Текст книги "Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг."

Бо́льшая часть мастеровых в Германии умеют делать только то, что им обычно; при малейшем требовании отступить от обычного они с трудом понимают это требование. Жена моя хотела, чтобы токарь, делавший для нее в Гомбурге зонтик, сделал для удобнейшего свертывания зонтика пуговицу, которой тогда не делали еще на немецких зонтиках; она очень внятно растолковала ему свое требование и нарисовала весьма отчетливо то, чего она желала, но тупоумный немец ничего не понял.

Бо́льшую часть покупок для меня и для жены моей делала Е. Е. Радзевская, и при этом она убедилась, что продавцы старались ее обманывать всеми способами; она говорила, что они не честнее {тогдашних} московских гостинодворцев.

На балах в курзале, которые были очень монотонны и на которых я в первый раз видел распорядителя, громко провозглашающего танцующим: «шассе ан-аван, шассе ан-аррьер» и т. п., жена моя, конечно, не бывала, а я был раза три; все дамы танцевали так же неуклюже, как сами были неуклюжи с их безвкусными нарядами. Кроме балов в курзале, бывали и концерты с певицами, большей частью плохими; на одном из этих концертов пела знаменитая тогда Виардо Гарсия{232}232
  Виардо Полина (Viardot-Garcia Pauline) (1821–1910) – знаменитая певица меццо-сопрано и автор музыкальных произведений; пению училась у своего отца, фортепианной игре – у Листа, композиции – у Рейха. Концертная деятельность Виардо продолжалась с 1837 по 1863.


[Закрыть]. Жена моя, не любившая бывать в большом обществе, решилась ее послушать, но была ею, { противоположность общего мнения}, недовольна, так как Гарсия пропела только какую-то мазурку, была не здорова и не в голосе и с каким-то пренебрежением относилась к собравшейся публике.

Верхний этаж дома, в котором мы жили, был нанят князем A. М. Горчаковым. Я с ним часто сходился в нашем общем садике, и, судя по его тогдашним разговорам, я не ожидал, чтобы он когда-либо мог получить европейскую известность. Он мне неоднократно говорил, что, выходя из Лицея, он никак не мог полагать, что его выпуск будет прославлен Пушкиным, плохо учившимся в Лицее. Он и в 1847 г. не понимал всей прелести пушкинской поэзии, что надо приписать его 30-летнему отсутствию из России. Он в этот долгий период успел отвыкнуть от всего русского, а для полного понимания Пушкина, конечно, необходимо быть русским до мозга костей.

Доктор Трап требовал, чтобы жена моя оставалась в Гомбурге семь недель. Прожив четыре недели в {означенном} доме, в котором нам надоела хозяйка постоянными криками на свою прислугу, мы в ожидании приезда сестры с ее дочерьми из Киссингена переехали в один из домов Киселевой. Эта госпожа, бывшая некогда красавицей, что еще было заметно и в 1847 г., жена генерал-адъютанта графа Киселева{233}233
  Киселев Павел Дмитриевич, граф (1788–1872) – генерал от инфантерии (1835), генерал-адъютант, участник Отечественной войны 1812 г. и Заграничных походов русской армии 1813–1815 гг., Русско-турецкой войны 1828–1829 гг., член Гос. Совета и Секретного комитета по крестьянскому делу (1835), министр гос. имуществ (1837), посол в Париже (1856–1862). Жена: Софья Станиславовна Потоцкая (1801–1875). О каких «незаконных» детях идет речь далее, неизвестно.


[Закрыть], бывшего в то время министром государственных имуществ, а впоследствии послом при Наполеоне III, давно с ним разъехавшаяся, проводила целое лето в Гомбурге и каждый день с 11 час. утра до 11 час. вечера играла в рулетку. Неприятно было видеть ее беспрерывно за игрой, но постоянное участие, которое принимали в игре ее двое малолетних незаконных детей (такими их считали в Гомбурге), было отвратительно.

По приезде сестры мы ей сказали, что будем кормить ее очень дурно. Она на это отвечала, что в Киссингене поневоле привыкла к немецкой кухне, что в одной с ней гостинице стоял тогдашний баварский наследный принц{234}234
  Максимилиан Иосиф (Максимилиан II, Maximilian II. von Bayern) (1811–1864) из династии Виттельсбахов – вступил на престол в 1848 после отречения отца. Окончил курс исторических и юридических наук в Геттингене и Берлине (1831), после чего путешествовал по Германии, Италии и Греции.


[Закрыть], и она получала одинаковый с ним обеденный стол, но это не мешало ему быть дурным. Даже в день рождения баварского короля, когда к наследному принцу был приглашен к обеду Наследник русского престола, прочие члены русской Императорской фамилии, находившиеся в Киссингене и другие высокие особы, стол был дурен. Сестра слышала от лейб-медика Енохина{235}235
  Енохин Иван Васильевич (1791–1863) – врач-терапевт, лейб-медик, окончил С.-Петерб. медико-хирургическую академию (1821), личный врач императора Николая I (с 1827), а затем наследника престола цесаревича Александра Николаевича и будущего императора Александра II (1837–1862).


[Закрыть], что Наследник {Великий Князь} Александр Николаевич, вернувшись голодный с обеда баварского наследного принца, немедля приказал подать себе обед. Но кухня в Гомбурге оказалась еще хуже киссингенской, так что от одной мысли о приближении времени обеда тошнило и сестру, и детей ее. Я уже упомянул, что мною были перепробованы все кухмистерские Гомбурга; я решился обратиться к повару ландграфа, но его обед был немногим лучше других.

