Текст книги "Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг."

Сверх того, на почтовых станциях не было комнат для проезжающих, и при желании остановиться для обеда, ужина или чая надо было ехать в плохую гостиницу, {если таковая имелась в селении}, часто довольно отдаленную от почтовой станции. На каждой станции менялись кареты и, следовательно, перекладывались наши вещи, которые почтальоны очень неловко и небрежно всовывали в особо устроенные позади карет помещения. Бывший с нами человек сестры, Иван, очень ловкий и сильный, которому немцы не нравились уже за то, что «по-нашему» ничего не понимали, постоянно бранил их, конечно по-русски, и, когда они укладывали наши вещи, он, отталкивая их от кареты, очень ловко управлялся с вещами, {с которыми не умели управляться несколько немцев}. На замечание мое, чтобы он не кричал на немцев и не толкал их, он обыкновенно отвечал:

– Да ведь они все вещи попортят, а еще наши господа все толкуют, что немцы народ и умный, и аккуратный. Какой тут ум; просто дураки, да еще такие неловкие и небрежные.

В Берлине мы остановились в Hôtel de St.-Petersbourg, в нижнем этаже. Мы приехали после table dʼhôte {(общего стола)}, который начинался в час пополудни. Нам принесли в наш номер обед, состоявший из большого числа блюд, на которых лежало по нескольку кусочков всевозможных яств. Суп не возбудил в нас, голодных после дороги, того отвращения, которого он заслуживал; прочие кушанья по той же причине мы ели с аппетитом, но когда принесли жаркое (Rehbraten) совершенно испорченное, то мы, чтобы избавиться от вони, приказали немедля его вынести. Hа вопрос наш, как можно подавать такое мясо, кельнер {(слуга гостиницы)} отвечал нам:

– Man ist das gern а la table dʼhôte[39]39
  Обычно это хорошо едят (при) table dʼhôte (нем.).


[Закрыть].

Мы не могли надивиться, как каждый из служивших нам кельнеров искусно приносил вдруг по нескольку блюд с кушаньями, тарелок и столовых приборов. Мы довольно долго прожили в Берлине и обедали каждый день за общим столом, за исключением жены моей, которая, не любя показываться в обществе, обедала в занимаемых нами комнатах; сестра иногда делала ей компанию. Цена обеда была вдвое более в номере, чем за общим столом. Кушаний постоянно было много, но они были весьма дурно приготовлены из плохой провизии, которая была разрезана на чрезвычайно мелкие кусочки, так что маленького тощего цыпленка разрезали на 12 и даже более частей. Подливок весьма невкусных было множество. Посередине обеда подавали дурную селедку, разрезанную на мелкие кусочки, приправленную дурным малиновым вареньем. Одним словом, покончив обед из 10 блюд, останешься голодным. Во время же обеда меня потешала суета кельнеров, хотя и ловко, но бестолково прислуживающих, и в особенности важный вид распоряжающегося ими обер-кельнера {(начальника прислуги)}, походившего на главнокомандующего армией.

Чтобы покончить со съестною частью, скажу, что во всем Берлине я не мог отыскать лучшего обеда. {Тогда еще не было тех гостиниц и ресторанов, в которых богатые берлинцы находят сколько-нибудь порядочное кушанье; об этих ресторанах я буду говорить при описании посещений мною Берлина после 50-х годов.} Белый хлеб подавался в виде маленьких круто испеченных булок, которых нельзя было раскусить самыми крепкими зубами. Мои маленькие племянницы обыкновенно просили мою жену, {одаренную, как я уже говорил выше, большой силой}, раздавить эти булки несколькими ударами кулака; только после этого они могли их есть. К чаю я привез однажды пироги из лучшей кондитерской, но они оказались до того масляными, что их не ели. В большей части кондитерских не имели понятия о конфетах, а в тех, где они имелись, они были очень дурны. В газетных объявлениях прославлялась кондитерская Фукса{204}204
  Как писал Генрих Гейне, «…кондитерская Фукса. Там все превосходно декорировано, повсюду зеркала, цветы, марципановые фигуры, позолота – словом, безукоризненнейшее изящество. Но то, что потребляешь там, самое скверное и дорогое во всем Берлине. Из кондитерских товаров мало выбора, и по большей части все старое. На столе лежит несколько старых затасканных журналов. И прислуживающая долговязая девушка далеко не красива. Не будем заходить к Фуксу». Гейне Г. Письма из Берлина // Г. Гейне. Полн. собр. соч. В 12 т. / Под ред. П. И. Вейнберга. 2-е изд. Т. 4: Франц. дела; Добавления к сочинениям в прозе и др. СПб.: Изд-во А. Ф. Маркса, 1904. С. 202 (пер. Н. А. Брянского).


