Текст книги "История Англии"

III. Сыновья Завоевателя

1. Вильгельм правил Англией двадцать один год – эффективно и сурово, «надевая корону» трижды в году, на Рождество, Троицу и Пасху, борясь со слишком амбициозными баронами, охотясь на оленей и время от времени бывая в Нормандии, чтобы защитить свои владения от притязаний короля Франции. Как раз во время одного из таких походов, когда он вернул себе Мант, этот выдающийся человек был смертельно ранен, пропоров себе живот головкой передней луки седла, когда его конь оступился. Из-за повреждения внутренних органов он умер. Его конец был довольно патетичен. Из всех людей на свете он любил только покойную жену Матильду, да еще, быть может, хмуро и ворчливо, своего министра Ланфранка, которого рядом не оказалось. Из троих сыновей, которых он никогда не привлекал к делам правления, его любимцем был Вильгельм Руфус, или Красный, прозванный так за яркий цвет лица; именно ему он завещал корону Англии. Старшего, Роберта, он не слишком ценил, но в конце концов с сожалением оставил ему Нормандию, объявив, правда, что с таким правителем ее не ждет ничего хорошего. Третьему, Генриху, досталось всего лишь 5 тыс. марок серебра. После чего Завоеватель скончался и был погребен в церкви Святого Стефана в Кане, среди весьма посредственного окружения. Его раздувшееся тело разорвало гроб. «И тот, – говорит хронист, – кто при жизни был усыпан золотом и драгоценными каменьями, стал всего лишь тухлятиной». А три его сына уже отправились в путь, чтобы получить свои части наследства. Руфус отплыл в Англию с письмом отца к Ланфранку, и тот согласился короновать его в Вестминстере. На этот раз не было выборов, устроенных советом; бароны приняли своего короля от архиепископа. Это был признак растущего могущества Церкви.

2. Вильгельм Руфус отнюдь не был глупцом, но отличался совершенной неотесанностью – тучный, довольно дурно сложенный молодой человек, да к тому же заика. Он был язвителен, груб и ценил в этом мире только воинов. В те времена всеобщей набожности сын Завоевателя щеголял своим отвращением к священникам и с диким удовольствием богохульствовал. Когда монахи жаловались, что не могут заплатить слишком тяжелый налог, он отвечал, показывая на раки со святыми мощами: «А разве у вас нет таких сундуков из золота и серебра, набитых костями трупов?» Наибольшую радость ему доставляли пиры, которые он закатывал своим баронам на Рождество и на Пасху, а чтобы придать им еще больше великолепия, два года подряд использовал лондонских ремесленников для постройки Вестминстер-холла, который тогда сочли самым великолепным зданием королевства. Позже ему предстояло стать местом заседаний суда. Двор Руфуса стал «Меккой авантюристов». Чтобы содержать сотни рыцарей-наемников, приехавших со всего света, он взимал подати, противоречившие обычаям, хотя во время своей коронации клялся соблюдать законы. «Да кто же, – говорил он цинично, – может сдержать обещания?» Он успешно боролся с выступлениями баронов, которые хотели заменить короля его старшим братом Робертом Нормандским. Разумеется, этот план замыслил не сам Роберт, жалкий, безвольный и вечно обремененный долгами, но сеньоры, которые думали, что он будет более податливым, чем Руфус. Примечательный факт: чтобы образумить своих нормандских вассалов, король созвал фирд, английское ополчение. И пообещал саксонским крестьянам ослабление поборов, а те оказались настолько наивны, что поверили и сражались за него. Едва почувствовав, что достаточно укрепился в Англии, Вильгельм II решил отнять у своего брата Нормандию. Однако ситуация, порожденная нормандским завоеванием, была непростой. Сеньоры, ставшие вассалами короля Англии, сохранили свои владения на континенте и, следовательно, оставались также вассалами герцога Нормандского. Эта двойная подчиненность вызывала неразбериху. Королю не удалось захватить Нормандию силой, но, когда его брат отправился в Первый крестовый поход, Руфус одолжил ему 10 тыс. марок под залог герцогства. Сам Руфус в Крестовые походы никогда не ходил, да и его подданные проявили не больше воодушевления. Никогда не увидят в Англии крепостных, отправлявшихся в Иерусалим, влача в тележке жену, детей, – зрелище, ставшее привычным во французских деревнях. Тунику крестоносца надели всего несколько набожных и склонных к авантюрам нормандских сеньоров; саксонский же народ продолжал возделывать поля.

