Текст книги "Взрыв. Прошлое. Настоящее. Будущее."

Глава 2

Когда я открываю глаза, за окном уже темно, а кто-то перенес меня в дом и положил на диван в кабинете Элис. Усталости я не ощущаю, поэтому решаю найти кого-нибудь. Обхожу комнаты первого этажа, громко окликая Элис, но безрезультатно, и, подойдя к подножью лестницы, без особой надежды снова зову ее, но, не услышав ответа, направляюсь к двери.

Выйдя на улицу, чувствую, как легкий ветерок, играя моими волосами, холодит щеки, и, подняв голову, вижу полукруг луны. Красиво, даже немного обидно, что луну теперь редко видно, ведь обычно она скрыта облаками. Оглянувшись вокруг, я замечаю свет костров, слышу тихий гул голосов и направляюсь туда.

Хоть людей и много, все они говорят полушепотом и переходят от одного костра к другому, со свечами в руках, отбрасывающими причудливые тени на заплаканные лица. В памяти слишком живо всплывают похороны, в которых мне пришлось участвовать, но прежде, чем я успеваю сбежать, меня замечает Элис. Она идет мне навстречу и мне ничего не остается, кроме как позволить ей подойти. Всего одного вопроса хватает, чтобы Элис мне все рассказала: во время атаки были убиты пятеро, еще тринадцать человек забрали с собой вэрумы. Правда, оплакивают сегодня всех, и убитых, и пленных. Это не укладывается у меня в голове, но накатившая тошнота не дает мыслить ясно.

Закончив, Элис приглашает меня принять участие в церемонии. Пока я пытаюсь сообразить, как бы повежливее отказаться, к нам подходит девочка лет семи и передает Элис записку. Прочитав ее, женщина хмурится и, повернувшись к девочке, говорит:

– Исла, будь добра, проводи Изабель.

Девчушка, слабо улыбнувшись, протягивает мне руку, и, как только я беру ее, Исла ведет меня к ближайшему костру. По пути девочка берет свечу в стакане и протягивает мне, а я замечаю, что паника понемногу заполняет собой все мои мысли, несмотря на то, что я как мантру повторяю про себя: «Нельзя, нельзя об этом думать». Я следую за ней, пытаясь унять тошноту и убеждая себя, что я почти не знала этих людей. Если на то пошло, то говорила я только с Силен.

Стоит нам подойти к костру, как Исла устраивается около женщины, наверное, своей матери, и предлагает мне сесть рядом. Я сажусь на бревно, а в голове молотом бьется: «Это не похороны твоих родителей!», но тщетно. Я отключаюсь от реальности.

Когда мне было девять, моих родителей убили. Мы с Джоном были в школе с самого утра, но я нехорошо себя чувствовала, и меня отпустили домой пораньше. Когда я зашла в дом, сквозь стеклянную дверь кухни я увидела, как какой-то мужчина держит мою мать. Только то, что он стоял боком к двери и не заметил меня, сосредоточившись на маме, спасло мне жизнь в те минуты.

Он был одним из донариумов Верума. Через дверь было плохо слышно, да и кровь стучала в ушах, но мама все время качала головой, наверное, повторяя, что ничего не знает, но он ей не поверил.

Я открыла дверь в ту же секунду, когда его рука превратилась в лезвие и он перерезал маме горло.

Я слышала собственный крик, даже не понимая, что кричу сама. Не знаю, как это получилось, но тогда я впервые убила. Окна разлетелись вдребезги, весь пол оказался покрыт стеклянной крошкой. Неконтролируемая волна оказалась очень сильной: я слышала, как ломались его кости, видела, как он открыл рот в беззвучном крике и как застыли его глаза. Он упал, а я в ту же секунду бросилась к маме.

Я пыталась ее поднять, но не смогла, обнимала ее, плакала, умоляя очнуться и сказать мне, что все будет хорошо. Умоляя не бросать меня.

