Текст книги "Семнадцать лет в советских лагерях"

7 декабря меня перевели из Лубянки в Бутырскую тюрьму. В одной камере со мной находились двести осужденных женщин. В тот же вечер нас повели в душевую, и, вернувшись в камеру, мы с удивлением обнаружили новых сокамерниц, принадлежащих к разным монашеским орденам. Камера была настолько переполнена, что мы ощущали в ней себя как сельди в бочке.

Тем не менее я хорошо запомнила эту камеру в Бутырской тюрьме, потому что среди нас была знаменитая певица Ереванской оперы Катя Скидарова. Чтобы нас развлечь, она исполняла классические арии, и это приносило нам истинное утешение. Иногда мы подпевали хором. Мы разбили форточку и установили сообщение с мужской камерой, расположенной этажом ниже. Они назвали нам свои фамилии, а мы говорили им, как нас зовут, чтобы понять, есть ли среди нас знакомые.

9 декабря 1937 года все женщины, осужденные как враги народа, были переведены в Пугачевскую башню Бутырской тюрьмы. Я вместе с тридцатью другими сокамерницами оказалась в камере площадью двенадцать квадратных метров на четвертом этаже. В Пугачевской башне дни протекали однообразно, а вот ночи были ужасными: из-за стен доносились стоны и крики. Должно быть, там пытали каких-то несчастных, и, чтобы заглушить звуки, включали сирену.

12 декабря в последний раз мы услышали отзвуки бодрой музыки: Москва праздновала принятие сталинской Конституции. Читатель может догадаться, в каком состоянии духа мы размышляли над этим лицемерным маскарадом!

В ночь на 13 декабря нас вывели из Пугачевской башни, а затем и из Бутырки. Конвоиры получили приказ обращаться с нами как можно строже, чтобы избежать контактов со стоявшими у ворот родственниками.

Анкета арестованной А. Сенторенс из ее следственного дела. Ноябрь 1937. ЦА ФСБ

Приговор Особого совещания по делу Андре Сенторенс. 22 ноября 1937. Из следственного дела Андре Сенторенс. ЦА ФСБ

Когда мы прибыли на вокзал, нам велели сесть на корточки в снег, чтобы нас не видели посторонние люди. Пункт назначения держали в секрете. Часы, проведенные там, стали сплошным мучением. Было нестерпимо холодно, а многие из нас были одеты легко, потому что покидали дома в спешке. Наконец в три часа утра нас посадили в вагоны для скота. Всего семьсот женщин. Неожиданно мы услышали детские крики. Мальчишке удалось отвлечь внимание конвоя, и, в тот момент, когда закрывались двери вагона, он, думая, что узнал свою мать, закричал:

– Мамочка! Бабушка умерла! Любу отправили в детдом, а ее оттуда забрала какая-то бабка!

Мы так и не узнали, как звали этого ребенка.

7. Потьма

Рыдания этого неизвестного ребенка потрясли нас настолько, что мы сами начали плакать. В углу вагона я увидела Фрадкину: на ней было только легкое платье (ее арестовали в августе), и сейчас она пыталась согреться, прижавшись к Кате Скидаровой. Одна из женщин знаком предложила мне сесть рядом. Я узнала в ней одну из своих соседок по «Матросской Тишине», журналистку Грановскую. Мы прижались друг к другу, чтобы сохранить тепло. Вагон освещался всего одной лампочкой. В полу было проделано отверстие для туалета, но им можно было пользоваться только во время движения: как только поезд делал остановку, входил охранник и закрывал дыру. Он опасался того, что мы можем бросить туда письмо и оно попадет к родственникам, которые попытаются следовать за конвоем, чтобы узнать, куда нас везут.

Утром 13 декабря солдат выдал каждой заключенной пятьсот граммов черного хлеба, селедку и две конфеты. В нашем распоряжении также было ведро холодной воды. Это был наш ежедневный рацион во время этапа. Нам часто не хватало воды, но охрана отказывалась ее приносить под предлогом, что это дополнительная работа. Катя Скидарова утратила свой «бутырский» задор и забыла, что умеет петь. Нина Ромашева, напротив, сочинила во время нашего этапа из Москвы в Потьму песню и с бравадой спела ее, когда мы прибыли на станцию Явас[67]67
  Поселок в Зубово-Полянском районе Мордовской АССР, в котором находилось лагерное управление Темниковского ИТЛ (Темлаг).


