Текст книги "Госпожа удача"

Спустя 6 секунд

Фёдор перелез через балконные перила второго этажа, и висел на руках в нескольких метрах от земли, цепляясь за балконную решетку. Набираясь духа, чтобы спрыгнуть.

Клюев собрался сделать то же самое, что сделал Фёдор, и вовремя не успел.

Во двор панельного дома влетел голубой микроавтобус. Не дожидаясь остановки, из автобуса выскочили Свинук и Свинятин, за ними два десятка парней в масках, в бронежилетах и с милицейскими автоматами.

– Вон Клюев! И с ним мужик! – ткнул в балкон пистолетом Свинук.

– Бойцы, за работу! – потряс Пакетом с наручниками Свинятин.

Спецназ рассредоточился по позиции согласно инструкции: часть бойцов оцепила пятиэтажку, часть проникла в подъезд орхидеи-любов. Свинук и Свинятин закурили на крылечке. У автобуса остался сердитый Сидор – его нехилую грудь крест-накрест перемотала связка из 32 гранат.

Фёдор сделал попытку подтянуться на руках, чтобы взобраться назад на балкон. Клюев сначала помог Фёдору в его попытке, а когда она провалилась – то стал растерянно бегать по балконной площади.

Пальцы Фёдора соскользнули с решётки и бомж упал на спецназ.

Спустя 6 секунд

Во двор панельного дома влетел ещё один голубой микроавтобус. Дождавшись остановки, из автобуса выпрыгнули Маня Хохотова и Гей Забабахов.

Маня повела хищными глазами, расторопно оценила расклады диспозиции. Гей мгновенно сдвинул кепку-бейсболку на затылок и настроил камеру.

– Гей, за мной!

Спецназ вел брыкающегося Фёдора к своему автобусу, когда на пути возникли Маня и Гей. К губам Фёдора сунулся микрофон и голос Мани попросил:

– Скажите, кто вы и за что вас задержали?

– Невиновен я! Милицейские суки беспредельничают! – заорал Фёдор на весь Новый Зыковский проезд.

– А почему у вас за поясом здоровенный, окровавленный тесак? – предупредительно улыбнулась Маня. Фёдор не придумал ответ и глупо молчал. Микрофон плавал у его губ. Спецназ передал бомжа сердитому Сидору и отошел.

Маня, сетуя на глупость Фёдора, захотела стукнуть по его голове микрофоном. Сердитый Сидор крепко взял Фёдора за грудки, тем самым спася бомжа от микрофоноприкладства. Маня вкурила, кто бомжу – хозяин и забыла о нём:

– Гей! Вон менты, которые родственники – типа братья. Узнаем всё у них!

Микрофон удалился от бомжеского рта в сторону подъезда.

– Эй, а как же мой ответ на ваш вопрос! – Фёдор осознал, что больше шансов на интервью у него может не быть, а это грозит безродному бомжу реально ментовским беспределом. Фёдор схватил в качестве опоры ленту из гранат на сердитом Сидоре, и изо всех сил дернулся вслед уходящему микрофону. Сидор по-хозяйски рванул ленту к себе – назад. Граната не любит, когда её рвут из рук в руки. Боевая граната не любит таких рывков ещё больше, чем граната. А связка из 32 боевых гранат вообще не рассуждает на такую тему…

Сердитый Сидор и Фёдор улетели на Небеса, в компании двух голубых микроавтобусов и пронырливых журналюг.

Спустя 6 секунд

Ввысь клубился чёрный дым, по двору пятиэтажки были раскиданы куски человеческого мяса и лоскуты окровавленных бронежилетов.

Свинятин поднял оглоушенную голову от асфальтового пола подъездного крылечка. Потом поставил на ноги помятое тело и тряхнул осовелыми глазами. Свинук повторил действия напарника «один в один». Двое милицейских уставились друг на друга, как два дурака, а затем посмотрели вокруг. Вокруг они увидели убегающего со двора Клюева, а чуть позже целёхонькую видеокамеру. Рядом с камерой пристроились кепка-бейсболка и микрофон.

За 30 секунд до взрыва

– Ты не умрешь, мой подлец! – с твердой убежденностью сказала Олесия, держа холодеющую руку мужа.

Орхидеи-люб прерывисто дышал, лёжа на тюфяке, в гостевой спальне. Его голый живот грел марлевый тампон, сквозь который проступало кровавое пятно. Закрытые глаза подернулись горячечной поволокой.

– Надо «Скорую»!

– Помрёт Орхидеи-люб без врача!

Так, не менее твердо и убежденно, сказали бомжи.

– Мир против орхидей… Он не возжелал улыбаться. Почему – не знаю, – недоуменно и вслух размыслила Олесия.

Тома сорвала с себя златую цепь Люсьена, бросила Олесии:

– Возьми! На похороны муженька! И на улыбки в мире!

