Текст книги "Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг."

В декабре должны были происходить дворянские выборы в Нижегородской губернии, на которых я хотел участвовать как уполномоченный жены моей по ее Макарьевскому имению. Чтобы не переписываться с эстляндским дворянским собранием, {где я был записан потомком древнего рода, это могло затянуться надолго}, я записался по моему чину в 3-ю часть дворянской родословной книги Нижегородской губернии. Дворянские выборы нигде не имели значения, а всего менее в Нижегородской губернии, где на них собиралось не более 80 дворян с правом на сто голосов, тогда как в некоторых уездах других губерний было более 80 дворян в одном уезде. Это малое число дворян на выборах происходило от того, что в Нижегородской губернии было много значительных имений, владельцы которых, состоя на государственной службе, не приезжали на выборы; на них не приезжали и многие помещики со средним состоянием, жившие в своих имениях, потому что они, при сумасбродном управлении губернией Бутурлиным, по опыту узнали, что эти выборы ни к чему не ведут. Выбранные ими лица удалялись и отдавались под суд по произволу губернатора и им заменялись теми, кто ему и его подчиненным были угодны. Таким образом, на нижегородские дворянские выборы большей частью приезжали только те дворяне, которые служили уже по выборам или желали поступить в разные должности, выбор в которые был предоставлен дворянству.

Губернский предводитель дворянства, Сергей Васильевич Шереметев, уже имел несколько столкновений с военным губернатором князем Урусовым и решительно отказался от выбора в ту же должность на следующее трехлетие. Hа его место был выбран единогласно белыми шарами брат его Николай Васильевич Шереметев{136}136
  Шереметев Николай Васильевич (1804–1849) – воспитанник Пажеского корпуса в С.-Петербурге, на воен. службе в л. – гв. Преображенском полку с 1823. Был членом «Северного общества», в 1825 находился три месяца под арестом в Кронштадтской крепости, переведен из гвардии на Кавказ в 43-й Егерский полк, затем в Ширванский пехотный полк и в л. – гв. Сводный полк с установлением за ним секретного надзора, в связи с болезнью в 1831 выезжает на лечение в Карлсбад, в 1832 увольняется из армии в чине штабс-капитана л. – гв. Моск. полка и возвращается на Нижегородчину, в свое имение Николаевку. Почетный попечитель Нижегородского Александровского дворянского института и губерн. гимназии. Пост губерн. предводителя дворянства занимал с 1846 по 1848 (после своего брата Сергея). Скончался в родовом имении с. Богородском, погребен под алтарем богородской Успенской церкви, в фамильном склепе. Был холост, наследников не имел.


[Закрыть], благороднейший и добрейший человек, {нисколько не похожий на своего брата}. Дворяне не любили Сергея Васильевича Шереметева, который обращался с ними, как начальник, редко бывал в Нижнем, где не только не давал балов, но весьма немногих приглашал к обеду. {Сверх того, знали, что он в своем имении ведет жизнь владетельного азиатского хана}, но все же сожалели о его выходе из губернских предводителей. К подобному и еще худшему обращению они привыкли при прежнем губернском предводителе дворянства, князе Егоре Александровиче Грузинском{137}137
  О Егоре (Георгии) Александровиче Грузинском упоминается в первом томе «Моих воспоминаний» на с. 346, см. также примеч. 685 на с. 596 первого тома.


[Закрыть], который в своем имении жил действительно как хан среднеазиатских государств и наводил страх на всех соседей. Дворяне видели в С. В. Шереметеве защитника против губернатора и полицейских властей и опасались, что брат его, по доброте своей, не будет в состоянии их защищать против притязаний означенных властей. Зная С. В. Шереметева за человека самостоятельного, я был очень удивлен тем, что он подходил к некоторым дворянам и, между прочим, ко мне, говоря, кого не следует выбирать, потому что губернатор этого не желает. На выраженное мною удивление, что Шереметев хлопочет о выборе людей, угодных губернатору, он отвечал:

– Ведь выбираемым придется служить не у вас, а у губернатора, от которого будет зависеть их участь.