3. Конфликт между Римской церковью, реорганизованной Григорием VII, и светскими монархиями, становился неизбежным. Цель папы была благородной: «Он желал реформировать Церковь, чтобы сделать ее достойной реформировать мир». Духовенство, полагал он, растеряло свой авторитет, потому что слишком перемешалось с мирянами. Если человек Церкви зависит от сеньоров и короля, он не может проявить в своей борьбе против греха и нечестивости ни ту же храбрость, ни ту же непримиримость, какими был бы наделен, подчиняясь лишь своим духовным вождям. Таков глубинный смысл конфликта, названного «спором об инвеституре», который ввергал в смуту Англию и Европу. Положение какого-нибудь епископа было двойственным: с одной стороны, он был князем Церкви и как таковой зависел только от папы и Бога, с другой – он являлся также светским сеньором, собственником крупных феодальных владений и должен был приносить клятву вассальной верности своему сюзерену – королю. Многие епископы чувствовали себя униженными этой мирской инвеститурой. «Мы занимаем эти земли во имя Бога и неимущих», – говорили они. Но если бы после своего избрания они отказались от присяги, король отказал бы им в епископских владениях.

Вильгельм Завоеватель и его сын Вильгельм II Руфус. Миниатюра манускрипта Historia Anglorum. Между 1250 и 1259

4. Если бы папство уступило в вопросе инвеститур, оно рисковало увидеть Церковь в руках ставленников светской власти, быть может, даже симонитов и еретиков. Если бы уступил король, то он сам способствовал бы упрочению в своем королевстве соперничающей силы, над которой отныне был бы не властен. Опасность тем бо́льшая, что эта сила, похоже, становилась враждебной монархии. Многие богословы утверждали, что любое мирское правительство – измышление не ведающих Бога и ведомых дьяволом. «Тщетна власть законов, – пишет Иоанн Солсберийский, – если она не хранит образ Божьего закона, столь почитаемого рабами его, и ничтожна воля властителя, если она не согласна повиноваться Церкви». Заявляя такие притязания, папа, казалось, стремился к мировому господству. Короли могли только сопротивляться, но для них было опасно вступать в конфликт с наместником Божьим, которого так почитали их подданные. Германскому императору, попытавшемуся это сделать, пришлось унижаться в Каноссе (1077). Нельзя сказать, что «спор об инвеституре» был первым конфликтом Церкви и государства, поскольку государства тогда еще не существовало. Но это было конфликтом Церкви и монархии, где обе именовали себя божественным установлением.

Ансельм, архиепископ Кентерберийский. Фрагмент миниатюры. XII в.