Окончив свой 4-недельный курс питья вод, я, оставив жену, {продолжавшую их пить} с сестрою в Гомбурге, поехал в Лондон. Я плыл по Рейну, великолепные берега которого производили на меня сильное впечатление; не могу сказать того же о развалинах разных замков, видимых с парохода; я ожидал от них гораздо более. В Кельне, конечно, я осмотрел собор{236}236
  Кёльнский собор – один из самых известных готических соборов, строительство которого продолжалось до конца XIX в. Собор приводил в восхищение не только Дельвига, но и других русских путешественников. Литератор и чиновник Лубяновский писал в своих путевых записках: «Кёльнская кафедральная церковь, начатая, по сказаниям, в половине 13-го века, и недоконченная. Отделанные в три века части так согласны при всем бесконечном разнообразии, так приятны и вместе величественны, так просты и вместе богаты, и так совершенны, что при первом взгляде невольно останавливаешься и прежде всего хочешь понять какую-то великую мысль, заключенную и живущую в камне. Три века потом прошли мимо этого здания, закрывши глаза от стыда, что не умели довершить начатое предшественниками. Девятнадцатому веку суждено было решиться достроить Кёльнскую церковь, и кто не читал описания торжественной закладки и не слышал при этом громкого Носh?» (Лубяновский Ф. П. Заметки за границей. СПб., 1845. С. 151–152). «Если бы его постройка была полностью завершена, то это был бы самый большой из известных готических соборов. Мы осмотрели здание снаружи, с его длинной стороны, загроможденной строительными материалами; затем вошли в завершенную часть здания – ризницу, где цветные витражи гармонировали с величием здания, восхищавшего нас» (Дневник Екатерины Свербеевой за 1833 год // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1997. М., 1998. С. 29).


[Закрыть]; он привел меня в восхищение. Пароход, на котором я плыл, был наполнен пассажирами; между ними был один русский князь Лобанов{237}237
  Лобанов-Ростовский Михаил Борисович (1819–1858) – полковник, знакомый Лермонтова по «кружку шестнадцати» (оставил воспоминания о Лермонтове), окончил Имп. Моск. ун-т, служил во II отделении Собственной е. и. в. канцелярии (1838–1839). Участник экспедиции в Дарго (прапорщик л. – гв. Драгунского полка, состоял в должности флигель-адъютанта, адъютанта наместника на Кавказе М. С. Воронцова, член комиссии по обозрению магометанских народов Кавказской области), участник венгерской кампании (1849). Родители: князь Борис Александрович Лобанов-Ростовский (1794–1863) и Олимпиада Михайловна Бородина (1800–1874). Жена: кнж. Анастасия Ивановна Паскевич (дочь И. Ф. Паскевича-Эриванского, кн. Варшавского).


[Закрыть], которого я ребенком, а потом студентом знал в Москве; впоследствии он был женат на дочери{238}238
  Паскевич (в браке Лобанова-Ростовская) Анастасия Ивановна, кнж. (1822–1892) – родители: Иван Федорович Паскевич кн. Варшавский граф Эриванский и Елизавета Алексеевна Грибоедова.


[Закрыть] фельдмаршала князя [Ивана Федоровича] Паскевича. Когда накрыли на палубе парохода стол, я и Лобанов сели рядом; все немцы говорили вместе, и этот говор нам крепко надоел. Лобанов спросил меня, нет ли возможности заставить их молчать; я отвечал, что это очень просто, стоит только спросить шампанского, и немцы разинут рты. Это средство оказалось удачным, но мы не могли выпить бутылки, так как только что кончили курс минеральных вод. Лобанов однако же, видя, что мое средство достигло цели, чтобы еще долее заставить молчать немцев, спросил еще бутылку шампанского, тогда как из первой выпито было нами только по одному бокалу. Тогда немцы, перешептываясь, выводили заключение, что мы, должно быть, два русских князя. {Предвижу замечание, что глупо было платить за две бутылки вина, когда и одной не могли выпить, но это замечание могут сделать только те, которые не испытывают того неприятного чувства, которое я испытываю от долгого слушания немецкого языка, особливо некоторых из его наречий.}

В Лондон приехал я на пароходе из Остенде; ехав по Темзе, я восхищался огромным числом шнырявших пароходов, которые тогда были на наших реках большой редкостью, и удивлялся, что в этой свободной стране все, как то: разные общества, каналы и пр., носит название королевских. Пароход наш пристал у Блеквальской пристани, где на таможне осмотрен был пассажирский багаж. Из Блекваля я отправился {в вагоне} по железной дороге, идущей по самому Лондону, часто над крышами его домов. Эта дорога имеет около 6 верст протяжения; в то время вагоны на ней приводились в движение постоянными паровыми машинами, поставленными на обеих ее оконечностях. В Лондоне я остановился в пансионе г-жи Сандерс (род меблированных комнат со столом) на Гольденсквере, – который мне был рекомендован [Матвеем Степановичем] Волковым. В некоторые из этих пансионов принимают постояльцев только по выбору; сo мною приехал какой-то пруссак; его не приняли, хотя и были пустые комнаты; меня же впустили, вероятно, как русского, так как тогдашние русские путешественники в Европе большей частью принадлежали к высшему обществу, а может быть, хозяйка пансиона была предварена Волковым, которого я нашел в этом же пансионе; мои[43]43
  мои вписано над строкой.


