Текст книги "Леди Триллиума"

Глава 20

– Узун, во имя Владык Воздуха, прекрати мне твердить, чтобы я не расстраивала госпожу Харамис!

Майкайла не без раздражения смотрела на арфу. Она пришла к Узуну за сочувствием после очередного препирательства с Харамис, но поддержки на сей раз не находила. Волшебница возобновила уроки, но все обучение Майкайлы сводилось к тому, что девушка сидела у ее постели на протяжении долгих часов, а Харамис вновь и вновь пересказывала одни и те же истории. И все это время Майкайла проводила в тяжелой и, видимо, в конце концов обреченной на неудачу борьбе с самой собой, дабы не впасть в истерику и не закричать во весь голос от досады.

– Понять не могу, как тебя самого все это не раздражает в ней, – набросилась она на Узуна. – Посмотри только, что она с тобой сделала! Сперва обращает тебя в арфу, потом, когда мы с таким трудом добываем для тебя новое тело – ты даже не знаешь, каких обещаний мне пришлось надавать ради этого, – вдруг запрещает переселить в это тело твой дух. А в довершение всего велит перетащить тебя в собственную комнату, где по ее прихоти стоит такая жара, от которой арфа повреждается настолько, что, может быть, ее вообще уже не починить. И это после того, как Файолон предупредил обо всем! Да на твоем месте я просто лопнула бы от злости!

Узун вздохнул:

– Мне нет нужды сердиться на нее, Майкайла: ты уже разозлилась настолько, что этих чувств хватит на двоих. Не забывай, что она была больна. Она вовсе не хотела причинить мне вред, так же как не желает вредить и тебе.

– Твои доводы были бы куда убедительнее, если бы она уделяла нам чуть-чуть больше внимания до того, как заболела. Она ведь и здоровая считалась с окружающими ничуть не больше, чем теперь.

– Я лишь прошу тебя: не заводись и не набрасывайся на нее. Все это ранит ее чувства и замедляет процесс выздоровления.

– Чего ради стану я заботиться о ее чувствах? Она-то о моих нисколько не заботится! До моих чувств вообще никому нет дела; я всего лишь пешка. Конечно! Зачем усложнять себе жизнь? Выбери просто какого-нибудь более или менее подходящего кандидата и лепи его по нужному тебе образу и подобию. Какое имеет значение, что пробки обычно круглые? Если ты предпочитаешь бутылки с квадратными горлышками, просто-напросто не долго думая обрежь у пробки края. Что там пробка при этом чувствует не имеет никакого значения. Точно так же и с будущей Великой Волшебницей: делай свое дело и не обращай внимания на ее желания, чувства, не обращай внимания на то, какой вред ей наносишь, и позабудь о том, кем она хотела стать до того, как ты вмешалась в ее жизнь. Харамис все это безразлично. Да и кому вообще здесь до меня дело? Если тут хоть кто-нибудь и беспокоится о чем-то, так это о Харамис да о том, что госпоже угодно! – Майкайла сделала паузу, дабы утереть нос. – И что бы там ни произошло с Харамис, все как один, не сговариваясь, обвиняют в этом меня! Если у госпожи болит голова – значит, это моя вина. Если она впадает в дурное настроение или же забывает съесть полдник – то это, конечно, тоже из-за меня. Если она вдруг свалится с лестницы в тот момент, когда я буду на другом конце башни, то никому даже не придет в голову, что я могу быть в этом не виновата! Она говорит, что меня обучает, что старается сделать из меня настоящую Великую Волшебницу. Однако ты уж мне поверь: и тот день, когда она поймет, что я по всем статьям превзошла ее, наша Белая Дама от злости и досады выпрыгнет из башни, пробив крышу собственной головой!

– Тебе должно быть в высшей степени стыдно за то, что ты позволяешь себе говорить о госпоже Харамис в таком тоне, – сухо произнес Узун.

