Текст книги "Рыцари Атлантиды"

23

Сплошная облачность предвещала долгое царствие пасмурной погоды. Смолин поднял воротник джинсовой куртки, перешел мокрую улицу и направился к нужному дому на проспекте Космонавтов. Лифт не работал. Полковник взобрался на пятый этаж пешком и надавил кнопку звонка у выкрашенной в бежевый цвет двери. Целую минуту он прислушивался к звукам внутри квартиры, вернее, к их отсутствию… Потом послышались шлепающие шаги, и загремел замок.

Прежде чем отправляться на свидание с бывшей супругой Зимина, Смолин ознакомился с ее биографией, хотя ничего особо примечательного там не вычитал. Ольга Дмитриевна Боровская, тридцать восемь лет, кандидат технических наук. Окончила физфак МГУ, работала в НИИ, потом в лабораториях Звездного городка. Вышла замуж за Зимина (первый брак) семь лет назад, два года назад – развод по обоюдной инициативе, вполне тихий и пристойный («не сошлись характерами»). Смолин подумал, что пять лет – пожалуй, чрезмерный срок для взаимного изучения характеров…

Детьми чета Зиминых так и не обзавелась. Медицинская карта утверждала, что Зимин был бесплоден. Это могло иметь значение для Хранителя Смолина. Если Зимин НЕ БЫЛ человеком… Конечно, их тела почти совершенны, и они могут исполнять все функции, присущие телам людей. Но это ДРУГАЯ форма жизни. Заняться сексом и даже жениться для придания себе более человеческого статуса – все это элементы подделки, но оплодотворить земную женщину ОНИ не способны. Их кровь, сперма, внутренние органы – все это безупречно, выдержит хоть исследование под электронным микроскопом (пока ОНИ живы), и все же это лишь имитация. Маска, не более. Но ведь и земной человек может оказаться бесплодным…

Ольга Дмитриевна приоткрыла дверь. Смолин видел ее фотографии, но личным впечатлениям он всегда доверял больше. На него смотрели серые глаза красивой еще женщины с каштановыми волосами до плеч, выглядящей старше своего возраста. Печать хронической усталости лежала на ее лице, но не такая, какая бывает у женщин, постоянно перегруженных работой и хлопотами по дому. Ольга Дмитриевна, казалось, устала от самой себя. Она была не накрашена и встрепана, словно только что из постели. В пожелтевших пальцах дымилась сигарета без фильтра.

– Добрый день, – вежливо поздоровался Смолин и предъявил служебное удостоверение. – Я полковник Федеральной службы безопасности Смолин Виктор Михайлович. Я хотел бы поговорить о вашем муже… Бывшем муже, – поправился он.

Женщина молча распахнула дверь, не выразив ни положительных, ни отрицательных эмоций по поводу визита контрразведчика, как будто всю жизнь того и ждала. Смолин шагнул в тесную прихожую, а оттуда в единственную комнату, служившую по этой причине и гостиной, и столовой, и спальней.

Обычно, попадая в незнакомый дом, он старался незаметно подмечать все подробности, справедливо полагая, что дом зеркально отражает личность хозяина. Но в данном случае зацепиться было не за что. Никаких фотографий на стенах, любимых дисков, видеокассет (а из аппаратуры – только радио и телевизор), никаких следов отделки квартиры по своему вкусу. Ощущение пустоты усиливало и то, что в комнате практически не было мебели, кроме безликого набора, модного лет пятьдесят назад, – два кресла, журнальный столик и тахта, сейчас незастланная. На столике красовалась початая бутылка коньяка и захватанная рюмка. Рядом – пепельница, переполненная вываливавшимися на стол окурками сигарет «Прима». Красные смятые пачки виднелись там и тут.

«Странно, – подумал Смолин. – В материалах не было упоминания о том, что она закладывает за воротник, и на работе ее ценят и хорошо отзываются. И по внешности не скажешь, что алкоголичка… Может, тихая бытовая пьяница из тех, что не любят выносить сор из избы?»