Профессор взял Тому под трепетную ручку. Тома прижалась благодарным локтем к мужественной хватке Профессора.

– Назад – на Главную Столичную Помойку?..

Когда бомжеская парочка вышла из гостевой спальни – Олесия положила тяжелую златую цепь на раненный живот:

– Орхидеи-люб! Мир согласен улыбаться!

Муж открыл спокойные глаза, сгреб цепь потеплевшей рукою и поцеловал Олесию слабой улыбкой. Взасос.

В момент поцелуя сердитый Сидор, бомж Фёдор и К° улетели на Небеса.[1]1
  Условное и общемировое обозначение термина «Компания». У автора использовано в ироническом ключе.


[Закрыть] А чуть позже со двора убежал Клюев – дезертир, что сделал неисчислимое количество трупов, благодаря халатности своих отцов-командиров. Посему следующая глава имеет сюжетные предпосылки.

6. День шестой

В тюремный застенок приземлили всех главных Персонажей нашего странного сюжета. А именно: армейскую троицу и мафиозную двоицу. И все Персонажи осознают и осознали, что приземлились на нары только из-за Клюева. То есть, если б Клюева не было – то не было бы и… Ну-ну, если б у бабушки были колеса – это была бы не бабушка, а трамвай…

Персонажи сидели и осознавали предысторию своей каталажки несколько календарных недель. Во время горьких дум щёлкнули запоры, жесткая вертухайская рука втолкнула в застенок двух мужиков: широкоплечего бугая и маленького толстяка.

– Познакомьтесь, братэлосы! Леонид – он мусоровозчик. Хотел загнать мне армейский автомат! Сделку сорвали менты… – улыбчивым голосом, без предисловий, сказал купец Ануфрий Андрюшкин, стоя на пороге. Вблизи громоздился Леонид.

Задумчивая Тишина отдала Паузе законную дань, а дальше воскликнулись две фразы:

– Ануфрий, наш братэлло-близнец!

– Отменная травка попалась!

Спустя 8 календарных недель

Посредине застенка находится дощатый стол, по его сторонам первая и вторая лавки, стены опоясали лежанки-шконки. Диспозиция Персонажей являлась таковой:

Сергей Сергеевич и Леонид сидели рядком на первой лавке, и пыхали косячок. В перерывах между пыхами, в молчаливом кайфе, парочка жевала конфеты-ириски.

Близнецы Андрюшкины кружились в Тройном Вальсе, и самозабвенно пели:

– Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

Николай Николаевич и Михал Михалыч неспешно диалогировали, сидя рядком на второй лавке:

– Когда-то я был неверующим Михал Михалычем, и любил резать яйца.

– Ныне ты верующий Михал Михалыч, и не любишь резать яйца? Да?

– Смотри на рожу Нафани и тоже станешь верующим, полковник. Если ты неверующий. А если уже верующий – то неверующим тебе не быть. Всё дело в его роже. Понимаешь?

У мафиозы Андрюшкина под левым глазом, по-прежнему, торчал крутотенный синячище.

– А как в смысле яиц?

– Жажду, полковник! Ай! – Михал Михалыч смурно вздохнул, в расстройстве вскочил и полез на лежанку-шконку – то ли грустить о прошлом, то ли мечтать о будущем.

И тотчас в «Окне для Корма» прозвучал сочный надзирательский голос:

– Андрюшкин, который из Мафии. Прими посылку!

Нафаня живо бросил братьев и принял от вертухая коробку из плотного картона, склеенную албанскими печатями. Аристофан и Ануфрий раздраженно забухтели.

Нафаня на почтительно растопыренных пальцах преподнёс посылку своему боссу.

– Наконец-то мне прислали Яйцерез! – любовно погладил картон Михал Михалыч и оглядел застенок с фанатичным блеском в глазах. – Нужно выбрать чувака!

Заскрипели петли распахиваемой железной двери. Тюремные петли скрипят всегда и всюду, во все времена и на всех континентах. В помещение проник начальник каталажки Крысятин, обеими руками он крепко держал «Ведомость учёта людей».

Зэки с разной интонацией осмотрели начальника. Михал Михалыч вскрыл печати, достал из коробки бумажный лист и тупо моргнул.

– Все сидельцы могут отправляться к этой матери на свободу! Амнистия! – объявил Крысятин, сверяясь с «Ведомостью».

«Салют от фальшивых полутора миллионов!» – проинформировал бумажный лист, давая сигнал бомбе, из каковой и состояла посылка.

Застенок тряхнуло и наполнило едким дымом. А потом прогремел взрыв. А может, сначала прозвучал взрыв, а потом осыпалась редкая штукатурка и дым застлал пространство. Точно одно – зэков забрызгало жёлтой кровью Михал Михалыча, а взрывной волной раскидало по углам и по стенам. На дощатый стол упала голова Михал Михалыча: с наполовину выбитыми зубами, одноглазая и без прически.