[Закрыть] окна выходили на Гольденсквер. В 8 час. утра подавали чай и кофе, в час пополудни был завтрак, которым я ни разу не воспользовался, а в 6 час. обед за общим столом, из хорошей провизии и сытный. Недоставало только супа, но предупредительная хозяйка, зная, что русский человек без супа не обходится, приготовляла таковой для меня одного. Передо мною ставили миску горячего душистого бульона, чем-то приправленного. Из учтивости приходилось съесть хотя несколько ложек этой бурды. За стол ежедневно садилось человек 20, частью живущих в пансионе, а частью приходивших только обедать; из последних было несколько лиц, в продолжение десятка лет ежедневно обедавших в пансионе. В числе их был один англичанин, средних лет, большой шутник, говоривший по-французски и занимавший своим разговором новых обитателей пансиона. Он со мною и Волковым ездил в Виндзор и Ричмонд в омнибусе; мы сидели в верхних наружных местах, чтобы лучше обозревать местность. {Волков, впрочем, постоянно ездил в этих местах, на которые лезть, по его худобе, он не находил неудобным.} Дорогой наш англичанин-чичероне прикинулся французом, говоря со мною и Волковым по-французски, а со своими соотечественниками несколько исковерканным английским языком, и очень часто употребляя имя Веллингтона{239}239
  Веллингтон Артур Уэлсли (Wellington Arthur Wellesley) (1769–1852) – британский полководец, гос. деятель, фельдмаршал, участник Наполеоновских войн (победитель при Ватерлоо) (1815), 25-й и 28-й премьер-министр Великобритании (1828–1830 и с 17 нояб. по 10 дек. 1834 сответственно).


[Закрыть], постоянно называя его Villainton.

Лондон поразил меня своей громадностью, многолюдностью и своими общественными учреждениями, {но мною уже принято последних не описывать в «Моих воспоминаниях»}. Кто не был в Лондоне, тот не может представить себе массы скачущих экипажей и бегущих пешеходов по лондонским улицам, которых бо́льшая часть довольно узки. Все это происходит в необыкновенном порядке, благодаря врожденному каждому англичанину уважению к законности и огромному числу полисменов, постоянно наблюдающих за сохранением порядка. Эти полисмены истинные друзья человечества и в особенности иностранцев; в те дни, в которые я не брал ни комиссионера, ни лон-лакея, полисмены не только с большой готовностью провожали меня до отыскиваемых мною магазинов, но по моему приглашению входили в них со мной, служа мне пособниками при моих покупках, и все с их пособием купленное было хорошо и стоило недорого.

Лондонские полисмены отличаются необыкновенной сметливостью; расскажу один из многих примеров этой сметливости, в котором я был действующим лицом. На другой день моего приезда в Лондон, я вышел рано из дома, обедал в каком-то ресторане и возвращался часу в 12-м ночи; идя по Regent Street, я заглядывал в поперечные улицы, вспоминая ту, которая ведет к пансиону Сандерс. Полисмен, заметя это, подошел ко мне, сказав: «Сэр, Гольденсквер № 6», и провел меня до дома. Нельзя не удивляться тому, что в городе с двухмиллионным населением полисмены могли заметить только что приехавшего иностранца, ничем не отличавшегося, ни фигурою, ни ростом, ни дородством, так как я потолстел позже. Но это покажется еще удивительнее, когда вспомнишь, что в этой свободной стране не имели понятия о паспортах, которые тогда еще требовались во всех европейских государствах, и что в пансионе, в котором я остановился, даже не записали моей фамилии.

Сессия парламента еще продолжалась, и я был с Волковым в верхней и нижней палатах. Из них только первая помещалась в своей великолепной зале, прочие части этого строения не были еще отделаны. В верхней палате я уселся на хорах; ко мне подошел какой-то служащий при палате и спросил мою визитную карточку. Через несколько минут он вернулся и объяснил, что лорд-канцлер{240}240
  Лорд-канцлер – одна из высших должностей в правительстве Великобритании; был широко известен тем, что во время заседаний палаты общин сидел на мешке, набитом шерстью. Шерсть – с давних времен национальное достояние и гордость страны, что и символизировал упомянутый мешок.


[Закрыть], который был предуведомлен о моем приходе нашим посланником (впоследствии послом) бароном Брунновым{241}241
  Бруннов Филипп Иванович, барон, с 1871 граф (1797–1875) – русский дипломат, посланник в Англии с 1840. Был послом и посланником России в Англии дольше, чем кто-либо.


[Закрыть], просил меня сойти вниз в залу, в которой заседали лорды. Я просил поблагодарить лорда канцлера и сказать, что мне очень хорошо и на хорах. Однако же через несколько секунд я получил вторичное приглашение лорда-канцлера сойти в залу, и так как в чужой монастырь со своим уставом не ходят, то я согласился с условием, чтобы со мною впустили в залу и Волкова, на что посланный от лорд-канцлера согласился, потребовав от меня словесного удостоверения, что Волков в России пользуется, хотя и не имеет баронского титула, одинаковыми со мною привилегиями. Нас провели в залу заседаний верхней палаты и посадили на одну из скамеек, на которых сидели лорды. Мы очутились подле какого-то старика, который, как мы узнали впоследствии, был лорд Брум{242}242
  Брум Генри (Brougham Henry Peter), барон (1778–1868) – британский гос. деятель, оратор, лорд-канцлер (1830–1834), один из учредителей Лондонского ун-та.


[Закрыть]. Таким образом, я, благодаря моему баронскому достоинству и рекомендации Бруннова, сидел в зале, в которой не имеют права заседать даже великобританские министры, если они не английские лорды[44]44
  если они не английские лорды вписано над строкой.


[Закрыть], и даже никогда не заседал ворочавший всею Европою Пальмерстон{243}243
  Темпл Генри Джон, 3-й виконт Палмерстон (Temple Henry, 3rd Viscount of Palmerston) (1784–1865) – 35-й и 37-й премьер-министр Великобритании (1855–1858 и 1859–1865 соответственно). Действительно, будучи ирландским пэром, лорд Палмерстон не имел доступа в палату лордов.


[Закрыть], который хотя и был лордом, но не английским, а шотландским.