– С какой это стати стыдно должно быть мне? Я никогда не мечтала здесь поселиться. Я тут стараюсь вовсю, а в ответ слышу одни упреки. Все меня ненавидят, все меня обвиняют в каждом пустяке – всякий раз, когда что-то идет не так. Мне уже и жить-то не хочется! – Она залилась слезами, но все еще продолжала говорить сквозь всхлипывания: – А стоит только мне самой загрустить, все лишь пожимают плечами и заявляют: ты только ни в коем случае не расстраивай Харамис. Раз уж госпоже Харамис так вредно расстраиваться, ей, пожалуй, стоило бы выбрать в качестве преемницы кого-нибудь другого! Мне известно, что она в каком-то смысле моя родственница, и предполагается, что я должна ее любить; мне известно, что она моя повелительница, и я должна ее слушаться…– Голос ее прерывался от рыданий. – Но ведь я нисколько не испытываю к ней симпатии… я ее совсем не люблю… и себя тоже не люблю… и жизнь такую совсем не люблю. Уж лучше поселиться среди скритеков – Она внезапно встала и направилась к двери. – Пойду прогуляюсь.

– Не вздумай! – запротестовал Узун. – Это же опасно. Куда ты пойдешь в такое время? Скоро стемнеет.

– Я отправлюсь туда, куда захочу, – бросила Майкайла, – а вернусь тогда, когда мне заблагорассудится. Очень даже может быть, что не раньше, чем Три Луны дружно взойдут на западе!

«Да, теперь и вправду трудно сказать, когда я вернусь и вернусь ли вообще, – мрачно подумала Майкайла несколько часов спустя. Она успела промерзнуть до костей и окончательно заблудиться в наступившей тьме. – Я ведь могу здесь и погибнуть. Выскочить вот так из башни – без теплой одежды, без фонаря, без пищи, на пороге ночи – это, пожалуй, вряд ли самое разумное из моих решений. Кажется, следовало бы поумерить пыл и держать себя в руках».

Она продолжала методично пробираться вперед, не имея понятия о том, куда движется, но зная, что если остановится, то мгновенно замерзнет. «А теперь, когда смерть действительно стала весьма вероятным исходом путешествия, я уже вовсе не уверена, что умереть было бы лучше… И все-таки я еще меньше уверена, что мне следует вернуться в башню и стать примерной маленькой девочкой, благодарной воспитанницей Харамис. Хорошо бы найти какое-нибудь другое местечко, где можно было бы укрыться, – продолжала размышлять Майкайла, – а для этого, кстати, неплохо бы знать, куда же именно я шагаю».

И в этот момент что-то вдруг заскользило под ее ногой, а может быть, это она сама поскользнулась.

Как бы то ни было, Майкайла почувствовала, что соскальзывает, сваливается с какой-то кромки, с какого-то обрыва, и летит вниз – все быстрее и быстрее. Падение продолжалось довольно долго, но вот наконец она приземлилась – точнее, приводнилась посреди сбегающей вниз по склону волной струи.

«Надо же – с удивлением подумала девушка, – я и не догадывалась, что где-то здесь есть хоть один незамерзший ручей. Куда я, интересно, попала? Хотя, конечно, теперь это не имеет значения: через несколько минут я от холода потеряю сознание, а потом довольно быстро умру». Однако, несмотря на столь безрадостную перспективу, Майкайла продолжала барахтаться и держать голову над водой, чтобы не захлебнуться. И тут вдруг кто-то ухватил ее сзади за платье, поднял в воздух и понес куда-то.

Процедура оказалась невообразимо болезненной. Майкайла промокла насквозь, а тот, кто теперь тащил ее по воздуху – кто бы это ни был, – летел очень быстро. Ледяной ветер хлестал в лицо, подхватывал пучки длинных промокших волос и бил ими, как хлыстом. И когда толстую прядь порывом ветра занесло Майкайле прямо в рот, зубы девушки поймали просто сосульку, и она обнаружила, что и волосы, и одежда совершенно обледенели. Удерживавшие ее в воздухе когти насквозь пронзали платье и то и дело царапали по спине. Разглядеть что-либо в кромешной тьме ночи было по-прежнему невозможно. Майкайла чувствовала себя так скверно, что даже не беспокоилась о том, куда ее несут и с какой именно целью – чтобы спасти или просто-напросто использовать на ужин.