Скажу теперь, кстати, о столкновении, которое я имел с Шереметевым в начале зимы 1845 г. Я уже говорил выше, что для нижнего слоя перестраиваемого мною шоссе необходимо было поставить известковый щебень. Поверенный подрядчика роздал эту поставку местным жителям левого берега р. Оки, где находились ломки известкового камня и, между прочим, поверенному Шереметева, крестьянину Кукину^н, который, пользуясь важным значением своего барина, выставлял камень дурного качества и не полной меры. Поверенный подрядчика забраковал его, на что Шереметев письменно жаловался мне и везде ругал подрядчика. Исследовав это дело, я писал Шереметеву, что подрядчик прав; этим кончились наши пререкания, без дальнейших между нами неудовольствий. Дурной камень был заменен лучшим, а не полномерные сажени хорошего камня пополнены, {но Шереметев, конечно полагавший, что шоссе, в угоду ему, может быть частью построено и из камня не вполне доброкачественного, продолжал повсюду свои ругательства против подрядчика за делаемые будто бы им притеснения. Поверенный же Шереметева Кукин был большой плут, и вот как он попал в поверенные своего барина. Я уже говорил, что Шереметев расправлялся в своих значительных имениях по-азиатски, между прочим, крестьян, провинившихся и даже преступников, он не подвергал установленному правительством суду, а лишал их принадлежащих им изб и обрабатываемых ими полей и помещал в составленную им в своем имении исправительную команду, которая, под строгим наблюдением назначенных им крестьян, должна была производить все работы в имениях по его указанию. Жизнь попавших в эту команду была самая тягостная. В этой команде Шереметев замечал людей наиболее способных, выдерживал их в ней известный срок, делал из них поверенных, приказчиков и т. п. должностных лиц. Таким образом Кукин из преступников, содержавшихся в исправительной команде, попал в поверенные по делам своего богатого и знатного барина}.

В зиму 1844/45 г. полагалось устроить все мосты на исправляемом мною участке шоссе. Находя выгодным для казны допустить конкуренцию между желающими принять на себя эту работу, я испросил разрешение Клейнмихеля произвести торги, на устройство мостов и установку шоссейных надолбов, в Нижегородской казенной палате. Это было поводом моего знакомства с председателем палаты Борисом Ефимовичем Прутченко, который с первого же знакомства показался мне умным человеком и по образованию стоящим выше большего числа нижегородских чиновников, {знакомых мне уже более года. Прутченко вскоре отдал мне визит и звал на бал}; у него была дочь Александра, девица лет 17, и к нему приехала гостить старшая его дочь Елизавета{138}138
  Дельвиг Александра Борисовна (1827–1875) и фон Брин Елизавета Борисовна (1820–1907), урожд. Прутченко – дочери председателя Новгородской казенной палаты Б. Е. Прутченко, которого часто обвиняли в том, что он пользовался служебным положением и по дешевке скупал землю, оформляя ее на членов семьи. Имение Отрада в Княгининском уезде Нижегородской губ. он приобрел, чтобы нарастить приданое дочери Александры, с 1853 жены Николая Ивановича Дельвига, брата автора. После смерти мужа его вдова Александра Борисовна продала имение.


[Закрыть], вышедшая незадолго перед тем замуж за флигель-адъютанта полковника Сергея Францевича фон Брина{139}139
  Брин Сергей Францевич фон (1806–1876) – сын гражд. губернатора Смоленска, окончил Пажеский корпус, с 1834 флигель-адъютант е. и. в., генерал-майор в свите е. и. в. (1849). Генерал-лейтенант (1857), начальник штаба всех пехотных резервных и запасных войск армии. Родители: Франц Абрамович Брин (1761–1844) и Елизавета Борисовна Пестель. Жена: Елизавета Борисовна Прутченко.


[Закрыть] (впоследствии генерал-лейтенанта в отставке).

{Незадолго перед визитом Прутченко} приехали ко мне на зиму: из Москвы – сестра моя с двумя малолетними дочерьми и с Кавказа брат мой{140}140
  Вот вкратце история ухаживания и женитьбы Николая Дельвига и его будущей жены. А. И. Дельвиг работал над устройством водоснабжения в Н. Новгороде в 1845–1848 гг. и сотрудничал с председателем Нижегородской казенной палаты действ. статским советником Б. Е. Прутченко. Н. И. Дельвиг гостил в нижегородском имении своего брата в октябре 1847 и познакомился с Александрой Прутченко. Следующая встреча происходит после венгерской кампании в Кишиневе, затем в 1852 в нижегородском имении Дельвигов Богородском на Ветлуге. Эмилия Николаевна Дельвиг (супруга автора) сообщает Николаю, что Борис Ефимович Прутченко не возражает против брака своей дочери с ним. Помолвка с Александрой Борисовной была организована без дальнейших проволочек, а венчание состоялось на Рождество 1853 в соборе нижегородского Крестовоздвиженского монастыря.


[Закрыть]. {Они поселились в нижнем этаже нанимаемого мною дома. Прутченко, конечно, пригласил на бал и жену мою, сестру и брата, но первые две не ездили на балы; я же с братом явился на приглашение Прутченко.} Брат вскоре начал часто[14]14
  часто вписано над строкой.


[Закрыть] бывать у него; я также любил беседовать с умным стариком; я и брат часто перед обедом хаживали к Прутченко с Нижнего базара в занимаемый им казенный дом на Покровке, по бульвару, расположенному по горе вокруг кремлевских стен, откуда и в зимнее время вид очень живописен.

Брату нравилась младшая дочь Прутченко, и он готов был ей сделать предложение {о женитьбе}, но он мне об этом ничего не говорил. Имея некоторые сведения о невыносимо дурном характере Александры Прутченко, я, провожая брата в марте при отъезде его на Кавказ, сделал ему замечание, что жена с таким характером хуже всего на свете и лучше остаться независимым холостяком. Он мне отвечал, что рассказы про Александру Прутченко обыкновенные сплетни губернских городов, {а так как я женился, так и он хочет испробовать положение женатого человека}. В одно время с братом уехала от нас и сестра с ее дочерьми.