В день посещения мною парламента было чрезвычайно жарко; солнце пекло через огромные окна залы верхней палаты. Сессия парламента приходила к концу, и нижняя палата сообщала много решенных в ней дел в верхнюю палату. Эти сообщения производились при следующей церемонии. Лорд-канцлер по получении извещения, что депутация от нижней палаты ожидает его для вручения сообщения, вставал со своего места, состоявшего из мешка, набитого шерстью, и отправлялся мимо окон на противоположную сторону залы, где находилась решетка, у которой ожидала депутация нижней палаты. По подходе лорда-канцлера к решетке депутация ему кланялась и передавала сообщение с принадлежащим к нему письменным делом. Лорд-канцлер передавал это дело в руки служащего при палате, его сопровождавшего, и возвращался к своему месту, с которого громко прочитывалось содержание сообщения, и потом дело передавалось на особый стол, за которым сидели служащие в палате, записывавшие полученное дело в реестр. В это время собравшиеся и вновь приходившие лорды не обращали никакого внимания на чтение означенных сообщений; некоторые из них разговаривали между собой, другие сидели полулежа и хлопали тросточками по ногам; они были одеты в обыкновенных городских сюртуках. Лорд-канцлер по существующим обычаям должен для приема каждого сообщения нижней палаты проделывать вышеописанную церемонию, а так как он был в длинном парике и черной мантии, то, вследствие его тучности и страшной жары, после приема нескольких сообщений, – {для чего ему надо было проходить через длинную залу столько раз, сколько было сообщений}, – пот градом лил с его лица. После десятка подобных похождений сидевший возле меня маленький старичок (лорд Брум) очень живо спрыгнул с своего места, подошел к стоявшему посреди залы столу и остановил лорда-канцлера, шедшего за получением нового сообщения нижней палаты, прося дозволения сказать несколько слов. Когда лорд-канцлер сел на свой мешок, лорд Брум сказал, что в то время, когда европейский политический горизонт полон грозными тучами (намек на последствие голода, денежного кризиса и волнений во Франции) и когда палате предстоит еще столько дела, а между тем членам ее пора бы отправиться в свои поместья, палата теряет время на пустейшую из всех пустейших церемоний, подвергая совершенно бесполезной усталости своего почтенного председателя, который от этой пустейшей церемонии видимо сильно утомлен. Он прибавил, что можно было бы устроить гораздо удобнейший способ для получения сообщений из нижней палаты. Многие лорды улыбались, слушая эту живую речь, и, конечно, разделяли мнение лорда Брума, но сила обычая так велика в Англии, что никто его не поддержал. Лорд Брум сел снова возле меня, а лорд-канцлер по-прежнему продолжал свои странствования через всю залу для получения сообщений нижней палаты. Когда наконец эти странствования кончились, начали обсуждать предположение о сумме, потребной на перенесение статуи герцога Веллингтона, поставленной на воротах, построенных на какой-то площади{244}244
  Речь идет об арке Веллингтона (Wellington Arch), которая была воздвигнута в 1826–1830 около Гайд-парка (Hyde Park) в ознаменование британских побед в сражениях с войсками Наполеона. С 1846 до конца XIX в. арку украшала статуя герцога Артура Веллингтона (слишком крупная по сравнению с самой аркой), которая была перевезена в город Олдершот (Aldershot).


[Закрыть]. Лорд Брум снова вскочил и, подбежав к столу, бывшему посреди залы, сказал, что он противится перенесению этой статуи с ворот, стоящих против окон дома, принадлежащего Веллингтону, которого не было в этот день в палате. Лорд Брум выразил, что не принадлежит к политической партии Веллингтона, но тем не менее уважает в нем славу Англии и потому полагал, что, хотя статуя Веллингтона на воротах поставлена не изящно, но что Веллингтону, конечно, приятно постоянно видеть перед собой знак признательности английского народа и что то утро, в которое он, встав от сна, не увидит более этого памятника, конечно, будет для него горько. С мнением Брума согласилось большинство, и статуя Веллингтона осталась на прежнем месте. Воспользовавшись перерывом заседания, я и Волков вышли из верхней палаты и пошли в нижнюю, где заняли места вместе со всеми прочими посетителями, и на мою визитную карточку никто не обратил никакого внимания.

В этот день к вечеру разразилась над Лондоном сильнейшая продолжительная гроза; я не был свидетелем другой подобной грозы во всю жизнь мою. Перед нею я в первый раз почувствовал сильнейшее нервное раздражение, вероятно, частью по причине нестерпимого жара, усталости и выпитого имбирного пива, к которому я был непривычен, а пил его потому, что оно было холодно, вкусно и продавалось на каждом шагу. Эта гроза имела сильное влияние на мои нервы, так что я впоследствии долго не любил гроз.

В бытность мою в Лондоне пела в опере знаменитая певица Женни Линд{245}245
  Линд Йоханна Мария (Линд Женни) (1820–1887) – швед. оперная певица сопрано («шведский соловей») и одна из самых известных певиц XIX в.


[Закрыть]; я видел в опере королеву Викторию{246}246
  Виктория (1819–1901) – королева Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии (с 1837) и императрица Индии (с 1876).


[Закрыть] и ее мужа принца Альберта{247}247
  Альберт Франц Август Эммануил Саксен-Кобург-Готский (Albert Franz August Karl Emmanuel von Sachsen-Coburg-Gotha) (1819–1861) – супруг королевы Великобритании Виктории.


