Автор книги: Андрей Андреев
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
1 января 1914
Я смирился. Не предъявляю к себе ультиматумов, а только задаю вопрос: «Сохраню ль к судьбе презренье?» Моя судьба печальна, и единственно возможное к ней отношение – презрительное. Надо сохранить непреклонно и терпенье гордой юности моей (ведь я еще юн) и остаться на холодно спокойном Олимпе физики. 1914 год для меня безусловно год судьбы. Я в открытом море и открыт всем ветрам. ‹…› Я хочу работать и мечтать. И это все есть в физике. Итак, от фанфар солипсизма и эстетизма я прихожу только к желанию покоя и работы.
28 января 1914
…высшим счастьем теперь кажется уйти в лес. ‹…› Но в лес я хочу с книгами. ‹…› Ах, книги, лаборатория и лес – вот и paradiso ritrovato[77]77
Обретенный рай (ит.).
[Закрыть]. А ведь ничего этого не будет. Я обречен so zu sagen[78]78
Так сказать (нем.).
[Закрыть]. В лучшем случае лет через 10 буду «professore»[79]79
Профессор (ит.).
[Закрыть] и при том, что, несомненно, самый mittellmässiger[80]80
Посредственный (нем.).
[Закрыть]. Если уж и теперь questo idele mi sembra di essere così triste, cosa dirò io dopo dieci anni. Mi resta di pregare Iddio o dare mi uno vero talento o davvero fuggire in un bosco[81]81
Это представление мне кажется настолько печальным, то что я скажу через десять лет? Мне остается молить Бога дать мне подлинный талант – или прямо-таки бежать в лес (ит.).
[Закрыть]. ‹…› Но все это не так печально. Надеюсь на судьбу, на ее забористые подъемы и провалы.
20 февраля 1914
…приятно бы полежать неделю в больнице…
12 марта 1914
Мне сегодня 23 года, и любопытно бы было погадать хоть на кофейной гуще о будущем, потому что, когда это будущее станет настоящим, едва ли оно будет интересным. Ведь вот в 1909 году 12-го марта мечтал я об Университете. Мечта исполнилась, я его собираюсь кончать. Но, Боже мой, как же это пусто и глупо. «Сердце будущим живет, что пройдет, то будет мило». А настоящее всегда дрянь, per sempre caro amico![82]82
Навсегда дорогой друг (ит.).
[Закрыть]
30 марта 1914
Чудеса! Почти всю мою туманную «философию» последних дней нашел в стихах, напечатанных сегодня в «Русском слове». Стихи прекрасны, давно я таких не читал, главное искренны и не декадентские. Впрочем, начинаются стихи не совсем ясно:
Жизнь – без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами – сумрак неминучий
Иль ясность Божьего лица.
Первые 2 строки – положение, из которого единственный вывод 3-я строчка. 4-я же только «нас возвышающий обман». Между тем именно из этой четвертой строчки все и строится. Стихи надо бы начать просто:
28 мая 1914
Стою на обрыве. Положим, если буду служить [в армии,] 1 ½ года пройдут. Ну, а дальше. Дороги для меня другой, кроме научной, нет. Сегодня я, конечно, просто физиологически радуюсь, но на самом-то деле ведь сегодня у меня бенефис «науки». Если я буду ученым, я буду, вероятно, плохим. Я знаю, во мне «что-то» есть, но что я и сам не знаю. Надо одуматься, много из прежнего бросить, многое новое начать. А главное – искать точки опоры. Осталось maximum жить 50 лет, minimum, быть может, очень немного. Как же прожить эти годы? Подумаю, отдохну и приведусь в порядок. Устал я. Да надо бы написать хоть два слова об университете. Когда[-то] я писал о нем, что это только проходной двор к науке. Больше и теперь ничего не скажу. Все было мертво, внешне и невесело. Конечно, Kommerzschule[84]84
Коммерческое училище (нем.).
[Закрыть] было сквернее, но это живое учреждение, а университет – мумия. Тем не менее точки опоры придется искать в нем же.
9 июня 1914
[Записано по-немецки; перевод: ] Путешествие по Волге – почти идеальное путешествие, пожалуй, самое спокойное в мире. С длинным и хорошим (интересным) романом, в спокойном состоянии духа и с деньгами в кармане чувствуешь себя на пароходе как в нирване ‹…› Чайки – вот простой и глубокий предмет для спокойного философствования, однообразные берега не раздражают глаз.
16 июня 1914
Oggi fu stato «sui generis» ultimo esame di stato[85]85
Сегодня был «своего рода» последний государственный экзамен (ит., лат.).