Они взлетели выше, и тут сделалось еще холоднее. Казалось, этот полет будет продолжаться вечно. Но вот они, по-видимому, миновали горный кряж и снова начали снижаться. Воздух показался вдруг гораздо теплее; Майкайла вспомнила, что среди гор существуют долины, согреваемые горячими источниками, – в них как раз и живут виспи, да и ламмергейеры тоже. Но ведь ламмергейеры ведут исключительно дневной образ жизни; в такой час эта птица просто не может не спать. К тому же во тьме ей не удастся абсолютно ничего разглядеть.

Однако кто бы там ни нес теперь по воздуху Майкайлу, он все отлично видел. Размахивавшие где-то над головой девушки крылья откинулись вдруг немного назад и подогнулись. Леденящий встречный ветер сделался слабее, и Майкайла заметила, что они влетают в некий узкий туннель или пещеру.

Здесь державшие ее когти разжались, девушка упала и еще раз погрузилась в воду. Только на этот раз вода оказалась горячей как кипяток. «Ему не просто нужен ужин, – подумала она, закричав от боли, – ему нужен хорошенько проваренный ужин». Майкайла ухватилась за камень на берегу водоема, в котором барахталась, и постаралась выбраться, но закоченевшие мышцы не слушались. Ей удалось лишь высунуть голову и время от времени делать судорожные вдохи. По лицу струились слезы; такой боли, кажется, она еще никогда в жизни не испытывала…

Похоже, прошла целая вечность, прежде чем Майкайла поняла, что попала вовсе не в кипяток, а в слегка теплую воду – достаточно теплую, чтобы ее отогреть, а отогреться ей после всех сегодняшних приключений совершенно необходимо, несмотря на всю ощущаемую при этом боль. Впрочем, постепенно боль уменьшалась, и девушка начала успокаиваться. И тут услышала над своей головой чей-то голос.

– …вот они и любят повторять, что у меня куриные мозги! – говорил он. – А что ты там делала одна ночью? Объясни же, в конце концов.

– Совершала побег, – раздраженно ответила Майкайла. – А сейчас, я думаю, ты меня просто-напросто возьмешь и отнесешь обратно.

Откуда-то из коридора, слева от воды, струился приглушенный свет, при котором удавалось разглядеть бледную фигуру спасителя.

– Ты ведь ламмергейер, верно?

– В некотором роде, – ответила птица, нагибаясь, чтобы получше рассмотреть собеседницу.

Майкайла поняла, что ошиблась, сочтя, будто ламмергейер весь запорошен снегом: он и впрямь оказался абсолютно белым от макушки до когтистых лап, а глаза у него…

– Называй меня Красный Глаз, – сказал тот, вздохнув, – меня так все зовут.

– У тебя и впрямь необычная расцветка, – Майкайла постаралась произнести это как можно вежливее. – А меня можешь звать Майкой.

– Что ж, я могу вернуть тебя в то место, откуда ты убежала, где бы оно ни находилось. – продолжала птица, – но могу этого и не делать. С тех пор как я сам убежал от своих создателей, мне близки и понятны все беглецы.

– От создателей? – переспросила Майкайла. – Ты хочешь сказать, что вовсе не родился таким, каков сейчас?

– Видела ли ты когда-нибудь хоть одно живое существо, которое родилось бы, не обладая подобающей ему окраской?

– Мне доводилось об этом читать. Такое иногда случается в природе – и с животными, и с людьми. Их называют альбиносами.