5. Пока был жив Ланфранк, он своим авторитетом поддерживал равновесие. Однако после смерти архиепископа в 1089 г. король попытался никем не замещать его. Он сделал своим наперсником некоего Ранульфа Фламбара, человека низкого происхождения и вульгарного ума, но никого не назначил на Кентерберийскую кафедру. Таким образом, он оставлял себе все доходы архиепископства и нашел это столь выгодным, что к моменту его собственной смерти оказались вакантными 11 больших аббатств и 10 епископств. Но по поводу Кентерберийской кафедры на Вильгельма II было оказано сильнейшее давление: и Церковь, и бароны требовали, чтобы он назначил архиепископом Ансельма, Бек-Эллуинского приора, – итальянца, как и Ланфранк, но гораздо менее интересовавшегося мирскими делами. Ансельм был святым, которому земная жизнь виделась кратким и пустым сном, не имеющим иного предназначения, кроме как подготовить душу к жизни вечной. Но королю понадобилось тяжело заболеть, чтобы он в минуту страха согласился назначить Ансельма, чему тот, впрочем, воспротивился. Пришлось «буквально тащить его к ложу короля, который силой надел ему перстень на палец и вложил посох в руку, в то время как епископы затянули Te Deum». Но хотя Ансельм и обладал скромностью святого, ей ничуть не уступала его твердость. Он решил заставить уважать в своем лице достоинство Церкви. Между королем и архиепископом началась борьба, то подспудная, то явная. Король ненавидел его и не скрывал этого. Архиепископ смотрел королю прямо в глаза и упрекал его за пороки. Вопреки воле короля Ансельм признал папу Урбана, которому германский император пытался противопоставить антипапу. После такого акта неповиновения архиепископу пришлось бежать из королевства и укрыться в Лионе. Кентерберийская кафедра снова осталась вакантной, и доходами архиепископства завладел король, но ему снились дурные сны, и, несмотря на весь свой сарказм, у него не было уверенности в спасении своей души. Он так и не успел обеспечить его себе, поскольку в 1100 г., поехав охотиться в Новый лес, был убит стрелой прямо в сердце. Было ли это несчастным случаем или предумышленным убийством? Этого так никогда и не узнали.

6. В те суровые времена претенденту на наследство было не до соблюдения приличий. Третий сын Завоевателя, Генрих, который тоже участвовал в той охоте, оставил тело брата на месте и поспешно устремился в Винчестер, чтобы завладеть ключами от королевской казны. И прибыл как раз вовремя, поскольку едва он завладел ими, как явился казначей Гийом де Бретёй и потребовал их от имени законного наследника – Роберта, герцога Нормандского. Но Генрих спешно велел горстке дружески настроенных баронов провозгласить себя королем и короновался с помощью епископа Лондонского, поскольку Ансельм отсутствовал. Все это было не по правилам, но люди стерпели. Роберт был далеко, его считали чужеземцем и не любили из-за дурной репутации. А Генрих слыл энергичным и образованным, особенно в области права. Впрочем, популярность он приобрел после того, как в день своей коронации даровал хартию. В те времена единственными средствами ограничить исключительные королевские права были такие вот «предвыборные» посулы государя да угроза вооруженного восстания. В своей хартии Генрих I обязался соблюдать «законы Эдуарда Исповедника», отменить «дурные обычаи», введенные его братом, никогда не оставлять вакантными церковные должности и больше не взимать принятые в обход правил феодальные сборы. Его первые поступки внушили доверие: он заключил Ранульфа Фламбара в тюрьму, призвал обратно Ансельма, а главное, женился на женщине королевской крови, Эдите-Матильде, дочери короля Шотландии Малькольма, происходившей от Этельреда. Этот «туземный» брак вызвал иронию нормандской знати, которая, пародируя своеобразие саксонских имен, дала королю и королеве прозвища Годрик и Годгифу, но зато воодушевил англосаксонский народ, который с удовольствием величал первого сына короля «Ателингом» – так их предки называли старших сыновей саксонских королей. После заключения этого брака, который благоприятствовал слиянию обоих народов, положение Генриха в Англии укрепилось настолько, что сторонники его брата Роберта напрасно подняли восстание. В 1106 г. победой при Теншебре – английской победой, одержанной на нормандской земле, своеобразным реваншем за поражение при Гастингсе – король Генрих завоевал Нормандию. Затем, после долгих споров об инвеститурах, он заключил при помощи компромисса мир с папской властью. В будущем король откажется от обычая самолично вручать епископу посох и перстень, но зато епископ после своего назначения должен будет приносить государю вассальную клятву за мирские лены. Генрих весьма благоразумно сопротивлялся наущениям архиепископа Йоркского, подстрекавшего его к сопротивлению. «Зачем англичанам нужно узнавать волю Божью от папы римского? – вопрошал прелат. – Разве у нас самих нет Священного Писания, чтобы вразумиться?» Дерзкая шутка, не повлекшая за собой никаких последствий, хотя уже заметно, как в этом английском архиепископе рождался «протестантский» дух.