[Закрыть]. Кресло стоило два фунта стерлингов (около 13 pуб. мет.); когда я об этом сказал бывшему со мною в одно время в Лондоне князю Орлову{248}248
  Орлов Николай Алексеевич, кн. (1827–1885) – получил домашнее образование, слушал курс законоведения барона М. А. Корфа вел. кн. Константину Николаевичу. В 1843 определен в пажи высочайшего двора. В 1845, выдержав экзамен в Пажеском корпусе, был произведен в корнеты л. – гв. Конного полка. В 1846 пожалован во флигель-адъютанты к е. и. в. В том же году произведен в поручики и назначен состоять при вел. кн. Константине Николаевиче, сопровождал его в заграничном путешествии. В 1850–1852 сопровождал Николая I в его путешествии по России и за границей. Генерал-лейтенант (1865), чрезв. посланник и полномочный министр при бельгийском дворе (1859), чрезв. посланник в Австрии (1869), Великобритании (1870) и Франции (1871).


[Закрыть] (впоследствии наш посол в Париже), то он, по своей бережливости, несмотря на громадность его состояния, заметил, что вольно мне брать кресла, когда также хорошо можно слышать с мест, находящихся за партером, где, по его предположению, не нужно быть в белом галстуке, как в других местах театра. Мы взяли два билета в эти места, помнится, по 12 шиллингов (около 4 руб.) за каждый. Но Орлова не пустили в театральную залу, находя, что он одет неприлично, а я должен был за уплаченные мною деньги стоять в большой тесноте. Во время второго акта пьесы, одного из стоящих подле меня стошнило; я после этого не в состоянии был оставаться и немедля ушел.

В некоторых лондонских ресторанах меня удивляло отсутствие скатертей и салфеток; конечно, столовые доски из мрамора, но все же неудобно обходиться без столового белья. Провизия везде хорошая, но кушанья очень однообразны, а супов вовсе нет, за исключением черепахового и до того наперцованного, что его есть непривычному невозможно.

Много говорят о ловкости лондонских воров, об огромном числе распутных женщин в Лондоне. В этом городе никто не держит денег дома, все деньги лежат в банке, из которого владельцы берут по чекам столько, сколько им нужно на расход нескольких дней, а иные и одного дня. Через это, а равно и через внимание и расторопность полисменов, которые каждый вечер осматривают, хорошо ли заперты двери и ставни магазинов, уменьшены размеры воровства. Распутных женщин, действительно, бездна, в некоторых кварталах они безотвязно пристают к мужчинам, пока не покажется полисмен, при виде которого отходят в сторону. Но это распутство женщин по профессии, а не то распутство в семьях, {о котором я говорил выше, описывая Гомбург и поездки мои из Гомбурга в Франкфурт в омнибусах; на лондонских улицах невозможны сцены распутства, бываемые в Берлине; подобных сцен не допустят лондонские полисмены}.

Между обывателями Лондона {видно} очень много рослых и здоровых людей, в особенности {рост} женщин {более обыкновенного} и между ними много очень красивых {собою}. Это какая-то особая от других европейских народов раса, полная и нравственных и физических сил. Каждый англичанин носит на себе отпечаток полного убеждения в том, что он человек свободный; {в каждом англичанине развито чувство собственного достоинства}. Меня особенно занимали взаимные отношения при встречах англичан с немцами; последние, привыкшие ко всякого рода унижениям {проповедуемым как необходимость в разные эпохи}, то перед феодалами, то перед высшими начальниками и хозяевами, как-то робко смотрят на англичан, которые их трактуют с какою-то особой важностью, {чего я не заметил в отношении к французам, русских и другим национальностям}. Хотя я не говорю по-английски, но меня по нескольким заученным мною английским словам, с прибавлением немецких и французских, понимали, тогда как немцы, несмотря на то что я довольно хорошо говорю по-немецки, ничего не понимали сразу и обращались с вопросом: «Wiе, meinen Sie?» {(Что Вы думаете?[45]45
  В описываемом контексте фраза означает: Что вы имеете в виду? (нем.)


[Закрыть])}; меня постоянно бесило, что они, не понимая, что я говорю, еще хотят знать, что я думаю. Вообще люди в Лондоне со всем их окружающим показались мне настолько грандиозными, насколько мизерными в Германии; вот почему я не могу допустить великой будущности немцам, и дай Бог, чтобы я не ошибался, а то они везде распространят свою грубость нравов, бессердечие, милитаризм и невыносимые отношения между людьми разных сословий и состояний.

Возвратясь в Гомбург, я купил в большой мастерской в каком-то городке близ Франкфурта двухместную коляску; ее заказывал для себя и почему-то не взял курфюрст Гессен-Кассельский{249}249
  Вильгельм II (Wilhelm II von Hessen-Kassel) (1777–1847) – курфюрст Гессена (единственное сохранившееся курфюршество после прекращения существования Священной Римской империи) (с 1821), ландграф Гессен-Касселя. В начале своего правления был сторонником реформ, и его подданные ожидали введения конституционной монархии, однако затем стал придерживаться консервативных взглядов, что вызвало недовольство граждан, вылившееся в революцию 1830 г. и созыв Гос. собрания.


[Закрыть], которого все его подчиненные очень не любили. Для осмотра экипажа я ездил с женою и сестрою во Франкфурт и на 14-верстном расстоянии мы проехали через Гессен-Гомбургское ландграфство, Дармштадтское Великое герцогство, Кассельское курфюршество и область свободного города Франкфурта. Возвращаясь, мы проехали по другой дороге, чтобы заехать в город, где купили коляску; расстояние по этой дороге равнялось 17-ти верстам, и мы проехали через территории означенных четырех государств и, сверх того, герцогства Насауского. В каждом из означенных государств были устроены шоссейные заставы, у которых почтальоны (ямщики) останавливались. Из окна домиков, устроенных при этих заставах, немедля {по остановке экипажа} высовывался длинный шест с кошельком на его конце, в котором лежала квитанция в полученных от проезжающего крейцерах в уплату за шоссе и мосты; проезжающий брал эти квитанции и клал в кошелек означенное в квитанции количество крейцеров. Тогда по знаку сборщика {этих денег}, а большею частью сборщицы, почтальон ехал далее. Эти частые остановки были очень скучны и, сверх того, неприятны, особенно в темное время, так как очень легко могло случиться, что шест, который высовывался для получения крейцеров, заденет лицо проезжающего.

