Текст книги "Особый порядок"

Глава десятая

I

Александр Константинович Моисеев жил в многоквартирном доме. Сам дом находился в центре города. Моисеев с нетерпением ждал гостя, который должен был появиться с минуты на минуту… С того времени, как они повстречались в день происшествия, Моисеев успел забыть о Карлине и только сегодня вновь задумался, где же мог его раньше видеть. Вспомнить ему никак не удавалось, и это его особенно дразнило. Делая усилия над собственным сознанием, чтобы из подсознания выдавить наконец нужную информацию, Моисеев казался нервным, раздражительным. Жена, добрая женщина, дважды пыталась его успокоить и поинтересоваться, что случилось. Он в первый раз попросил её, а во второй раз потребовал, чтобы его оставили в покое и не мешали. Третьего раза не было: жена не стала вмешиваться в его умственную работу, сама ушла на кухню, обидевшись, и, чтобы успокоиться, занялась приготовлением ужина. А сын (он единственный у них) находился в зале и смотрел какой-то фильм, делая вид, что его это ничуть не интересует.

Александр Константинович заглянул на кухню, увидел, что жена занимается делом.

– Вот это другое дело, как раз кстати, – сказал он и ушёл.

Вскоре раздался звонок. Хозяйка подбежала к двери, точно кого-то ждала, открыла её и увидела мужчину.

– Моисеев Александр Константинович здесь проживает? – спросил мужчина.

– Да, здесь.

– А я могу его видеть?

– Разумеется, – и хозяйка предложила войти.

Гость прошёл в прихожую, и хозяйка заперла за ним дверь.

– Здравствуйте, – наконец сообразил вошедший. – Я Андрей Иванович… Карлин… Мы договорились…

– Я знаю, – не дала договорить хозяйка. – А я Антонина Фёдоровна. Вы проходите в зал.

Не успел гость снять верхнюю одежду, как в прихожую вышел и сам хозяин. Пожав друг другу руки, Карлин и Моисеев проследовали в зал.

– С женой, слышал, ты уже познакомился, – сказал Александр Константинович и указал на молодого человека, находившегося в зале: – А это мой сын Антон.

Тот как бы с неохотой взглянул на гостя.

– Добрый вечер, – тихо и лениво проговорил он.

Андрей Иванович молча, поклоном головы и улыбкой, поприветствовал молодого человека, походившего лицом на отца. Моисеев и Карлин скрылись в другой комнате, пройдя прямо через зал, и разместились в стоящих друг против друга креслах, между которыми находился низкий столик.

– Кажется, что мне знакомо ваше лицо, – начал разговор на правах хозяина Александр Константинович. – Помогите мне вспомнить, где я вас мог раньше видеть, если не ошибаюсь.

– Нет, не ошибаетесь. Лет десять тому назад мы виделись. Вы были в Волгограде?

– Был, – удивился Моисеев.

– И в юридической академии?

– Да, тогда я читал для экспертов-криминалистов лекции по изменившемуся уголовно-процессуальному кодексу… Вспоминается мне, хороший был тогда курс экспертов… Что, и вы были тогда?

– Вот именно. Помнится и мне: хорошие у вас были лекции. Тогда мы вас замучили вопросами – много чего оставалось неясного и противоречивого.

– Правда, правда, – улыбнулся Моисеев. – Стало быть, вы из бывших?

– Из них. Хотя бывших, как вам известно, не бывает: они либо есть, либо их нет – как-никак остаётся за нами специальное звание.

– Как, впрочем, и мы. В каком звании вышли? Вы тогда были, кажись, капитаном? – спросил он с сомнением.

– Капитаном, а уволился подполковником.

– Как давно вышли?

– Полтора года уж.

– Скоро и мне можно уходить: два года осталось. Как раз окончит сын университет – уйду и перейду на преподавательскую деятельность в университет, мне уже предлагали. А сын по моим стопам пошёл. На юридическом учится. Я начинал в милиции, где, следует отдать должное, куда интереснее, нежели в нашем ведомстве.

– Это точно, там-то хватает весёлого… Но хватит о грустном, – сказал Карлин. – Я по другому делу напросился к вам.