Через несколько часов, по крайней мере, так утверждали висящие на стене часы с треснутым стеклом, я заставила себя отпустить маму и выйти из кухни. Как только мой мозг снова стал воспринимать происходящее, я точно знала, что не позволю Джону увидеть ее.

Я хотела выйти через переднюю дверь, но увидев дорожку из капель крови в коридоре, ведущему в гостиную, через которую нужно было пройти, я почувствовала, как глаза обжигают новые слезы.

Там был папа.

Я выбежала из черного входа и больше никогда туда не возвращалась.

Не помню, как добралась до школы, я нашла Джона, который сидел в классе с учительницей, которая ждала нашу маму, ведь Джон был еще маленьким и один ходить домой не мог. По-моему, я объяснила ей, что случилось, хотя и не уверена. Знаю лишь, что как-то я убедила ее отпустить нас.

Когда мы оказались у дяди Гордона, я сломалась. Я долго сидела и смотрела в одну точку, не реагируя на тетю Анабель, пытающуюся поговорить со мной и покормить меня. Ей удалось только уговорить меня переодеться и принять душ, после которого я снова села в угол. Я рассыпалась на части, мне было больно и плохо, но собирать себя мне было незачем: о Джоне теперь было кому позаботиться. Затем, плавно, я снова стала ходить, есть, спать, разговаривать. Прошло много месяцев, прежде чем тетя снова научила меня улыбаться, но я не стала прежней счастливой и жизнерадостной девочкой.

На похоронах родителей все было почти так же: костер, свечи, плач. Только людей было меньше и плакали все, кроме меня. Люди жалели меня, как будто я нуждалась в их жалости, как будто я вообще хоть в чем-то нуждалась, говорили, что это шок и я не могу поверить в происходящее. Еще как могла. Я ведь все видела своими собственными глазами, а потом убила убийцу своих родителей. Об этом я никому не сказала, кроме тети. Она была мне неродной, но я любила ее и доверяла ей. Помню, как она обнимала меня, успокаивала и ругалась с дядей, когда он кричал на меня или пытался за что-то наказать.

Я трясу головой, надеясь хоть как-то избавиться от этих воспоминаний, вот только обстановка этому явно не располагает, поэтому, чтобы отвлечься, я сосредотачиваюсь на людях вокруг костров, и пусть на многих лицах написаны скорбь и печаль, лишь некоторые действительно убиты горем.

Мы уже довольно долго сидим молча, когда у соседнего костра поднимается мужчина и говорит, что пора начать ритуал. Мать Ислы, видимо заметив, что я не знаю, что делать, тихим шепотом сообщает мне:

– Нужно подумать об одном из умерших и задуть свечу.

Я думаю о том, что не знаю никого из убитых, что и говорить, я даже не в курсе, как их зовут и звали, да и вообще не вижу смысла оплакивать живых. Поэтому я вспоминаю мамину улыбку и задуваю свечу.

После того, как все свечи задуты, люди начинают расходиться, но не успеваю я решить, куда мне пойти, как рядом появляется незнакомый мне паренек и просит следовать за ним.

Мы снова оказываемся в кабинете Элис, где помимо самой хозяйки и Сэма, оперевшись на стену, стоит парень с темной бородой. Элис представляет нас друг другу, но Итон просто смотрит в никуда.

Я, все еще ни черта не понимающая, вдобавок расстроенная похоронами, начинаю выходить из себя. Сколько можно? Мало того, что из расплывчатых объяснений Элис накануне в моей голове так ничего и не прояснилось, так она еще и вздумала знакомить меня с невыражающим интереса к происходящему парнем. Именно это почему-то и становиться для меня последней каплей, и я требую объяснений.

Элис, явно не ожидавшая такого хамства, на секунду замирает, а затем без сил падает в кресло. Да, я была груба, но чего она ожидала? Похоже, именно это и приходит ей в голову, и она быстро обрисовывает для меня ситуацию.