Из Франкфурта мы поехали по железной дороге на Кель и Страсбург. Проезжающих по железным дорогам было тогда так мало, что вагоны первого класса прицеплялись к поездам только в случае требования {на такие вагоны} накануне отъезда. Не зная этого, я приехал со всей моей семьей на станцию железной дороги во Франкфурте, не заявив накануне {означенное требование}, и мне отказали дать билеты на места 1-го класса, убеждая, что в этом мне и не предстоит надобности, так как в этом же поезде едет один из принцев Виртембергских в вагоне 2-го класса. Тогда существовала конвенция с князем Тур Таксис{250}250
  Турн-и-Таксис (Thurn und Taxis von) – аристократический род Священной Римской империи, который сыграл важную роль в становлении и развитии европейской почтовой службы. В описываемое автором время главой частной почты Турн-и-Таксис (до 1867) был Максимилиан Карл Турн-и-Таксис (1802–1871), шестой князь Турн-и-Таксис.


[Закрыть] на содержание почтовых лошадей в Германии; железные дороги отнимали путешественников у почт, а потому для вознаграждения убытков князя Тур Таксис за все перевозимые по железным дорогам экипажи ему уплачивались установленные прогонные деньги, так что сверх платы за наши места в вагонах и за платформы, на которые нагружались наши экипажи, я платил деньги за пять почтовых лошадей, как будто экипажи везлись этими лошадьми; все это составляло большой счет.

До Келя мы ехали по великолепной местности, которою не могли довольно налюбоваться. Рейн мы переехали в экипажах по наплавному мосту. На французской таможне, узнав от меня, что я русский подполковник, требовали в доказательство этого мою визитную карточку. Карточки были уложены в чемодан, а потому я вместо карточки предъявил свой паспорт, требовать который не имели права, а потому и рассматривать его не сейчас согласились. По прочтении паспорта мне его немедля возвратили и наших вещей вовсе не осматривали. Я хотел дать 20-франковую монету надсмотрщику, но он отказался, сказав, что у них маленькие люди не берут, намекая этим на подкуп бывшего министра публичных работ Теста{251}251
  Тест Жан Батист (1780–1852) – французский адвокат и политический деятель, орлеанист, министр торговли, юстиции и обществ. работ в период Июльской монархии. 8 июля 1847 в Париже в Палате пэров начался процесс против Пармантье и Амадея Луи Кюбьера (франц. генерала, воен. министра в 1839–1840); они обвинялись в подкупе чиновников с целью получить соляную концессию. Перед судом предстал и Жан Батист Тест, который обвинялся в том, что он принимал от них взятки. Пармантье и Кюбьер были приговорены к 10 000 франков штрафа, а Тест – к трем годам заключения и штрафу в 94 000 франков.


[Закрыть], над которым около этого времени производился суд в Париже.

Осмотрев все примечательное в Страсбурге и разменяв деньги на серебряные 5-франковые монеты, которых я взял с собой целый мешок для расплаты на почтовых станциях, мы поехали в Париж. Выехав из Страсбурга, сестра заметила, что какая-то вещь забыта в гостинице, и мы должны были стоять около часа в ожидании привоза этой вещи посланным за нею. По приезде на следующую станцию с нас потребовали за время, которое мы стояли на дороге, ту плату, которую могли бы выработать задержанные нами 5 лошадей, если бы они были в гоньбе. Это было правильно, но так как в России в подобных случаях отделываются незначительною дачею на водку ямщику, то требование {означенной} довольно значительной платы меня удивило. Лошади на всех станциях были очень хороши, большею частью серой масти; при запряжке несколько почтальонов держали их {за узды}; езда была довольно скорая; почтальоны, эльзасцы, хотя и немецкого корня, но настолько офранцузились, что были разговорчивы и учтивы и пели песни, тогда как почтальоны в Германии надоели нам своим молчанием и грубостью. Проехав около половины второй станции за Страсбургом, наш почтальон слез с лошади, на которой он, по тамошнему обычаю, ехал верхом, и просил у меня, в виду его тучности, позволения сесть на козлы коляски, которые не всегда бывают в иностранных экипажах. Я согласился, и он, сев на козлы, начал распевать и разговаривать со мною. Между прочим, он мне рассказал, что при вступлении союзных армий во Францию в 1814 г. он был мальчиком лет шести, что русские солдаты и казаки не только не грабили обывателей, но были к ним добры; он очень ругал немцев, и именно баварцев за их жестокость, и прибавил:

– Русские дурно сделали, что на спинах своих привели этих баварцев; я был голоден, казак меня взял на руки, дал хлеба и отпустил. Баварец отнял было у меня этот кусок хлеба; я заплакал; русский обернулся и, отняв у баварца кусок хлеба и снова взяв меня на руки, отдал его мне. {В этом простом рассказе видно добродушие русского и черствость немца.}

В Нанси мы остановились на несколько дней в гостинице; рядом с нашим номером стоял генерал Летан{252}252
  Летан Джорж, барон (Lе́tang de Margenville Georges Nicolas Marc) (1788–1864) – кавалерист, генерал-майор (1845), командующий 17-й дивизией (с 1849); блестящая военная карьера принесла ему титул фельдмаршала Наполеона, а Королевский орден 1825 г. дал ему титул барона.