– Ну? – насторожился Моисеев.

– Я всё по тому же делу…

– Что-то разузнали?

– Пока ничего особенного… Мне хотелось бы знать всего ничего: калибр пули… Ну, вы догадались, о чём я.

– Понятно, – подозревая, сказал Моисеев и ответил: – Из винтовки или охотничьего карабина калибра… – Ясно, – не дал договорить Карлин.

– Андрей Иванович, а я подозреваю, что вы уже что-то накопали, но говорить вам прежде времени не хочется. Правильно?.. Я буду надеяться, что, когда разузнаете и будете уверены, про меня не забудете. Я по-дружески вас прошу. Хорошо?

– Обязательно, и в первую очередь вы узнаете.

Далее их беседа проходила в ином русле, то есть рассказывали больше о себе, разговаривали о политике, нежели о службе… В комнату заглянула хозяйка и пригласила пройти их на кухню, к столу. Хозяин опомнился, извинился перед гостем за такую оплошность, и они вышли из комнаты.

Гость удивился богатому столу…

В итоге застолье закончилось тем, что Моисеев попросил сына сесть за руль и увезти Андрея Ивановича домой. – Ведь я не хочу, чтобы какой-нибудь наряд милиции, увидев пьяного, шатающегося по городу, остановил его, а затем доставил в какой-нибудь отдел. Вот потеха будет его вытаскивать оттуда.

Антон вышел из квартиры. Андрей Иванович стал собираться, вернее будет сказать – собрался не без помощи Антонины Фёдоровны. Собравшись, Карлин и Александр Константинович вышли на лестничную площадку, придерживая друг друга и о чём-то болтая. Спустившись по ступеням лестницы, оказались на улице. Перед подъездом уже стояла машина, в которую они вместе и сели. Не прошло и пятнадцати минут, как Андрей Иванович был доставлен к дому. Он поблагодарил их и вышел из машины.

Горел свет в окнах дома – в зале. Не спали Елена Ивановна и Ирина. Они удивились и переглянулись, увидев вошедшего Андрея Ивановича таким, каким его прежде никогда не видели. Он не обратил на них внимания и проследовал к себе, и это их в большей степени поразило и возмутило.

II

Плохо спалось в эту ночь и Елене Ивановне, и Ирине. Утром Елена Ивановна отправилась на работу невы-спавшейся и будто с тяжёлым грузом, наказав дочери по пути в институт отвести Диму в детский сад. Но Ирина не исполнила наказ матери, так как решила сегодня на занятия не ходить, чего никогда себе раньше не позволяла.

«Ничего страшного не будет, если разок пропущу, – думала она, – некоторые по целой неделе пропускают занятия, и им за это ничего».

Дима ещё не выходил из своей детской – спал. Ирина сидела в зале, занималась на компьютере, а мысли были о другом: мысли о дяде её сильно волновали.

Андрей Иванович проснулся, вставать ему с постели было тяжело, ужасно болела голова. Преодолевая тяжесть похмельного синдрома, он поднялся, оделся, испытывая мучения, и вышел из комнаты. Ирина увидела жалкое, больное лицо дяди и вдруг сама ужаснулась. Она недоумевала: как это так, чтобы умное, красивое, интеллигентное лицо любимого дяди вдруг могло сделаться глупым, невыразительным, больным? Ирина смотрела на него в то же время и испуганно.

Андрей Иванович ощутил на себе её взгляд; он чувствовал, что племянница им недовольна, отчего ему сделалось стыдно. Увидев на лице дяди стыд, она сама устыдилась и отвела глаза в сторону. Андрей Иванович удалился на кухню, откуда долго не решался выходить. Карлин знал по себе, как можно лечиться от похмелья, и скоро, через пару часов, ему стало легче, он немного повеселел. Но стыдился племянницы. Чтобы это как-то развеять, он попросил её сделать ему крепкий чай. После чая Карлину стало намного лучше. Он подсел в зале на диване к Ирине и, чувствуя себя неуверенным, хотел начать разговор. Но о чём говорить, Андрей Иванович не определился. Вдруг он вспомнил о вчерашнем дне, когда размышлял о счастье и хотел поговорить о том с Ириной и Димой. Начался разговор.