Следуя жесту хозяйки, Смолин опустился в предложенное кресло. Перед ним блеснула вторая рюмка, наполнилась коньяком – все молча, даже ни слова приветствия!

Ольга Дмитриевна пригубила напиток, и лишь тогда Смолин впервые услышал ее хрипловатый приятный голос.

– Извините, что не предлагаю закурить. Сами видите, какие у меня сигареты. Вы, наверное, к «Мальборо» привыкли.

Смолин курил только «Яву», но к чему разводить дискуссию о сортах табака.

– Ольга Дмитриевна, я хотел…

– Да, да. – Она махнула рукой, пепел упал с сигареты и рассыпался по халату. Она не заметила этого. – Вы пришли поговорить об Александре. Только что ж говорить, раз он погиб… Ведь он погиб?

– Вы как будто сомневаетесь, – неопределенно ответил полковник.

Боровская негромко засмеялась:

– Виктор Михайлович, вы не журналист, которому поручили написать очерк о подвиге героя. Вы человек контрразведки, а контрразведка не интересуется мертвыми. Ее сфера деятельности – живые.

– Не всегда, – сказал Смолин. – Иногда без информации о мертвых не обойтись.

Боровская потушила сигарету и сразу зажгла новую.

– Из того, что вы избегаете внятных ответов, я заключаю, что либо вы сами ни черта не знаете, либо играете в прятки, – сказала она. – Скорее первое, иначе зачем бы вы пришли ко мне… Да не смотрите на меня, как новобранец на сержанта! Я готова к разговору, мне скрывать нечего…

– Я не думаю, что вы что-то скрываете. И у меня нет списка хитрых вопросов, чтобы загнать вас в угол.

Ничего конкретного. Просто расскажите о Зимине. Характер, привычки… Каким он был?

– Зачем? – передернула плечами Боровская. – Неужели ваши компьютеры знают о нем меньше, чем я?

– Больше, Ольга Дмитриевна… Но они не прожили с ним пять лет и не знают того, что известно вам.

Женщина налила коньяку в свою опустевшую рюмку, сделала движение в сторону Смолина, но его рюмка оказалась полной. Она смущенно (первая явная эмоция с момента прихода полковника) поставила бутылку обратно.

– Начинать, наверное, полагается со знакомства? Тут все было обыкновенно. Я влюбилась. А кто же не влюбится в человека романтической профессии, симпатичного, открытого, заботливого, щедрого?

– Значит, вот каким он вам показался, – пробормотал Смолин.

– Почему показался? Он и был таким. Поначалу.

Смолин промолчал, ожидая стереотипного женского продолжения: мол, поглядишь – хороший человек, а копнешь – подлец. Но Боровская сказала совсем другое:

– Мне думалось тогда, да и теперь тоже, что Александр был… Не равен себе. Не понимаете? Ну, каждому человеку предназначено занять в жизни определенный объем, каждого ждет своя ячейка. Для одних – больше, для других – меньше. Вот если человек заполняет ячейку собой так, что не остается в ней пустого места, – все, он состоялся, будь он писатель или слесарь. А у другого все устроено, все ему дано, вот как Александру, – а ячейка намного больше его.

Последнюю фразу она выделила так, что Смолин невольно усомнился, заполнила ли свою ячейку сама Ольга Дмитриевна. Она унеслась в какие-то свои неясные мысли, рассеянно чертя огоньком сигареты колечки в воздухе. Смолин несмело кашлянул, напоминая о себе.