Кровавую Тишину прогнали тоскливые возгласы, что заметались по застенку вперемешку с кашлем: «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…».

– Все могут идти к этой матери! – напомнил Крысятин. – Кроме трупа Михал Михалыча! Потому что трупы мы не выпускаем!

…На сороковой день

Утром

– За блестящую операцию по поимке опасных бандюганов награждаются двое ментов из столичной уголовки! – торжественно объявил генерал Вахромеев. – Медалями МВД третьей степени!

Награждение происходило в Главном Корпусе Министерства Внутренних Дел, в Первой Парадной Зале, на Большой Сцене.

– Практически всех пойманных ими бандюганов вчерась выпустили по амнистии. Но это значит только то, что медали запоздали. А не то, что менты сработали хреново!

Генерал фамильярно наколол награды на милицейские груди и представил:

– Прошу любить и помнить! Родственники – типа братья! Свинук и Свинятин! Им – героям, слово!

Награждаемые сегодня взамен привычных штатских бушлатов надели бушлаты милицейские. Свинук пришел за наградой без пистолета, а Свинятин без Пакета. А может, не они сами так пришли, а их так прийти попросили. Или вынудили.

– Мы не родственники, – поправил Свинятин.

– Мы просто работаем вместе, – подтвердил Свинук.

– Это народ не волнует, – тихо отметил генерал. – Скажите спич или спасибо, и убирайтесь со сцены! Мне ещё полсотни медалей надо раздать…

Днём

У тёплого костра, на Главной Столичной Помойке, посиживали Тома и Профессор. Парочка только что отобедала шматом соленого сала и буханкой ржаного хлеба, а теперь умиротворенно глядела вдаль. Там, вдали, по полю, гулял Наци: нимба над головой и других ангельских признаков не было. Наци просто гулял по полю, наслаждаясь какими-то своими, одному ему ведомыми, мыслями. Рядом с Наци гулял Зверь в виде единого целого кобеля. Зверь улыбался.

– Профессор! Пойдём просить отца Серафима о трудоустройстве и каяться? – не выдержала позыва сердца Тома.

– Пятнадцать лет я преподавал физику и не верил в Бога, – неуверенно заявил Профессор. – А пожив на Главной Столичной Помойке ещё пятнадцать лет – не только не верю, но и разочарован в Боге, в которого не верю.

…по полю, в направлении храма, шли муж и жена. На ручках у Томы пушистым клубком свернулся Зверь. Он – спал, и ему снились стихи:

 
Ангелы в небе играются чудно,
Солнышко светит, роса на траве,
Спас меня Господи – дал то, что нужно,
Обрёл я блаженство на грешной земле…
 

Вечером

– Сорок дней назад мы подобрали тебя на улице: голодного, холодного и покрытого язвами. Мы тебя отлелеяли и стали холить. Ты нам завещал в порыве благодарности свою душу. Мы оценили глубину твоего завещания, так как душа – это самая ценная вещь для разумного человека. А ты разумен, даже очень. И у тебя громадный потэнциал! Очень громадный, хех! – молвила первая Хрюшка со Столичной Рублевки, и облизнулась.

– Сорок дней назад ты увидел нас на улице: сытых, лоснящихся жиром и унизанных златом. Ты нам дал Знание счастья. В порыве благодарности мы подарили тебе миллион. И ты оценил наш подарок, так как деньги – это самая важная вещь для жирных свиней вроде нас. Мы богаты, даже очень. Но кроме денег у нас нет ничего, ведь все – это счастье, а деньги – это деньги, и все! – молвила вторая Хрюшка со Столичной Рублевки, и закручинилась.

Клюев согласно кивнул, так как кивать несогласно не было причины. А ещё несогласно не кивают, это делают только в знак согласия. Не кивать вообще Клюев не сообразил или не захотел.

– Кому-то явно поспособствовала Госпожа Удача в плане нашей встречи, но сегодня мы расстаёмся: юноша с глазами убийцы и две многопудовые тётки. Так надо! – молвили обе Хрюшки.

– Заметьте, не я это сказал! – торопливо подытожил Клюев. Он взял кейс с наличным миллионом и спешно покинул особняк. Хрюшки вышли в сад и начали играться с Клюевской душой. Когда играться наскучило – они ушли кушать, а потом забыли про душу.

* * *

Душа валялась в саду и мёрзла. Зимой её согрел снег. Весной душа расцвела.

Эпитафия

Михал Михалыча похоронили на столичном кладбище – в день смерти, до захода солнца. По албанскому обычаю.

2011

Яндекс-кошелек автора:

41001616127760

Все права на произведения Андрея Ангелова принадлежат автору.

Для связи с автором обращайтесь, пожалуйста, в ЛитРес.