– Что значит для тебя счастье? – спросил Андрей Иванович, не смея взглянуть в глаза Ирине.

Нужно было только видеть, каким удивлённым вдруг сделалось лицо племянницы, хотя он не видел, но определённо почувствовал. Она не ожидала того. Она думала, что он будет оправдываться или рассказывать, как и у кого гостил допоздна.

– Ты о чём, дядя?

Он улыбнулся и взглянул ей в глаза.

– О счастье, конечно. Что значит счастье?

– Для кого?

– Хороший вопрос. Разумеется, счастье разным бывает, каждому оно по-своему видится. А что оно для тебя? Какое оно?

– Как какое?.. Ну, дядя, так сразу вот возьми и ответь тебе… Мы уже об этом как-то говорили. Хотя об этом можно говорить каждый раз, и каждый раз оно нам будет представляться по-разному.

– Откуда это тебе знать?

– Сама не знаю… Например, мама ушла на работу в плохом настроении, а значит, несчастлива. Мне тоже…

– Значит, как я понял, счастье зависит от самого человека: от того, что он делает, как он поступает. От этого зависит настроение другого человека, и, значит, именно по тому можно определить, будет ли счастлив человек или нет. Я правильно тебя понял?

Ирина задумалась, осмысливая сказанное дядей, и подтвердила:

– Ну, и… Ну, дядя.

– Пожалуй, с этим стоило бы согласиться, – иронично улыбнулся Андрей Иванович.

– Сейчас мне хорошо. Ты опять такой, каким мы с мамой тебя любим, тем я счастлива. Вернётся с работы мама – тоже будет счастлива, увидев тебя прежним…

– Ты права, моя умница. Буквально два часа тому назад, когда у меня в голове творилось ужасное, а в горле всё пересохло, для меня было счастьем, чтобы всё это скорее кончилось. А когда всё прошло, я просто рад, мне хорошо…

Из детской вышел Дима, заспанный и вялый. Ирина повела его умываться. После того как он был умыт, лицо его порозовело, выгладилось от заспанных складок. Затем его накормили. Дима был радостным, оживлённым. Радостным, а может, счастливым был лишь потому, что ему не пришлось вставать рано и сонным плестись по городу, чтобы оказаться в детском саду. Словом, счастлив он тем, что просто выспался и сегодня остался дома. – Что это ты такой шустрый сегодня? – спросила Ирина.

Малыш лишь залился звонким, весёлым смехом.

«Вот оно, счастье малыша, – подумала она. – Значит, я сто раз права…»

Она, улыбнувшись, взглянула на Андрея Ивановича и ушла на кухню.

III

Октябрь. Шли дожди. Улицы размокли, расползлась грязь. Ветер срывал с деревьев листву. Одним словом, уныние, да и только. Темнело на улице быстро и рано.

Наверное, было бы глупо полагать, что Илья и Николай разошлись и стали непримиримыми врагами. Но, встречаясь и разговаривая, они испытывали прохладные друг к другу чувства. Лишь необъяснимое чувство двигало ими, и это невидимое движение сдерживало их, сдерживало их ещё быть друзьями. И только слепой не мог видеть, что их прежняя дружба стала далеко не прежней.

За последнее время Илья переменился, в нём произошёл внутренний надлом. Он сам себе сдался, как сдаются те, которым бывает теперь всё равно, которые себе говорят: «А будь что будет!» Так он махнул рукой на себя, он стал совершенно другим, скрытным, что даже друг Николай не мог его разгадать. Нельзя было сказать, что это как-то мучило Николая, как нельзя было и утверждать, что ему теперь было всё равно. Невозможно, как ни старайся, всё вдруг порвать единым разом. Но это неизбежно: рано или поздно, да произойдёт – и тогда берегись…

Буквально вчера Андрей Иванович стал невольным свидетелем сцены, когда оказался на улице, выйдя из дома Мудриковых, – той сцены, которая происходила между Ильёй и Николаем, которые не сразу смогли его, Карлина, увидеть. Друзья разговаривали спокойно и сдержанно. Однако внутренняя напряжённость Ильи и Николая выдавала их, хотя они не обращали на это внимания или не видели. Это как знать, как посмотреть. Разговор двух молодых людей Андрей Иванович едва мог в полной мере расслышать, так как они разговаривали тихо, а сам Карлин находился в стороне.