– Во-первых, мы на острове, во-вторых, он невидим, в-третьих, на остров напали впервые, а о потерях ты уже знаешь.

– Я не понимаю, почему мы не организовываем спасательную операцию.

К моему удивлению, эти слова произношу не я, а Сэм. Элис устало вздыхает и поворачивается к нему:

– Мы уже это обсуждали.

– Если уж на то пошло, я этого тоже не понимаю. Вы же, вроде как, спасаете мир. – скрестив руки на груди, произношу я.

– Я не собираюсь посылать людей на смерть. – хмуро отвечает Итон.

Значит, он все-таки умеет разговаривать.

– Я этого и не прошу, но не можем же мы их бросить. – не желая отступать, горячо возражает Сэм.

– Мы на войне. – для убедительности ударив кулаком по ладони, говорит Итон. – Иногда приходиться жертвовать меньшим ради большего.

Господи, неужели этот идиот тут что-то решает?

– И все эти люди – меньшее?! – Сэм срывается на крик. Похоже, Итон его раздражает куда больше, чем меня.

– Да кто ты такой, чтобы указывать мне, что делать?

Весь запал Сэма исчезает, его поставили на место. Меня нет.

– Сразу видно, твоих любимых там нет, – холодно роняю я.

На этот раз багровеет Итон, а не Сэм.

– Да как ты смеешь? – его руки сжимаются в кулаки. – Силен была моей кузиной, а ты…

– Была. – обрываю его я. – К твоему сведению, она была жива, когда из забрали. И я уверена, жива до сих пор.

– Откуда ты…

– Оттуда, что я была там, ты, кретин! Я не понимаю, как можно хоронить людей раньше времени.

– Хватит. – тихий голос Элис заставляет нас замолчать, ее душат слезы, но она продолжает, – Изабель, Сэм, мы ничего не можем сделать. Итон прав, мы не можем рисковать людьми.

– А вам не приходило в голову, что эти люди могут решать сами? – язвительно интересуюсь я.

В ответ Элис только качает головой.

– Думаешь, помогла спасти дуб и уже имеешь право голоса? – вздергивает брови Итон.

– Нет. Просто я знаю, что нельзя бросать людей в беде. – Элис поднимает глаза, но я буду не я, если все не испорчу, – И мне жаль Силен. Не из-за того, что ее схватили, – на меня направлены три пары удивленных глаз. – а потому, что ей достался такой никчемный кузен.

После этих слов поднимается страшный крик, а Итон пулей бросается ко мне, но Сэм успевает его перехватить. Лицо Итона от ярости покрывается красными пятнами, а сам он брызжет слюной, извергая проклятья. «Черт знает, какой у него дар» – проноситься в голове, и я поспешно выскакиваю за дверь.

Не успеваю я отойти достаточно далеко, как слышу свое имя, но не останавливаюсь, а наоборот, ускоряю шаг, прекрасно понимая, что это бессмысленно и зная, что мне все равно не убежать. Не проходит и минуты, как Сэм хватает меня за руку, разворачивая лицом к себе.

– Из, нам нужно поговорить.

В ответ я качаю головой, мне больно, в чем нет ничего удивительного.

– Иззи, послушай, мне очень, очень жаль…

Но я не даю ему закончить:

– Отпусти меня.

– Даже не подумаю, пока мы не поговорим.

– Ты хочешь поговорить? Отлично, давай поговорим. Кстати, о чем именно? Может о том, как ты меня сюда заманил? – язвительно спрашиваю я, не переставая вырываться, пусть и понимая, что это бессмысленно.

– Я ни черта не понимаю! Тебя никогда не волновала ложь. Ты ведь всегда удивлялась, почему она так много значит для других.

– Правда. Для меня не проблема, когда люди врут просто потому, что им так удобнее, как ты врал мне по поводу работы, а я ничего не имела против. Я и сама много вру, потому что так спокойнее и проще, но это не из-за того, что ты соврал. А из-за того, что ты сыграл на моих чувствах. Ты лучше меня знаешь, что ради Джона я готова на все, и ты использовал это, чтобы манипулировать мной. Я не могу этого простить.