Генрих I и Стефан Блуаский, внук Вильгельма Завоевателя. Миниатюра манускрипта Historia Anglorum. Между 1250 и 1259

7. После победы над мятежными баронами Генрих I правил довольно мирно и воспользовался затишьем, чтобы навести порядок в своем королевстве. Он был выдающимся правоведом, и в его правление стали развиваться королевские суды – за счет феодальных. Отныне почти все преступления считались покушением на «королевский мир» и передавались на суд короля. Институт присяжных, тогда еще только зарождавшийся и позаимствованный нормандцами у франков, был очень древним способом устанавливать факты посредством свидетельства тех, кто мог знать правду. Во времена Книги Судного дня Вильгельм I созывал местные суды присяжных, чтобы определить права собственности в каждой деревне. Мало-помалу король сделал обычаем созывать такие суды, чтобы решать фактические вопросы во всех уголовных делах. А потом и частные лица стали просить о праве воспользоваться Королевским судом. Король даровал им это право, но заставил за него платить. И мало-помалу сеньориальные юрисдикции стали заменяться местными судами под председательством шерифов, а затем и судей, пришедших из Королевского суда, которым ассистировал суд присяжных. Но не стоит думать, будто это вызвало конфликты на местах, – изменения происходили очень медленно.

8. Центральная администрация королевства усложнялась. Мы видим там великого юстициария (сначала Ранульфа Фламбара, потом Роджера Солсберийского), казначея, канцлера (слово происходит от латинского cancelli – решетка, загородка. Канцеляриусом – cancellarius – у римлян назывался секретарь суда, сидящий ad cancellos, то есть за решеткой, отделявшей судей от публики). Поначалу канцлер был лишь главой королевской часовни. Но поскольку в обязанности клириков этой часовни входило переписывание и составление документов (просто потому, что они были грамотны), то и значение их главы быстро возросло. Ему стали доверять королевскую печать. (Лишь во времена короля Иоанна Безземельного наряду с Большой печатью стала использоваться Малая.) Финансами управлял совет казначейства, собиравшийся в Винчестере два раза в год, на Пасху и на праздник святого Михаила. Все шерифы королевства должны были представить туда свои счета. Там их ожидали, сидя за большим столом: канцлер, епископ Винчестерский и помощник канцлера, который позже, когда канцлер будет слишком занят другими обязанностями, чтобы присутствовать лично, станет замещать его и превратится в канцлера казначейства (Chacellor of the Exchequer). Сукно, покрывавшее стол, было расчерчено горизонтальными линиями и семью вертикальными: для пенсов, шиллингов, фунтов, десятков фунтов, сотен фунтов, тысяч фунтов и десятков тысяч фунтов. Отсюда и английское название казначейства: «Палата шахматной доски». Каждый шериф входил в свой черед и перечислял расходы, которые были сделаны для короны. Клерк обозначал названные суммы жетонами, помещая их в разные столбцы (ноль, весьма хитроумное арабское изобретение, был тогда неизвестен англичанам). Потом шериф называл собранные суммы, которые тоже обозначались жетонами, но помещались на предыдущие и аннулировали их. Оставшиеся жетоны представляли собой кредитовое сальдо казны, и шерифы должны были внести эту сумму серебряными пенни, а писцы Великого свитка (или списка) отмечали суммы на пергаментных свитках, которые дошли до нас с 1131 г. Квитанция, выдававшаяся шерифу, представляла собой дощечку, называвшуюся tally, на которой делали зарубки: для тысячи фунтов – на ширину ладони, для сотни фунтов – на ширину большого пальца и так далее, после чего раскалывали ее вдоль надвое. Одна половина служила квитанцией для шерифа, вторая была контрольной, для казначейства. Если когда-либо нужно было доказать внесение денег, достаточно было сложить обе половинки вместе: зарубки и древесные волокна должны были точно совпасть. Этот метод делал любое мошенничество невозможным и был настолько надежен, что использовался Английским банком вплоть до XIX в. (он еще и сегодня используется во Франции деревенскими булочниками). Именно служащие «Палаты шахматной доски» сформировали солидную финансовую традицию, которую продолжают сегодня чиновники государственного финансового ведомства.