[Закрыть] с изображением ее зеркальных комнат; я пригласил приехавших со мною в эту кондитерскую и приказал подать шесть чашек шоколада, но он был до того невкусен, что даже дети, {попробовав его}, не хотели пить. Описываю эти подробности, чтобы показать, в каком положении находилось тогда кулинарное искусство в Берлине; сверх того, нам, избалованным нашей хорошей кухней, было очень жутко от немецкой еды.

Гостиница наша была на лучшей улице Под Липами (Unter den Linden); строения на ней показались мне красивыми, но меньших размеров, чем строения на лучших Петербургских улицах; вообще город был менее красив, чем С.-Петербург; канавки же между тротуарами и улицами, покрытые полугнилыми досками, испускали зловоние. Посредине улицы Под Липами был бульвар, плохо содержавшийся, несравненно худший, чем бульвары в Москве. Вечером на бульваре Под Липами происходили такие сцены распутства, которые неудобно описывать, {потому что, если мои воспоминания будут когда-либо напечатаны, то это описание пришлось бы выпустить}. Берлин показался мне городом на столько же военным, как Петербург, с той разницей, что бóльшая часть наших гвардейских офицеров ведет себя вежливо относительно встречающихся не в военной форме, тогда как прусские офицеры нисколько не сторонились при встрече с проходящими и смотрели на всех с каким-то презрением.

Нарядившись во фрак, я представился нашему посланнику барону Мейендорфу{205}205
  Мейендорф Петр Казимирович, барон (Meyendorff Peter Leonhard Suidigerius Freiherr von) (1796–1863) – дипломат, посланник в Берлине с 1839 по 1850. Из древнего германского дворянского рода, представители которого в XVIII в. поступили на российскую службу. Участник Заграничных походов русской армии 1813–1815 гг., действ. тайный советник, член Гос. Совета и Комитета министров (1854), обер-гофмейстер (1857), член Комитета железных дорог (1858).


[Закрыть], воображая по неопытности, что это было моей обязанностью. Мейендорф сказал мне, что мы оба обучались в одном заведении, {то есть в Институте инженеров путей сообщения}. В его разговоре со мною он не только дурно относился о корпусе инженеров путей сообщения, в котором начал службу, но была заметна нелюбовь его к России и русским, что меня очень поразило в русском посланнике{206}206
  Вот высказывание П. В. Долгорукова, который, в свою очередь, ссылается на «одного русского сановника»: «Барон Мейендорф – человек умный и ученый, он знает все в мире, за исключением России, о которой не имеет никакого понятия» (Долгоруков П. В. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. 1860–1867. М., 1992. С. 165). Большой поклонник Меттерниха, с которым он встречался в Вене в узком кругу, барон Петр Казимирович считал Австрию державой, поддержание которой в ее настоящих границах необходимо для Европы, и по этой причине является врагом славянских народностей. Эти две причины сделали его, несмотря на его замечательный ум, чрезвычайно вредным для России во время исполнения им обязанностей посла в Вене; вместо того чтобы создавать нам симпатии среди славян, он боролся против них с ожесточенной убежденностью. Барон Петр Казимирович – враг либеральных идей: особенно ему претит равенство людей перед законом. Он один из тех, кто думает, что одни дворяне – люди. См. об этом: Федорченко В. И. Императорский дом. Выдающиеся сановники: Энц. биографий: В 2 т. Красноярск: Бонус; М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. Т. 2. С. 39–40.