– Да, – очнулась женщина. – О чем я? Это состояние мятущейся души, мое состояние с ним…

– Но из-за этого не разводятся, – проговорил Смолин. – Тысячи людей не равны себе, и ничего, живут…

– Да, конечно. – Она вздохнула. – Дело не в этом. Трещина появилась примерно за год до развода. Я не смогла бы в точности утверждать, в чем это заключалось. Мне трудно говорить об этом. Я технарь, психология – не мой конек. Положите передо мной чертеж узла ракеты, и я скажу вам: эта железка туда, эта сюда, все понятно. А тут… Не хотите же вы, чтобы я исповедовалась в грехе иллюзорных предчувствий…

– Нет-нет, – торопливо отказался Смолин, соображая, как переключить разговор в более приемлемое русло. – Не надо. Я не священник и не психоаналитик. Меня занимают проблемы попроще. Вы говорили, что за год до развода Зимин изменился. В чем это проявлялось? Есть такое выражение: «любит пожить». Любил ли Зимин пожить?

Женщина задумчиво провожала взглядом поднимающийся к потолку дымок.

– Любил ли? – повторила она, словно обкатывая эти слова во рту, как леденцы. – Я бы не сказала. Да и что это значит? Рестораны, девочки, загулы? Это у космонавта?

– Я не это имел в виду… Вот вы рассуждали о самодостаточности личности. Примерно туже схему можно применить и к отношению к жизни, к деньгам и благам. Существуют соблазны, инстинкты, тайные побуждения и скрытые мотивы. Каким в этом смысле был Зимин?

Глаза женщины заблестели, румянец окрасил ее щеки, но это скорее была не реакция на тираду Смолина, а действие плохого коньяка. Она налила еще рюмку.

– Нет, – твердо произнесла она. – Если бы он рвался к деньгам и благам, избрал бы другую профессию и, я уверена, преуспел бы в ней. Знаете, он был талантлив во всем. Ему бы ничего не стоило стать директором банка. Но я вас поняла. Соблазны, инстинкты – неудачные слова, они стреляют вхолостую. Ему не давали спокойно жить… призраки, так бы я сказала. Последний год до развода он жил словно в постоянном ожидании чего-то… Такого, чего он жаждал и боялся. Говорил со мной, простите, спал со мной, а сам находился далеко-далеко…

– Но, может быть, он был поглощен работой?

– Нет. Работа никогда не вызывала у него такого… опустошения. Нет, это совершенно иное.

Самое время переходить к реалиям, мелькнуло у Смолина.

– Ольга Дмитриевна, как вы полагаете, эти изменения в поведении Зимина были вызваны внешними причинами? Возможно, в его окружении появился новый знакомый. Или какие-то необычные звонки по телефону, неурочные отлучки из дома? Вспомните, пожалуйста.

– Вы его в чем-то подозреваете? Полковник слегка улыбнулся:

– Прямой вопрос заслуживает прямого ответа. Конечно, я заглянул к вам не из чистого любопытства. Предполагается, что катастрофа «Магеллана» явилась следствием ошибочных действий одного из членов экипажа – пока неизвестно кого. Проверяются все. И мы не исключаем, что на эти действия космонавта могло спровоцировать некое лицо или группа лиц. Вот вам честно и откровенно причина моей заинтересованности.

Она была ошеломлена:

– Вы что, всерьез считаете, что Саша мог подстроить крушение корабля?! Убить себя и шестерых товарищей?

– Я сказал «ошибочные действия». А ошибки могут быть отзвуками добросовестных заблуждений… Или чьей-то злой воли.,

Боровская наклонила голову то ли в знак согласия, то ли оттого, что ее потянуло в сон.

– Так я о знакомых Александра, – напомнил полковник.

– Да, – встрепенулась она. – Знакомые… Как будто всех я знала. Отряд космонавтов, ребята из нашей лаборатории. У него были ровные, спокойные отношения с людьми. Ни близких друзей, ни явных недоброжелателей. И вроде бы никого нового не возникало. Хотя постойте…

Смолин обратился в слух и мысленно взмолился, чтобы пленка в его карманном диктофоне не кончилась как раз сейчас.