Сестра передала мне сундук нашей матери с ее бумагами. {По рассмотрении его вместе с братом} мы нашли в нем несколько заемных писем, сохранных и других расписок и билетов польской лотереи, {вообще} на сумму, превосходившую ту, за которую наша мать продала свое имение моему дяде, князю Дмитрию Волконскому, {о чем я упоминал в I главе «Моих воспоминаний»}. Мать наша своей бережливостью и расчетливостью сумела сохранить свой весьма ничтожный капитал, хотя должна была тратиться на своих детей и во время их воспитания, и по выходе моем и братьев моих из учебных заведений, по причине ничтожности получаемого нами тогда содержания. Из подробно веденных ею записок мы увидали, с каким трудом она сохранила свое достояние. Несмотря, однако же, на то, что сама была бедна, она постоянно имела особо отложенную сумму для бедных, и когда ей нужно было почему-либо взять из нее сколько-нибудь денег, то она их возвращала обратно в эту сумму с прибавлением 10 %. {Таким способом она очень много помогала бедным. На ней оправдывались слова: «Рука дающего никогда не оскудевает».} В сундуке матери мы нашли несколько старых золотых и серебряных монет, {которые и до сего времени сохраняются. В нем же было} и никем не свидетельствованное завещание, которым она, предоставляя свой капитал поровну мне и брату, обязывала раздать разные суммы всем бедным нашим родным, не забыв никого даже из своих двоюродных племянников и племянниц, и довольно значительные суммы бедным и в Симонов монастырь. Вместе с тем, на случай выигрыша лотерейных билетов, она распределила раздачу его разным бедным родным и знакомым. Я и брат разделили поровну и исполнили все возложенные на нас обязательства. Лотерейные билеты ничего не выиграли; по нескольким расписками мы не получили денег и, между прочим, довольно большую сумму с Софьи Ивановны Жуковой{141}141
  Жукова (урожд. Шепелева) Софья Ивановна (ок. 1800–1867) – внучатая племянница первого калужского наместника М. Н. Кречетникова; родители: Иван Дмитриевич Шепелев и Елизавета Петровна урожд. Кречетникова; муж: Николай Иванович Жуков (1783–1847), с 1838 по 1846 костромской губернатор. Из детей известны 5 сыновей и три дочери. В описываемое в V гл. время материальное положение семьи не было благополучным. После смерти мужа Софья Ивановна с детьми переехала жить, по приглашению своего брата Н. И. Шепелева, в его родовое имение Росву Перемышельского уезда. А. В. Сухово-Кобылин, драматург, родной племянник С. И. Жуковой, вспоминал о том, как она и ее взрослые дети жили в 1850 в его московском доме (Большой Харитоньевский пер., ныне дом 8, сохранился): «…Софья Ивановна тяжело больна. Впрочем, об ней как-то мало думают. Брат умер, мать при смерти, а в доме все по-старому – как будто и ничего. Доктора ездят каждый день, будто совещаются, но об этом никто и не заботится. Вечером доктор прописал рецепт, положил его на камин, ибо лекарство вышло; он точно не сказал, у него точно не спросили; горничная, когда лекарство вышло, перестала давать. Лишь на другой день вечером схватился дядя, что уже скоро сутки больной не дают лекарство. За доктором – приехал – я, говорит, прописал и вот здесь положил на камин – искать – действительно рецепт лежит на камине. Каков доктор, какова горничная – но каковы дети при больной живут: болван сын, франтиха дочь, воспитанница, старая Глафира, и весь день сидит невеста умершего сына, т. е. пять женщин и один мужчина, совершенно ничего не делающих, – и это Люди!» (Дело Сухово-Кобылина / Сост., подгот. текста В. М. Селезнева и Е. О. Селезневой; вступ. статья и коммент. В. М. Селезнева. М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 304–305).


[Закрыть], в имении которой, с. Рожественском, я был в 1826 г., {о чем мною упомянуто в I главе «Моих воспоминаний».

Я не буду описывать здесь обедов, балов, танцевальных и других вечеров, дававшихся в Нижнем губернатором и разными старшими должностными лицами, на которых я бывал с братом. Я играл в карты и по обыкновению большею частью проигрывал; брат танцевал и своею красивою наружностью и ловкостью обращал на себя общее внимание. Впрочем, я познакомлю читателя с нижегородским обществом при описании проведенных мною в нем зим с 1845 по 1848 г.}