Сэм долго смотрит мне в глаза, и опять я удивляюсь, как мне удается разглядеть тоненькие зеленые ниточки в его глазах в темноте, затем он выдыхает и, наконец, произносит:

– Просто знай, что мне действительно очень жаль, а Джон в полном порядке, обещаю. Я не буду больше искать оправданий – я их не заслужил. Если тебе вдруг что-то понадобиться, я всегда готов помочь в память о нашей дружбе. – он отпускает мою руку, слегка сжав ее напоследок. – Я знаю, что не должен был предавать тебя.

Едва он отпускает мою руку, как я отворачиваюсь от него и направляюсь к берегу. Горло словно сжато стальными тисками, ноги от усталости отказываются держать меня, а тело пронзает жуткая слабость. Лишь усилием воли я заставляю себя дойти до кромки воды и чуть ли не падаю на влажный песок.

Я даже не знаю толком, от чего устала. Сэм предал меня, он сам так сказал, и не думаю, что смогу простить его в ближайшее время. Он использовал мою главную слабость против меня, а это не легко простить.

Океан очень близко и его соленое дыхание помогает успокоиться, а на небе загораются звезды, пока я сижу на берегу, позволяя холодной воде плескаться у моих босых ступней. Я слушаю шум волн и таращусь в темноту, стараясь разглядеть океан, но он лишь ненамного темнее неба.

Когда горизонт начинает розоветь, ко мне, не говоря ни слова, подсаживается Элис.

– Как я могу вернуться домой?

Конечно, домом это место назвать трудно. Особенно учитывая тот факт, что я собираюсь найти себе новый, о котором не будет знать никто.

– Я не думаю, что тебе стоит возвращаться. Раз тебя нашли мы, значит, и Вэрум тоже сможет. Ты так же важна для нас, как и для них.

– С какой стати? Что во мне особенного?

– Понятия не имею. – слегка раздраженно отвечает Элис. – Но что-то есть, иначе Альберт не стал бы с таким упорством тебя искать.

– То есть, вы тоже не в курсе, зачем я нужна? – удивленно спрашиваю я.

– О нет, Изабель. – со странной улыбкой возражает она. – Я знаю, какая роль тебе приготовлена, не сказать, что я в восторге, но я, так же, как и ты, не вижу в тебе ничего особенного. Просто упрямая девчонка.

– Если таким образом вы пытаетесь уговорить меня остаться, то вам стоит попробовать что-нибудь другое. – сухо отзываюсь я и отворачиваюсь от нее.

– Ты горда, хорошо. – удовлетворенно кивает Элис. – Сильна, горда, красива. Умна?

– Можете не сомневаться.

– Ну да, ты же не повелась на мои обвинения против Сэма. – снова кивает она.

Я молча отмечаю, что все же была права.

– Кажется, вы не очень-то хотите, чтобы я осталась. – замечаю я.

– Правильно кажется. Но здесь даже я не смогла переубедить Альберта, – она вздыхает. – он уверен, что ты можешь помочь нам справиться если не со всеми нашими проблемами, то с большей частью.

– А с какой стати я должна решать ваши проблемы? Мне и своих хватает.

– Потому что взамен мы можем решить твои. Ты, кажется, беспокоилась о своем брате. Можешь привезти его сюда, я обеспечу его защиту. – предлагает она.

– Да, я видела. – усмехаюсь я.

– Ты думаешь, что пара часов дала тебе полное представление о том, что здесь происходит? Посмею тебя разочаровать, все не так.

Элис выдыхает, потом слегка морщится и произносит:

– Мой остров не просто невидим, Изабель. Я постоянно перемещаю его по океану, что позволяет нам уходить от опасности, а эта… ошибка вышла из-за того, что мы стояли на месте, позволяя Райану вернуться вместе с тобой.