– Что ж, по крайней мере, в моем случае природа была ни при чем, – фыркнул Красный Глаз. – Таким меня сделали; они хотели мною командовать, хотели, чтобы я выполнял их приказания, шпионил за теми, за кем они хотят, разыскивал что-нибудь в темноте, перевозил по ночам грузы и тому подобное. Именно поэтому я и получил такую внешность: им требовался ламмергейер, способный действовать в темное время суток.

– Им – это кому? – заинтригован но спросила Майкайла. Придание живому существу другой внешности, изменение его природных свойств – это магия такого уровня, с которой она доныне не сталкивалась.

– Жрецы Времени Тьмы, – ответил Красный Глаз. – Живут они на одной из соседних гор.

– На которой? И где сейчас находимся мы? Я изрядно заплутала в темноте.

Птица внимательно вслушивалась в речь Майкайлы, наклонив голову набок:

– Ты из Рувенды, верно?

– Да, – ответила Майкайла, – а как ты об этом узнал?

– По твоему выговору, – ответил ламмергейер. – Я нашел тебя на горе, которую вы называете Бром. А сейчас мы на той, что вы называете горой Ротоло. А что касается того, где живут жрецы Времени Тьмы, то, если тебе повезет, об этом ты никогда не узнаешь.

Слова эти ламмергейер произнес так мрачно и непреклонно, что Майкайла удержалась оттого, чтобы высказать предположение, что обиталищем этих жрецов служит гора Джидрис, – в конце концов, в окрестностях лишь три высоких пика, и гора осталась единственной, которую птица не назвала. Майкайла вспомнила, как упоминание о горе Джидрис напугало когда-то Энью.

Она неохотно выбралась из пруда. Температура воды казалась теперь естественной и приятной, но кожа на руках начинала уже сморщиваться – явный признак того, что пора вылезать.

– Там, позади, ты найдешь гору всяких шкур, – произнес Красный Глаз, махнув крылом в сторону огня, горевшего в конце туннеля. – Развесь свою одежду, чтобы она хорошо высохла, а сама заворачивайся в шкуры и поспи. Я пока полечу на охоту и вернусь приблизительно на заре, но ты, пожалуйста, не забывай, что сплю я днем, так что все, что с тобою произошло, мы обсудим следующей ночью.

В подобном плане Майкайла не видела никаких изъянов; она чувствовала себя смертельно усталой и решила последовать совету ламмергейера.

– Спасибо, – сказала ему девушка, – и желаю удачной охоты.

Гостить у Красного Глаза было весьма приятно. Девушка поняла, что птица очень одинока и общество Майкайлы ее радует. В ближайшие дни девушка решила оставаться в пещере и отдыхать, а питаться тем, что ламмергейер приносит с охоты. Приносил он зачастую такие деликатесы, как птица тогар, которая – Майкайла отлично это знала – живет лишь в болотах. Очевидно, ламмергейер пускался в далекие и утомительные перелеты ради того, чтобы побаловать гостью. Сам он питался попроще, да и Майкайла, отнюдь не будучи гурманкой, впоследствии удовлетворялась средних размеров грызунами.

Красный Глаз категорически заявил, что одежда ее совершенно бесполезна в здешнем холоде, и научил Майкайлу сохранять температуру тела с помощью магии. Оказалось, он знает немало магических приемов, неизвестных ей. Она не переставала размышлять о том, где он мог этого набраться, но, помня, с какой горечью ламмергейер упоминал о собственных создателях, решила не задавать вопросов.

Когда она как следует научилась управлять температурой собственного тела, Красный Глаз начал брать Майкайлу с собой в ночные перелеты. Вскоре она тоже полностью перешла на ночной образ жизни и целыми днями спала.

Однажды вечером ее разбудил звон шарика, висевшего на ленточке посреди груди; Майкайла, зевая, села на своем ложе, потянула за ленту, извлекла шарик и, поднеся его к лицу, отчетливо увидела изображение Файолона. Шарик, казалось, светится сам собою, однако Майкайла знала, что это всего лишь лампы, горящие в той комнате, где находится теперь Файолон.

– В чем дело? — сонным голосом произнесла она.