[Закрыть], был медицинский осмотр, и теперь я – новобранец. Осматривали почти как лошадей, в чем мать родила, пятки, зубы и прочее. Весу во мне нашли 4 п[уда] 15,5 ф[унта], росту 2 ар[шина] 8,3 в[ершка], в груди 20,7, это все мои «лошадиные» стати, записываю их для памяти. Я, впрочем, против «лошадности» ничего не имею. Я знаю, что я очень и очень мало «лошадь». Мускулы слабы, без книг жить не могу, но немножко и «олошадиться» полезно. Кстати о книжках, книжках старых, о новых не говорю, слишком они не книжны, «авторами» пахнет. А вот о старых. Если бы не было книг – жить почти не стоило бы. Книга лучше музыки, живописи, любви, гастрономии и вообще жизни.
‹…›
[В армии] Буду заниматься физикой ‹…› а на сон грядущий читать романы. Завел себе толстые тетради 1) для выписок, 2) для кратких рефератов, 3) для физических соображений.
‹…› Mich lockt immer das Gravitationsproblem… Das ist streitlos der erste Preis in der Physik[86]86
Меня все время влечет проблема гравитации… Это бесспорно наиболее ценное в физике (нем.).
[Закрыть].
26 июня 1914
Я прожил почти месяц самой настоящей «жизнью», т. е. спал, кушал, лечился от запора, ходил по гостям, ездил то на Волгу, то в «Дубровицы», почитывал Казанову, моментально забывая о прочитанном, и в конце концов прихожу в ужас. ‹…› А что, если мне нельзя будет взяться за физику, Боже мой, повеситься можно, потому что в таком случае l’ morir non duole[87]87
Умереть не больно (ит.).
[Закрыть]. Нужен Бог. Нужна физика. Нужно здоровье и благодушие.
Попробую взять с собою в лагерь и книги, и чернила, и бумагу. Ведь я все-таки еще неполный физик, характера не хватает. ‹…› Воля у Пушкина – свобода. И теперь уж я с пушкинской фразой не во всем согласен. Покой и воля, как замена счастья, годны только на короткое время. Вообще же к покою и воле нужно прибавить «творчество». Тогда, кажется, полное счастье.
29 июля 1914
Главное, для чего хотелось бы остаться жить после войны, – это видеть ее результаты. Они должны быть ошеломляющие. Даже наука, даже физика будет иная. Хотя бы одним глазом посмотреть.
3 августа 1914
Вчера в первый раз был в карауле. В сущности, это приятное занятие, стоять и философствовать. Я стерег платформы с обозом роты. Философствовал и сочинял стихи, впрочем, ничего не выходит.
8 августа 1914
…сегодня будет затмение. К черту всякую войну, займемся физикой и астрономией. Как божественно-прекрасна и строго-холодна кажется из этого чердака, где я здесь пишу, – наука. Мир и благоволение, «зеркальное» существование – где вы. Я сейчас веду тоже не человеческое существование, а только какое-то воображаемо-бесцельное.
10 августа 1914
Спал я в сарае на соломе прекрасно, пил молоко, чай и пр.
12 августа 1914
Дубовые, вязовые и липовые леса по дорогам великолепны, таинственны, «эпичны». К коренастому дубу, раскинувшемуся гигантским грибом, к зеленой лужайке подошел бы какой-нибудь Илья Муромец и серый волк. Впрочем, и солдаты не звучат диссонансом. Ведь тоже поэзия и фантастика. ‹…› …почти полное отсутствие религиозности. Вздумал в Жданном зайти в церковь. Солдаты только подсмеивались. Положим, у меня самого «религия» какая-то странная, но об этом в свободное время. ‹…› Разбежались по избам. Попали к поляку, молодому, добродушному гробовщику. Выспались на сене хорошо, т. е. «как убитые». ‹…› Клонило ко сну страшно. Оставалось единственное средство. Стал философствовать и плести вирши. С винтовкой на коленях, наверху связки сена глядим на Млечный Путь, на далекие раскаленные звезды, было сладко и утешительно. Убьют, и это чепуха.
17 августа 1914
Спал на сырой земле, обосрала лошадь.
19 августа 1914
Во мраке сосен и елок ‹…› вдруг раздался залп. Острый, сухой. Так резанул мозг и слух. Словно неожиданно свалился в бездну. До того это было inaspettato[88]88
Неожиданно (ит.).
[Закрыть]. Все сразу струсили – и люди, и лошади. Лошади рванули; люди побежали в сторону. Меня свалило повозкой, я выронил винтовку, фуражку потерял. Люди, лошади, повозки бежали по мне, а сзади трещали винтовки. Поднялся и задал стрекача. Около меня один упал – кажется, убит; другого ранило в висок, третьего в ногу, убита лошадь. Меня спасла, кажется, только повозка, вовремя своротившая меня. О чем я думал, когда бежал, без оружия, очумев. Немножко о смерти. Так вот она, так просто и скоро. ‹…› Впрочем, при всем ужасе было и смешно, я могу оставаться ein bis[s]chen[89]89
Немного, слегка (нем.).
