Текст книги "Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг."

1 января 1847 г. назначен был маскарад у губернатора. Шурин мой Василий Левашов вздумал явиться почтальоном с сумкою, наполненной запечатанными письмами к разным лицам, приглашенным в маскарад. Каждое письмо состояло из стихов, {адресованных к его получателю}, или {из какой-либо} пословицы. Составление стихов и приискание пословиц занимали всех, живущих у нас в доме. Впрочем, шурин мой Василий имел способность к рифмотворству, и все написанные стихи были звучны {и относились к какому-нибудь обстоятельству в жизни получателя. В них не было, конечно, ничего резкого и обидного, но о последнем трудно было судить, так как в провинциях все обыкновенно весьма обидчивы}. Свояк мой Толстой не участвовал в составлении писем и очень уговаривал Василия Левашева не приводить в исполнение своего предположения; во время же маскарада, на котором, конечно, Толстой не был, он беспрерывно ездил между домами губернатора {и нанимаемом мною} в ожидании того, что шурина нашего Василия арестуют или что кто-нибудь вызовет его на дуэль или даже побьет. {Я уже говорил, что Толстой всегда всего опасался.} Письма во время маскарада были розданы по адресам; заметны были не совсем довольные лица; говорили даже громко о неприличии подавать на бале, и в особенности у губернатора, подобные письма, но лично на почтальона никто не нападал, а бóльшая часть в маскараде и не знали, кто этот почтальон, так как Василий Левашов редко бывал в Нижнем и всегда оставался в нем короткое время. Долго еще судили и рядили о появлении почтальона в маскараде и о некоторых розданных им письмах. Вообще же эта шутка принята была в обществе с удовольствием. Эту зиму провели мы очень приятно. Все жившие в нашем доме проводили вместе бóльшую часть дня. Сестре моей и жене полюбилось шампанское вино; у нас часто его подавали, и было очень забавно, когда они по непривычке от одного бокала делались заметно веселее. Меня очень тревожил в эту зиму постоянный проигрыш в карты при постоянно дурных денежных обстоятельствах. Хотя я играл не в большую игру, но почти каждый день и каждый раз проигрывал, так что к половине марта, когда я уехал из Нижнего, мною было проиграно в первые 2 1/2 мес. 1847 г. более тысячи рублей.

Грамота от 17 января 1720 г. от шведской королевы Ульрики Элеоноры, выданная полковнику Бернгарду Рейнгольду фон Дельвигу (пер. со швед.)

Ее Королевское Величество Сим Всемилостивейше дарует и жалует полковника Бернгарда Рейнгольда фон Дельвиха (Dellwich) баронским званием и достоинством, вследствие чего он имеет получить введение в Рыцарский дом. Стокгольм 17 января 1720 года. УЛЬРИКА ЭЛЕОНОРА. (Печать). И. фон Дубен. Резолюция для полковника фон Дельвиха на Баронское звание и достоинство. Верность копии с подлинною Высочайшею грамотою, хранящеюся в архивах Рыцарского дома, свидетельствует Канцелярия Рыцарского дома в Стокгольме 14 января 1856 года. В. И. Фаунун. Секретарь Рыцарского дома. Верность перевода свидетельствует Венденский Орднунгсгерихт 18 января 1866 года. Орднунгсгерихтер К. фон Грюнбладт. Архивар Г. Багеттроз. Верность копии свидетельствует секретарь Венденского Ландгерихта с приложением печати Венденского Ландгерихта. Венден Ландгерихт, 4 дня марта 1866 года. Секретарь: А. фон Волффелот.

РГИА СПб. Ф. 1343. Оп. 46. Д. 1788. Л. 11, 12, 29

Грамота императора Петра I о назначении полковника Бернгарда Рейнгольда фон Дельвига тайным советником. Копия (пер. с нем.)

Божией Милостью Мы, Петр, Великий Князь Всероссийский, Наследник Норвежский, Герцог Шлесвигский, Гольштейнский, Штормарский и Дитмарский, Граф Ольденбургский и Дельменгорстский и пр. и пр.

Сим объявляем, что Мы милостиво побудились принять и назначить Нашего благородного Камергера и любезного верного Барона Бернгарда Рейнгольда фон Дельвига ныне также Нашим Тайным при Посольстве Советником. Чиним это, принимаем и назначаем помянутого Нашего Камергера Господина Барона фон Дельвига также Нашим Тайным при Посольстве Советником сим и силою сего таким образом, чтобы он служил Нам и Нашему Великому и Княжескому дому верно, преданно и с готовностью, более всего старался о пользе и выгоде Нашей и Нашего Великого и Княжеского дома, отвращая всякий вред и ущерб, при том также обязан был исполнять, как следовать будет, то, что Мы соизволим при встречающихся случаях ему поручить, и вообще поступать так, как пристойно, свойственно и подобает честному слуге и Тайному при Посольстве Советнику.

В воздаяние того помянутый Камергер и нынешний Тайный при Посольстве Советник Барон фон Дельвиг, со дня сей грамоты по его старшинству должен пользоваться тем чином, теми льготами, преимуществами и свободностями, кои Нашим другим Тайным при Посольстве Советникам присвоены, в чем Мы во всякое время будем защищать и охранять его. В уверении чего сия грамота дана за Нашим собственноручным подписанием с приложением Нашей Велико-Княжеской печати. Дано в Ораниенбауме 30 августа 1758 года. Подписано: Великий Князь Петр.