[Закрыть], откуда заключенных доставляют в секретную тюрьму НКВД в Потьме[68]68
  Потьма – поселок в 38 км от поселка Явас.


[Закрыть]. Вот слова этой песни.

ЖЕНЩИНЫ

 
Мы приехали сюда
Привет!
Отбывать тюремный срок.
Привет!
И повсюду в разговорах
Привет!
Говорят о приговорах
Привет!
Одним дали восемь лет, другим пять
Привет!
И никто не знает почему
Привет!
Из-за чего ты в тюрьме?
Привет!
По собственной вине или из-за кого-то?
Привет!
Я в тюрьме из-за своего первого мужа.
Привет!
И жду ребенка от второго.
 

В Явас мы прибыли 15 декабря в два часа дня. Только в восемь часов вечера поезд отвез нас к лагерю.

Как и Нина Ромашева, Грановская была одной из самых энергичных заключенных, хотя ей уже перевалило за пятьдесят. Это была сильная, крепкого телосложения женщина, и седые волосы совсем ее не старили. Двадцатилетней девушкой она познакомилась с Грановским, пламенным революционером, который в 1915 году был главным редактором подпольной газеты «Искра». Ему помогали жена Ленина Надежда Константиновна Крупская и Коллонтай[69]69
  Коллонтай Александра Михайловна (1872–1952) – государственный деятель и дипломат. Полпред СССР в Мексике (1926–1927), Норвегии (1924–1930), Швеции (1930–1944), Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР в Швеции (1944–1945).


[Закрыть]. Несмотря на столь славное прошлое, Грановского и его жену арестовали в 1937 году как врагов народа. Во время допроса в Бутырской тюрьме молодой следователь спросил Грановскую:

– Где вы познакомились со своим мужем?

– Всю жизнь я работала рядом с ним, мы вместе участвовали в революции. Моя дочь родилась здесь, в тюремной больнице, и после родов мне предстояло воссоединиться со своим мужем. Меня приговорили к десяти годам каторги в Сибири, и только Октябрьская революция нас освободила. А сейчас я вас прошу больше не задавать мне вопросов – вы слишком молоды, чтобы иметь на это право.

Грановская умерла в Потьме в 1939 году в 1-м лагпункте. В 1951 году, во время моего недолгого визита в Москву, я спросила у ее дочери, знает ли она о том, что ее мать умерла двенадцать лет назад. Ей было об этом неизвестно. Когда я спросила, что произошло с ней после ареста ее родителей, она ответила, что все их имущество было конфисковано, включая квартиру, – она смогла сохранить за собой лишь одну маленькую комнату. Один из их друзей, работник НКВД, купил на аукционе предметы, принадлежавшие семье Грановских. Когда он пришел их забирать, то столкнулся с дочерью Грановской, отказавшейся отдавать ему некоторые личные вещи. Тогда в порыве ярости он схватил кастрюлю с кипятком и вылил ей на ноги. Следы от ожогов сохранились у нее до сих пор.

Таково чудесное советское правосудие, защищающее униженных и угнетенных…

Потьминский лагерь начинался с больших ворот, окруженных колючей проволокой. Начальник охраны пропускал всех по очереди. Каждая из нас держала в руках листок бумаги и зачитывала с него свою фамилию, статью и срок. Эта процедура удостоверения личности длилась до полуночи, затем нас повели в туалет, выдали нижнее белье и робы, а одежду, в которой мы прибыли, отправили на лагерный склад. Наконец нас отвели в столовую, где мы с большим удовольствием познакомились с симпатичной женщиной по фамилии Блюхер, которая обслужила нас по первому разряду, но не могла предложить ничего, кроме овсяной каши и стакана теплой воды. Старожилы Потьмалага приготовили нам постели. Я не могла сразу заснуть, несмотря на усталость от этапа и переживаний.

В нашем бараке было сто пятьдесят заключенных женщин. В пять часов утра началась перекличка, в шесть часов нам дали немного овсяной или ячменной каши. Ходить в другие бараки запрещалось, лагерная охрана делала постоянные проверки, чтобы пресечь такие визиты.

На следующий день после прибытия в лагерь меня вызвали к оперу (так называют начальника лагеря, работника НКВД).