Время, в которое у нас гостили сестра [Александра Ивановна Волконская] и брат [Николай Иванович Дельвиг] в зиму 1844/45 г., было для меня весьма приятно. Жена моя еще более подружилась с сестрою и полюбила ее дочерей и моего брата. Старшая из дочерей сестры, Валентина, 8 лет, бывшая под особым наблюдением моей покойной матери, была самого кроткого нрава и очень со всеми приветлива; младшая же, Эмилия, 5 лет, хотя была очень добрая девочка, но порезвее и выказывала некоторую самостоятельность, которую в ребенке принимали за упрямство. {Вследствие этого моя жена прозвала Валентину «благоразумной девочкой», а своей крестнице и соименнице делала строгие замечания.} Относительно брата моего, меня страшила его беспечность и лень, которые были у него врожденные, но сильно развились вследствие рода его службы. В то время бóльшая часть офицеров Генерального штаба, причисленных к корпусным штабам, и даже дивизионные квартирмейстеры, ничего не делали; последние редко находились при своих дивизиях. Они заметны были в городах, в которых были расположены корпусные штабы, своим относительным высшим образованием, блестящим мундиром, а некоторые и своею ловкостью в обществе. Но этим ограничивались их преимущества; немногие из них продолжали свое образование серьезным чтением. Впоследствии брат мой много читал, но в описываемую мною эпоху он довольствовался тем, что блистал в обществе. Он до того обленился, что ему скучно было взяться за перо для подписи своей фамилии. В Нижнем он получал с Кавказа жалованье и другие деньги, выдававшиеся офицерам Генерального штаба во время экспедиций против горцев, которых он почему-то не успел получить на Кавказе. При присылке ему денег доставлялись из штаба совершенно готовые расписки в получении денег и рапорты, при которых они должны быть представлены. Оставалось на расписках и рапортах брату написать свою фамилию, но он и этим тяготился, так что означенные бумаги лежали по нескольку недель неподписанными на моем письменном столе, на котором я работал по нескольку часов ежедневно. {Невольно явилось сравнение между занятиями, которые требовались от инженеров путей сообщения и от офицеров центрального штаба, тогда как награды по службе сыпались последним, а первые редко их получали и вообще весьма медленно подвигались вперед по службе.}

Нижний был тогда городом, в котором взятки брались почти всеми, без всяких церемоний. Если купцы и другие обыватели не находили нужным к кому-либо из властей приносить по большим праздникам в подарок деньги, то приносили фрукты, чай, кофе, рыбу, вино и т. п. По занимаемой мною должности я не был властью в Нижнем, но тем не менее нашли нужным и мне принести в праздник Рождества Христова разные съестные припасы и, между прочим, большого осетра. Я отказался их принять, и когда принесшие не хотели их брать обратно, то объявил, что выброшу все принесенное в окошко. Тогда только принесенное мне взяли обратно, и мне известно, что большого осетра понесли от меня к Прутченко, у которого я на другой день за обедом ел этого осетра и впоследствии смеялся над тем, что, не приняв даровой рыбы, я избавился от расхода делать обеды и, следовательно, был через это в выгоде. Мое поведение, как в этом случае, так и впоследствии, произвело сильное впечатление между обывателями в Нижнем.

Жена моя давно собирала серебряные пятачки в большой тир-лир[15]15
  тир-лир – кукла-копилка.


[Закрыть], который был почти полон. В Светлое Христово Воскресение, вернувшись от заутрени, у которой были мы все и наши люди, мы нашли тир-лир сломанным и несколько пятачков рассыпанными на полу; бóльшая же их часть были украдены. Подозрение пало на сторожа из нижних чинов путей сообщения, бывшего при моей канцелярии и, как католика, не бывшего у заутрени, но сделанными допросами он не был обличен и украденные деньги не были найдены. Эта кража отбила охоту у моей жены собирать пятачки и прятать их в тир-лир.

В <продолжение> зимы 1844/45 г. продолжалась поставка каменных материалов для заведуемого мною участка шоссе и разбивка их в щебень; главная же работа состояла в устройстве новых мостов и надолбов, которых, по случаю возвышения полотна дороги, требовалось очень много. Наименьшая цена на торгах, состоявшихся в казенной палате, на производство этих работ была объявлена нижегородским купцом Василием Климовичем Мичуриным{142}142
  Мичурин Василий Климович (Климентьевич) – нижегородский градоначальник (1852–1854 и 1864–1866); купец I гильдии (1848), домовладелец, щедрый благотворитель, потомственный почетный гражданин Н. Новгорода, крупнейший нижегородский подрядчик-строитель; сын Клима Михайловича, выкупившегося в 1822 из крепостных, брат Кириака Климовича, дядя Ермингельда Митрофановича – нижегородских подрядчиков и строителей. Учился в артели отца; в семье Василия Климовича воспитывался брат Добролюбова Владимир; жена: Авдотья Васильевна Рукавишникова.