Что предстоящая копия совершенно согласна с засвидетельствованной копией сего документа, представленной 3 ноября 1865 г. Господином отставным Асессором уездного суда Христианом Густавом фон Дельвигом, в том за подписью присутствующего Ландрата и нрзб. Архивного секретаря Дворянства с приложением печати Лифляндского дворянства сим удостоверяется. Рига, в Замке Дворянского собрания 9 ноября 1865 г. Именем Лифляндского дворянства: Присутствующий Ландрат А. фон Брам, Архивный секретарь дворянства К. фон Ренненкампф. С немецким верно: Лифляндского нрзб. Переводчик Э. Пауль.

РГИА СПб. Ф. 1343. Оп. 46. Д. 1788. Л. 13. Перевод Л. 14

Документ о внесении в дворянскую родословную книгу барона Андрея Ивановича Дельвига

Родословная и доказательства о дворянстве рода Дельвиг. Андрей. № 1. В службу вступил в Институт корпуса путей сообщения на казенное содержание портупей-прапорщиком 1829 мая 24, произведен прапорщиком, 1830 июня 19, подпоручиком 1831 июня 14, поручиком 1832 июня 9, назначен на службу в III округ путей сообщения 1832 июня 16, произведен капитаном 1837 декабря 6, Всемилостивейшие награжден орденом Св. Анны 3 степени 1838 апреля 2, переведен в Главное управление путей сообщения и публичных зданий с назначением состоять при г. главноуправляющем 1842 октября 19, награжден орденом Св. Владимира 4 степени 1842 августа 27, майором 1843 годов декабря 6 числа. Вертикальный текст: Сие описание извлечено из копии и формулярного списка патента на чин Майора и грамоты на орден Св. Владимира 4 степени.

Государственное казенное учреждение Центральный архив Нижегородской области (ГКУ ЦАНО). Ф. 0639. Оп. 125. Д. 6514. Л. 147

Документ о внесении в дворянскую родословную книгу барона Андрея Ивановича Дельвига

Майор Андрей Иванович Дельвиг, 32 лет, служит в корпусе инженеров путей сообщения. Женат, детей не имеет. Определением Двор. Собрания, 4 янв. 1852 года состоявшимся, заключено: внести в родословную книгу жену, Эмилию Николаевну. За (нрзб.) его состоит недвижимое имение Нижегородской губернии в Макарьевском уезде 1067 душ мужского пола крестьян.

Государственное казенное учреждение Центральный архив Нижегородской области (ГКУ ЦАНО) Ф. 0639. Оп. 125. Д. 6514. Л. 146 об.

Документ о внесении в дворянскую родословную книгу барона Андрея Ивановича Дельвига

По доказательствам в Нижегородском Дворянском депутатском собрании 1845 года сентября 29-го дня состоялось определение, которым заключено Майора и Кавалера Дельвиг, на основании IX тома Св. законов (изд. 1842 г.) статей 17 п. 2, 19, 51 п. 4-го и 1479 внести в Дворянскую родословную книгу в третью часть.

Государственное казенное учреждение Центральный архив Нижегородской области (ГКУ ЦАНО). Ф. 0639. Оп. 125. Д. 6514. Л. 148

Нижегородские медики советовали жене моей после ее преждевременных родов пользоваться германскими минеральными водами; сестре моей после претерпленных ею невзгод от процесса с пасынками и падчерицами также необходимо было пользование минеральными водами, а потому мы согласились ехать вместе за границу, вследствие чего я просил ездившего в начале 1847 г. в Петербург губернатора Урусова испросить мне пятимесячный заграничный отпуск. В половине февраля сестра уехала в Москву; мы ее провожали в санях верст за 60. Вскоре по ее отъезде вернулся Урусов, который сказал мне, что он с большим трудом уговорил Клейнмихеля исходатайствовать мне заграничный отпуск. Я готов верить этому; тогда не любили дозволять поездок за границу, {и в особенности} это запрещение вполне соответствовало понятиям Клейнмихеля; сверх того, я в 1846 г. начал работы по устройству водопровода в Нижнем, и он должен был быть пущен в действие осенью 1847 г., а потому Клейнмихель, хотя лично видел и от меня слышал, что {водопроводные работы доведены до того, что} летом 1847 г. оставалось только установить водоподъемные машины на совершенно готовом фундаменте и в готовом здании и что мое присутствие в Нижнем не было необходимо, не хотел меня отпустить. Урусов уверял меня, что он убедил будто бы Клейнмихеля, сказав ему, что {Клейнмихель, Урусов и ведомство путей сообщения ничего не выиграют от того, что мне не дадут отпуска, так как я}, недовольный {этим}, перейду в другого рода службу, которую, при моих способностях и усердии, всегда могу найти. Действительно, многие принимавшие тогда во мне участие, и в том числе M. H. Муравьев, находили, что моя служба в ведомстве путей сообщения будет только причиной окончательного разорения имения жены моей и что для того, чтобы не {иметь возможности} сделать служебной карьеры, достаточно носить мундир инженера путей сообщения. M. H. Муравьев, бывший в то время сенатором и главным директором межевого корпуса, очень желал, чтобы я перешел на службу под его начальство, но я, желая оставаться с ним в прежних отношениях, никогда не соглашался.