Этот сотрудник органов имел право знакомиться с нашими личными делами. В моем он прочитал о том, что я бросила в лицо следователю свое обвинительное заключение. Опер заявил, что я должна быть наказана за этот проступок, что и произошло: меня на три дня отправили в медсанчасть работать прачкой. В больнице я познакомилась с Третьяковой, женой Поднишева, секретаря Серго Орджоникидзе. Третьякова была комедийной актрисой, сыгравшей роль тети Маши в фильме «Путевка в жизнь» в 1932 году. Сегодня этот фильм исчез с русских экранов, так как Третьякова, исполнившая в нем главную роль, была арестована в 1937 году как враг народа[70]70
  Фильм «Путевка в жизнь» (1931) – первый советский звуковой фильм режиссера Н. Экка – драматическая история о перевоспитании подростков в подмосковной Болшевской коммуне им. Г. Г. Ягоды. Вероятно, автор имеет в виду киноактрису Ольгу Владимировну (Васильевну) Третьякову. Ее муж А. М. Постников, заместитель наркома путей сообщения Л. М. Кагановича, был расстрелян в ноябре 1937 г. Сама О. В. Третьякова умерла в лагере. О. В. Третьякова не играла в фильме «Путевка в жизнь», а сам фильм не был запрещен советской цензурой, хотя некоторые советские ведомства и критики требовали его запрета.


[Закрыть]. Эта несчастная была серьезно больна, и по этой причине ей разрешили специальное питание. Мадам Блюхер, начальница столовой, каждый день отправляла ей картофельный или свекольный салат. Третьякова, осознавая, что обречена, и видя мою молодость и крепкое здоровье, была рада предложить мне свою порцию – сама она уже не могла ничего проглотить. Она умерла от опухоли мозга в два часа ночи 1 января 1938 года у меня на руках.

Главный врач Осинова немного говорила по-французски и, заметив, как усердно я работаю, спросила, не хочу ли я остаться в медсанчасти на должности санитарки. Об этом можно было только мечтать: мне надоело целый день оставаться запертой в бараке без дела. И меня оставили. Я ходила в столовую без конвоя и брала еду для больных. Именно там я встретила Желебрикову, жену первого заместителя Ягоды, но с нами она оставалась недолго – ее срочно этапировали в Москву. С новым этапом в лагере появилась еще одна француженка по имени Регина Сташевская, жена советского посла Сташевского в Мадриде[71]71
  Сташевский (Гиршфельд) Артур Карлович (1890–1937) – советский сотрудник спецслужб. Второй директор Торгсина (1932–1934). Один из первых военных разведчиков, награжденных орденом Красного Знамени. Торговый представитель СССР в Испании (1936–1937). С 1934 по 1937 г. работал начальником Главпушнины наркомата внешней торговли СССР. Принимал активное участие в передаче золотого запаса Испании советскому правительству во время гражданской войны в Испании (1937). Арестован 8 июня 1937 г. по обвинению в участии в контрреволюционной и террористической организации. Расстрелян. Реабилитирован в 1956 г.


[Закрыть]. В момент ареста мужа в 1937 году Регина находилась в Париже, где возглавляла советский павильон на международной выставке. Она получила телеграмму от дочери, в которой говорилось, что отец серьезно заболел и что ей нужно срочно выехать в Москву. Но, как только Регина пересекла границу, ее арестовали и привезли на Лубянку. Ее девятнадцатилетняя дочь была обручена с офицером НКВД. Узнав об аресте своих будущих родственников, этот человек расторг помолвку, и юная Сташевская в отчаянии совершила самоубийство, отравившись газом. Регина узнала о смерти дочери только в 1940 году. Несмотря на все свои несчастья, моя бедная соотечественница слепо верила Сталину, убежденная в том, что тот не знает о том, что происходит в стране.

Все женщины, оказавшиеся в Потьме до нас, были арестованы в 1936 году. Большинство из них были женами старых большевиков. Сначала их отправили в Сибирь – в Омск, Томск, Иркутск, а оттуда в 1937 году этапировали в Потьму.

Тюрьмы потьминского лагеря[72]72
  Имеются в виду лагерные отделения Темниковского ИТЛ, расположенные недалеко от станции Потьма Зубово-Полянского района Мордовской АССР.


[Закрыть] обнесены высокой оградой. Каждая тюрьма, или лагерный пункт, состояли из разных зданий, бараков, столовых, медсанчасти и пр. Тюрьмы были пронумерованы от 1 до 25, и любая из них могла вместить от двенадцати до тысячи трехсот заключенных.

В каждой тюрьме было родильное отделение. Детей, рожденных женщинами-заключенными, оставляли с матерями на первые девять месяцев, а затем отдавали в детдома, откуда теоретически мать могла забрать своего ребенка после освобождения из лагеря. Молодые мамаши, после того как у них отнимали детей, возвращались в бараки. Сцены расставания с детьми были ужасны, я видела, как женщины сходили с ума.