Что ж, должна признать, умно.

– И вы обещаете защитить Джона, если я соглашусь? – интересуюсь я. – Как я должна понять, что вообще могу вам верить?

– Никак. Но можешь мне поверить, к твоему брату я неприязни не питаю.

– Это ведь наверняка опасно. Что если меня убьют?

– Твой брат останется здесь и после твоей смерти, если ты до этого нас не предашь. В таком случае мы его, конечно, не убьем. Просто вышлем обратно.

– Звучит честно. – заключаю я. – Я думаю, что приму ваше предложение, я бы даже извинилась за то, что это вам не по душе, но меня это, честно говоря, не волнует. Сейчас каждый думает о себе.

– Конечно, так и есть в твоем мире. Но здесь мы беспокоимся и друг о друге, так что, если ты попытаешься навредить тому, кто дорог мне, тебе придется за это заплатить.

– Не сомневаюсь и могу сказать то же о себе. – с улыбкой возвращаю угрозу я.

– Тогда, я думаю, мы все уладили. Можешь привезти своего брата, когда посчитаешь нужным. Попроси любого пилота отвезти тебя, я дам соответствующие распоряжения.

– Хорошо. – киваю я. – Но есть еще кое-что. Если я остаюсь с вами, это не значит, что я могу, как и вы, похоронить живых людей.

– Это что, ультиматум? – вздергивает брови Элис.

– Можете назвать это как угодно, но, по-моему, вы сами сказали, что здесь люди заботятся друг о друге. – пожимаю плечами я.

– Справедливо. Значит, ты еще и не бессердечна, тоже хорошо. Что ж, я сообщу Итону, чтобы он приготовился.

Я киваю, и Элис уходит, а я решаю, что пока здесь будут идти приготовления, я успею забрать Джона.

Я знаю, что лететь нам не больше часа, но все равно кошусь в окно, ожидая нападения. Мы покрыли уже половину пути, и я, в надежде, что смогу хоть как-то успокоиться, снимаю с шеи медальон, глажу пальцами черное золото, говорят, оно и раньше было очень редким, а сейчас его и вовсе перестали добывать, и в сотый раз перечитываю гравировку: «Самое странное в мире – время». Этот медальон мама подарила мне на девятый день рождения, и, по сути, этот медальон – чуть ли не все, что у меня от нее осталось. Она сказала, что он будет мне напоминанием и защитой, а я до сих пор не могу понять, что она имела в виду.

Я так и не узнала, каким даром обладала моя мама. Помню только, однажды я не могла заснуть и хотела спуститься вниз, чтобы попросить чашку горячего шоколада, но застыла на лестнице, услышав мамин плач.

Папа спрашивал ее, что не так, а она только плакала и повторяла: «Она стала такая красивая», потом мама успокоилась и потребовала, чтобы папа заставил дядю Гордона пообещать, что он не бросит нас, когда их не станет. Папа, судя по голосу, был в замешательстве, но согласился. Через полторы недели, в мой день рождения, мама подарила мне медальон, словно зная, что случится потом, а через два с половиной месяца их не стало.

– Мы на месте.

От тихого голоса пилота я вздрагиваю, и отмечаю, что гул хауберда стал тише, значит, мы и правда уже на земле. Я поднимаюсь на ноги и выхожу из хауберда, не отрывая взгляда от небольшого кирпичного двухэтажного дома, а сердце мучительно сжимается в груди. С этим местом не связано почти ни одного счастливого воспоминания. Только тетя Анабель.

Поднявшись по ступеням знакомого крыльца, я глубоко вздыхаю, перед тем как постучать, затем слышу дядин голос и его шаркающие шаги, усиливающиеся с каждой секундой. Описать его лицо, когда он видит меня, стоящую у него на пороге, невозможно, и, хотя он просто молчит и смотрит на меня, приходится сделать хорошую мину при плохой игре и притвориться, что я не пропадала неизвестно где шесть лет.