– Между нами, Илья, как чёрная кошка пробежала, – говорил Николай. – Теперь мы как чужие. Что произошло? – спросил он напряжённо, сдерживая голос.

– Ничего, – отвечал Илья. – Я не понимаю, отчего ты вообразил, что между нами чёрная кошка пробежала. – Да не в кошке дело.

– Ну да, не в кошке.

– Тогда в чём же? Или ты до сих пор таишь обиду за то, что Ирина…

– Её-то не надо ставить между нами! – перебил Илья, повысив голос, и сразу сдержанно продолжил: – Зачем её впутывать в дело?

– В какое дело? – удивился Николай.

– Ни в какое.

Затем установилось между ними недолгое и то неловкое молчание, когда мыслей столько, что не знаешь, как и что сказать. Они шли по улице. Увидев Андрея Ивановича, друзья молча проследовали мимо него, после чего продолжили разговор, но уже совершенно о другом.

IV

Андрей Иванович перестал ходить к Одовцевым, стал больше бывать у Мудриковых. Зато Ирина всё чаще пропадала у Одовцевых, которые хоть этим утешались, приглушая недовольство.

Как-то Карлин услышал от племянницы, что Николаю довелось пострелять из ружья, когда он гостил в деревне у родственников Ильи, – об этом ей вскользь поведал сам Николай. Эта новость вдруг не столько обрадовала Андрея Ивановича, сколько удивила и смутила его. Ещё больше проявилась в нём внутренняя борьба между двумя сильными чувствами: любовью и принципиальностью. Итак, с одной стороны чувство собственного достоинства, чести, если хотите, а с другой – неопределённое, разгорающееся чувство любви.

Мудрикова видела в нём растерянность и понимала его своим женским чутьём. Она уподобилась хищнице, которая, ухватив жертву, боялась её упустить и больше её никогда не поймать. Андрей Иванович бывал у неё дома практически каждый вечер; иногда находился у неё недолго, не более получаса, а иногда засиживался. Илья стал привыкать к Карлину, становился с ним более разговорчивым. Хотя внутренне по-прежнему испытывал боязнь, недоверие, что делало Илью всё ещё осторожным.

Ни для кого уже не было секрета, что Андрей Иванович и Анастасия Алексеевна, как говорила без злорадства округа, снюхались друг с другом. Они этого сами не скрывали, даже, напротив, демонстративно показывали себя вместе на людях. Округе очень хотелось знать, каким будет их союз: официальным или гражданским, что ныне особенно распространено. Следует уяснить, что они над этим пока не задумывались. В наше время разочаровывать публику – это не просто неблагодарное дело… А она, разочарованная и обманутая, станет назло распускать слухи, отчасти непристойного содержания. И да бог с тем, как говорится, язык без костей… на каждый роток не накинешь платок…

Прошло несколько дней, подходил к концу октябрь. Дожди закончились. Небо стянуто серой пеленой. Листва с деревьев облетела, лишь кое-где оставались отдельные листья. Становилось ощутимо холодно, в особенности по ночам. Как в деревнях, пахла улица печным дымом, когда топились печи в домах.

В выходной день утром Анастасия Алексеевна уехала в деревню, чтобы поделиться своим счастьем с родителями и сёстрами. Поделиться счастьем – сказано как-то не совсем правильно, так как глупо с кем-нибудь им делиться. Родители и сёстры заинтересовались им, Андреем Ивановичем, и просили, чтобы она как-нибудь (чем скорее, тем лучше) приехала вместе со своим кавалером в деревню, чтобы и они могли оценить его и, если нужно будет, даже полюбоваться им. Вернулась Анастасия Алексеевна в город в этот же день вечером. Андрей Иванович никуда из дома не выходил. Елена Ивановна видела в нём некое душевное беспокойство, даже тревогу, и вместе с тем светлое начало, торжество – всё удивительно в нём сочеталось.