Выписка из родословной таблицы дворянской фамилии фон Дельвиг. Текст на немецком и русском языках. Приводим только русский текст

Оттон-Дитрих фон Дельвиг в супружестве с Анной фон Гюнтерсхак. Их сын: Иоанн Рейнгольд фон Дельвиг. В супружестве с Александрою княжною Волконскою. Их сын: Барон Николай фон Дельвиг. Генерал-майор. В супружестве с Александрою Прутченко. Их сын: Барон Борис фон Дельвиг. Родился 24 июня 1852 года. В удостоверение подписано (нрзб.) Барон Пален. Предводитель дворянства (подпись нрзб.) А. фон Гернет (подпись). Верно. Помощник Советника Барон (нрзб.). Ревель. Дом дворянства. 3 августа 1863 года.

Из фондов Российского государственного военно-исторического архива, Москва. Ф. 400. Оп. 9. Д. 9082. Копия из личного архива Галины Георгиевны Дельвиг, Москва

В Дом дворянства в Ревель 3 августа 1863 года за № 10 выдан Барону Борису фон Дельвиг нижеследующий аттестат, копия с которого того же числа за № 416 отправлена в Департамент герольдии Правительствующего Сената. Текст на немецком и русском языках. Приводим только русский текст

ВЫПИСКА из протокола Комиссии по делам дворянской Матрикулы от 6 февраля 1759 года. «Коллегия гг. Ландратов и дворянское депутатское собрание рассмотрели поступленные от нынешнего г. тайного посольского советника и камергера Барона Дельвиг и сохраненные этой фамилии комиссией по делам дворянской Матрикулы дополнительные доказательства о древности означенной фамилии и усмотрели из таковых, что сей известно-древний дворянский род бесспорно уже во времена гермейстерские владел поместьями в герцогстве Эстляндском – поэтому он не только имеет право пользоваться в здешней матрикуле таковым достаточно доказанным преиму-…

…ществом, но помянутому г/ну тайному посольскому советнику и камергеру барону Дельвиг в удостоверение прав его древней дворянской фамилии, уже выдана была благошляхетным рыцарством Лифляндским выписка из протокола». На основании примечания к пункту 3 инструкции (прилож.) к ст. 56 том IX Свод. зак. Империи издан. 1857 года сим свидетельствуется, что Барон Борис фон Дельвиг имеет право именоваться этим титулом…В удостоверение подписал Барон Пален предводитель дворянства (подпись нрзб.) А. фон Гернет (подпись). Секретарь дво рянства Верно (нрзб.).

Из фондов Российского государственного военно-исторического архива, Москва. Ф. 400. Оп. 9. Д. 9082. Копия из личного архива Галины Георгиевны Дельвиг, Москва