[Закрыть] объективным в самых ужасных моментах. Смотрел на себя à vol d’ oiseau[90]90
По прямой линии (фр.). Возможно, имелось в виду и выражение: à vue d’ oiseau – с высоты птичьего полета.
[Закрыть] и посмеивался: «Ну, и стрекача же ты, брат, задаешь». Через минуту я опомнился, сошлось человек 10 в лесу…
20 августа 1914
Иногда в халупе над постелью часть стены выклеена обоями. В одной халупе на этих обоях «вся Москва» – Кремль, извозчики, трамваи. Помечтал.
23 августа 1914
Дым, смешиваясь с туманом, зловещим покровом расстилался над селом, иногда выползали и огненные языки. Было жутко. Улеглись в сенном сарае ‹…› Не успели забыться – ружейный выстрел. Жуть ночи, близость разъездов и просонье – и опять тревога, и почти ужас. ‹…› Кругом пленные, раненые. Зловеще пылают костры. Хаты опустели – впечатление, словно от картины Греко «Толедо».
Немой ужас. Спал в офицерской квартире, около телефона.
25 августа 1914
Прочитал, что в немецкой армии убит профессор Бедекер из Jena’ы. Ну, вот оно началось. В бестелесную «зеркальность» науки sine ira[91]91
От Sine ira et studio – объективно (лат.).
[Закрыть] ворвалась война. Мечта разбита.
26 августа 1914
…размечтаешься о Москве. Спокойный старый диван, scrivania[92]92
Письменный стол, конторка (ит.).
[Закрыть], у которой знаком каждый ящик и выгиб, шкаф с «физикой», красный кожаный корешок Gauss’а, пергамент Boyle’я, Baltimore Lectures, в углу спряталась Джоконда. (Нет, для этого стихи нужны.) Над диваном классически недвижна scuola [di] Atene[93]93
Афинская школа (ит.); фреска Рафаэля; у Вавилова ошибочно «Athena».
[Закрыть]. Тепло, спокойно.
Хорошо бы сейчас забыть обо всем – думать только о прошлом.
27 августа 1914
…на соломе спать довольно грустно. ‹…› По-прежнему картошка с салом, чай и дремание под деревом.
28 августа 1914
Спали до 7, до обеда валялся на лугу, читал старый № Исторического Вестника, кто-то взял его в библиотеке холмской казармы. Приятно держать и читать книгу, снова человеком делаешься!
30 августа 1914
Слава Богу, в голове начинают шевелиться мысли о физике, фотохимии etc.
Ihr naht euch wieder, schwankende Gestalten,
Die früh sich einst dem trüben Blick gezeigt.
Versuch ich wohl, euch diesmal festzuhalten?[94]94
«Вы вновь со мной, туманные виденья, / Мне в юности мелькнувшие давно… / Вас удержу ль во власти вдохновенья?» – начало поэмы И. В. Гете «Фауст», пер. с нем. Н. А. Холодковского.
[Закрыть]
1 сентября 1914
…я очень часто вижу «эстетические» сны, то посещаю картинные галереи, то обсуждаю планы декорировки какого-то дворца.
3 сентября 1914
…глину размыло страшно. Идти почти невозможно, вот бы Данте в какой-нибудь круг поместить такой трэк для грешников. ‹…› …приходилось было спать на мокрой, промозглой земле… ‹…› Ночью натащили соломы, спать расположились под повозкой. Ночь теплая, и спать было хорошо. ‹…› …как просто, красиво и erwartungsvoll[95]95
Полное надежд (нем.).
[Закрыть] было мое прошлогоднее внедрение в Италию. С Rucksach’ом[96]96
Рюкзак (нем.).
[Закрыть] на спине, в котором лежал шоколад и белье, да Moeller van den Bruck, спустился я со сказочной серебряно-голубой Maloj’и с могилой Сегантини в зеленые равнины Италии. Почти с восторгом переступал я границу буржуазно-отельной Швейцарии и таинственно-святой Италии. Какой мир был на душе, почти плакал от радости.
4 сентября 1914
Спалось хорошо, потому что снаружи было ненастно, дождливо, а под шинелью и тепло, и «почти дома». Под одеялом, закрывшись с головой, всегда чувствуешь себя с самим собою.
7 сентября 1914
Дрых под шинелью часов 10, до 8 ч. утра. Сны самые противные, военные, батареи, наводки etc.
8 сентября 1914
Природа занимается опровержением военного солипсизма.