– Был один случай, перед самым разводом… Мы вышли прогуляться по аллее и обсудить наши невеселые дела… Саша увидел на углу незнакомого мне человека. Попросил меня посидеть на лавочке, а сам направился к нему. Они свернули за угол… Я ждала минут двадцать. Саша вернулся один. Ни до этого, ни после я никогда не видела того человека. Я спросила, но Александр отделался какой-то ничего не значащей фразой.

– Ну хорошо. – Смолин беспокоился о пленке. – А описать незнакомца вы можете?

– Я видела его издали, недолго, да и не присматривалась особенно. – Она наморщила лоб. – У меня не очень хорошее зрение… Средних лет, хотя скорее пожилой… В общем, – не мальчик… Одет был обыкновенно, в темный костюм… По-моему, лысый. Ну не совсем, а с залысинами. Знаете, перед разводом не до того мне было…

Исчерпывающая информация, грустно усмехнулся про себя Смолин. Стоило волноваться из-за диктофона.

– А когда это произошло? Дату не припомните?

– Через три года?! Разве что приблизительно… Это было летом… Разошлись мы девятого июня, ну, а это произошло примерно за неделю… Второго или третьего.

– Так. – Смолин уловил сухой щелчок в кармане – это сработал автостоп диктофона. – Значит, ни до, ни после этого вы того человека не видели…

– Я же сказала… Впрочем, после развода я и Зимина не видела ни разу. Квартиру менял он сам, сам и мебель перевозил, пока я жила у мамы. Он позвонил, и я переехала сюда. Но если вы этого незнакомца подозреваете в чем-то, уверяю вас, напрасно.

– Почему?

– Потому что если бы он замышлял недоброе, прятался бы от свидетелей, нет? От меня хотя бы…

– Пожалуй, вам следует сменить работу и перейти к нам, – отшутился Смолин.

Боровская снова потянулась к бутылке, но, виновато взглянув на гостя, отвела руку. Смолин поднялся, поблагодарил за гостеприимство и двинулся к двери. Женщина окликнула его:

– Скажите мне только одно, полковник… Александр жив?

– Нет, – произнес Смолин и вышел, захлопнув дверь.

Тучи, клубившиеся едва ли не над самой головой, опять разродились хилым дождиком. Смолин шагал с поднятым воротником, засунув руки в карманы. Он направлялся в ресторан, куда должен был подойти Табачников, взявший на себя проверку Шевцова и Рассонова.

24

Собрав доступные сведения о Шевцове, Табачников встретился с доктором Котельниковым.

– Типичнейший грипп, – говорил пожилой доктор, – поверьте мне, уважаемый Леонид Савельевич. Неужели наши спецслужбы продвидулись в медицине так далеко, что вы ставите под сомнение диагноз врача?

– Ни в коем случае, – обеими руками отмахнулся Табачников. – Я понимаю, что это не могло быть, скажем, пищевое отравление.

– Нет, нет. У пищевого отравления совсем другие симптомы.

Табачников помялся, не зная, как перекинуть мостик к занимавшему его вопросу, и решил подобраться издалека.

– Скажите, доктор, ведь здесь, в Звездном, сейчас нет вспышки гриппа?

– Нет, разумеется.

– А не показался ли вам странным единственный случай заболевания?

Котельников ответил обтекаемо, чтобы не обидеть собеседника слишком явным указанием на его медицинский дилетантизм.

– Видите ли, Леонид Савельевич, к сожалению, мы с вами живем в мире микробов и вирусов. Вирус гриппа никуда не исчезает, он только мутирует, когда у большинства людей вырабатывается иммунитет к предыдущей… мм… – он поискал термин, понятный полковнику, – модификации. Тогда распространяются эпидемии. Но и в спокойное время кто-нибудь нет-нет да и заболевает. Это не слишком частое явление, но, смею вас уверить, ничего сверхъестественного здесь нет.

– Доктор, – решился напрямую спросить Табачников, – как, по-вашему, есть ли реальная возможность преднамеренно заразить человека гриппом?

– Конечно. Чихнуть на него, к примеру, если вы больны.