В ночь на первое ноября выпал первый снег, покрыв грязь тонким белым слоем. К полудню он растаял. А ближе к вечеру, пребывая в хорошем настроении, Андрей Иванович отправился в гости к Анастасии Алексеевне, недавно вернувшейся с работы, – он знал время, когда она обычно возвращается домой; Илья приходил позднее. Дома между ними завязался разговор.

– Андрей Иванович, а вам не хотелось бы съездить в деревню?

– Мне? Зачем?

– С родителями познакомиться.

– А что? Это дело! В деревню так в деревню.

Он забылся, что ему нужно было в деревню именно по одному делу; забыл о данном самому себе слове. Им двигал не разум – им двигало чувство, слепая интуиция. – А давайте-ка, Андрей Иванович, махнём на следующие выходные. А?

– Там видно будет.

Андрей Иванович вскоре простился с Анастасией Алексеевной. Оказавшись на улице, он посмотрел на дом Одовцевых (сделалось привычкой смотреть на их дом), в окнах которого горел свет, вздохнул глубоко, подумал, заходить к ним или не заходить, и, решив, что не стоит, отправился к себе, шагая осторожно, скользя по грязи.

Но на следующие выходные им съездить в деревню так и не довелось. Карлин с Ириной и Димой вышли в город. День выдался чудесным: солнечным, с морозцем. Они весь день ходили по городу. Сначала посетили музей изобразительных искусств, где пробыли около двух часов. Затем гуляли в городском парке. Глядя на прохожих, Диме так захотелось мороженого, что пришлось ему взять. Но теперь, глядя на него, мороженого захотели и Андрей Иванович с Ириной – пришлось брать и им. Зашли на крытый рынок, купили фруктов и овощей. На обратном пути зашли в два магазина. Уставшие, но счастливые, они вернулись домой, когда начало темнеть. А после Ирина ушла к Одовцевым и вернулась от них поздно.

Установились те деньки, когда на душе становилось спокойно и хорошо, – деньки с заморозками, солнечные. Небо было чистое, земля по ночам покрывалась инеем. Предзимняя лень благотворно сказывалась на душевном и физическом состоянии.

Андрей Иванович встретился с Анастасией Алексеевной – она явно выказывала ему своё недовольство. А он пребывал в хорошем расположении духа и с особой лёгкостью пообещал ей, что в следующие выходные непременно поедет вместе с нею в деревню. Мудрикова обрадовалась, и обида на Андрея Ивановича быстро прошла.

V

Удивительно хороший выдаётся ноябрь в средней полосе России, когда снега ещё нет, а уже подмораживает и день ото дня становится холоднее! Особенно когда по утрам на солнце блестит иней, выпавший в ночь на травах и ветках деревьев, кустарников! Оденешься теплее, выйдешь на улицу – и не можешь надышаться студёной свежестью… Ну что в городе? Эх, вот бы в деревню!.. Да ради бога, кто мешает?!

Морозное утро субботы. Андрей Иванович и Анастасия Алексеевна рейсовым автобусом выехали из города. Карлину интересно было смотреть в окно автобуса. Считал он столбы с отметками километража, читал придорожные указатели с названием населённых пунктов. Автобус либо останавливался возле населённого пункта, либо безостановочно следовал мимо него. Мимо проходили то леса, то поля, то рощицы…

Автобус остановился, и они, Андрей Иванович и Анастасия Алексеевна, вышли. Карлин глубоко вдохнул студёного воздуха, и грудь его точно обожглась потоком холодной свежести, жадно и глубоко проникшей внутрь. Постояв немного на остановке, огляделся вокруг и вместе со своей спутницей, взявшей его под руку, пошёл в деревню.

Андрей Иванович одет был просто: чёрная куртка, серый толстый шерстяной свитер с высоким загнутым воротом, закрывающим шею, выглаженные чёрные брюки – на представительного мужчину в этом обличье он не походил. Ещё утром, когда Анастасия Алексеевна увидела его таким, она была недовольна, так как думала, что он будет представительным, но быстро опомнилась, и её внутренний голос ей самой сказал: «И так выглядит молодцевато, а красоваться там особенно не перед кем».