Идем темным печальным осенним лесом. На ветвях пышная, мрачная, траурная одежда. Последние минуты лета. Маслята, поганки, белянки, рыжики, как первые признаки тления, появились на свежем трупе природы. Ни одному опенку, ни одной сыроежке нет дела до войны. В темных закоулках листвы скапливается дождь и холодным противным душем окачивает всякого дерзнувшего продраться в лесных недрах. В лесу сыро, мрачно, жутко – похоронно. Но вдруг облака рассеялись, блеснуло солнце, листва просвечивает изумрудом, капли блестят бриллиантами, лес смотрит уютно, хотя пахнет осенью и смертью. Небу, лесу, всей природе все равно до бесовни людей (даже не людей, а армейцев). Какой уж тут солипсизм…
‹…›
В смраде дыма из печки, портянок, лампы «с нафтой» заснул на диване. Спал часов 8 довольно спокойно.
‹…›
Ох, записался я, время вечернее, надо ужинать, спать, дел миллион, а писать еще много есть о чем…
9 сентября 1914
Спал в разграбленном стодоле. Холодище. Ночью занимаешься только подтыканием шинели. ‹…› Бродим по остаткам былого уюта. Особенно грустно и занимательно среди книг; вот рассыпана чья-то библиотека, т. е. не библиотека, а шкаф: детские атласы, энциклопедический словарь – хлам и мебель, но вот из какого-то подвала выглядывает груда фолиантов, старые, старые еврейские книги, по шрифту, переплетам, бумаге, семнадцатый, восемнадцатый век: видно священные книги с комментариями на широких полях; в угловатых, задумчивых еврейских иероглифах и талмуд угадываешь, и каббалу. Тут и Фауст чудится, и Агриппа, и дряхлый еврейский раввин с таинственными пейсами, ермолкой.
Фолианты – мокнут, тайна извлечена. Библиофильское сердце дрожит, хочется плакать, захватил бы все да сунул все в шкаф, черт с ними, что иероглифы непонятны, сколько мысли и пота таится за ними. Опять вспомнил свои шкафы – утешение и почти смысл жизни. Библия, Леонардо, Пушкин, Гете, Баратынский, Фет, Тютчев, Казанова. Заплачешь, как вспомнишь, а впрочем, и порадуешься, как подумаешь, что, может быть, опять увидишь.
Зачем пить неперебродившее сусло жизни, когда в погребах библиотек неисчерпаемые запасы вин самых тончайших – это я писал давно, а теперь вновь пишу и в новой обстановке.
11 сентября 1914
Право не знаю, умею ли я еще курить. Но дымлю с удовольствием. Думается и мечтается легко, своего рода подмазка ‹…› Вши всех донимают, перед сном единственное занятие всех – охота за вшами. Впрочем, вру, сейчас только занимались ловлей сверчков, нарушающих сон солдатский. Охота удачная, остался, кажется, один, да и то какой-то худосочный – еле слышно!
15 сентября 1914
За окном свищет целая буря, с вихрем и дождем, на улицу выйти страшно, хорошо еще, что сейчас предстоит завернуться в шинель и спать (хотя нет еще и 8 часов). ‹…› Семен, лежа на соломе, рассказывает страшные вещи про духов. Обстановка самая подходящая. Догорает свечка, за окном вой ветра, бьет рама, словно кто в окно стучится. Хорошо сейчас в натопленной халупе. Лохматый черт с рожищами страшнее австрийца.
Когда мне было лет 12, читал польские сказки. Больные и страшные.
16 сентября 1914
А надо бы опомниться. Сегодня иду по лесу, увидал свою тень в фуражке с винтовкой, и страшно стало, да что это за маскарад, словно попом или кучером одели. Себя в чужой шкуре почувствовал. И в сущности, ведь до сих пор я этого не постиг – как это я солдат.
18 сентября 1914
Следовало бы описать время до войны. Сознаюсь, первые моменты хотел войны. Было страшно, а ну Россия откажется, все стушуется, сойдет на нет, останется тоскливый Любуцкий лагерь или еще больше тоскливая Старица. Хотелось этого необыкновенного и «телескопически» красивого – войны. ‹…› Теперь это все также ступилось и стушевалось.
19 сентября 1914
(второй час ночи) В это время я в Москве обыкновенно ложился спать, теперь встаю, tempora mutantur[97]97
Времена меняются (лат.).
[Закрыть].
21 сентября 1914
Университетский значок тут немного помогает. Один российский воин спрашивал даже, не австрийский ли это орден у меня. Из палаццо, конечно, пришлось опять переселиться в халупу. К вечеру она переполнилась до крайних пределов, я спал почти под скамейкой.
‹…› Занимаюсь изготовлением шахмат из австрийских и русских пуль, гильз и монет. Беру патент!
Хотел было пофилософствовать, да собираются спать…
29 сентября 1914
Хорошо бы пространственно изолироваться, освободиться от «патрулей» и всласть, на свободе, пофилософствовать.
‹…› Следовало бы физику не забывать и хотя бы мечтать физически. ‹…› физике не изменю, это то единственное стекло, через которое на мир можно смотреть совершенно спокойно и эстетически безгрешно.