По получении от Урусова сведения, что я буду отпущен на лето 1847 г. за границу, жена моя поехала к сестре в Москву, чтобы подробно сговориться с нею о заграничной поездке. Оставшись один в Нижнем, я имел еще более времени для карточной игры и, {как уже сказал выше}, постоянно проигрывал. В это время мне пришлось еще сделать довольно значительную издержку по следующему обстоятельству. В продолжение трех лет, которые я провел в Нижнем, я бывал на балах почти у всех нижегородских властей; {жена же моя ни с кем из них не была знакома, и потому у нас бывали только мои подчиненные и небольшой круг близких знакомых}. Мне казалось необходимым отплатить балом за все балы, на которых я бывал в Нижнем. Пользуясь отсутствием моей жены в Москву, я пригласил все нижегородское общество на танцевальное утро в субботу на Масленице, в подражание {таковому же} утру, ежегодно даваемому в этот день в Московском дворянском собрании. Как ни велик был занимаемый нами дом, но в нем нельзя было принять все нижегородское общество, а потому я пригласил его в залы Дворянского собрания. В самом начале этих приготовлений начали рассказывать в городе, что я делаю бал для Е. Н. Родионовой, а ее-то и не было на данном мною бале, на котором было почти все нижегородское общество, и в том числе губернатор Урусов со своею хорошенькою женой. Конечно, [Елизавета Николаевна] Родионова была приглашена, и я полагал, что она будет; я не знаю, что было причиной ее отсутствия: сама ли она рассудила лучшим не приезжать, чтобы заглушить нелепые толки о том, что я даю бал собственно для нее, или она повиновалась в этом требованиям сосланного в это время в Нижний под надзор полиции князя Гагарина{196}196
  Гагарин Лев Андреевич, кн. (1821–1886) – далее в V гл. автор дает выразительную характеристику этого известного в свете, в ту пору еще «молодого повесы». Имеются и другие отзывы о нем. Э. Г. Герштейн сообщает: на Кавказе «среди молодых людей, ухаживавших за сестрами Мартыновыми, был кн. Лев Андреевич Гагарин. [Он] переехал в Москву из Петербурга в начале 1840 г. после шумного скандала, в котором он сыграл низкую роль. При покровительстве III отделения и своего родного дяди, известного николаевского фаворита кн. А. С. Меншикова, он увильнул от дуэли, вызванный кн. М. Б. Лобановым-Ростовским за публичное оскорбление в ложе театра гр. А. К. Воронцовой-Дашковой. При одобрительном смехе своих приятелей Гагарин угрожал Воронцовой-Дашковой швырнуть в партер ее прежние любовные письма к нему и публично ее ославить, если она не вернет ему своей благосклонности. Эта безобразная сцена с наслаждением смаковалась во всех петербургских великосветских гостиных. Скандал разрастался по мере того, как развивалась история с вызовом Лобанова и уклонением от дуэли Гагарина. А. К. Воронцова-Дашкова не смела несколько недель выезжать и заперлась у себя дома. Переехав в Москву, Гагарин и здесь продолжал компрометировать Воронцову-Дашкову. „Гагарин вздумал поморочить сплетницу Москву, зная из опыта, как Москва любит толковать и заниматься всем тем, что касается Петербурга, – пишет в своих воспоминаниях А. В. Мещерский. – Встретив какую-то особу из простого звания, поразительного сходства с гр. NN (Воронцовой-Дашковой. – Э. Г.)…он заказал ей самую модную фратовскую шляпку и одежду для прогулки и отправился, взяв ее под руку, гулять на Тверской бульвар… Разумеется, после этого по всей Москве разнесся слух, что гр. NN приехала в Москву, и это дошло до Петербурга с разными нелепыми комментариями и прибавлениями… Добрая матушка Москва могла плести по этому поводу сколько ей будет угодно. Несмотря на все, московское высшее общество приняло очень радушно кн. Гагарина, имевшего большой успех. Он был находчив и смел, так что его остроты охотно передавались во многих гостиных“. „Он отличался необыкновенной свободой речи, – пишет о Гагарине Лобанов-Ростовский, – это был непрерывный поток острот и насмешек при величайшей самоуверенности, вместе с тем смелости и предприимчивости с женщинами, любовью которых он овладевал так же легко, как и дружбой мужчин“. Вот этого-то „развращенного“ молодого человека, „выросшего верным заложенным в нем инстинктам и безнравственным советам своего дяди – самого ядовитого, остроумного, беспринципного и порочного человека в России“, – мы видим в гостиной Мартыновых рядом с Лермонтовым 12 мая 1840 г. Но в то время как Е. М. Мартынова опасалась злого языка Лермонтова и предвидела возможность будущей компрометации ее дочерей разжалованным опальным поэтом, она оказалась гораздо менее щепетильной в отношении Гагарина. Обаяние крупного состояния Гагарина и имени царского приближенного кн. А. С. Меншикова парализовало заботливую предусмотрительность матери. Летом 1840 г. состоялась помолвка Льва Андреевича Гагарина и Юлии Соломоновны Мартыновой. А. И. Тургенев писал по поводу этой ожидаемой свадьбы к кн. В. Ф. Вяземской 17 августа 1840 г. из Киссингена: „Все ваши в Петербурге и Москве женятся. Здесь говорят о браке Льва Гагарина, который стал москвичом, с одной из Мартыновых, которая прелестна; они составят прекрасную парочку, на несколько недель по крайней мере“» (Гернштейн Э. Г. Лермонтов и семейство Мартыновых // М. Ю. Лермонтов. Кн. II / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом). М.: Изд-во АН СССР, 1948. С. 699–700. (Лит. наследство. Т. 45/46). Все цитаты взяты из этой статьи, там же приведены источники). В конце 1840-х Л. А. Гагарин и Ю. С. Мартынова расстались; у них было трое детей, из них один умер в младенчестве.


[Закрыть], имевшего на нее влияние. {Данный мною} бал доставил много удовольствия нижегородскому обществу; обед, заказанный мною тогдашнему эконому дворянского собрания, отличному повару Никите Егорову, который впоследствии содержал буфеты на Московской станции Николаевской и на Нижегородской станции Нижегородской железных дорог, был изготовлен превосходно. {На бале} много танцевали и веселились, но не обошлось, как это бывает в провинциальных городах, без историй; помнится, что И. И. Мессинг обиделся {чем-то} за свою свояченицу Фанни Климову и дошло до очень крупного разговора, который я с трудом утишил, находясь в затруднительном положении и хозяина на бале и старшины в дворянском собрании, в каковую должность я был выбран в 1846 г.

{Я выше упомянул о сосланном в Нижний под надзор полиции} князе Гагарине. {Скажу теперь о нем несколько слов, как о человеке замечательном во многих отношениях и сверх того имевшем в следующем 1848 году влияние на мою дальнейшую службу. Он} был очень хорош собой, довольно образован, остроумен и приятен в обществе, особливо в дамском, имел хорошее состояние и родственные связи с высокопоставленными лицами; между прочим, он был родной племянник генерал-адъютанта князя Александра Сергеевича Меншикова и князя Павла Павловича Гагарина{197}197
  Гагарин Павел Павлович, кн. (1789–1872) – сенатор (1831), член Гос. Совета (1844). Ранее в одном из эпизодов IV гл., с. 439–440, и примеч. 793 на с. 610 первого тома. Его брат Андрей Павлович Гагарин (1787–1828) был женат на Екатерине Сергеевне Меншиковой (1794–1835), от которой имел, в частности, сына Льва Андреевича Гагарина (1821–1896).