[Закрыть] и по данному мне полномочию от Клейнмихеля была немедля за ним утверждена, так что с января было приступлено к работам, производство которых я поручил состоявшему при мне подпоручику Глинскому. Мичурин поставлял очень хороший лесной материал и производил работы успешно; Глинский строго следил за его действиями. Зима 1844/45 г. была очень суровая, так что для забития свай под мосты необходимо было выкапывать ямы в мерзлой земле, глубиной от 3 до 4 аршин; {в эти ямы вставлялись забиваемые сваи; так глубоко промерз грунт местности, по которой проходит шоссе}. К весне все мосты были готовы; весною же были поставлены очень хорошо обтесанные из толстого леса надолбы и окрашены, а равно приступлено к рассыпке щебня и его укатке. Мичурину я также, по выше объясненному моему принципу, помогал в исполнении его подряда; он имел от подряда выгоды и с того времени начал богатеть.

В июне 1845 г. приехал в Нижний Клейнмихель. Я {уже говорил, что гражданская строительная часть была тогда в его ведении, и о том, сколько все его боялись. Я} его уподоблял холерной эпидемии, которую, при ее приближении и появлении, чрезмерно боятся, равно как по ее окончании все о ней забывают. Точно так же было и с приездом Клейнмихеля; в ожидании его красили дома, перемащивали мостовую и очищали улицы; во время его пребывания в городе все чего-то опасались, а по его отъезде о нем забывали и все приходило в прежний порядок или, лучше сказать, беспорядок. {Так и в этот приезд} Клейнмихеля: Нижний за несколько дней до его приезда был весь в движении; {по его приезде} губернатор встретил Клейнмихеля на крыльце отведенного ему дома на Нижнем базаре, почти напротив дома, который я занимал, и подал ему рапорт о благополучном состоянии губернии. На другой день представлялись ему не одни его подчиненные, а все губернские власти и даже отставные, живущие в городе или случайно бывшие в нем во время проезда Клейнмихеля. Он принимал всех очень величественно, делал разным властям очень обыкновенные вопросы, относившиеся до их служебных занятий, и удивлял их разнообразностью сведений, тогда как он ровно никаких не имел. При этом случалось ему неприличным образом бранить лиц, ему вовсе не подчиненных, которые почему-либо ему не нравились, и все терпели беспрекословно.

Клейнмихель осмотрел в Нижнем все казенные здания, и в том числе ярмарочный гостиный двор, везде делал замечания, бóльшей частью вкривь и вкось. В каменных лавках ярмарочного двора производились небольшие исправления весенних в нем повреждений под наблюдением инженер-подполковника Стремоухова, человека честного и аккуратного, но робкого и нерешительного. При свидетельствовании какого-либо здания или вообще произведенной работы от его внимания не ускользало малейшей безделицы, но как производитель работ он никуда не годился, не умея ни на чем настоять. Клейнмихель, подойдя к {вышеупомянутой} работе в ярмарочном дворе, обратил внимание на дурное качество выставленного подрядчиком кирпича; некоторые из кирпичей были так дурны, что при поднятии их отваливалась одна половинка. Один из таких кирпичей Клейнмихель взял в руку, и, когда отвалилась половина его, он взял другой кирпич, но когда и от этого отвалилась половина, то он, рассерженный донельзя, замахнулся оставшеюся в его руке половинкою, чтобы бросить ее в Стремоухова. Заметив это движение, я в один миг загородил собой последнего, около которого я стоял {во время приведенного разговора}. Клейнмихель, опустив руку с половинкою кирпича, спросил меня, что мне тут надо. Я отвечал, что кирпич в Нижнем изготовляется дурной до такой степени, что и сортировать его нечего, а следовало бы прекратить в Нижнем все работы из кирпича, пока последний не будет изготовляться прочным, но это невозможно и, во всяком случае, не зависит от Стремоухова. Клейнмихель приказал мне немедля осмотреть заводы, снабжающие кирпичом Нижний, и представить ему их описание, а впоследствии составить правила для всей империи об изготовлении кирпича и о наблюдении за его производством. Это было мною исполнено, и {вышеупомянутые} правила, по {сделании в них} некоторых изменений в высших учреждениях, были Высочайше утверждены.

В бытность Клейнмихеля в Нижнем приехал в этот город казанский военный губернатор генерал-адъютант, генерал от инфантерии Сергей Павлович Шипов{143}143
  Шипов Сергей Павлович (1790–1876) – воен. и гос. деятель, генерал от инфантерии (1843), сенатор (1846), происходил из старинного дворянского рода, участник Отечественной войны 1812 г. и похода против турок (1825), генерал-кригскомиссар военного ведомства (1832), казанский воен. губернатор с управлением гражд. частью (1841). Жена: фрейлина графиня Анна Евграфовна Комаровская (1806–1872).