Господи, дай скорее вернуться к физике! (До того скверно, что плачу, когда пишу эти строки.)
‹…› Ай-ай, как хорошо будет после войны и службы заняться Пьеро, Греко и прочей ерундой.
1 октября 1914
Запереться бы от всяких газет и войны в лаборатории с библиотекой, и, кажется, Бог знает, что натворил бы. Черт с ними и с Вильгельмами, и с артиллерией, и с кавалерией – только бы лабораторию, библиотеку и поменьше внешнего шума.
‹…› Хорошо бы заснуть недели на 2, проснуться и посмотреть «цо новéго»[98]98
Co nowego (польск.) – что нового.
[Закрыть]. Возможно все. Получать новости такими «двухнедельными квантами» было бы хорошо и совсем нескучно.
3 октября 1914
…настоящая радость, получил из дома 2 посылки, монпансье, печенье, шоколад, консервы, белье – как из рога изобилия. Почти плакал, разрезая частые швы заботливо закрытой посылки, перебирая шоколад, белье, все эти портянки, теплые вещи. Мать – милая. Одно и самое святое и дорогое там, всегда в мыслях со мною. Таинственная сила связует и физиологически, и психологически нас (да разве можно говорить тут о «нас», когда тут одно, безо всяких швов и границ).
А как тает эйнемовский шоколад на языке, как изысканно-тонко печенье – словно опять из ада в рай попал…
5 октября 1914
…бесконечные поиски халуп, тяжелый сон… ‹…› Ночь совсем ясная, темная, осенняя с голубыми таинственными звездами. Еле плетусь, кажется, пошел четвертый десяток верст. Взглянул, чтобы рассеяться и утешиться, на Большую Медведицу. Боже, что там такое. Комета! Сердце встрепенулось. Туманное ядро и фосфорический хвост. ‹…› Комета сейчас, как-то страшно и странно. Какой нелепой случайностью или божественным умыслом занесло ее сейчас на наш северный небосклон. Смотришь на комету, и жутко становится… Так это серьезно, за войну и земля, и небо. ‹…› Когда смотришь ночью на эту безграничность и хаос, на пылающие и отражающие комки вещества, вращающиеся в какой-то первозданной неощутимой среде эфира, каждый раз стоишь потрясенный, очарованный и непонимающий.
‹…› Ночь ужасная, спал в кузнице, все время ворочаясь от блох ‹…› ударялся о наковальню, тиски, дрог от холода и, главное, вжимался от ужасных выстрелов. Черт их знает, почему немцы ударяли всю ночь и так близко, и так страшно, что порой казалось, что разорвалось над крышей. Похоже по-прежнему на гром, но только на страшный, над самой головой, от которого под одеяло прятался. Впрочем, к середке ночи попривык, «Eppur si scopa»[99]99
И все-таки она вертится (ит.).
[Закрыть] – помирать так помирать.
‹…› Дай Боже сегодня выспаться.
6 октября 1914
Пишу сейчас в обстановке совсем эпически-идиллической. Сижу на пне, столом служит сруб колодца, направо помещичий пруд, солдаты и паны удят рыбу, моют белье, за прудом панский сад с нищенским беленьким барским домом, сад весь желтый, по дорожкам, усыпанным «багряным убором», ходишь словно по ковру. Впереди на поле работает локомобиль и далеко-далеко рокочут пушки. Это опять далекая гроза, вносящая что-то пикантно-пряное в общую идиллическую обстановку. Октябрьская идиллия вместо кислой похоронной осенней элегии – это почти неожиданно. Где-то совсем далеко жужжит несносная немецкая муха-аэроплан. Встал сегодня в 7 часов (т. е. спал больше 10)…
8 октября 1914
…сегодня занялся Фаустом и смакую каждую строчку. Кажется, «Фауста», как Пушкина, мне хватит на всю жизнь.
‹…› О, с каким бы наслаждением покинул бы я эту полную жизнь, куда воля рока кинула и завертела, ведь это же моя теперешняя мечта и рай:
Verfluchtes dumpfes Mauerloch
Wo selbst das liebe Himmelslicht
Trüb’ durch gemahlte Scheiben bricht.
Beschränkt mit diesem Bücherhauf,
Den Würme nagen, Staub bedeckt,
Den, bis an’s hohe Gewölb’ hinauf,
Ein angeraucht Papier umsteckt;
Mit Gläsern, Büchsen rings umstellt,
Mit Instrumenten vollgepfropft,
Urväter Hausrath drein gestopft –
Das ist deine Welt! das heißt eine Welt![100]100
«Здесь солнца луч в цветном окне / Едва-едва заметен мне; / На полках книги по стенам / До сводов комнаты моей – / Они лежат и здесь и там, / Добыча пыли и червей; / И полок ряд, убог и сир, / Хранит реторт и банок хлам / И инструменты по стенам. / Таков твой мир! И это мир!» (Гете И. В. Фауст. Сцена 1. Слова Фауста. Пер. с нем. Н. А. Холодковского).