Пациентов, признанных неизлечимыми, обычно отправляли в Казанскую спецтюрьму НКВД. Для обычных больных было достаточно лазарета на десять коек. Разумеется, он всегда был заполнен: этапы прибывали из разных концов страны, и большинство заключенных были легко одеты. Многие умирали либо от воспаления легких, либо от пленочной ангины. Персоналу больниц было строжайше запрещено разглашать сведения о ежедневном количестве смертей. Умерших буквально сразу после того, как они издавали последний вздох, укладывали на запряженные лошадьми повозки и отправляли в Барашево (поселок в пятнадцати километрах от станции Явас). Там, в главной потьминской больнице, проводилось вскрытие. Свидетельство о смерти отправлялось в архивы НКВД.

Ежедневный рацион заключенного состоял из следующих продуктов: черный хлеб – 550 г; мясо или селедка – 25 г; овес или сухой ячмень – 25 г; жиры – 2 г; сахар – 20 г; овощи – 200 г.

Однажды во второй половине февраля 1938 года, утром, главврач сообщила мне, что по приказу опера меня переводят из 1-го лагпункта в 17-й, расположенный в тридцати километрах. Я прибыла туда по узкоколейке 19 февраля в десять часов, но мне еще предстояло пройти пятнадцать километров пешком. Вместе со мной приехали врач, две медсестры, две санитарки или сиделки, три поварихи и еще десять женщин без определенной профессии. Нашей задачей было подготовить прием нового этапа. Мы работали весь день и вечером оказались в бараке без электричества, приходилось довольствоваться пламенем печки. Надзиратели заперли нас. Усевшись вокруг огня, мы пели хором, некоторые исполняли революционные песни. На следующее утро после этой музыкальной вечеринки нашего доктора Софью Антоновну вызвал опер и объявил, что она ответственна за дисциплину в нашем бараке и что мы как враги народа не имеем права петь революционные песни и вообще в тюрьмах НКВД пение запрещено.

Через десять дней после нашего приезда в 17-й лагпункт прибыл крупный женский этап: семьсот грузинок, триста армянок и азербайджанок из Баку. Вместе с этим этапом к нам присоединились и некоторые узницы 1-го лагпункта. В числе прибывших была Нина Тухачевская[73]73
  Тухачевская Нина Евгеньевна (1900–1941) – жена маршала СССР М. Н. Тухачевского. Репрессирована как жена «врага народа», в 1941 г. расстреляна. Репрессиям были подвергнуты все члены семьи Тухачевского.


[Закрыть] – жена расстрелянного годом раньше маршала Тухачевского, его сестра Ольга Шпилеринг – жена профессора Энергетического института, Каминская – жена министра народного образования Каминского[74]74
  Каминский Григорий Наумович (1895–1938) – в 1936–1937 гг. был наркомом здравоохранения СССР. В июне 1937 г. арестован по обвинению в контрреволюционных преступлениях и в феврале 1938 г. расстрелян. Реабилитирован в 1955 г.


[Закрыть]. С большой радостью я вновь встретила Катю Скидарову, Фрадкину и Регину Сташевскую. Среди новеньких была еще одна француженка – Мари; ее муж, бывший русский эмигрант, вернулся в Россию в 1935 году и работал шофером в посольстве Франции. Когда я впервые увидела Мари, хилую, безликую, я усомнилась в том, что она сможет долго выдержать лагерное существование. Но это была настоящая бретонка, упорная и упрямая, способная постоять за себя. К своему великому изумлению, в 1950 году, бродя вокруг посольства Франции в Москве, я увидела в окне Мари, вытиравшую пыль. Она не смогла возвратиться во Францию раньше меня.

Я также узнала, что Ирина Довгалевская, дочь посла, находится в 1-м лагпункте. Неужели все население сидит в тюрьмах? Ирина вышла замуж за инженера Северных железных дорог и жила в Москве. Мне не удалось близко подойти к ней и поговорить, но она передала мне, что ее мать умерла после операции.