Тянулись столбы дыма из печных труб. Казалось, стало холоднее, чем утром. За деревней стоял обнажённый лес, он уже не дышал, но ещё не дремал, как дремлют лесные чащи в зимнюю пору. По другим сторонам деревни тянулись голые поля, на которых вроссыпь разбросаны сквозные серые рощицы.

Они зашли в деревню. И чем ближе подходили они к дому родителей Анастасии Алексеевны, тем сильнее билось сердце у Андрея Ивановича. Он как чувствовал, что они уже совсем близко, и безошибочно определил, когда нужно сворачивать к дому, – и свернул. Анастасию Алексеевну такое поведение спутника приятно удивило. Ей хотелось спросить: «Откуда вы узнали, что нужно поворачивать именно сюда? Как вы догадались? Что вами двигало, чтобы определить правильно?..» Возникло столько вопросов в её голове, что не знала, какой именно задать ему. Вопросы выбирала мучительно. В итоге вышло так, что ничего не могла спросить, так как они вошли в дом, а там уже было не до вопросов.

В деревнях, как ведётся, всем добрым гостям рады. Рады вдвойне, когда их особенно ждут.

VI

Вечерело. Андрей Иванович успел присмотреться к дому, который ему понравился. Сёстры Анастасии Алексеевны узнали, что она приехала не одна, засуетились, и к вечеру собрались все они в доме родителей. Андрей Иванович удивился им, похожим друг на друга. Сёстры по достоинству оценили скромного кавалера Анастасии Алексеевны, они были рады за неё, даже позавидовали.

Сёстры помогли управиться по хозяйству, отужинали все вместе, а поздно вечером разошлись по домам. Старики-родители ушли на свою половину дома, а Андрей Иванович и Анастасия Алексеевна остались на другой половине. Когда наконец они остались одни, не знали, о чём теперь говорить.

– Ну как тебе, Андрей Иванович, у нас в деревне? – спросила она и не заметила, как перешла на «ты».

– Хорошо, – с оттенком грусти ответил он. – А у тебя здесь, оказывается, весело, – продолжил он говорить, также перейдя на «ты».

Так, слово за слово, Анастасия Алексеевна стала рассказывать о себе, о сёстрах, о родителях – в общем, обо всём, что было некогда связано у неё с этим домом. Андрей Иванович слушал её молча, старался как можно меньше смотреть на неё, что давалось ему с трудом, так как привык слушать собеседника, пристально вглядываясь в него. Когда она замолчала, опять установилась тишина.

– А как у тебя всё было? – тихо спросила она после минутной паузы.

Он немного рассказал ей о себе. Рассказал сдержанно, не так эмоционально, как Анастасия Алексеевна. Но ей хватало того скупого повествования, чтобы хоть что-то узнать о любимом человеке, о его прошлом. Разумеется, нельзя загадывать будущее, не зная прошлого.

– А чем займёмся завтра? – спросил Андрей Иванович.

– Не знаю. А чем бы ты хотел?

Он задумался и шутя сказал:

– Вот бы охотой.

– Здорово! Как раз у родителей имеется охотничье ружьё.

– Нет… Даже не столько охотой, – поправился Карлин, – сколько просто побродить по лесу. Это моё давнее желание.

– Да! У нас здесь удивительные места, достаточно побродить по ним, и будешь чувствовать себя чудесно.

Андрей Иванович посмотрел на часы, которые показывали начало десятого часа вечера, и сказал:

– Что у нас сегодня интересного говорят?

Анастасия Алексеевна догадалась, о чём он спросил, и включила телевизор. По Первому каналу начался выпуск вечерних новостей, начавшихся с сообщения о каком-то громком заказном убийстве высокопоставленного чиновника.

– Ну вот, опять началось, – со вздохом сказала Анастасия Алексеевна.

– Оно как-то и не прекращалось.

Дослушав, досмотрев новости и пропустив рекламу, они начали смотреть фильм-триллер.

– Хоть бы доброе что-нибудь показали, и смотреть даже нечего, – сказала она.

– А ты на других каналах посмотри, может, там что-нибудь интересное будет.

Она прошлась по другим каналам, где ничто её не могло заинтересовать.