– Я имел в виду не это. Например, если бы я, будучи здоровым, хотел бы вывести вас из строя на некоторое время – на день-два, максимум на неделю, – смог бы я изобрести способ заразить вас гриппом?

Глаза Котельникова округлились.

– Вы считаете, что полковника Рассонова…

– Мы ничего не считаем, – отрезал Табачников. – Мы хотим установить истинную картину случившегося. Перефразируя вас, доктор, я бы сказал, что, к сожалению, мы живем не только в мире микробов и вирусов, но и в мире недобрых намерений, которые, увы, иногда осуществляются…

– Это невозможно!

Табачников мог отнести восклицание доктора как к вероятности использования культуры вируса гриппа в преступных целях, так и к наличию в природе недобрых намерений вообще. Он попросил уточнить.

– Работы со штаммами вирусов проводятся под строжайшим контролем, – сухо проговорил Котельников. – Вам это должно быть известно лучше, чем мне. Но если б, д я исхитрился украсть склянку с вирусом из лаборатории, не вижу, что могло бы помешать мне заразить вас…

– Спасибо. – Табачников поклонился, сделав вид, что не заметил мстительного ударения на слове «вас». – И еще один вопрос. Как врач, вы отличили бы симптомы гриппа от схожих, но вызванных неким отравляющим веществом?

– Полагаю, что да, – пожал плечами Котельников. – Если только вы не копаете под мою профессиональную компетентность… Хотя смотря какое вещество… Я же не знаю, о чем идет речь.

– Благодарю вас, доктор. – Табачников собрался уходить. – Да, вот еще что…

Губы врача искривились в подобии улыбки.

– Знаю, знаю. Наш разговор должен сохраняться в тайне.

– Даже от моих коллег, доктор.

От доктора Табачников направился в квартиру полковника Рассонова. Андрей Николаевич, уже вполне оправившийся от болезни, отворил дверь и пригласил Табачникова в гостиную. Он был дома один, и можно было поговорить без помех.

– Итак, чему обязан? – старомодно осведомился Рассонов, и Табачников невольно подумал, что интеллигентно мягкую манеру речи полковник позаимствовал у доктора Котельникова.

– Если вас удивит что-то в нашей беседе… – начал Табачников, но Рассонов тут же прервал его:

– Нет, не удивит. Я ждал вашего визита, точнее, ждал визита человека вашей профессии. После гибели шаттла это естественно. Должен был лететь я, а полетел Зимин. Вы подозреваете, что на «Магеллане» совершена диверсия, что я причастен к ней, симулировал болезнь и вместо себя послал на смерть другого человека. Я правильно изложил ход ваших рассуждений?

Табачников смутился. Действительно, одна из версий в предварительной разработке выглядела именно так, с той разницей, что вместо наивной симуляции предполагалось принятие Рассоновым ослабленного штамма вируса или препарата, вызывающего временное расстройство здоровья. Однако при кропотливой проверке связей и личности полковника не выявилось ровным счетом ничего, что подтверждало бы эту гипотезу. Ныне рассматривались две возможности – случайное совпадение и отравление либо заражение Рассонова с целью заменить его Зиминым.

– Мы не подозреваем вас, Андрей Николаевич, – спокойно сказал Табачников. – Речь пойдет не столько о вас, сколько о вашем дублере.

– О Зимине? Вот теперь действительно озадачили. – Рассонов сел на диван напротив гостя. – Его можно обвинить разве что в эффектном самоубийстве…

– Да? Он что, обладал неустойчивой психикой?

– Да нет, – усмехнулся Рассонов. – Такие люди к нам не попадают… Просто я не возьму в толк, почему мертвый интересует вас больше живого…

– Мы собираем информацию, только и всего. Вы же понимаете, эта катастрофа выглядит не совсем обычно. Будь там один «Магеллан», ладно, но «Элис»…

– Что за «Элис»? – поднял брови Рассонов.

– Вы ничего не знаете?

– Нет.