[Закрыть], приехавший инспектировать кавалерийскую дивизию. Мы невольно слышали все, что делалось в его номерах; нас, воображавших, что приехали в свободную страну, очень удивляло, что генерал Летан долго заставлял ожидать в передней комнате полковых командиров, принимая их после того как напьется кофе или позавтракает, а также и то, что он выбрасывал из окон маленькие записочки, которые были подхватываемы стоявшими под его окнами ординарцами из улан и немедля отвозимы ими по назначению. Некоторые из этих записочек были явно не служебные, а составляли его частную корреспонденцию. В Нанси мы осмотрели все достопримечательности; я бывал ежедневно в уголовном суде. Никаких замечательных процессов не обсуждалось, но для меня вся обстановка суда, речи защитников, обвинительной власти и председателя суда были совершенной новостью, до того меня занимавшею, что я готов был остаться еще несколько дней в Нанси для присутствования в этом суде. Мы поспешили, однако же, в Париж в виду того, что у нас оставалось мало денег.

Мы могли бы доехать с ними до Парижа, если бы по дороге не ломался несколько раз экипаж, купленный сестрою в Берлине. Надо было платить за починку его и за задержку почтовых лошадей, {которые были причиняемы этими поломками экипажа}. Не доезжая нескольких десятков верст до Парижа, мы, рассчитав, что у нас едва хватит на уплату за лошадей до Парижа, отказались от обеда, который всего стоил от 3 до 4 франков с каждого, а спросили только по одной котлете. Котлеты были плохи и небольшие, а в поданном счете хозяином было написано на каждое лицо обед в 3 франка. Я протестовал, что обеда мы не спрашивали и нам его не подавали, на что хозяин отвечал, что это была наша воля не спросить полного обеда. Пришлось уплатить по его требованию, а так как почтовые лошади были уже запряжены, то мы немедля и уехали голодными. На середине предпоследней станции от Парижа снова изломалась коляска сестры; шел сильный дождь, и было очень темно; мы с трудом уговорили почтальонов не бросать нас посредине дороги; пришлось дорого заплатить за эту новую задержку, и мы приехали в Париж, не имея ни копейки в кармане, так что за почтовых лошадей последнего перегона мы просили уплатить в гостинице Hôtel des Princes, Rue Richelieu{253}253
  Grand Hôtel des Princes et de l’Europe (97 rue de Richelieu) принадлежал банкиру Jules Mirés, который впоследствии в 1860 на этом месте построил Passage des Princes.


[Закрыть], в которой мы остановились.

Приехав в Париж после полуночи совершенно голодные, мы просили дать нам что-либо поесть, но получили решительный отказ, потому что буфет запирается в 12 часов; мы даже не могли допроситься горячей воды, чтобы напиться чаю. Моих дам поразило освещение улиц Парижа, от которого в наших комнатах было светло, я же нашел его освещенным хуже, чем Лондон. Только когда бывший против наших комнат магазин был освещен по вечерам, в них было действительно светло как днем.

Первый мой выезд был, конечно, к банкиру с кредитивом Штиглица. {По принятому мною способу описания моего путешествия я умалчиваю о виденных мною зданиях, театрах, общественных учреждениях и т. п., а только упоминаю о том, что произвело на меня особое впечатление.} Париж был тогда грязен, и во многих улицах была нестерпимая вонь; известно, что своей перестройкой, причем уширены многие улицы и устроены большие парки, сады и бульвары, он обязан Второй империи{254}254
  Вторая империя – период правления во Франции императора Наполеона III (1852–1870).


[Закрыть]. При этом, конечно, не обошлось без злоупотреблений, {от которых нажились многочисленные пройдохи Второй империи}, но тем не менее Париж обязан своим необыкновенным улучшением Наполеону III и бывшему при нем префекту барону Гаусману{255}255
  Осман Жорж Эжен (Haussmann Georges Eugène) (1809–1891) – префект департамента Сена (1853–1870), сенатор (1857), член Академии изящных искусств (1867). Занимался градостроительными работами в Париже. По указанию Наполеона III в период с 1852–1869 при бароне Османе старый Париж был полностью перестроен с формированием знаменитых осей, которые и поныне пронизывают этот город. На эти работы было потрачено всего 2533 млн. франков. Во время, описываемом автором, Осман занимался, в частности, облагораживанием Булонского леса и парижских парков, как, например, парков Монсури и Бют-Шомон.


[Закрыть] {(Hausmann)}, которого французы, коверкающие по-своему все иностранные имена и убежденные, что они их произносят правильно, называли Осман. Из загородных гуляний мы посетили только Версаль; в самом Париже были в Chateau des fleurs[46]46
  Сад увеселительного заведения; в прямом переводе – замок с цветами (фр.).


[Закрыть], на Елисейских полях, а я один ездил на бал la Chaumière{256}256
  Имеются в виду балы в «Grande Chaumiere» («Большая хижина») – танцевальном зале в саду для увеселений. Он был основан в 1788 и существовал до 1853, первоначально там танцевали под открытым небом на лужайке, окруженной хижинами, где были приготовлены прохладительные напитки.


[Закрыть], где в первый раз видел, как люди не только веселятся, но беснуются при танцах. Действительно, нигде не встретишь такой веселости и такой живости, как на гуляньях в Париже; чтобы оценить эту веселость и живость, достаточно было пройтись вечером по бульварам или, лучше сказать, по улицам, носившим имя бульваров, хотя на них не было деревьев. Сверх того, французы показались мне невзыскательными и добродушными в своих увеселениях. Накануне дня Успения Богородицы по нашему стилю сестра не хотела ехать в театр, и мы решили идти на представление в доме № 12, Boulevard Monmartre{257}257
  Речь идет о Théâtre Séraphin, затем на этом месте было Petit-Casino (действовало в 1893–1948), а сейчас в этом месте находится пассаж Жоффруа (Passage Jouff roy) (магазины игрушек, восточных товаров, книги о театре и кино).


