони наследником престола и его племянником лордом Эдуардом, Монфор вернулся в Англию, полный горечи, оскорбленный, и вскоре возглавил реформистскую партию. Близкий друг выдающегося епископа и богослова Роберта Гростеста, сам очень набожный, человек воодушевленный и умеющий заразить своим воодушевлением, уязвленный всеми бедами королевства, граф Лестерский стал душой аристократической оппозиции, которая на Большом совете в Оксфорде попыталась навязать контроль королевской власти. Однако после Амьенского приговора оппозиция разделилась. Многие бароны уступили. Монфор на это отреагировал, как всегда, бурно. «Я побывал во многих странах, – воскликнул он, – и нигде, кроме Англии, не встречал людей настолько лишенных верности. Но даже если все меня покинут, я со своими четырьмя сыновьями все равно буду защищать правое дело». И он продолжил борьбу, несмотря на отступничество соратников.

Обращение Генриха III и его баронов к Людовику IX Святому с просьбой быть посредником в разрешении разногласий. 1263

5. Особенность той эпохи состоит в том, что к политической жизни пробуждаются «новые слои». И из-за роли, которую они вскоре сыграют, нам особенно интересны две группы: сельские рыцари и зажиточные горожане. Рыцарский класс за сто лет значительно расширился. Начиная с 1278 г. рыцарем и подчиненным военным обязанностям рыцарства станет всякий свободный человек, земельный доход которого достигает 20 фунтов. С повышением цен многочисленные мелкие землевладельцы оказываются, желая того или нет, обладателями рыцарской земли (knight’s fee). И в XIII в. мелкие сельские дворяне (будущие сквайры, squires), заботившиеся лишь о своих землях да местных делах и весьма отличные и от воинственного барона, и придворного вельможи, быстро размножились. Эти рыцари образовали зажиточный и почтенный класс, который привык, особенно с учреждением института разъездных судей, играть большую роль в жизни графства. Вспомним, что для формирования суда присяжных шериф сначала обязывал собрание назначить четырех человек, а те затем выбирали двух рыцарей на сотню. Значит, там была группа людей, имеющих вес в своей провинции, к которым было естественно обратиться, когда хотели узнать настроения графства. В 1213 г. Иоанн Безземельный принял в Большой совет по четыре человека от каждого шира. В 1254 г. Генрих III нуждался в деньгах и, найдя, что крупное дворянство настроено враждебно, велел через шерифа осведомиться в судах о настроениях графств и доставить ответы в Большой совет двум рыцарям от каждого шира. Наверняка надеялись, что сельские жители, оробев при виде королевского величия, не осмелятся засвидетельствовать отказ от новых поборов.

6. Разумеется, нерегулярного присутствия нескольких сельских рыцарей в совете было недостаточно, чтобы превратить его в современный парламент. Слово парламент использовалось в Англии с 1239 г., но вначале оно означало просто процесс говорения. Парламент в то время был прениями в Большом совете, а сам Большой совет напоминал былой суд, состоявший из старших баронов (barones majores), созванных персонально, и младших баронов (barones minores), созванных коллективно шерифом. В 1254 г. сельские рыцари присутствовали там лишь как информаторы; сами они не заседали. Но отважному духу Симона де Монфора предстояло пойти гораздо дальше. После Амьенского приговора великий бунтарь одержал при Льюисе полную победу над королевскими войсками. Против него сражались его племянник, сын короля лорд Эдуард, и часть баронов, но за него было молодое дворянство, очень воодушевленные и настолько же плохо вооруженные лондонские горожане, оксфордские студенты и, главное, превосходные валлийские лучники, косвенно защищавшие независимость своего Уэльса. Симон, кроме прочих дарований, обладал и талантом стратега. Он взял в плен короля с наследником и, полный решимости реформировать королевство, созвал от имени короля парламент 1264 г., на который должны были прибыть по четыре «скромных» рыцаря от каждого графства, выбранных для того, чтобы обсуждать с вельможами и прелатами дела королевства.

Симон де Монфор. Скульптура Часовой башни в городе Лестер. XIX в.

7. Сочинения того времени показывают, что политическая мысль тогда была, наверное, очень смелой. «Послушны законам те, кто знает их лучше всего, – пишет один поэт, – а поскольку речь идет об их собственных делах, то они лучше всего и позаботятся об этом». Симон де Монфор, реальный глава правительства, отдает власть в руки комитета из девяти членов, назначенных тремя выборщиками. Большому совету он предоставил право сместить этих выборщиков. Это был набросок конституции, почти такой же сложной, как конституция Сийеса. Наверняка Симон де Монфор был далек от того, чтобы вообразить это предтечей будущего британского парламента, и было бы анахронизмом делать его первым из вигов. Но этот выдающийся человек понимал, что в стране появились новые силы и будущее будет принадлежать тому, кто сумеет их использовать.