[Закрыть]. Узнав о предположении Клейнмихеля быть в Нижнем, он проскакал 400 верст, чтобы представить проект устройства водопровода в г. Казани и ходатайствовать у Клейнмихеля о принятии участия в назначении Шипова сенатором. Шипов от слишком скорой езды между Казанью и Нижним, заболел, а потому Клейнмихель ездил <к нему> его навестить. Рассказывая о желании Шипова быть сенатором, Клейнмихель находил, что по чину, званию и долговременной службе Шипова желание его весьма умеренное и, конечно, будет исполнено. Проект водопровода в Казани позабыли отпустить с Шиповым, и было условлено между ним и Клейнмихелем, что он пришлет этот проект в Петербург, где я буду участвовать при его рассмотрении в Департаменте проектов и смет, и что немедля после рассмотрения проект будет возвращен Шипову. Осенью Шипов напоминал письмом к Клейнмихелю об его обещании скорейшего рассмотрения представленного им проекта водопровода, которого в Петербурге не получали. По исследовании оказалось, что действительно в рассыльной книге Казанской губернской строительной комиссии была расписка почтового чиновника в получении рапорта комиссии за тем номером, за которым значилось в оной представление проекта водопровода. Но на самом деле этого проекта никогда не существовало; расписка же в рассыльной книге объясняется тем, что в один день было послано из Казанской комиссии несколько пакетов, и чиновник расписался во всех вдруг, не заметив, что одного недостает. Эту штуку сделал член комиссии, инженер, подполковник ^{Черниковн}, который, по неумению составить надлежащий проект, надувал Шипова представлением ему только планов Казани, с указанием предполагаемого направления водопроводных труб. Таким образом, водопровод в Казани, где он крайне нужен, долго не устраивался. Черников был большой говорун и сумел приобрести большое влияние на Шипова не по одним делам строительной комиссии. Впоследствии он был переведен на службу на Кавказ, где состоял долго под судом. Шипов был вскоре назначен сенатором в Москву, где сделался известен своей добротой и обходительностью, а вместе с тем докучливым чтением своих проектов по устройству России вообще и разных государственных управлений, о чем он написал целые фолианты, часть которых была им доводима до сведения Государя, но бóльшая часть лежит под спудом в ожидании благоприятного времени для их представления, которого Шипов, как он мне говорил еще в 1872 г., все еще ждал.

A. С. [Александр Сергеевич] Цуриков{144}144
  Об Александре Сергеевиче Цурикове говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.


[Закрыть], {о котором я неоднократно упоминал в III главе «Моих воспоминаний»}, родственник жены Шипова, урожденной графини Комаровской, уверял, что последний, проезжая через Москву, после исправления министерской должности в Царстве Польском, в Казань, по случаю назначения его казанским военным губернатором, говорил, что он назначен губернатором «pour achever son èducation administrative[16]16
  для того (чтобы) завершить административное образование (фр.).


[Закрыть]», а ему было тогда 50 лет от роду.

Клейнмихель на обратном проезде в Москву осматривал работы по почти оконченному {заведоваемому} мною участку шоссе, которое представлялось особенно хорошо, через отличного качества леса, {употребленного на поставленные на земляных насыпях} надолбы и перила на мостах. Хорошее качество камня и мелкая его разбивка в щебень обратили также внимание Клейнмихеля, и он неоднократно благодарил меня и производителей работ.

Для выезда Клейнмихеля из Нижнего был назначен такой час, что он не мог приехать в г. Вязники ранее позднего вечера, а между Нижним и Вязниками следовавшему с ним повару негде было приготовить обед. Вследствие этого я пригласил Клейнмихеля, состоящего при нем майора Серебрякова и офицеров, состоящих при шоссе, обедать в ст. Черноречье, в 40 верстах от Нижнего. Экипажи Клейнмихеля были отправлены из Нижнего по почтовому тракту, пролегавшему по правому берегу р. Оки. На Черноречской станции, в очень маленьком домике жил начальник шоссейной дистанции поручик Виноградов; накануне отъезда Клейнмихеля я послал в этот домик повара со всей провизией и необходимой посудой. Повар Федор, {о котором я уже упоминал в IV главе «Моих воспоминаний»}, приготовил прекрасный обед. Клейнмихель много ел и пил более обыкновенного, так что все время проезда {по остальным верстам моего участка шоссе} до границы Нижегородской губернии проспал. Он раз только, проснувшись, когда мы ехали по мосту через маленькую речку, спросил меня ее название; я отвечал, что это р. Сейм. Он вообразил, что это верховье той реки, которая протекает по Курской губернии; я сказал, что это другая. Вот образчик гидрографических сведений Клейнмихеля. Во время обеда он был очень весел, что придало много смелости в разговорах с ним моим подчиненным. Иногда эта смелость, по непривычке их обращаться с людьми, подобными Клейнмихелю, выходила из границ. Расскажу один из этих разговоров. В Черноречье бездна комаров, которые во время обеда, несмотря на принятые предосторожности, кусали руки Клейнмихеля. Он, шутя, сказал, что комары должны бы лучше кусать белые и пухлые руки его соседа за столом (т. е. мои), чем накидываться на его сухие руки. Узнав, что Виноградов живет в этом доме, он обратился к нему с вопросом, мешают ли комары ему спать по ночам. Виноградов отвечал, что последнюю ночь он, по милости комаров, почти не смыкал глаз. На это инженер капитан Городецкий заметил, что Виноградов не спал последнюю ночь, вероятно, в ожидании осмотра его работ сильно кусающимся комаром. Я ожидал бури со стороны Клейнмихеля, но он ограничился только замечанием, что он действительно такой комар, который если укусит, то этот укус не скоро пройдет.