[Закрыть]. Мне тогда еще не была вполне известна вся ненависть остзейских дворян, моих земляков, к России, к которой они присоединены более 150 лет, но не признают ее своим отечеством, а служат, как они говорят, не ей, а Государю, и этой преданностью эксплуатируют в свою пользу всю русскую землю.

Находясь в первый раз за границей, мы посетили в Берлине дворцы, театры, музеи, картинные галереи, загородные дворцы и гулянья. Все это {было тысячу раз описано и} на нас, видевших дворцы и проч. в Петербурге, не могло произвести особого впечатления. В некоторых частях дворцов я заметил слишком много простоты; так, во многих комнатах были простые дощатые полы и даже худо окрашенные, а между тем в этих комнатах жили принцессы, и даже останавливалась принцесса Шарлотта; показывавший нам комнаты во дворцах так постоянно называл Императрицу Александру Федоровну.

Богатейшие малахитовые и яшмовые вазы были подарены русскими Императорами; некоторые из них стояли в комнатах, которые нисколько не соответствовали этим богатейшим произведениям природы и искусства. Одно произведение искусства запечатлелось навсегда в моей памяти: это памятник красавицы королевы Луизы с ее изображением из мрамора. В тот день, в который мы ездили в Потсдам, там был большой смотр. Поезд железной дороги отправился более четверти часа позже положенного по расписанию времени в ожидании какого-то прусского принца; много этих принцев собралось на платформе станции, и мы успели заметить какую-то грубость и неотесанность в их манерах.

Смотр войскам происходил на дворе Потсдамского дворца{207}207
  Дворец в Потсдаме – непонятно, о каком именно из потсдамских дворцов идет речь. Всего в Потсдаме и его окрестностях насчитывается более двух десятков дворцов, выстроенных в разных архитектурных стилях.


[Закрыть], обнесенном решеткой, к которой не дозволялось близко подходить. Между тем какой-то старичок с орденскими ленточками в петлице {сюртука} стоял у самой решетки и не только не послушался полицейского, который его отгонял, но жестоко бранил его по-русски. Мы от него узнали, что он один из тех русских военных музыкантов, которые были, кажется, в числе 15 подарены (!) Императором Александром I королю прусскому для полка имени Императора Александра I{208}208
  История этого подарка такова. 12 русских пленных певцов солдатского хора, попавших в Германию после войны 1812 г., поселились в местечке Александровка около Потсдама в 1827; они-то и были подарены Александром I немецкому королю.


[Закрыть]; он объяснил нам, что их осталось в живых трое и что они и все потомки прочих музыкантов живут в устроенной недалеко от Потсдама колонии. Мы поехали в нее после обеда и нашли, что эти потомки, имея матерей немок, уже совершенно онемечились. В колонии была небольшая, но красивая приходская церковь{209}209
  Русская православная церковь во имя Александра Невского была построена в 1826–1829 недалеко от Александровки. Из Петербурга сюда был доставлен подарок царя Николая I – красивая церковная утварь.


[Закрыть], в которой изредка отправлялось богослужение нашим берлинским священником.

Загородное гулянье Тиргартен было тогда еще не устроено; оно было похоже на Сокольничью рощу под Москвой, но гораздо меньше и показалось нам ничтожным. В его зверинце не было никаких животных, кроме обезьян, и тех было немного и не замечательных пород; некоторые были без хвостов. Эти обезьяны понравились моей младшей племяннице Эмилии, она тогда получила прозвание обезьянки. В Тиргартене было по воскресеньям гулянье в экипажах; мимо наших окон проезжали туда пустые королевские экипажи, не довольно великолепные, чтобы нас поразить; нас очень смешил этот обычай посылать на гулянье напоказ пустые экипажи. Но еще более показался нам странным обычай бросать на гулянье в экипажи незнакомых дам букеты цветов. Сестра была тогда еще очень хороша собою, и потому мы были забрасываемы букетами от лиц, нам незнакомых, и в том числе от нескольких принцев королевского дома. Эти гулянья нас вовсе не занимали, и в Троицын день мы не поехали в Тиргартен. Хозяин гостиницы, узнав об этом, зашел к нам, чтобы убедить ехать на гулянье, которое он считал самым великолепным в мире. Вообще в бытность мою в Берлине я неоднократно замечал чрезвычайную наивность немцев и уменье восхищаться весьма простыми вещами, в особенности когда они были берлинские или немецкие.