Табачников был более чем удивлен. Ему и в голову не могло прийти, что основной претендент на полет оставался в неведении о секретной миссии шаттла.

– А, да, – вспомнил Рассонов. – Игорь Шевцов говорил что-то такое, но меня не успели разыскать, а потом я заболел, и нужда во мне отпала.

– Может, и так… – Табачников мысленно сделал отметку в воображаемой записной книжке: запросить генерала Казимова, кого командировали в Звездный для оповещения экипажа об изменениях в программе полета. – Чтобы вы не переживали: «Магеллан» снял с орбиты отработанный военный спутник американцев. Официально предупреждаю, что это секретные сведения.

– И только-то?

Табачникова обрадовало, что Рассонов не придал особого значения его словам.

– Так я о Зимине, – возвратился он к исходной теме. – Вы хорошо его знали?

– Как сказать… – Космонавт задумался. – Его никто не знал хорошо. Он был… Немного особенным.

– Подробнее, пожалуйста…

– Я не хочу бросать на него тень, вроде того, что это был человек с двойным дном и все такое. Но отряд космонавтов – маленькое сплоченное сообщество. Каждый уверен, что на орбите и на земле его не подведут, понимаете? И Зимин никогда никого не разочаровывал. Но все же была в нем какая-то закрытая дверь. Он жил по правилам.

– Что же тут особенного? – не понял Табачников. – Люди определенных профессий, и вашей, и моей, живут по правилам. Никто нас за уши не тянул и не мешал идти в свободные художники.

– Нет… Наверное, я неточно выразился. Как бы вам объяснить… Вот закон, уголовный кодекс. Одни не нарушают его из страха наказания, а другие просто не мыслят, как можно причинить человеку вред.

– Ага, – подключился Табачников. – Следовательно, Зимин был поставлен в рамки и держался под их силовым давлением?

– Вы спросили мое мнение о Зимине, я вам ответил. К несчастью, он погиб. И мы никогда не узнаем, как бы он повел себя вот в такой-то ситуации… Или мне следовало повествовать о мертвых по римскому принципу: хорошо или ничего?

– По роду деятельности мне важна истина, а не римские принципы… Теперь давайте вспомним день, когда вы заболели.

– День как день… Проснулся, позавтракал…

– Минуту. Завтракали где?

– Здесь, дома.

– Придется изъять посуду, которой вы пользовались, для экспертизы.

– Мне подсыпали какой-нибудь дряни? – Рассонов недоверчиво улыбнулся. – Но что тогда покажет экспертиза? По-вашему, я никогда не мою посуду?

– Покажите мне посуду, – попросил Табачников. Они прошли на кухню, Рассонов открыл буфет.

– Вот тарелки. Они все одинаковые, и, как вы догадываетесь, неизвестно, какую я взял в то утро. С вилками то же самое. Но вот моя чашка, я всегда пью чай только из нее.

Он осторожно передал Табачникову огромную синюю чашку в золотистых узорах, треснувшую, с отбитой ручкой.

– Кто знал об этой вашей привычке?

– Да надо мной весь отряд смеется. Эта чашка – притча во языцех. Она у меня вроде талисмана. Космонавты – народ суеверный…

Может статься, подумалось Табачникову, что талисман на сей раз уберег вас от смерти в буквальном смысле, Андрей Николаевич.

– Я заберу ее немного позже, – сказал он. – Не беспокойтесь, через пару дней вы получите ее обратно. Тарелки и вилки тоже.

– Понимаю…

Табачников попрощался с Рассоновым и покинул квартиру. До ресторана, где Смолин назначил рандеву, было недалеко, и, несмотря на пасмурную погоду, он предпочел автобусу прогулку. Надо было проанализировать полученные сведения… Но приводить в систему было почти нечего. Фигура Зимина по-прежнему оставалась загадкой. Привыкший к точности и лаконичности итогов, Табачников честно ответил себе на вопрос, в какой точке он находится. В той же, где все и начиналось.