[Закрыть]. Можно было, конечно, полагать, что {при этой обстановке} он сделает блестящую карьеру по службе, но вышло иначе. Многие шалости во время службы его в Петербурге не нравились Императору Николаю, который, как рассказывали, спрашивал у Меншикова, зачем его племянник ничего не делает, так что Государь его беспрерывно везде встречает. Когда Меншиков передал это замечание Государя Гагарину, последний отвечал, что в его лета (ему было тогда около 20 лет) и в его маленьком чине ему подобает везде шляться, но что гораздо удивительнее то, что он так часто встречает Государя, {так что непонятно, как последний находит столько времени, чтобы постоянно шляться по улицам}. Гагарин, подсмеиваясь и подтрунивая над всеми, был труслив, так что, когда шутки его обращались к лицам, не хотевшим допускать их, и когда эти лица требовали удовлетворения, то он пасовал, просил прощения и выслушивал обращенные к нему дерзости. Одним словом, в нем не было развито чувство чести, и этот недостаток уничтожал все его достоинства. Это не помешало ему жениться на очень приличной особе, которая, однако же, несмотря на то что они имели детей, нашлась вынужденной его оставить. Он, между тем, наделал много долгов; имение его, во избежание продажи для их уплаты, было отдано, по просьбе его родных, в опеку, а он сам за разные шалости был послан под надзор полиции в какой-то отдаленный город, а впоследствии переведен в Нижний {также под надзор полиции}.

В Нижнем Гагарин продолжал свои шалости, отпускал остроты про всех, и, если кто за эти остроты, {в случае их неприличия}, обращался к нему в резких выражениях, он трусил и прижимал, как говорится, хвост. В Нижнем в семьях сколько-нибудь себя ценящих его не принимали; так, он никогда не бывал в домах Б. Е. Прутченко и моем. Он очень нравился большей части мужской молодежи и хорошеньким дамам, с которыми весьма ловко любезничал. Я говорил уже о влиянии его на хорошенькую Е. Н. Родионову; такое же влияние он имел на жену губернатора Урусова, а через нее и на ее мужа. Эти отношения к губернатору дали возможность Гагарину безнаказанно продолжать шалости, тревожившие городских обывателей, – как то: скаканье на тройках во всю прыть по городским улицам с громким криком, созыв к губернатору на танцевальный вечер всего нижегородского общества в то время, когда последний и не думал приглашать, так что все приехавшие должны были воротиться, и т. п., – {но имел влияние на должностных лиц в губернии, о чем будет мною передано ниже}. Спустя несколько времени после моего переезда из Нижнего в Петербург Урусову не понравились отношения Гагарина к его жене. Он просил об удалении Гагарина, который и был сослан в Вологду также под надзор полиции. Я с ним более не встречался.

Жена моя пробыла в Москве у сестры неделю; я {вместе} с нею, с Е. Е. Радзевской и со служанкою Аграфеною в половине марта выехал из Нижнего за границу. В Москве мы остановились у сестры, которая, – оставив {вышеупомянутую} гувернантку {ее дочерей} Е. Ф. Смит в Москве из опасения, что она, по слабости здоровья, не вынесет дальней дороги, поехала с нами в почтовой карете вместе с двумя своими малолетними дочерьми и со слугою Иваном, – который меня сопровождал во втором моем путешествии на Кавказ, – в Петербург, куда мы приехали 10 апреля и остановились в гостинице Серапина, где так долго жили в начале 1842 г.

В этот день родился Великий Князь Владимир Александрович, и мы, подъезжая к Петербургу, слышали пушечные выстрелы по случаю его рождения. В той же гостинице остановился инженер-полковник Шуберский, который 13 апреля, в день Светлого Христова Воскресения, был произведен в генерал-майоры. Он ездил в этот день к заутрене в Зимний дворец; я же в то время еще ни разу не бывал при торжественных дворцовых выходах, а потому рассказ его о виденном им на выходе очень занимал меня. Между прочим, он говорил, что непременно надо побывать на этих выходах, чтобы видеть бесчисленное множество лиц высших чинов, разукрашенных лентами и звездами, и вполне постигнуть ничтожность всех инженеров путей сообщения в служебной иерархии.

Для заграничного путешествия мы взяли кредитив{198}198
  Кредитив – ценная бумага, удостоверяющая право лица, на имя которого она была выписана, получить в банке указанную в ней сумму наличных денег.


[Закрыть] из конторы барона Штиглица{199}199
  Штиглиц Людвиг Иванович, барон (1777–1843) – придворный банкир, финансировавший многие правительственные проекты, в т. ч. постройку ж. д. между С.-Петербургом и Москвой. Был широко известен в деловых кругах: «При общей известности Штиглица весть о его внезапной кончине разнеслась мигом по всем концам города, и вчера и сегодня везде только об этом речь. Создав сам <и> политическую и коммерческую свою карьеру, и огромное свое состояние, уступающее в европейском коммерческом мире, по общему мнению, только Ротшильду и Гоше, барон Людвиг Иванович Штиглиц, кавалер Святого Владимира 3-й ст., человек, которого одно имя было лучше всякого векселя на биржах целого мира, умер на 65-м году от рождения, пользовавшись перед тем цветущим здоровьем, так что на вид ему казалось 50 лет» (Корф М. А. Дневник. Год 1843-й. М., 2004. С. 129).