9. Никогда еще королевский мир не был так безмятежен, а положение династии так сильно, как вдруг непредвиденный несчастный случай разрушил всеобщие надежды. Наследник престола Вильгельм Ателинг, возвращаясь из Нормандии с компанией друзей на судне, названном «Белым кораблем», утонул из-за неудачного маневра пьяного кормчего. Когда королю Генриху сообщили об этом, он лишился чувств от горя. Поскольку он не хотел ни под каким предлогом оставлять королевство Вильгельму Нормандскому, сыну Роберта, которого ненавидел, он в 1126 г. назвал наследницей свою дочь Матильду, вдову германского императора Генриха V. Желая обеспечить будущей королеве верность баронов, он добился, чтобы Большой совет заранее присягнул ей. После чего выдал Матильду замуж за Жоффруа Анжуйского, самого могущественного соседа Нормандского герцогства, дабы обезопасить его границы. Этот странный брак не понравился англичанам. Многие уже сожалели, что присягнули женщине, и отныне можно было предвидеть, что после смерти Генриха в королевстве начнутся смуты.

10. Три нормандских короля – Завоеватель, Руфус и Генрих I – хорошо послужили своему приемному отечеству: навели в нем порядок, поддержали приемлемое равновесие между правами Церкви и монарха, организовали систему государственных финансов, реформировали правосудие. Англичане им многим обязаны и знают об этом. Англосаксонский хронист, которого нельзя заподозрить в снисходительности к нормандцам, поведав о смерти короля Генриха I, добавляет: «Это был храбрец, внушавший немалый страх. В его время никто не осмеливался причинять зло другому. Он установил мир и для людей, и для животных, и тому, кто следовал через его королевство с грузом золота или серебра, никто не посмел бы сказать ничего, кроме благожелательных слов». Королевский мир – это великая заслуга монархии и того, кто в конце XV в. обеспечит его победу.

IV. Анархия. Генрих II. Конфликт с томасом бекетом

1. Девятнадцать лет анархии заставили английский народ оценить счастье жизни при сильном и относительно справедливом правлении. Генрих I назвал наследницей свою дочь Матильду, жену графа Анжуйского. Но после смерти короля появился и другой претендент: Стефан Блуаский, внук Завоевателя от его дочери Аделы. После того как жители Лондона вместе с небольшой баронской кликой провозгласили его королем, королевство разделилось на сторонников Матильды и сторонников Стефана. Его первые шаги были неуклюжи. «Когда изменники поняли, – пишет хронист, – что Стефан был кротким, слабым и добрым человеком, не способным вершить правосудие, они призадумались». Повсюду без королевского соизволения стали расти укрепленные замки. Город Лондон, подражая новой континентальной моде, объявил себя «коммуной». Некоторые сеньоры, вышедшие из-под всякого контроля, стали настоящими разбойниками. Они принуждали крестьян к строительной барщине, а когда замок был готов, наполняли его наемниками – «чертями и негодяями». Тем, кто им противился, были уготованы ужасные пытки. Людей подвешивали за ноги и поджаривали, как окорока. Других, как героев волшебных сказок, бросали в башни с жабами и гадюками. Странно, что при этом все эти высокородные бандиты, страшась мысли о вечном проклятии, делали щедрые пожертвования монастырям. За время одного только царствования Стефана были построены сотни церковных зданий.