– В чем дело? – повторил Файолон раздраженно. – Ты выскакиваешь как угорелая из башни – в потемках, перед самым наступлением ночи, – и больше туда не возвращаешься, заставляя стражницу Неллу и две поисковые партии виспи целую неделю разыскивать твое закоченевшее тело. Ты даже не удосуживаешься ничего сообщить мне. И вот в тот момент, когда я сам с тобою связываюсь, ты начинаешь зевать и спрашиваешь, в чем дело!

– Прости, Файолон, – по-прежнему сонным голосом извинилась Майкайла, – я еще не успела проснуться, и у меня как-то вылетело из головы, что при тебе нет зеркала, которое ты мог бы спросить и увидеть меня.

– Узун с того и начал, что попытался это сделать! – воскликнул юноша.

– Он спрашивал зеркало? Каким образом ему это удалось? Неужели Харамис наконец перестала возражать против нового тела для него?

– Нет, Харамис ничуть не изменилась.

– Значит, она и обо мне не волнуется, – усмехнулась Майкайла, – да я и не ожидала, что с ней такое случится.

– Давай не будем обсуждать Харамис, ладно? – вздохнул Файолон.

– С огромным удовольствием сменю тему, – согласилась девушка. – Мне очень жаль, что я заставила беспокоиться Узуна; я совершенно не хотела его расстраивать, просто находиться там стало совершенно невыносимо. А как теперь Узун? Когда его таскали туда-сюда, он изрядно пострадал – именно так, как ты и предупреждал.

– Я вполне могу понять твое желание покинуть башню, – сказал Файолон. – Но ты действительно заставила Узуна волноваться самым ужасным образом; он боялся, что ты уже погибла. А что касается его самого, то сейчас состояние арфы стабилизировалось, дальнейшего ухудшения не происходит. Я как раз собираюсь отослать в башню мастера – специалиста по арфам – вместе со стражницей Неллой. Он посмотрит и на месте разберется, что там можно исправить.

– Нелла с тобой? – спросила Майкайла. – Кстати, где ты сейчас?

– Я в Лете.

– В Лете? Насколько я знаю, в последний раз ты отправлялся в Мутавари.

– Верно, – ответил Файолон. – Но мой дядюшка, король Вира, выяснил, что я способен общаться с вайвило, и отправил меня в Лет, чтобы связаться с ними и провернуть одно хозяйственное предприятие. Я организую отсюда доставку строевого леса; лес этот на королевских кораблестроительных верфях просто на вес золота, а посему его величество во мне души не чает. Начал поговаривать о том, чтобы вручить мне герцогский титул.

– Все это гораздо привлекательней, чем сидеть взаперти в башне, воздвигнутой посреди какого-то медвежьего угла, – прокомментировала Майкайла.

– Моя новая работенка, впрочем, довольно непроста, – заметил Файолон. – Не обладая чувством земли, я не смог бы с ней толком управиться. Ведь деревья надо рубить выборочно и с большим расчетом; просто-напросто свести под корень всю поросль на одном участке, как бы мал он ни был, ни в коем случае нельзя: неизбежно начнется разрушение почвенного слоя, а это нанесет вред как земле, так и рекам. Но, честно говоря, я получаю удовольствие, занимаясь таким делом, – признался юноша. – А что касается магических способностей, то я не стал скрывать, что в некоторой степени обладаю ими, хотя никому не говорю, как они на самом деле велики. Не хочу, чтобы все окружающие начали ко мне относиться со священным благоговением, как к какому-то сверхъестественному существу. Я намерен применять свои способности и навыки на пользу стране и всем ее обитателям, но в то же время не собираюсь ради этого отказаться от общения с людьми.