[Закрыть] на 40 тысяч франков, из коих одна четверть принадлежала мне, а остальные сестре. Для получения этого кредита я был в банкирской конторе, чего мне прежде никогда не случалось. Управляющий конторою, выслушав мое желание, пригласил меня взойти, с привезенным мною большим узлом кредитных билетов на 10 тысяч руб. сер., в другую комнату, в которой я нашел хорошо одетого крестьянина. Этот последний, взяв мой узел с деньгами и сосчитав их, сказал, что я могу снова идти к управляющему конторою, который, немедля по моем входе в его кабинет, выдал мне кредитив. Вся эта процедура чрезвычайно меня удивила; для чего деньги принимает какой-то бородач в особой комнате и каким способом он дает знать, что объявленная сумма оказалась при счете верною. Теперь, когда развелось столько банков, каждому известно, что такое артельщик{200}200
  Видимо, речь идет о служащем знаменитой «образцовой Штиглицевой биржевой артели», которая получила свое название в честь придворного банкира, владельца банкирского дома «Штиглиц и К^о» барона Л. И. Штиглица, ее главного работодателя. Примерно в 1714 из корабельных грузчиков образовалась одна из первых петерб. биржевых артелей – Ярославская, она несомненно носила характер землячества; в течение неск. десятилетий таких артелей было уже несколько. Первые артели занимались в основном разгрузкой и погрузкой кораблей, приходивших для торговли в Петербург. Общая казна и круговая порука служили купцам гарантией надежности артелей. «Резиденцией» артельщиков были амбары близ таможни на Васильевском о-ве, куда артельщики приходили по утрам с крюком, ножом, иглой, в переднике и рукавицах, с бляхой на груди или фуражке. Артели платили в казну пошлину. «Образцовая Штиглицева биржевой артель» обслуживала банки, кредитные и взаимные общ-ва, а также железные дороги. Дальнейшему развитию этой артели способствовал А. Л. Штиглиц. В его банкирском доме служило ок. 40 артельщиков, и, когда барон был назначен первым управляющим Государственным банком, он потребовал назначить туда своих артельщиков. В 1864 открылся Петербургский частный коммерческий, а в 1869 – Петербургские учетный и ссудный банки. По ходатайству А. Л. Штиглица артельщики были приглашены для кассовых работ в эти банки; они были внуками и правнуками артельщиков. См. об этом: Ананьич Б. В. Банкирские дома в России 1860–1914 гг.: Очерки истории частного предпринимательства. Л.: АН СССР. Ин-т истории СССР. Ленингр. отд., 1991. Гл. первая (Частный банкирский промысел в России до сер. XIX в. А. Л. Штиглиц – последний придворный банкир).


[Закрыть], а тогда можно было получить порядочное образование, иметь довольно значительные обороты по денежным делам и дожить, как я, до 34 лет, не имея понятия о банкирских конторах. По возвращении в Россию мы получили счет от конторы Штиглица, по которому внесенные мною 10 тыс. руб. оказались стоящими не 40, а 41 тысячу франков; так высоко стоял тогда наш курс; помнится, что он доходил до 414 сантимов за серебряный рубль; {кредитные билеты тогда свободно разменивались на металлическую монету}.

В С.-Петербурге меня нашел мой товарищ по Институту инженеров путей сообщения Ефим Михеевич Фролов^н и пригласил к себе обедать. В институте за его {мужицкие} манеры его прозвали мужиком сильвопласом[33]33
  сильвоплас – от фр. S’il vous plaît: пожалуйста, прошу вас (при просьбе).


[Закрыть]; прошло 15 лет, что мы расстались, и до меня доходили слухи, что Фролов играет роль в Петербургском аристократическом кругу и живет роскошно. Довольно было один раз увидеть его, когда он приезжал приглашать меня к себе, чтобы убедиться, что он по-прежнему остался мужиком. Жил же он действительно с некоторою роскошью и бывал кое-где вследствие веденной им сильной карточной игры. После обеда, на котором, кроме меня, было еще два гостя, мы сели играть, по мнению Фролова, по ничтожному, а по моим понятиям, очень большому кушу в ералаш[34]34
  кушу в ералаш вписано над строкой.


[Закрыть]. Я много проиграл; тогда переменили ералаш на ландскне, в которое я проиграл еще более, так что уже мой проигрыш был в две тысячи с лишком рублей. У меня с собой было несколько сот рублей, которые я немедля отдал Фролову, а на остальные просил дозволения выдать заемное письмо, так как все бывшие у меня деньги я передал Штиглицу на кредитив и негде было достать мне денег для немедленной уплаты; Фролов согласился. {Уплата по этому заемному письму, вследствие с каждым годом ухудшавшихся моих денежных обстоятельств, была для меня крайне затруднительна.} Фролова впоследствии обыграли, вероятно, шулера, более его искусные; он последние годы своей жизни жил в бедности и {сверх того} разбитый параличом. В таком положении он несколько раз бывал у меня в Москве в 50-х годах. По возвращении моем домой после обеда у Фролова я сказал жене, что проиграл все деньги, которые были со мною, и еще должен был выдать заемное письмо. Помню, что на это расшумелась не жена моя, а сестра, укоряя меня за то, что я так много проигрываю при {моем и жены моей} стесненном положении. Я тогда решился во все заграничное путешествие не играть ни в карты, ни в рулетку, а по возвращении в Россию играть как можно менее и по возможно малому кушу. Это данное себе обещание я вполне выдержал[35]35
  Это данное себе обещание я вполне выдержал – предложение вписано позже.


[Закрыть].

19 апреля, в субботу на Светлой Неделе, мы выехали из Петербурга по Варшавскому шоссе в прекрасной почтовой карете. Не буду описывать всего виденного мною в заграничном путешествии, а ограничусь только главными впечатлениями, которые оно произвело на меня. Вечером 21 апреля мы подъехали к р. Западной Двине в Динабурге, но перед самым нашим приездом тронулся лед и перевоз был прекращен. Мы вернулись в Динабург, где переночевали в весьма грязной гостинице, но могли добыть бутылку[36]36
  бутылку вписано над строкой.