Театры в Берлине не представляли ничего замечательного ни в отношении игры артистов, ни в отношении зданий. Приехав однажды в оперу, я позабыл спросить номер привезшей нас кареты; мои дамы <очень> были этим недовольны, опасаясь, что при выходе придется долго ожидать экипажа. Оказалось, что он был единственный, хотя театр был полон: вся публика разошлась из театра пешком. Во французском театре сидевший возле меня офицер обратился ко мне с вопросом на немецком языке; когда я ему отвечал по-французски, он мне сказал, что он французского языка вовсе не знает. Ответив на его вопрос по-немецки, я спросил, зачем же он ходит во французский театр, не понимая языка, на что он мне объяснил, что в каждом полку берлинского гарнизона есть несколько билетов во все театры, что офицеры чередуются в пользовании ими, что в тот день была его очередь и что быть или не быть в театре зависит, впрочем, от желания офицеров, которые, однако же, редко пропускают свою очередь.

В сороковых годах в России было очень мало лиц, путешествовавших за границей, а потому сестра и жена не знали, что шитье хорошего дамского платья в Берлине труднее, чем в Петербурге, и оставили весь свой гардероб в России. Но оказалось, что материи на платья, которые в большом количестве присылали разные торговцы в нашу гостиницу и показывали по целым часам, давно вышли из моды. Наконец эти торговцы так надоели, что их перестали впускать к нам. Между тем необходимо было сшить несколько платьев для {водяного} сезона; жена и сестра решились купить материи для них в магазине Герсона{210}210
  «Базар моды Германа Герсона & комп.» – первый универсальный магазин Берлина, который был открыт в 1849.


[Закрыть], который тогда не был так разнообразен, как теперь; он обогатился в последнее время от множества проезжающих через Берлин русских путешественников. Шитье платьев {из купленной материи} было еще затруднительнее. Сест ра не хотела, чтобы мужчина снимал с нее мерку и потом примеривал на ней сшитое им платье; с трудом отыскали старую француженку-портниху, но которая, живя долго между немцами, потеряла вкус и не знала последних мод. Но нечего было делать, пришлось сестре взять эту портниху; жене же моей шил платье какой-то немец, очень добродушный. Когда узнали, что он не женат и спросили его, отчего он не женится, он отвечал, что ему некогда. С изготовляемою в Берлине обувью было еще затруднительнее; мои дамы утверждали, что носить ее вовсе невозможно.

Я должен был также в Берлине сшить себе статское платье; там я надел фрак в первый раз в мою жизнь. Мое платье, хотя ничего особого не представляло, стоило дорого; {берлинцы воспользовались случаем ободрать русского путешественника}.

Множество торговцев, приходивших к нам, говорили по-немецки разными наречиями, что было очень непривычно нам, привыкшим к чистому немецкому языку, а в особенности бывшей с нами курляндке Е. Е. Радзевской. Считая всех немцев людьми честными и образованными, она старалась нас уверить, что все приходившие к нам с явным намерением нас надуть и говорившие такими разнообразными наречиями не немцы, а евреи. Действительно, между ними было много евреев, но немцы ни в чем от них не отличались; я {только} тогда сделал между ними то различие, что евреи были плутоваты, но умны, тогда как немцы, столько же плутоватые, были большею частью тупоумны. Впрочем, мы видались с берлинцами и из более образованного класса, которые, к удивлению Е. Е. Радзевской, также не чисто говорили по-немецки.