– Привет, дядя. Давно не виделись.

Дядя продолжает смотреть на меня так, словно видит приведение, а потом выдает, подтверждая мое предположение:

– Я думал, ты мертва.

Кто бы сомневался, вот только не думал, а надеялся. Не дожидаясь приглашения и прекрасно зная, что я его не получу, я прохожу в дом мимо него, и тут же, из прихожей, зову Джона. Мой младший брат слегка ошарашено выходит из комнаты и обнимает меня.

– Изабель, ты… здесь?

Судя по взгляду, он вспомнил тот день, когда я со скандалом ушла отсюда, поклявшись, что никогда не переступлю порог этого дома снова. Подняв руку, я треплю волосы Джона, черные, как у меня и с грустью отмечаю, что он вырос и еще больше стал похож на маму.

Чуть наклонившись, я тихо шепчу:

– Я тебя забираю, иди, собирай вещи.

Затем с неохотой поворачиваюсь к застывшему в дверях дяде, успев заметить, как лицо Джона озарилось счастливой улыбкой. Стоит ему уйти, как дядя скрещивает на груди руки и произносит:

– Я его тебе не отдам, не позволю забрать.

– А я и не спрашиваю разрешения. – может, не зря он меня ненавидит? Впрочем, его чувства взаимны. – Он мой брат и я – та, кто должен о нем заботиться.

Я говорю это спокойным, уверенным тоном, а дядя багровеет от ярости.

– Я сказал, он никуда не пойдет!

– Сейчас гораздо важнее, что говорю я, – лениво поигрывая в воздухе пальцами, произношу я.

– Изабель, пожалуйста, не делай этого.

От его искренности я теряюсь и не знаю, что сказать, но, поборов удивление, произношу:

– Я обещала ему, что заберу его, как только смогу и собираюсь сдержать слово.

– Но он все, что у меня осталось. – жалобно говорит дядя Гордон.

– У меня тоже, – напоминаю я. – ты должен отпустить нас.

– Я не могу! Как ты не понимаешь?

– Он жил с тобой десять лет. – напоминаю я. – Теперь моя очередь.

– Ты хоть понимаешь, что через десять лет я могу быть мертв? – раздраженно интересуется дядя.

– Как и я. – жестко произношу я, – К тому же, я не собираюсь дожидаться твоей смерти или ускорять ее, я забираю его сейчас. – и, горько усмехнувшись, продолжаю. – А через десять лет ему не будем нужны ни я, ни ты.

– Изабель, я готов. – раздается голос за моей спиной. – А мы надолго уезжаем?

– Не знаю. – не оборачиваясь, отзываюсь я.

– Но, когда мы вернемся? – недоумевает Джон.

– Видишь? Ему здесь нравится! – кричит дядя, тыча пальцем то в меня, то в Джона.

– Хорошо, я обещаю, что ты будет приезжать сюда как можно чаще. Но, быть может, мне тоже придется остаться. – сдаюсь я.

– Я согласен, – быстро говорит дядя Гордон. – твоя комната в твоем распоряжении, я ничего там не менял.

Мы выходим из дома, и Джон восторженно бежит к хауберду, который едва помещается между домами. Интересно, как мы взлетим? На последней ступеньке я оборачиваюсь и вижу, как дядя провожает Джона полным боли взглядом, а затем переводит его на меня. Я одними губами говорю:

– Обещаю.

Перед тем, как закрыть за собой дверь хауберда, я снова смотрю на Гордона, но, почувствовав укол вины, сразу отворачиваюсь: он выглядит убитым и словно стал меньше ростом, а плечи поникли.