– Если нет ничего, тогда и смотреть не стоит.

Анастасия Алексеевна выключила телевизор и стала ходить по комнате в какой-то неопределённости, нерешительности, намереваясь что-то сказать, но, так ничего и не сказав, вышла из комнаты.

Андрей Иванович, походив по комнате взад-вперёд, подошёл к кровати, быстро разобрал постель, разделся и улёгся, укрылся тёплым одеялом, натянув его до самого подбородка. Вскоре вошла в комнату Анастасия Алексеевна.

Она увидела Андрея Ивановича в постели и спросила:

– А что при свете?

Ответа никакого не последовало. Она выключила свет, подошла к кровати и стала раздеваться. Он прислушивался к каждому шороху: он слышал, как отстёгивались пуговицы и заклёпки, как, раздвигаясь, трещала стёжка-молния, как сползала юбка, как одежда падала на пол – всё это он слушал с замиранием сердца, предвкушая соблазн. Она влезла под одеяло, и он вдруг ощутил обжигающее её тело. Они какое-то время лежали, затаив дыхание. Она слушала его ровное, но взволнованное биение сердца, которое отдавалось в её голове.

– Эта была когда-то моя кровать, – наконец шёпотом заговорила Анастасия Алексеевна. – На ней прошли моё детство и юность.

Андрей Иванович хотел на это что-то ответить, но вдруг поймал себя на том, что не находит слов. Анастасия Алексеевна повернулась и прижалась к нему, затем опустила голову ему на грудь. Он её жадно и нежно обнял…

VII

Андрей Иванович проснулся, когда уже рассвело, а в постели он находился один. Карлин поднялся с постели, оделся и вышел из комнаты. Вскоре он привёл себя в порядок.

Анастасия Алексеевна чувствовала себя самой счастливой женщиной. Она усадила Андрея Ивановича за стол.

Откушав деревенской сытной еды, выждав немного времени, Карлин сказал:

– Что ж, теперь можно и собираться.

Анастасия Алексеевна, помня вчерашний разговор, показала ему, где находится ружьё, где хранятся к нему боеприпасы, и ушла на другую половину дома, откуда её позвала мать-старушка. Карлин пребывал в замешательстве: он вновь подумал, что делает неправильно, что поступает безнравственно. Он взял тот самый злосчастный карабин. Вытащил из комода три патрона и быстро вышел во двор, где произвёл выстрелы в воздух, а гильзы после подобрал и спрятал в разные карманы куртки – всё это он делал механически. Каким холодом он окутал себя, выполняя эти действия, не утратившие автоматизма!

Карлин вернулся в дом, убрал карабин на прежнее место, испытав на мгновение внутреннее отвращение от того, что сделал. В комнату вошла Анастасия Алексеевна, она улыбалась ему. Улыбнулся и он ей.

– Собираешься? – сказала она.

– Собираюсь.

Анастасия Алексеевна помогла ему приодеться: взяла отцовскую лёгкую, но тёплую куртку, достала штаны, вытащила откуда-то кирзовые сапоги, нашла в шифоньере толстые шерстяные носки – всё это он безропотно надел. С головным убором оказалось сложнее, в итоге надел свою шапку на чёрном меху. Карлин нацепил на пояс патронташ, повесил на плечо ружьё и был уже готов выйти из дома.

– А вдруг заблужусь?

– Здесь негде блуждать, за лесом река… Всё равно далёко не уйдёшь.

– Тогда будь уверена: вернусь непременно.

– Не сомневаюсь, дорогой.

Они вместе вышли на улицу. Анастасия Алексеевна повела его через двор, где находилась домашняя живность. Оказавшись за двором, она показала ему дорогу в лес через задние огороды. Андрей Иванович отправился огородами – шёл и не оглядывался. На Анастасии Алексеевне был лёгкий домашний халат. Она провожала его взглядом и думала проводить его таким образом до леса. Но почувствовала, что стала зябнуть (холодная дрожь пробежала по её горячему телу), и она быстро вернулась в дом. Наводя в доме порядок, разговаривая со стариками-родителями, думала о том, что скорее бы вернулся Андрей Иванович.