[Закрыть]. В этом представлении наиболее интересным было то, что на письменные вопросы, делаемые на одном конце двора, немедля отвечали на другом его конце, и то, что дама, сидевшая в коляске, описывала в вертикальной плоскости круг, так что в его нижней части голова ее была обращена к земле.

Передача вопросов и ответов производилась посредством обыкновенного электрического телеграфа, который был уже тогда довольно известен, а круговращение дамы производилось по железным рельсам и также не представляло ничего необыкновенного. Французы очень смеялись над собой, что их поймали в ловушку, заставив заплатить несколько франков за то, что не стоило смотреть, и нисколько не нападали за это на хозяина представления. В одном из театров в это время шла ежедневно пьеса «Les chiff oniers»{258}258
  Возможно, речь идет о драме «Les Chiff oniers de Paris» («Парижские ветошники»), 1847, Феликса Пиа (Pyat, 1810–1889), франц. писателя, драматурга и публициста, в период революции 1848 г. комиссара временного правительства департамента Шер, депутата Учредительного собрания. Она шла в театре Porte Saint-Martin и имела колоссальный успех. Но это могла быть и пародия на драму Феликса Пиа в Пале-Рояле, в которой, по словам П. В. Анненкова, «авторы как будто задали себе цель осмеять сочувствие публики к бедным классам общества и потопить его в позоре сцен из народной жизни, в отвратительности выдуманных ими подробностей!.. странный способ, принятый одной частью здешней публики, отвечать на возрождающиеся воспоминания бурного революционного времени… Странное опровержение, которое, вместо серьезного и полезного разбора дела, хочет отделаться дерзостью лжи, ругательством и карикатурой» (Анненков П. В. Парижские письма / АН СССР. Изд. подг. И. Н. Конобеевская. М.: Наука, 1983. С. 130. (Лит. памятники)).


[Закрыть], которую играли хорошо; нам она очень понравилась.

В Hôtel des Princes обед был по 6 франков, довольно посредственный, но мои дамы были им довольны после немецких обедов; я же почти ежедневно обедал в одном из ресторанов. В Париже я нашел нижегородского губернского предводителя H. В. [Николая Васильевича] Шереметева и H. А. [Николая Андриановича] Дивова, приехавших так же как и мы, из Гомбурга, где они постоянно играли в рулетку, и весьма счастливо. С пос ледним я познакомился в Гомбурге у Шереметева. Эти господа, а равно брат Дивова, Александр Андрианович{259}259
  Дивов Александр Андрианович (род. 1785) – действ. статский советник (на 1854), служил в российской миссии в Сев. – Американских Соединенных Штатах. По разделу наследства в 1817 взял капитал в 300 000 руб., долгов не унаследовал, с капитала должен был получать ежегодно по 5 %. Владел конским заводом в Зарайском уезде Рязанской губ. Двоюродный брат историка Михаила Дмитриевича Бутурлина. Родители: Андриан Иванович Дивов (1747–1814) и графиня Елизавета Петровна Бутурлина (1762–1813).


[Закрыть], постоянно живший в Париже, и некоторые другие русские согласились давать друг другу обеды, к чему пригласили и меня. По жребию первый обед был дан мною, и это было для меня выгодно, так как мой обед, данный в Café de Paris, хотя был и хорош и дорог, но не мог идти в сравнение с утонченностями обедов, которые были даны впоследствии другими лицами. На моем обеде H. В. Шереметев, расхваливая и кушанье, и вино, сделал мне замечание, что подают шампанское не Клико, а других марок, тогда как мне небезызвестно, что он пьет только Клико. Я ему отвечал, что Клико нельзя достать во всем Париже; никто не хотел этому верить, и Шереметев объявил, что на его обеде на другой день непременно будет Клико, но не мог сдержать слова, так как сколько ни хлопотал, а Клико в Париже не нашлось. Он давал обед с китайскими гнездами{260}260
  Автор имеет в виду шаньдунский вид китайской кухни, где готовят такие блюда, как суп из акульих плавников и ласточкины гнезда (желеобразный суп со специфическим вкусом). Речь идет о разновидности стрижей, саланганах, гнезда которых состоят практически из одной слюны.


[Закрыть] и другими утонченностями у знаменитого Филиппа^н, а H. A. Дивов в занимаемой им квартире. Обед Дивова был изготовлен его крепостным человеком, учившимся в Париже и несколько времени жившим у Гизо{261}261
  Гизо Франсуа Пьер Гийом (1787–1874) – французский историк и гос. деятель, премьер-министр Франции (1847–1848).


[Закрыть]. Обед, конечно, был ничем не хуже обедов, которые Шереметев и другие давали ресторанах. За этими обедами я видел нашего тогдашнего посланника в Париже Киселева{262}262
  Киселев Николай Дмитриевич, граф (1802–1869) – в описываемое время поверенный в делах во Франции (1841–1852), в последующие годы чрезв. посланник и полномочный министр во Франции (1852–1854), посланник при римском и тосканском дворах (1855–1864), посланник в едином Итальянском королевстве (1864–1869). Действ. тайный советник (1868).


[Закрыть], брата графа П. Д. [Павла Дмитриевича] Киселева, и нашего инженер-генерала Дестрема{263}263
  Дестрем Морис Гугонович (1787–1855) – литератор, переводчик, генерал-лейтенант корпуса инженеров путей сообщения, редактор «Журнала путей сообщения», в описываемое время член Совета Главного управления путей сообщения и публичных зданий (1842–1855). Ранее в нескольких эпизодах II гл. «Моих воспоминаний».


[Закрыть].