Никогда не думала, что организовать спасательный отряд настолько трудно: Итон просидел пол дня, рисуя карты, затем, все вместе, Элис, Итон, я и, к моему неудовольствию, Сэм, провели еще несколько часов, изучая эти карты, прикидывая, где лучше остановить остров. Итон, как оказалось, не такой уж идиот, по крайне мере, не такой, как мне показалось сначала. Он постоянно указывал на вещи, которые нужно узнать и сделать, которые в жизни бы не пришли в голову мне.

Остаток ночи Итон и Элис обсуждали, кого включить в группу. Проблема была не только в том, что не все хотели идти, но труднее всего было подобрать идеальное сочетание даров, да и что не говори, большинство искателей, обладающих полезными дарами, как и обычно, были на поисках. В итоге, Шэрон, Сэм и я оказались в группе, которая пойдет внутрь за пленными, еще две группы по четыре человека будут ждать снаружи и, при крайней необходимости, начнут отвлекающий маневр. Дар Итона оказывается довольно полезным, но вряд ли может причинить кому-либо вред: он умеет видеть глазами другого человека, но сначала ему нужно проникнуть в его сознание, а потом уже он сможет беспрепятственно следить за нами, чтобы в случае чего отправить другую группу. Надо сказать, согласилась только Шэрон, а мы с Сэмом отказались наотрез. Каким бы гениальным стратегом ни был Итон, он мне не нравится, и пускать его в свою голову я не собираюсь, а о чем думал Сэм, сказать не возьмусь.

Зато у Шэрон оказывается просто незаменимый дар: она может перемещаться в пространстве по своему желанию. По ее словам, это называется телепортацией, а я где-то слышала это слово раньше, но самое лучшее то, что она может брать с собой людей. Мы с Сэмом – оружия ближнего боя и дальнего поражения (по крайней мере, так выразился Итон). По его плану, мои волны возьмут на себя тех, кто будет дальше, а Сэм, который очень силен физически, но при этом уязвим, тех, кто сумеет проскочить мимо меня. Для защиты нам нужен Мишель, даром которого является щит, и все в один голос твердят, что он достаточно силен, чтобы оставаться в хауберде и защищать нас.

Когда мы уладили этот вопрос, Элис зовет Гаррисона, чтобы узнать, где именно в замке находятся пленники, и, пока мы ждем, после всех этих приготовлений, я чувствую, что я там, где и должна быть, как бы нелепо это не звучало. Мы все слоняемся в кабинете Элис, которого практически не покидали больше суток, а Гаррисон говорит, что будет искать Райана. Когда я спрашиваю, кто это, Сэм отвечает: «Наш пилот», потом вспоминает, что не должен со мной разговаривать и, нахмурившись, отворачивается.

Устроившись в кресле, Гаррисон, не шевелясь, сидит с закрытыми глазами, и, хотя время тянется медленнее из-за ожидания, а усталость сказывается гораздо сильнее, когда мы просто застываем вокруг, наблюдая за ним, он вскоре прячет лицо в ладонях и с силой трет его, а потом глухо сообщает:

– Он мертв.

Проходит еще пара минут и Гаррисон, отняв руки от лица, снова замирает.

Я молча слежу за его лицом, а следом вспоминаю ничем не объяснимое желание спасти Силен. Может быть, пока мы сидели здесь, играя в шпионов и стоя планы, их всех убили. Подняв глаза, я вижу, что Гаррисон водит рукой с карандашом по карте замка, так и не открыв глаз, и когда он заканчивает, Итон нарушает тишину:

– Она жива?

– Я не знаю. – отвечая, Гаррисон избегает смотреть ему в глаза. – Ты же понимаешь, я не могу ее найти. Прости.

Лицо Итона не меняется, и мне становится интересно, почему он так спокоен. Неужели настолько держит себя в руках, зная, что его кузина в смертельной опасности или ему просто наплевать?

Сразу после этого нас с Сэмом и Шэрон отправляют отсыпаться, но потом Элис решает разогнать всех, потому что, если кто-то заснет в разгар событий, это будет куда хуже, а сама обещает позаботиться обо всем, что еще нужно делать.