[Закрыть]
Книги, инструменты, конечно – мир. Flich! Auf! Hinaus![101]101
«О, прочь! Беги, беги скорей / Туда, на волю!» – продолжение цитирования той же сцены из «Фауста».
[Закрыть] Только наоборот ins Dumpfe Mauerloch[102]102
«В дыру проклятую мою» (описание лаборатории Фауста несколькими строками раньше – «Verfluchtes, dumpfes Mauerloch!»).
[Закрыть]. Не знаю, может быть, вообще говоря, жить – познавать. Но хочу и верю, что «в знаньи жизни нет», но что Mauerloch с книгами и лабораторией лучше всякого мира.
10 октября 1914
Из перевязочного пункта переселились в помещение бывшей почты, спал в какой-то не то колыбели, не то качалке. ‹…› …в позу Ленского не становлюсь.
Паду ли я стрелой пронзенный
Иль мимо пролетит она
Все благо, бдения и сна
Приходит час определенный
Неужели завтра или сегодня определен мне этот час, не дай Боже!
11 октября 1914
…зашел на почту 14-го корпуса. Боже, как забилось сердце, она помещается в физическом институте[103]103
Вероятно, физическая лаборатория Института сельского хозяйства и лесоводства в г. Новой Александрии, ныне г. Пулавы, Польша.
[Закрыть]. ‹…› …глядя на институт, на кирпичную физическую лабораторию – хотелось плакать. Скорее бы конец и опять за работу. В сравнении с физикой – все чепуха ‹…›
Посидеть бы тут, да помечтать…
13 октября 1914
Чудные минуты провел я сегодня в этом парке, подобное было, как помню, в прошлом году в флорентинском giardino [di] Boboli[104]104
Сады Боболи (ит.) – парк во Флоренции.
[Закрыть]. Там чаровала тишина полноты. Лавры, кипарисы, Аполлоны, Адонисы, плеск фонтанов и флорентинское солнце, в восторге почти целовал землю. То и другое – нирвана, Элизиум, но Элизиум лета и осени. Оба момента прекрасны и обоим хочется крикнуть «Verweile doch, du bist so schön»[105]105
«Остановись, [мгновенье,] ты прекрасно!» (нем.), цитата из «Фауста» И. В. Гете.
[Закрыть]. В этом желтом парке с храмами, со <нрзб> далекой Вислой с грохотом артиллерии вдали – поэзия смерти и кладбища. Хорошо умирать там, в классическом саду среди бессмертных лавров и кипарисов, бессменной глубокой синевы неба и снежной белизны «героев и богов» – было бессмертие – Элизиум. Роскошь и классицизм Италии и тонкая печаль и тление Польши, но тут и там дрожит одна струна покоя, мира и почти счастья.
На минуту удалиться в этот элегический Элизиум, и становится почти хорошо…
18 октября 1914
Ночи ужасные, длятся более полсуток – свечей мало. Спасенья нет, нужно ложиться на грязную солому, покрытую грязной палаткой, закрываться грязной шинелью, чесаться, вертеться и ждать блаженной минуты – когда заснешь.
21 октября 1914
Сейчас наелись и напились и минут через 15 пора спать. Ночь чудесная, «прозрачно небо, звезды блещут, своей дремоты превозмочь не хочет воздух». Все пропитано голубым лунным туманом. Киваю знакомым в мировом пространстве, комета померкла в лунном блеске – и следа не видно. А война идет, безудержная, непонятная, а впрочем, скучная и однообразная.
27 октября 1914
…спать мешают вши и блохи… ‹…› Даже и не мечтается, даже о прошлом думать не хочется.
28 октября 1914
Вчера залегли не было еще 7 часов; в халупах около 15 человек, с половину – обозные жулики, циники, единственное спасение от которых укрыться с головой шинелью и заснуть – авось хоть что-нибудь из «того» мира приснится. Кое-что и снится, но все такое кошмарно-глупое. ‹…› …попади я сейчас домой, в свою постель, вымывшись и с чистым бельем – провалялся бы и 24 часа.
30 октября 1914
Теперь другие дни – другие сны.
31 октября 1914
Иногда хочется встряхнуться и спугнуть сон, очутиться вновь на Пресне в своих низких, уютных комнатах. И военная служба, и война и та среда, в которой я сейчас живу, – так неожиданно нелепы, что только во сне и могут присниться. ‹…› Во сне только иногда приходишь в нормальное состояние. Сегодня, например, видел себя на Никольской у Шибанова, покупал или приторговывал[ся] к описанию какого-то монастыря, прекрасное издание в солидной кожаной папке, с фотографиями, планами etc.