Непривычная одежда и в особенности тяжёлые сапоги сделали Карлина неуклюжим, придав ему тяжёлую походку. Но довольно скоро он привык к новому обмундированию и перестал испытывать неудобство, а дыхание выровнялось.

Иней лежал на сухой траве и листве, он же висел на ветках кустарников и деревьев. Иней сверкал на солнце. Небо чистое, без облаков. Воздух казался хрустальным; шум, раздававшийся где-то в стороне, казалось, был совсем близко, отчего Карлину невольно приходилось настораживаться.

Шло время. Иней исчезал. Андрей Иванович бродил по лесу. Под ногами шумела недавно опавшая листва и звонко трещали сучья. Морозный воздух бодрил его натуру.

«Как хорошо, просто здорово! – думалось ему. – Давно бы так!.. Для чего люди создают сами себе проблемы, пустые заботы? Что им, делать больше нечего? Когда можно жить совсем просто, наслаждаться тем, что вокруг. А сколько всего прекрасного вокруг! И какое мне дело, что кто-то когда-то сказал не так, посмотрел не так, сделал не так… Что мне до того? И что мне от того? Разве я не заслужил спокойной жизни, о которой так мечтал. Мечтал особенно два года тому назад. Я верно заслужил… Видите, как просто добиться самого необходимого для счастья, как легко быть счастливым! Достаточно лишь не думать о чём-то дурном – как это элементарно! Но как люди наивны в своих помыслах и поступках, когда предаются слепому случаю… И бывает… Нет, далеко не правы они, сто раз неправы… Самое лучшее в жизни – это как раз то, что уже видишь и ощущаешь, а это есть настоящее. Прошлое – давно как в прошлом, и не вернёшь, а будущее – как ни спеши, оно придёт лишь в свой срок, и за ним всё равно не угнаться. Прошлое – это уже история, а будущее – это лишь теория для философии, вот и пускай себе философы этим занимаются. А мы после посмотрим, что они надумали…»

Над головой Карлина раздражённо застрекотала сорока, и его мысли прервались. Он был раздосадован на неё, вскинул ружьё, прицелился, и раздался выстрел, разнёсшийся эхом по всему лесу. Сорока испуганно шарахнулась в сторону, улетела. Карлин испытал удовольствие и выстрелил просто в воздух. Весело ему было слушать, как разносится шум выстрела в хрустальной тишине. Хотелось ему стрелять ещё и ещё, но обнаружил, что патронник полон уже стреляными гильзами. Тем Андрей Иванович нисколько не огорчился. Он повесил ружьё на плечо, закинув его за спину, и весело зашагал по лесу домой.

Анастасия Алексеевна несколько раз выбегала на улицу, выходила за двор, чтобы встретить его. Но как бы ни старалась она, как бы ни хотела, ей не удалось его встретить. Андрей Иванович вошёл в дом. Анастасия Алексеевна засуетилась, была раздосадована сама на себя за оплошность.

– Как охота твоя? – спросила она, видя его румяное и счастливое лицо.

– Удачнее не бывает.

– И прекрасно! Теперь давай раздевайся, обедать будем.

Он разделся, точнее, снял с себя весь охотничий наряд, умылся и перешёл на другую половину, где возле стола сидел отец-старик, а мать-старушка и сама Анастасия Алексеевна готовили к обеду стол. Карлин подошёл и сел на табуретку, стоявшую рядом со столом.

– Ну, как охота? – хриплым голосом спросил старик со смеющимися глазами.

– Да так, пострелял малость.

– Лишь бы воздух сотрясать, – чем-то, казалось, был недоволен старик. – Ну-ну.

Андрей Иванович ел жадно, будто его не кормили несколько дней. Его аппетиту можно было только позавидовать. После обеда был небольшой отдых. Только теперь Андрей Иванович почувствовал усталость и повалился на кровать. Часа два он проспал.

А вечером, когда начало темнеть, Андрей Иванович и Анастасия Алексеевна простились со стариками и отправились в дорогу, на остановку, где вскоре их подобрал автобус, следовавший в город…

Звёздное небо ночи. Мороз. Огни города. Горит свет в окнах домов Мудриковых, Одовцевых, Карлина…