Виноградов жил в этом домике с молодою женою. Отец{145}145
  Виноградов Николай Федорович – надворный советник, смотритель судоходства на Волге, один из самых влиятельных людей в Рыбинске в 1820-х. Проживал в Рыбинске (отсюда начинался глубоководный путь до низовьев Волги) в одном из самых богатых домов. Сын: Геннадий (см. примеч. 101 наст. тома).


[Закрыть] его находил приличным, чтобы хозяйка дома встретила у себя столь высокого гостя. Но обед был приготовлен на мой счет, и я, уверенный, что присутствие Виноградовой женировало[17]17
  женировать – от фр. gêner, нем. genieren: стеснять, затруднять, неволить.


[Закрыть] бы Клейнмихеля, не пригласил ее к обеду и устроил так, что она этот день провела в Нижнем. По отъезде Клейнмихеля я заметил, что отец Виноградова, {всегда относившийся ко мне с особенным уважением, как к начальнику его сына и к лицу, приближенному к столь высокому, по его понятиям, вельможе}, сделался ко мне холоднее. Я приписывал это тому, что его невестка не была мною приглашена к обеду в Черноречье, но оказалось, что этому была совсем другая причина. Ему не понравилось мое слишком фамильярное обхождение с Клейнмихелем, чего, конечно, не было; но уважение его ко мне с того времени уменьшилось. Ему было лет за 80; он делал с Суворовым поход 1799 г. и имел итальянский орден. Более 30 лет он прослужил смотрителем судоходства на разных пристанях и большую часть этих годов на Нижегородской пристани. Клейнмихель, в бытность свою в Нижнем в 1843 г., нашел, что ему такие старики на службе не нужны, и уволил его с ничтожной пенсией. Впрочем, он, во всяком случае, был бы вскоре уволен, так как по штатам Главного управления путей сообщения, утвержденным 2 июля 1843 г., все смотрители судоходства должны были назначаться из инженеров; мера эта повела только к тому, что инженеры на этих местах позабывали все, чему они учились, и привыкали не только ничего не делать, но и брать взятки за прописку накладных судов, проходящих мимо их пристаней. Виноградов, хотя и был недоволен отставкой, натянул мундир, чтобы представиться вельможе, и во время этого представления нашел, что я будто бы слишком фамильярно обхожусь с этим вельможею. Он был очень скуп; жил в двух комнатах и вел жизнь отшельническую. Я уже говорил выше, что смотрители судоходства получали в год всего содержания 400 руб. асс. (114 руб. 28 к. {сер.}) и что некоторые из них должны были тратить тысячи рублей на содержание канцелярии; к этому числу в особенности принадлежал смотритель Нижегородской пристани. Виноградов, как и все прочие смотрители, брал взятки с судовщиков; являясь к нему для прописки накладных или по другим делам, судовщики клали деньги в отворенный ящик, стоявший за спиной Виноградова, который никогда не обращал внимания, положил ли кто деньги; между тем одинаково для всех немедля прописывал накладные или разрешал их просьбы, ни к кому ни в чем не придираясь, за что все его любили. Таким образом, при более чем скромной жизни он успел во время своей долговременной службы нажить порядочное состояние.

По въезде {Клейнмихеля со мною, в моей коляске}, во Владимирскую губернию, шоссе в которой было в ведении V (Ярославского) округа путей сообщения, мы нашли у первого довольно большого моста ожидающих Клейнмихеля: исправляющего должность начальника этого округа полковника [Эрнеста Ивановича] Шуберского{146}146
  Об Эрнесте Ивановиче Шуберском говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.


[Закрыть] и нескольких подчиненных ему инженеров. Этот мост необходимо было перестроить до открытия движения по исправляемому мною участку шоссе; а открытие предполагалось через несколько недель. Правление V округа представило о необходимости перестройки в Главное управление, но не получило ответа, а само распорядиться работами не имело права. На сделанный мне в Нижнем вопрос Клейнмихелем, все ли будет готово к назначенному мною сроку для открытия движения по шоссе, я отвечал, что все за исключением упомянутого моста, и объяснил причину, по которой не приступают к его перестройке. Клейнмихель немедля дал предписание, по которому поручил мне постройку означенного моста на тех же основаниях, на каких мне была поручена постройка шоссе в пределах Нижегородской губернии. Взяв подписку с купца Мичурина на поставку материалов для моста и на его устройство, я выдал ему на этот предмет наряд, и Мичурин уже подвез несколько леса к мосту. Шуберский, встретив Клейнмихеля, немедля сказал очень обиженным тоном, что мост не строился за неполучением разрешения, а что если бы он имел такое же полномочие, как я, то, конечно, устроил бы мост так же скоро и прочно, и что передачу мне постройки его почитает обидою себе. Шуберский особенно сердито смотрел в это время на меня, вероятно, полагая, что я навязался на эту постройку. Клейнмихель тут же словесно отменил свое предписание; подписка Мичурина была мною уничтожена; хорошо, что он, получив от меня наряд на поставку материалов, не начал иска против нового распоряжения.