«Тогда с какой стати это сделала Харамис, – подумала Майкайла, – и с какой стати она хочет, чтобы я следовала ее примеру? Если быть Великой Волшебницей – значит, всего лишь обладать чувством земли и использовать его на пользу стране и ее обитателям, тогда это, пожалуй, не так уж плохо…»

– Как бы то ни было, – продолжал Файолон. – Узун в конце концов призвал Неллу, взял с нее клятву молчать и объяснил, как пользоваться зеркалом. Она попросила прибор показать тебя и увидела одну сплошную черноту. Как, кстати говоря, и я теперь в своем шарике. Слышу я тебя замечательно, но не видно абсолютно ничего.

– Здесь совершенно темно. Файолон, – мягко проговорила Майкайла, – ты меня не увидел бы, даже если б сидел на расстоянии вытянутой руки.

– Наверное, в этом все и дело, – отозвался он, – потому что, когда Узун попросил Неллу спросить зеркало обо мне, оно сработало безукоризненно. Тогда он отправил стражницу найти меня, а я, в свою очередь, нашел тебя.

– Бедняга Узун, – вздохнула Майкайла, – если бы у него сейчас было новое тело, наверняка он сам бы справился с процедурой магического глядения в воду. И уж совершенно точно воспользовался бы зеркалом.

– А это его новое тело – оно сможет выдерживать тамошние холода? – спросил Файолон. – Ниссомы ведь на это не способны.

– Мы ведь положили тело в кладовку, помнишь? А там точно такой же мороз, как и в комнате с зеркалом, – напомнила Майкайла. – А когда я разъяснила тем людям, каково должно быть это новое тело, то специально говорила о том, что оно должно выдерживать самые суровые морозы.

– Я об этом не знал, – задумчиво произнес Файолон, – мне казалось, что его можно хранить в этой кладовке лишь потому, что оно как следует укутано.

– Нет, – покачала головой девушка, – оно бы отлично там себя чувствовало и без всякой упаковки. Однако пока приходится думать не об этом. Надеюсь, твой мастер по музыкальным инструментам знает толк в арфах. Ты ведь сам не видел, насколько поврежден Узун, так?

– Нелла довольно толково описала мне его.

– Она тебе сообщила, что лак почти везде покоробился и вот-вот облезет, а сама рама треснула в трех местах?

– Она сказала, что рама потрескалась, и еще говорила, что лакировка выглядит какой-то странной.

– Что ж, пожалуй, это она верно полметила.

– Однако ты до сих пор не сказала, где находишься, Майка.

– В пещере, где-то на горе Ротоло.

– Не очень-то точное указание места, – заметил Файолон.

– Ты просто скажи Узуну. что я в полном порядке и безопасности. Поверь, Харамис вовсе не желает, чтобы я действительно вернулась. Старуха просто ненавидит меня, готова в этом поклясться. Она с самого начала не очень-то меня любила, а что уж говорить теперь, когда она совсем стара, больна и лишилась способности пользоваться магией, а я молода, здорова, полна сил и освоила уже почти все, что может проделывать маг, хотя Харамис с завидным упорством не желает этого признавать. Сейчас, например, она даже не помнит, что я способна говорить с ламмергейерами. Все ее идеи о моем «обучении» сводятся к тому, чтобы я просто сидела возле ее постели и прилежно вслушивалась в поучения, как малое дитя.

– Но это, на мои взгляд, не так уж и скверно, – сказал Файолон. – Конечно, все это наверняка бессмысленно, но я бы не сказал, что такая жизнь совсем уж невыносима.

– Она рассказывает одну и ту же историю ежедневно. Одно и то же день за днем, день за днем, день за днем…

– В таком случае это, пожалуй, действительно невыносимо.

– Я знала, что ты поймешь, – вздохнула Майкайла. – Я там просто начала сходить с ума, терять человеческий облик, и мне не оставалось другого выхода, кроме как оттуда убраться. Я ведь не только ее стала ненавидеть, но и саму себя. А теперь я живу в таком месте, где мне не приходится себя ненавидеть, и намереваюсь здесь еще какое-то время пожить, может быть, даже до тех самых пор, когда надо будет возвратиться в храм.

– В храм?