[Закрыть] хорошего шампанского вина, которую распили, так как в этот день сестра моя праздновала свои именины. На другой день утром мы переехали Двину на пароме, а на следующее утро реку Неман в Ковне также на пароме. Высокий правый берег Немана был уже покрыт зеленью; разница температуры была очень заметна, и потому Алексота{201}201
  Алексота – гора, располагающаяся недалеко от Ковно (Сувалкской губ.) на берегу Немана. В литовской мифологии Алексота – богиня любви, и, по местному преданию, здесь стоял когда-то ее храм. Далее говорится о деревне с тем же названием (Мариампольский уезд Сувалкской губ.). В этом месте Наполеон с двухсоттысячным войском перешел Неман и вступил на литовскую землю.


[Закрыть] на этом берегу Немана произвела на нас приятное впечатление. Тогда еще существовала таможенная линия между Россией и Польшей, и я в первый раз видел, как досматриваются пассажирские вещи на таможнях. {Этот осмотр не представил ничего особого, но дальнейший путь в Варшаву представлял немало затруднений.} Прекрасная почтовая карета, в которой мы ехали из Петербурга, доходила только до Ковны. Наслышавшись об удобствах путешествий за границей и о том, что там все устроено гораздо лучше, чем в России, мы думали, что от Ковны до Варшавы мы найдем экипаж еще более удобный, чем наша почтовая карета. Но вместо того в Алексоте мы нашли очень плохую почтовую карету, которую, по имени содержателя этих карет, называли стенкелеркой. В этой карете всего было шесть мест, считая в том числе и наружные, а нас было восемь человек, но мы кое-как с большими неудобствами поместились в ней. Хорошо еще, что я успел занять в ней все места прежде других, в одно время с нами ехавших в Варшаву пассажиров; в Алексоте была всего одна стенкелерка, и потому эти пассажиры принуждены были или ехать в почтовых бричках, или ожидать {в Алексоте до} следующего дня. В день празднования рождения моей жены и нашей свадьбы, 24 апреля, мы обедали на какой-то станции, где также достали шампанского вина и радовались весеннему воздуху.

В Варшаве мы остановились в английской гостинице, где имели удобное помещение и отличный стол. Варшава при хорошей погоде своими садами и многолюдностью {публики} на больших улицах произвела на меня приятное впечатление. В это время жил в Варшаве мой двоюродный дядя Петр Иванович Колесов^н с женой, бывшею прежде красавицею, и несколькими детьми, из которых старшая дочь Елизавета^н, – воспитывавшаяся у Е. Ф. Скордули, дочери Д. Н. Лопухиной, {в заведении которой я провел первые годы моего отрочества} и жившая впоследствии в Москве у Елизаветы Николаевны Давыдовой^н, – была по Москве старая знакомая жене моей и мне. Мы видались с этой семьей каждый день {во время пребывания нашего в Варшаве; видались} также с заведовавшим {тогда} почтовой частью в Царстве Польском князем Александром Михайловичем Голицыным{202}202
  Голицын Александр Михайлович (1798–1858) – действ. статский советник (1844), камергер, почт-директор в Царстве Польском (1844–1849); родители: князь Михаил Николаевич Голицын (1756–1827) и Наталья Ивановна Толстая (1771–1841).


[Закрыть], старым знакомым моей сестры, по совету которого я, во избежание неудобного путешествия в стенкелерке от Варшавы до прусской границы, ходил к Стенкелеру просить дать нам более удобный экипаж для этого пути. Стенкелер обещался и прислал длинную карету, которая хотя была поместительнее стенкелерки, но чрезвычайно тряская; стук каретных окон был невыносим; у стен кареты были скамьи до того узкие, что не только лечь, но и сидеть на них было неловко. Жена моя постлала себе и племянницам постель на дне кузова между каретными скамейками. Жена и сестра утверждали, что эта карета беспокойнее стенкелерки и обвиняли меня, что я у Стенкелера не осмотрел экипажа, который он полагал нам дать. Я утешал их, что недалеко до Пруссии и что в этой просвещенной стране, конечно, мы поедем в более удобном экипаже.

Наслышавшись, что всевозможные злоупотребления существуют только в России, в Европе же, а в особенности в Пруссии, все чиновники самые честные люди, я был очень удивлен, когда на границе прусский таможенный чиновник объявил мне, что не подобает делать осмотра чемоданам, принадлежащим русскому штаб-офицеру и его семейству, но что верно я его не оставлю без благодарности за то, что он нас не беспокоит; я ему дал несколько талеров. На прусской пограничной станции мы взяли две почтовые кареты; я уплатил до г. Познани деньги за экипажи (Wagengeld[37]37
  Wagengeld (нем.) – вид платы, подати: то же, что перед скобкой. Далее еще несколько таких же случаев, не оговариваются.