В Нижнем, как и во всех городах, где были комитеты по их устройству, {о коих я упоминал в IV главе «Моих воспоминаний»}, были особые начальники работ. Эта должность, по назначении [Андрея Даниловича] Готмана начальником X (Киевского) округа путей сообщения, оставалась в Нижнем вакантной. В виду многих работ, предстоявших в Нижнем, губернатор Урусов упросил Клейнмихеля назначить меня на эту должность. Так как дела по имениям моих шурьев и свояченицы сосредоточивались в Нижегородской губернии, я не противился этому назначению, которое и было объявлено в приказе Клейнмихеля от 21 июня. В нем было сказано, что я назначен начальником работ по устройству Нижнего Новгорода, с оставлением заведующим участком Нижегородского шоссе в пределах Нижегородской губернии и при главноуправляющем путями сообщения и публичными зданиями. Таким образом, я, не имевший никакого начальства, кроме Клейнмихеля, делался по новой должности моей подчиненным Нижегородского военного губернатора.

{Во избежание повторений в «Моих воспоминаниях», я здесь не буду описывать всех моих занятий по новой моей должности; о каждом из них будет мною упомянуто в своем месте. Здесь же скажу только, что} дела в Нижегородской строительной комиссии, которой я по новой моей должности сделался членом, были в большом запущении, в особенности отчетность по работам, произведенным на несколько миллионов рублей во исполнение особых Высочайших повелений, {о которых я говорил в IV главе «Моих воспоминаний»}. Я оживил ход дел в комиссии, постоянно требуя от служащих в ней усердия и большого внимания, через что уменьшилась переписка, а с тем вместе и облегчились их занятия.

Одним же из главных занятий комиссии, бывших причиной неприязненного к ней расположения обывателей Нижнего, были дела по разрешению новых и в особенности исправлению существующих построек; последние дозволялись одним, а другим, при совершенно одинаковых обстоятельствах, не дозволялись. Возможность этих злоупотреблений происходила от того, что бывший губернатор [Михаил Петрович] Бутурлин сумел как-то испросить разрешения Государя на новый план Нижнего, в котором почти ничего не было общего с существовавшим городом, так что ни одна улица не оставалась на своем месте. Для примера укажу на самую лучшую улицу в верхней части города, Покровскую. Только первые дома этой улицы, считая от кремля, совпадали с новым Высочайше утвержденным планом города; далее же дома левой стороны улицы должны были податься вперед в улицу, а дома правой стороны назад, так что в конце улицы дворы первых увеличивались в глубину на 6 и более сажен и на столько же уменьшались дворы последних. Понятно, что владельцы домов правой стороны не хотели терять земли из своего владения; многие же из владельцев левой стороны представляли планы на постройки новых домов по Высочайше утвержденной линии, но эти планы не могли быть утверждены на тех местах улиц[18]18
  улиц вписано над строкой.


[Закрыть], где вновь устраиваемые дома значительно подавались вперед, пока дома, лежащие напротив, на правой стороне, не были отнесены на линию, указанную на утвержденном плане города; иначе проезд по улице был бы застроен. Дома левой стороны, которые, по перенесении их на утвержденную линию, не вполне затрудняли проезд по улице, разрешались к постройке, через что линии домов Покровской, равно и других улиц, были не прямые, а с выступами. Определение возможности устроить дом с выступом на улицу зависело от произвола строительной комиссии, которая по этому предмету не всегда приходила к одинаковому заключению. Вместе с тем, так как почти[19]19
  почти вписано над строкой.


[Закрыть] все дома оказывались построенными не по линии вновь утвержденного плана, то никому не дозволялось в них делать капитальных исправлений. Определение того, что называть капитальным исправлением дома, также зависело от произвола строительной комиссии, и {такое} исправление разрешалось не для всех одинаково. Сверх того, при губернаторе Бутурлине утверждались только постройки, коих чертежи были подписаны архитектором Кизеветтером{147}147
  Кизеветтер Георг Иванович (1808–1857) – первый городской архитектор Н. Новгорода (1836–1846). По его проектам в городе построено более 100 зданий. Затем около года служил городовым архитектором Архангельска (1856).


[Закрыть], который брал за свою подпись высокую плату. Хотя при губернаторе Урусове утверждались планы домов, подписанные и другими архитекторами строительной комиссии, но плата за подпись мало уменьшилась. В Нижнем существовало предание, что будто бы при составлении первого плана города в прошлом столетии обыватели не соглашались дать землемеру требуемых им денег для составления плана, который бы не стеснил обывателей, и что он, в отмщение, не только составил план, по которому почти весь город требовал перестройки, но и предсказал, что и впредь будут составляться такие планы города, которые потребуют новой его перестройки.