Книги, милые книги, сколько вас там у меня и как хорошо и спокойно там среди вашего кладбища. Здесь мусолю рекламовского Гете да газеты, да и за то благодарю Создателя. Во сне постоянно снятся книж[ные] картины. Просыпаешься – поет петух, кусают блохи.
1 ноября 1914
Сегодня, слава Богу, во сне грезил о каких-то тангенсах и формулах капиллярности.
4 ноября 1914
Настроение самое невеселое. «Себя» не чувствую, делается все как-то механически, ем, сплю, хожу, ни мысли живой в голове, ни мечты, только иногда воспоминания. Оживляешься ведь, в сущности, единственно надеждой на конец. Как одеревенеет за эти ½ года моя физика, бедная физика, попробую хоть помечтать о фотохимии и Gravity Problem[106]106
Проблема гравитации (англ.).
[Закрыть] etc.
5 ноября 1914
…следовало бы написать оду картошке и проклятым вшам. Может быть, и займусь.
9 ноября 1914
Сижу печальный, весь съежившись в халупе. За окном поля, мороз, близко грохочут пушки, на небе краснеют остатки зари. Все притупилось, ем, пью, от усталости сплю, смотрю на газеты. Все это ненужно, чужое, внешнее, пустое, а в голове только о своих, о Лиде узнать. Так коротко и просто. Лида умерла, и жизнь такая сложная, многоцветная рушится, как под ударом шрапнели. ‹…› Нет выхода, плачу. На что обречен я теперь. Всякий смысл войны, интерес к ней пропал. Убежал бы сейчас домой, к матери, стал бы ее утешать и от нее имел утешение.
Третья такая жестокая смерть – Илюша, Лебедев, Лида. И эта последняя самая ужасная. В результате первой религиозный кризис, вторая – крушение многих, многих надежд, и смерть Лиды, наверное, разовьется в полное превращение самого себя и может быть обратный религиозный кризис. Что же теперь делать? Только ждать, пока все забудется и покроется противной паутиной забот и тревог.
10 ноября 1914
Тихий, далекий монастырь, со старой церковью, кладбищем, белой теплой кельей и книгами – вот теперь спасенье и надежда.
Пусть шумит там за стенами «тьма нищих истин», а здесь в стенах мерцание восковых свечей, блеск риз, заунывное пение, тишина и мир. Кельи – «наш возвышающий обман», потому-то все равно «Все случайный, странный лепет, миг игры безумных сил»[107]107
Строки из собственного стихотворения, записанного в дневник 9 ноября 1914 г., – полностью приведено ниже в главе «Стихи С. И. Вавилова 1909–1916 гг.».
[Закрыть].
‹…› только под шинелью – с самим собой. Солдатчина – возвращение в детство. Ничего не знаю, хожу, кушаю, сплю, а там кто-то «взрослые» обо всем заботятся.
11 ноября 1914
…спал скверно, сегодня болит голова и мысли самые невеселые. Механически иной раз скажешь: «Хорошо бы в Москву» – а как подумаешь, какая там тоска и ужас, становишься совсем грустным.
‹…› Куда-нибудь во Фьезоле, к элегическим кипарисам, под ясное небо, потопить мысли и грусть в тихой музыке природы и монастырского покоя. Другого исхода нет. Разве только наука. Но опять тихая, монастырская, без сплетен и интриг. Ах, как глупы эти выстрелы, война, пленные. К чему, для чего-то всем чуждого и ненужного.
12 ноября 1914
Во сне опять книги, Никольская, антикварии – «страна блаженной грусти».
16 ноября 1914
Редко во сне я вижу маму.
17 ноября 1914
Зашел в русскую церковь. Сегодня воскресенье. Так слезы и потекли градом. Пение, ладан, чтение дьякона, возгласы священника, а в общем такой уют – который и нужен моей измученной душе. Ах, скорее бы домой, успокоиться, уснуть.
18 ноября 1914
Все снились обозы какие-то и прочие мерзости. Хотелось увидеть дом, мать, Лиду.
21 ноября 1914
Ужасно, что и во сне не спасешься от солдатчины, обозов и пр[очей] сволочи. Сегодня к тому же приснилась, не знаю почему, торжественная церемония по случаю вступления немцев в Москву, носили на катафалке труп какого-то старца в лавровом венце и прочее. Сижу в халупе, пищат рахитики Янеки и Стаси. Ах, как грустно, Боже мой.
Bist du aus einem Traum erwacht und hat
Der schöne Trug auf einmal dich verlassen?
Hat dich nach einem Tag der höchsten Lust
Ein Schlaf gebändigt, hält und ängstet nun
Mit schweren Fesseln deine Seele? Ja,
Du wachst und träumst[108]108
Слова Торквато Тассо из одноименной пьесы И. Гете (1790), действие IV, явление 1 (пер. с нем. С. М. Соловьева): «Проснулся ль ты внезапно ото сна, / Покинул ли тебя обман прекрасный? / Иль после дня блаженства страшный сон / Тебя связал и душу заключил / В тяжелые оковы? Да, теперь / Ты наяву и грезишь».