Генрих II. Фрагмент скульптурного декора Кентерберийского собора

2. Типичный авантюрист того времени – Жоффруа де Мандевиль, которого и Матильда, и Стефан назначили наследственным шерифом нескольких графств, а он последовательно предал их обоих и в 1144 г. погиб от удачного попадания шальной стрелы. Земля уже не возделывалась, города были отданы грабителям; единственным прибежищем оставалась религия. Никогда люди не молились так истово; в чащах устраивались отшельники, цистерцианские аббатства расчищали леса на севере, а Лондон ощетинился церквями. «У Англии создалось впечатление, что Бог и все Его ангелы спят» и что надо их разбудить, удвоив свое рвение. Наконец в 1152 г. молодой Генрих, сын Матильды (после смерти своего отца Жоффруа ставший графом Анжуйским), встретился со Стефаном благодаря стараниям архиепископа Кентерберийского. Церковь, на этот раз с пользой сыгравшая свою роль третейского судьи, составила договор, который был подписан в Веллингфорде и утвержден в Вестминстере. Стефан усыновлял Генриха, приобщал его к управлению королевством и делал своим наследником. Стефан и Генрих, а также «епископы, графы и все богатые люди» поклялись, что отныне мир и согласие воцарятся по всей Англии. Немного позже Стефан умер, и королем стал Генрих, принятый с большим воодушевлением, «потому что обеспечил хорошее правосудие».

3. Генрих II Плантагенет происходил из могущественного и ужасного рода. Среди его анжуйских предков был Фульк Черный – считалось, что он сжег свою жену и принудил собственного сына вымаливать прощение на четвереньках, взнузданным, как конь. Одна из его бабок, графиня Анжуйская, слыла колдуньей и будто бы однажды выпорхнула в окно церкви. Его сын Ричард (Львиное Сердце) позже скажет, что раздоры в такой семье – неизбежное зло, ибо все в ней происходили от дьявола, к дьяволу и возвращались. Генрих II и сам отличался тяжелым нравом, «вулканической силой», удивительной образованностью и обольстительными манерами. Крепкий юноша с бычьей шеей, рыжими, коротко остриженными волосами, он чудесным образом понравился королеве Франции Альеноре Аквитанской, когда приехал принести вассальную клятву ее мужу, слабому королю Людовику VII, за Мэн и Анжу. Женщина темперамента столь же неистового, как и у Анжуйца, Альенора «вышла замуж за монаха, а не за короля» – как говорила она со вздохом. Между нею и молодым Генрихом сразу же установилось взаимопонимание. Она добилась развода и через два месяца в свои двадцать семь лет вышла замуж за этого девятнадцатилетнего парня, которому принесла огромное приданое – Аквитанское герцогство, то есть Лимузен, Гасконь, Перигор, и права сюзерена на Овернь и графство Тулузское. Генрих II, которому досталось от матери Матильды герцогство Нормандское, а от отца Жоффруа Мэн и Анжу, становился во Франции гораздо могущественнее французского короля. Едва ли его можно назвать королем Англии. Из тридцати пяти лет своего царствования он проведет по ту сторону Ла-Манша всего тринадцать. А с 1158 по 1163 г. вообще не будет покидать Францию. На самом деле это император, в чьих глазах Англия – всего лишь одна из провинций. Впрочем, хотя его язык и вкусы были совершенно французскими, этот француз стал одним из величайших английских королей.