[Закрыть]), путевые на пять лошадей (Pferdegeld) и разные другие приплаты, как-то: надсмотрщику над экипажами (Wagenmeistergeld), за смазку (Schmürgeld), шоссейные (Chausseegeld) и мостовые (Brükengeld). Весь этот аптекарский счет, состоявший в каждой статье из талеров, зильбергрошей и пфеннигов, простирался до 47 1/4 талеров. Я дал почтмейстеру бумажку в 50 талеров и просил сдачи, но он мне только поклонился и оставил 2 3/4 талера в свою пользу. Я тогда не мог понять, откуда же происходили эти похвалы о честности прусских чиновников, и только впоследствии понял, что мы, русские, любим хвалить все заграничное и бранить все свое и что мы у себя очень требовательны, тогда как за границею делаемся тише воды ниже травы. Четырехместная карета, в которую села сестра, была сносная; двухместная же, данная мне и жене моей, была безобразна. Обе они были очень высоки[38]38
  Обе они были очень высоки вписано над строкой.


[Закрыть], в каретах не было ступенек, и для того чтобы в них влезть, подставляли деревянную лестницу без поручней, по которой лазать было очень неудобно, особливо жене моей, женщине тучной, с больными ногами. Карета внутри ничем не была обита, так что нельзя было к стенам прислонить голову; ног некуда было протянуть; ко всему этому присоединялась тряска, одинаковая с тряскою нашей почтовой телеги. Несмотря на все неудобства кареты, жена, чтобы избежать затруднительного вылезания и влезания, просила не менять кареты до Познани, но почтмейстеры на это не согласились. Итак, мое обещание иметь удобные экипажи по переезде за границу не исполнилось. Ехали мы очень тихо, по 8 1/2 версты в час, несмотря на то что шоссе и лошади были хорошие; ни просьбы, ни угрозы, ни обещания дать на водку не помогали. Плата почтальонам (ямщикам) на водку (Trinkgeld) на каждой станции постановлена законом, и эта плата была довольно большая, а так как почтальоны уверяли, что они ее сполна отдают почтовым содержателям, то по их просьбам надо было еще добавлять, хотя ни ездою и ничем они не заслуживали этой добавки. На вопросы о названии селений, через которые мы проезжали, они отзывались незнанием. Их лица, выражавшие тупоумие и наводившие скуку, доказывали, что они действительно ничего не знают, а их военные мундиры, плохо пригнанные, и вообще их костюм нас очень смешили. Мы вспоминали о лихих русских ямщиках, едущих скоро, поющих песни и охотно, а часто и очень остроумно отвечающих на вопрос проезжающих.

Познань, первый прусский город, мне не понравился. Он был наполнен евреями, а так как мы приехали в субботу, то все магазины были заперты, и он показался мне очень скучным; притом он был довольно грязен. Во избежание скучной тихой езды в Познани я взял курьерских лошадей, плата за которые была, кажется, вдвое выше, чем плата за обыкновенных почтовых, хотя и последняя была тоже очень значительна. На курьерских лошадях мы ехали по 12 верст в час. В Познани почему-то не хотели взять с меня платы за лошадей и прочих {вышеприведенных} налогов с проезжающих за весь путь до Берлина, так что приходилось расплачиваться на каждой станции{203}203
  Обилие всевозможных платежей, которых взымались с путешественников в Пруссии, поражало многих. Ф. В. Ростопчин в своем «Путешествии в Пруссию» перечисляет их: «„Пост-гельд“ – берет почтмейстер вперед на каждую лошадь за милю по 8 грошей, то есть по 30 копеек; „шмир-гельд“ – берет вагонмейстер 4 гроша (16 копеек) за мазанье колес. В Мемеле у меня раскололи доску на боку у кареты, а я все-таки шмир-гельд заплатил; „тринк-гельд“ – берет почтальон. Хотя и положено ему давать три гроша (12 копеек) за милю, но они никогда ничем не довольны и грубым, дерзким и неотступным образом принуждают давать себе, выходя из терпения, гроша по 4 и более; „барьер-гельд“ – берет за проезд приставленный от помещика по копейке и более с лошади, чтобы вернее получать с проезжих и требовать с них денег; „шоссе-гельд“ – берет казенный пристав за мостовую в городах, селениях и по дороге; „тор-гельд“ – берет приворотник, швейцар или затворник при въезде в городские ворота; „брик-гельд“ – берет пристав за проезд через мост; „экспедицион-гельд“ – берет Христа ради инвалидный унтер-офицер, определенный к почте в награждение за его службу. Он при отъезде подходит к проезжему, протягивает руку и просит двух грошей» (Ростопчин Ф. В. Путешествие в Пруссию // Ф. В. Ростопчин. Ох, французы. М., 1992. С. 19–20).


[Закрыть]. Почтмейстеры долго вписывали в печатную квитанцию все {вышеприведенные следующие с проезжающих} уплаты, а при подведении итога постоянно ошибались. Конечно, при разделении талера на 30 зильбергрошей, а последних на 12 пфеннигов счет был несколько затруднителен, но казалось, что они должны были бы к нему привыкнуть. Мне этот счет был новостью, но по легкости для меня всякого рода вычислений я немедля определял итог уплаты за известное число миль и нетерпеливо выжидал, когда почтмейстер кончит свое вычисление. Вследствие этого я решил, что не одни почтальоны (ямщики) тупоумны, но тупоумны и почтмейстеры. Последние выходили к проезжающим обыкновенно без сюртуков, {а иногда в одних подштанниках}, что очень удивляло ехавших со мною дам, которые привыкли, что наши необразованные почтмейстеры выходят к проезжающим в сюртуках, сшитых по военной форме.