[Закрыть].
22 ноября 1914
…сохранить мечты и идти, идти. Или упасть, плакать, молить. Я ничего не знаю, будь как будет.
25 ноября 1914
Когда-то я мечтал о тюрьме, заперли бы на 1–2 года в светлую комнату одного с книгами, бумагой, чернилами и, конечно, всем прочим. Но такая тюрьма, без стенок, без книг, с чужими и совсем чуждыми людьми. ‹…› Читать мешают. Плакать нельзя. Бежать, бежать. Когда же я спасусь, и спасусь ли.
29 ноября 1914
«Carpe diem, quam minimum credula postero»[109]109
Лови мгновение, как можно меньше надейся на будущее (лат.).
[Закрыть]. До чего нелепыми кажутся сейчас эти горацианские строки. Carpe diem[110]110
Наслаждайся моментом, живи настоящим (лат.).
[Закрыть]! Нет, топить его, топить в реке забвения. Чем скорее, незаметнее проходит день, тяжелый, нудный, начинающийся на соломе, соломой кончающийся, – тем лучше. Quam minimum credula postero[111]111
Как можно меньше надейся на будущее (лат.).
[Закрыть]. Только ему и верю, только на него и надеюсь, только им и живу. Думаю о прошлом, мечтаю о будущем, о Москве, матери, о книгах. А настоящее sei sie verfluchkt[112]112
Будь оно проклято (нем.).
[Закрыть].
30 ноября 1914
Думаю только о себе, Лиде, матери, книгах и о конце. ‹…› …ложимся в 8, встаем в 8. 12 часов приходится вытягивать. Сон скверный, сны нелегкие. Забыться нацело не удается. Боже, пошли какой-нибудь исход!
4 декабря 1914
…в Москву еще сильнее захотелось. ‹…› В темноте дымлю папиросы, согревает и развлекает. А мысли, их нет, одна тоска и мечты.
6 декабря 1914
…тоска по дому, по матери, по физике, по Москве, по всему прошлому. ‹…› Далеко слышны выстрелы, сижу в халупе, поедаюсь вшами, иногда возьмусь за Фауста. Нашел одно развлечение, начинаю курить. Вьется дымок, перед глазами затуманивается, думается и мечтается легче.
8 декабря 1914
Итак, «фронт передвинулся». Чудища корпусов со всякими обозами, транспортами, лазаретами, почтой, телеграфными ротами, артиллерией перешли на другое место. ‹…› 25-й корпус стал здесь, все деревни кругом заняты бесчисленными щупальцами неповоротливого спрута. И наша щупальца – телеграфная рота – тоже знает свое место. Как ненужная соринка, пятно на этой щупальце сижу и я, и двигаюсь вместе со спрутом, спрут меня волокет, ему до меня нет дела и мне до него. Таких спрутов, кажется, до пятидесяти, и все они органы одного колоссального ихтиозавра армии. Земля вертится, летит Солнечная система, вселенная «катится». А мне, пылинке и соринке, дело только до самого себя, до семьи и до книг.
9 декабря 1914
Настроения, пока занят, – никакого, когда мечтаю – тоска и безнадежность.
10 декабря 1914
Сны короткие, но странные, сегодня видел падение австрийского аэроплана (великолепно и детально). Ну, хотя бы что-нибудь хорошее, необычное, неожиданное случилось сегодня!
11 декабря 1914
Часа через 2 завалюсь на скамейку, опять пойдут сны нелегкие (сегодня, например, видел, как писал в классе у Н. И. Виноградова сочинение на тему «София» – недоумевая, что надо писать).
13 декабря 1914
Вчера лежал на своей скамейке, ворочался от вшей и думал об этом. А что, если бы завтра произвели [в прапорщики], многое бы изменилось, стал бы хлопотать, поздоровел, заговорил бы другим языком. Мечтал, детализировал, провалялся так почти до часу. Интересно, что сегодня все-таки что-то повернулось в моей «карьере», принес писарь от батальона бумажку с «формой» подписки о непринадлежности к тайным обществам, написанную архи-эзоповским языком. Переписал и подписал. Писаря уверенно говорят, что это к «производству». ‹…› Все-таки это что-то вроде чуда: вчерашние мечты и сегодняшняя «бумажка».
30 декабря 1914
В сущности, ведь это почти счастье. Сижу сейчас один в комнате, курю, передо мной лежит только что прочитанный Ponson du Terrail. Счастье? Нет. Это пустые страницы моей жизни, маскарад. ‹…› «Я жить хочу». Пусть это будет жизнь скверная и печальная, какой она и была, – но вместо жизни пустое место. Не надо!
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?