4. Как и его предок Завоеватель, Генрих II оказал Англии услугу своим чужеземным нравом: приехав в страну, погрязшую в анархии, он стал резать ее по живому, но при этом энергично восстанавливал нормандский порядок. Поскольку он был владыкой стольких континентальных провинций и мог призвать оттуда войска, мятежники не осмелились сопротивляться. Генрих вынудил их срыть или снести все возведенные без разрешения укрепления. Снова стали взиматься налоги, а шерифы перестали быть несменяемыми. Феодального призыва на сорок дней анжуйскому императору для его аквитанских или нормандских походов было явно недостаточно. Он заменил его налогом – экюажем (écuage), который позволил ему платить наемникам. Тогда многие английские дворяне потеряли привычку к войне и вместо настоящих битв тешили себя поединками и турнирами, а от службы уклонялись под разными хитроумными предлогами, как некоторые современные призывники. Воинственный сеньор сохранился только в окраинных областях, в так называемых палатинских графствах (county palatine), на границах Шотландии и Уэльса, где впредь будут начинаться все крупные мятежи. Но если чужеземное происхождение давало Генриху гораздо большую свободу ума и действия в английских делах, то разнородность состава Анжуйской империи стала его слабостью. Связь между Нормандией, Англией и Аквитанией оставалась искусственной. Без сомнения, Генрих II часто мечтал сделаться одновременно королем Франции и Англии. Если бы он преуспел в этом, Англия стала бы французской провинцией, быть может, на века. Но события одержали верх, как это часто бывает, над его желаниями. Страсть короля к порядку втянула его в английские конфликты. Так проходили время и жизнь.

5. По восшествии на престол юного чужеземного короля архиепископ Кентерберийский Теобальд, желая иметь подле государя надежного человека, порекомендовал ему одного из своих секретарей, Томаса Бекета, который понравился Генриху II и был сделан им канцлером. Надо заметить, что значение этой должности тогда постепенно возрастало за счет должности юстициария. Бекет был человеком тридцати восьми лет, чистокровным нормандцем по происхождению, сыном богатого купца из Сити. Он был воспитан «по-благородному» и потом, после разорения своей семьи, стал секретарем архиепископа Теобальда, происходившего из той же нормандской деревни, что и отец Бекета. Поскольку секретарь по своим достоинствам был скорее администратором, нежели священнослужителем, архиепископ отдал своего любимца королю. Государь и новый слуга сразу же стали неразлучны. Король оценил своего молодого советника, хорошего наездника, хорошего сокольничего, способного состязаться с ним в ученых забавах и при этом на диво эффективного в работе. То, что после смерти Стефана порядок в стране был восстановлен так быстро, в немалой степени заслуга Бекета. Успех сделал канцлера человеком гордым и могущественным. Для Вексенской кампании 1160 г. он привел 700 рыцарей из собственной свиты, еще 1200 было нанято им вместе с 4 тыс. солдат – настоящая частная армия. Сам Бекет, даром что священнослужитель, вступил в поединок с французским рыцарем и выбил его из седла.

6. Когда архиепископ Теобальд умер, Генрих II решил отдать Кентерберийскую кафедру Бекету. Монахи и епископы, которым принадлежало право избрания, немного ворчали: Бекет не был монахом и казался скорее воином, чем священником. Сам канцлер, указывая королю на свою светскую одежду, говорил со смехом: «Ну и облачение же вы выбрали, чтобы возглавить ваших кентерберийских монахов!» А потом, когда принял сан: «Скоро вы возненавидите меня так же сильно, как любите, потому что присваиваете себе в церковных делах власть, которую я не приемлю. Так что архиепископу Кентерберийскому неизбежно придется оскорбить либо Бога, либо короля». Редкий случай, чтобы светский вельможа, став архиепископом, тотчас же стал и аскетом. Но отныне он все свое время отдаст трудам и молитве. После его смерти у него на теле найдут власяницу и шрамы от бича для умерщвления плоти. Кентерберийская кафедра уже превратила кроткого Ансельма в воинствующего архиепископа; теперь она сделала из канцлера Бекета, верного слуги короля, сначала бунтаря, а затем и святого. Когда читаешь его жизнеописание, кажется, что он последовательно старался стать совершенным министром, потом совершенным церковным деятелем – такими, какими их мог бы представить себе самый требовательный наблюдатель. Стремление, в котором смешиваются щепетильность и гордыня.