Через два дня лагерь до отказа заполнился заключенными. Я же продолжала работать в медсанчасти, среди моих пациентов была страдавшая циррозом печени мадам Радек, жена журналиста, осужденного в январе 1937 года[75]75
  Радек (Собельсон) Карл Бернгардович (1885–1939). С 1923 г. – сторонник Л. Д. Троцкого. В 1927 г. исключен из партии и выслан в Красноярск. В 1930 г. заявил о разрыве с троцкизмом и был восстановлен в партии, работал в газете «Известия». В 1936 г. вновь исключен из партии и арестован. Стал одним из главных обвиняемых на открытом процессе по «делу параллельного антисоветского троцкистского центра» (Второй московский процесс – см. прим. 45). Приговорен к 10 годам тюремного заключения, но в 1939 г. был убит в Верхнеуральском политизоляторе, где отбывал наказание. Реабилитирован в 1988 г.


[Закрыть]. Семидесятилетнюю грузинскую аристократку Ардишвили госпитализировали с приступом диабета. Состояние ее здоровья было таково, что летальный исход мог наступить в любую минуту. Надзиратели все время заходили проверить, жива ли она еще. Они ждали ее смерти, чтобы разворовать вещи. Позже мы узнали, что сразу после окончания процедуры вскрытия ее обнаженный труп был брошен в общую могилу, а солдаты украли все, что попалось им под руку. Мы так протестовали против этого мародерства, что из Москвы пришел приказ, запрещавший снимать одежду с трупов.

Последние слова Ардишвили были адресованы мне. Она взяла меня за руку и стала умолять:

– Моя дорогая Андре, вы еще молоды, и я вам желаю вернуться на родину, но будьте осторожны, я вас прошу, будьте внимательны, следите за тем, что происходит вокруг вас, и обращайте это в свою пользу…

Я до сих пор с благодарностью вспоминаю о ней.

Весной 1938 года большинство из нас вновь обрело веру в будущее. Сталин лишил нас свободы, но не смог отнять волю к борьбе, и мы боролись!

Катя Скидарова помогала нам забыть о наиболее мучительных моментах нашего существования, исполняя арии из «Кармен», «Вертера», опер Чайковского «Евгений Онегин» и «Пиковая дама». Однажды начальник лагеря ворвался к нам в барак и отправил ее в карцер на три недели. Однако это заточение не сломило ее, и, вернувшись, она спела нам «Слышен звон бубенцов издалека». Чтобы дать Кате время прийти в себя после карцера, некоторые из заключенных женщин пересказывали нам романы или читали стихи Есенина. К сожалению, мы часто ложились спать голодными. Не менее четверти заключенных лагеря болели цингой. Видя, как список больных увеличивается с каждым днем, опер забил тревогу и сообщил об этом в Москву. Приехавшая вскоре медицинская комиссия столкнулась с недовольством грузинок. Одна из них, тбилисский адвокат, выйдя из строя, обратилась к москвичам:

– Граждане, я адвокат и знаю Уголовный кодекс! Разве можно бросить женщину в тюрьму без судебного приговора и без права на защиту! В сталинской Конституции разве не говорится о том, что советский гражданин имеет право на защиту?

Другая грузинка без особых усилий вырвала клок волос и зуб и продемонстрировала их комиссии:

– Вот что они со мной сделали, а ведь прошел только год с тех пор, как меня арестовали!

Трое женщин-врачей, членов контрольной комиссии, не смогли скрыть свои эмоции, и в тот же вечер их выпроводили из Потьмы.

Впоследствии к нам приезжали и другие комиссии, но опер позаботился о том, чтобы грузинки не попадались им на глаза.

В июне 1938 года мы ненадолго воспряли духом, узнав, что Сталин не только приказал прекратить аресты женщин[76]76
  Фактически аресты жен «изменников родины» перестали быть массовыми с октября 1938 г., в период завершения Большого террора.


[Закрыть], но и поставил Берию на место Ежова. Мы стали думать о возможном освобождении, однако не строили иллюзий. Из-за цинги многих из нас отправили в инвалидный лагерь № 21. В их числе была Фрадкина – она еще серьезно повредила ногу и передвигалась теперь с помощью палки. Так как 17-й лагпункт был уже полностью укомплектован, нам больше не присылали новых заключенных, и мы не знали ничего о том, что происходит на воле. Мы были очень грустны и подавлены. Каминская, Нина и Ольга Тухачевские убыли в неизвестном направлении.