– Ты ведь помнишь тот храм, Файолон. Мне надлежит оставаться девственной и на протяжении следующих семи лет отправляться туда каждую весну на один месяц. Это плата за тело для Узуна.

– Но ведь он не пользуется этим новым телом, – возразил Файолон.

– Ну а это уже не их вина, – заметила Майкайла, – они свое слово сдержали, и я намерена сдержать мое, а уж как поступает Харамис, – добавила она с горечью, – это совершенно от нас не зависит.

– Верно, – согласился юноша. – Завтра я отправлю Неллу вместе с мастером назад на ламмергейере и передам для Узуна весточку, что у тебя все в порядке. А что уж он сообщит Харамис, пускай решает сам.

– Передай Узуну привет и скажи, что я его очень люблю и мне очень жаль, что доставила столько огорчений и беспокойства своим поведением.

– Так и сделаю, – отозвался Файолон. – Будь там поосторожнее и время от времени разговаривай со мной.

– Ладно, не волнуйся за меня.

Файолон еще пробормотал что-то невнятное, а затем шарик погас.

– Что это было? – тихо отозвалась в голове Майкайлы мысль Красного Глаза.

– Это мой кузен, – объяснила Майкайла. – Он обо мне очень волновался. И он прав, мне нужно было давно с ним связаться.

– Вы общаетесь с помощью вот этого маленького шарика? – Птица наклонила голову набок, с любопытством разглядывая шарик, который Майкайла держала перед собой.

– Да, – ответила девушка, снова запрятывая его за вырез платья. – Мы их нашли – у него там точно такой же – в развалинах на реке Голобар пару лет назад. Я подозреваю, что мы и без них сумели бы друг с другом разговаривать, но с ними проще – они помогают сосредоточиться.

– Так он способен общаться с ламмергейерами? – спросил Красный Глаз. – Я, кажется, слышал, он об этом говорил, правильно? И как он это проделывает?

– Не знаю. – Майкайла пожала плечами. – Просто он это делает, вот и все. В общем, это ведь не так уж сложно: я вот могу слышать, что говоришь ты, и готова поклясться, что большая часть виспи тоже сможет тебя услышать, если ты захочешь с ними заговорить. Файолону же помогает, видно, еще и то, что он покровитель Вара.

– Так, значит, у Вара теперь есть покровитель, – произнес Красный Глаз. – Это довольно интересно. Очень жаль, что у Лаборнока до сих пор его нет.

– Разве нет? – переспросила Майкайла. – Мне всегда казалось, что покровительница Рувенды – заодно и покровительница Лаборнока, ведь в конце концов эти два королевства объединились с тех пор, как она сделалась Великой Волшебницей.

Глаза у птицы сузились, что, видимо, означало то же, что хмурое выражение лица у человека. Ламмергейер медленно согнул шею и стал опускать голову, пока наконец глаза его не оказались на уровне глаз Майкайлы. Она уже немало времени прожила бок о бок с этой птицей и не сомневалась, что такой жест служит выражением крайнего неудовольствия.

– Покровительница никогда не исполняла свой долг перед Лаборноком, – произнес ламмергейер. – а в последнее время она точно так же игнорирует и Рувенду. Это очень плохо – плохо для обеих стран и для всех их обитателей.

– В последнее время она была больна, – объяснила Майкайла, – так что это скорее ее беда, а не вина – в том, что касается Рувенды. А насчет Лаборнока я думаю, она так и не простила его жителям гибель собственных родителей.

– Благополучие страны гораздо важнее, чем личные чувства покровительницы, – сухо и жестко проговорил Красный Глаз.

Майкайла решила, что сейчас не наилучший момент сообщить ему, что именно ей предстоит стать следующей Великой Волшебницей. «Да и кроме того, – подумала она, – Харамис в этом вопросе вполне может и ошибаться. Я не приобрела чувство земли в тот момент, когда Харамис его потеряла, может быть, им обладает теперь кто-то другой. Не исключено, что страна давно уже выбрала себе нового покровителя».