7. Предметом споров между королем и Церковью теперь стал уже не «вопрос об инвеституре», но проблема церковных судов (аналогичная, впрочем). Когда Завоеватель и Ланфранк разделили суды на мирские и религиозные, они хотели оставить за этими последними единственно «вопросы совести». Но мало-помалу Церковь превратила все подсудные дела в религиозные. Нарушали права собственности? Да это же клятвопреступление, стало быть, вопрос совести! Обвиняемые ничего так не желали, как попасть под эту юрисдикцию, более мягкую, чем королевская, и суды которой не приговаривали ни к смерти, ни к увечью, редко даже к тюрьме, а всего лишь к покаянию или штрафу. Все духовенство подлежало только религиозному суду. Таким образом, если убийцей был клирик, он почти всегда дешево отделывался. Ситуация серьезная, потому что «в те времена любой нотариальный клерк был клириком в религиозном смысле слова». А для негодяя не было ничего проще, чем заделаться низшим служителем церкви (например, привратником, служкой или чтецом) и тем самым ускользнуть от законного наказания. Кроме того, папский трибунал в Риме сохранял за собой право отзывать для собственного разбирательства любое церковное дело, и, таким образом, из королевской казны утекали штрафы. Требовалось прекратить это вмешательство в мирские дела, иначе король Англии вскоре уже не был бы хозяином в своей стране. Генрих II потребовал, чтобы служитель Церкви, признанный виновным церковным судом, лишался сана. Таким образом, снова став мирянином, он мог быть передан светскому правосудию. Бекет отказался, заявив, что осужденный не может быть наказан дважды за одно преступление. Король в ярости созвал в Кларендоне церковный собор, и там, под угрозой смерти, Бекет подписал Кларендонские постановления, которые отдавали победу королю. Но архиепископ не считал себя обязанным соблюдать клятву, данную под принуждением, да и папа Александр освободил его от нее. Осужденный судом баронов, побежденный, но не укрощенный, архиепископ покинул Англию во всем своем великолепии и с посохом в руке. И из Везле, куда он удалился, начал поражать своих врагов отлучениями от Церкви.

Убийство Томаса Бекета в Кентерберийском соборе в 1170 г. Миниатюра. Около 1200

8. Каким бы могущественным ни был Генрих II, его могущества все-таки не хватало, чтобы без серьезных последствий подвергнуться отлучению или подставить свое королевство под папский интердикт, который лишит его народ Святых Таинств. Во времена всеобщей религиозности народная реакция могла смести династию. Но примирение было делом трудным. Король не мог отказаться от Кларендонских постановлений, не унизив себя, а архиепископ отказывался их признать. Наконец Генрих II встретился с Бекетом во Фретевале, по всей видимости, примирился с ним и только попросил его поклясться, что он будет отныне соблюдать обычаи королевства. Но едва Бекет высадился в Англии, как ему доставили письма от папы, которыми понтифик по его просьбе отрешал от сана епископов, предавших своего архиепископа, когда тот был в опале. Однако по закону, введенному Завоевателем, ни один подданный не имел права вести переписку с папой без королевского позволения. Король узнал новость, когда праздновал Рождество близ Лизьё, и впал в великий гнев. «Мои подданные, – воскликнул он, – бессовестные трусы! Они не хранят верности своему государю и позволяют безродному попу делать из меня посмешище!» Четыре рыцаря, слышавшие эти слова, вышли, не говоря ни слова, пересекли Ла-Манш на первом же корабле и, прибыв в Кентербери, стали угрозами требовать от Бекета: «Прости епископов!» Тот, будучи прелатом и воином, мужественно и презрительно отказался. И вскоре мечи разбрызгали по ступеням алтаря его мозг.