В августе 1938 года опер вызвал Катю и спросил, не хочет ли она участвовать в военном празднике. Если она согласна, то пусть представит ему программу своего выступления. Катя вернулась к нам в некоторой нерешительности, но мы настоятельно советовали ей принять это предложение. Во время концерта Катя заменила два произведения из одобренного опером списка, одно – на арию князя Игоря из оперы Бородина, где князь просит султана дать ему свободу, и другое – на романс Чайковского о птичке, не желающей петь в клетке[77]77
  Речь идет об арии князя Игоря из одноименной оперы Бородина («О дайте, дайте мне свободу! Я свой позор сумею искупить») и романсе П. И. Чайковского на стихи Л. А. Мея «Канарейка».


[Закрыть]. Когда раздались аплодисменты, опер встал и вышел из зала.

Мы все с нетерпением ждали прихода Кати. Вернувшись в барак, она, сияя, рассказала нам о том, как ловко обманула опера. Увы! Торжество оказалось недолгим – ее практически сразу этапировали в 1-й лагпункт, где дисциплина была значительно строже, чем у нас. Лишившись нашей дорогой утешительницы Кати, мы приютили кошек, и они немедленно принесли нам целый выводок котят.

1 января 1939 года мы пожелали друг другу счастливого Нового года, не слишком веря в исполнение этого пожелания. В конце января правительство решило провести перепись населения, и к нам несколько раз приезжали переписчики. Советская власть, производя тотальные аресты, лишила себя множества специалистов: инженеров, техников, врачей стало катастрофически не хватать. Сталин осознал свою ошибку и решил вернуть квалифицированные кадры на работу, чтобы реанимировать экономическое развитие и не отставать от цивилизованного мира.

Как-то июльским днем к нам в барак пришел рабочий чинить нары. Улучив момент, когда охрана не обращала на меня внимания, я спросила этого человека, что происходит в мире. Он сообщил об окончании войны с Финляндией[78]78
  Советско-финская война началась 30 ноября 1939 г. и закончилась 13 марта 1940 г.


[Закрыть], о том, что в нашем лагпункте готовят здание для размещения медицинской комиссии и что скоро нас отправят куда-то далеко на строительные работы. Когда я поделилась этой новостью с другими заключенными, мне не поверили: учитывая наше состояние здоровья, от нас нельзя было требовать тяжелой физической работы.

Спустя несколько дней нас неприятно удивил визит товарищей из НКВД. 15 августа из всех обитательниц 17-го лагпункта медицинская комиссия отобрала только семьсот женщин, остальные были настолько больны, что еле передвигались. Заключенных, признанных физически годными, разделили на две категории, но все они должны были уехать из Потьмы. Естественно, я была в их числе, потому что еще могла держаться на ногах. 1 сентября мы с радостью покинули потьминский лагерь. Наш этап остановился у 1-го лагпункта, к нам присоединилась новая колонна заключенных, и в самом ее начале я увидела Катю! Меня это не удивило: опер терпеть ее не мог и изыскивал все возможности, чтобы от нее избавиться.

3 сентября, не веря своим глазам, сквозь решетку нашего вагона для перевозки скота мы увидели залитую солнцем Москву. Рядом с нами стоял поезд Москва – Ялта. Грузинка Маро Шишниашвили воскликнула:

– У кого есть карандаш?

У меня нашелся карандаш, и мы написали крупными буквами на большом листе бумаги: «МЫ – ЖЕНЩИНЫ ИЗ 1937 ГОДА».

Страница рукописи книги А. Сенторенс, глава 7

Пассажиры поезда Москва – Ялта задавали нам вопросы о своих близких. И, к нашей большой радости, конвоир принес корзинку с едой, которую нам отправила старушка, разыскивавшая свою дочь с 1937 года. На стенах вагона мы могли прочитать имена наших предшественников и названия конечных пунктов их следования: Омск, Иркутск, Печора, Магадан… Нас было слишком много, чтобы НКВД просто так избавился от нас. После отправления поезда Москва – Ялта его место занял поезд Москва – Владивосток, и история повторилась. Мы шалели от радости, получая продукты, и охотно провели бы больше времени на московском вокзале. К сожалению, 4 сентября наш этап двинулся в путь, и по мере того как мы отдалялись от столицы, воздух становился все холоднее, а корзинки с провизией истощались. Сгрудившись в углу вагона, мы затянули песню.

Наш поезд двигался с черепашьей скоростью. На каждой станции он стоял часами. 10 сентября во время раздачи баланды мы увидели снег. Значит, мы двигались на север. На железнодорожной насыпи играл мальчуган, и мы крикнули ему:

– Малыш! Где мы находимся?

– В Вологде!

Через восемнадцать часов наш поезд должен был прибыть в Архангельск…