В Берлине нам в первый раз представился обычай стучаться в дверь перед входом в комнату; обычай очень хороший, но немцы нас очень забавляли его утрированием. Они не входили в комнату иначе, как постучавшись в дверь и в тех случаях, когда в этом явно не представлялось никакой надобности. Случалось, что они входили в комнату, забыв постучаться в дверь; тогда они, уже поклонившись сидящим в комнате и даже начав говорить, возвращались к двери и стучали в нее из комнаты. Это неоднократно повторялось и в последующие мои поездки по Германии и Швейцарии; такое стуканье по двери после входа в комнату производили не простые люди, а довольно образованные, и именно в Германии Логценштейн^н, имевший в Гамбурге одну из самых больших и лучших вагонных фабрик, в Швейцарии один из богатейших тамошних часовщиков и многие другие. В Берлине немецкий язык неприятно поражал мой слух, а особливо надоели мне слова «Ja wohl»[40]40
  Так точно (нем.).


[Закрыть] и «Adieu»[41]41
  До свидания (фр.).


[Закрыть], которые, как и большая часть слов, произносились нараспев, и выходило: «я вооль» и «адиеее». Впрочем, эти всхлипывания провожали меня во все время моего пребывания в Германии.

Сестра моя была послана на воды известным московским доктором Овером{211}211
  Овер Александр Иванович (1804–1864 или 1865) – тайный советник, гоф-медик (1849), директор терапевтического отделения факультетской клиники Имп. Моск. ун-та (1842), инспектор моск. больниц гражд. ведомства (1850). Жена: фрейлина Анна Сергеевна Цурикова.


[Закрыть], а жена петербургским акушером Шмидтом{212}212
  Шмидт Яков Яковлевич (1809–1891) – из дворян Петерб. губ., образование получил в Дерптском ун-те, где по защите диссертации был удостоен степени доктора медицины. В течение 3 лет находился затем в заграничной командировке для усовершенствования в медицинских науках, преимущественно в акушерстве. В 1837 был назначен сверхштатным врачом при родовспомогательном заведении Воспитательного дома в Петербурге, в 1842 там же проф. и затем директор этого заведения.


[Закрыть].

Оба советовали обратиться к берлинским знаменитым докторам, с тем чтобы они назначили, какие воды должны пить сестра и жена моя. Подобные советы дают и теперь русские медики своим пациентам, отправляющимся на заграничные воды, а пора бы им знать, что бо́льшая часть немецких докторов, не изучив нисколько положения больных, отправляют их на те воды, от содержателей которых или от состоящих при водах докторов они получают условленную плату. Так случилось и с нами; мы обратились к берлинской знаменитости, лейб-акушеру Бушу{213}213
  Буш Вильгельм Генрих (1788–1858) – проф., руководитель акушерской клиники Берлинского ун-та в середине XIX в., автор «Учебной книги акушерства», изданной на рус. яз. в 1852. Его имя было известно всей просвещенной Европе.


[Закрыть] (кажется, так была его фамилия), и он сестру с ее детьми послал в Киссинген, а меня с женою и Е. Е. Радзевской, положением здоровья которой почти совсем не занялся, в Гомбург. Впоследствии оказалось, что эти воды были вредны жене моей, и в особенности Е. Е. Радзевской, которая, после питья их, постоянно чувствовала себя дурно; {мне же они были бесполезны}.

Сестра, не решаясь ехать по железной дороге, купила в Берлине четырехместную коляску и просила, чтобы я в берлинском почтамте, {по неумению ее говорить по-немецки}, произвел вперед за все расстояние до Готы все обязательные {на получение трех лошадей и другие разнообразные, как указано выше}, платежи {и в том числе платеж на водку, под названием тринкгельд, с тем, чтобы не иметь никаких расчетов с содержателями почт, а почтальонам давать на водку, сверх указанного и уже уплаченного, по своему усмотрению }. В почтамте мне дали печатный бланк, в котором обозначили полученные деньги за все расстояние по каждому из разнообразных платежей, но в бланке было напечатано, что вся плата произведена за исключением тринкгельда (Trinkgeld exclusiert). С трудом я упросил взять эти деньги и в слове exclusiert слог «ех» заменить слогом «in»[42]42
  что меняет смысл на «с включением чаевых (тринкгельда)».


[Закрыть].

Отправив сестру с ее детьми на почтовых лошадях, я поехал с женою по железной дороге до Готы, где она оканчивалась и где мы должны были дождаться приезда сестры, которая опоздала несколькими часами по следующей причине. По приезде ее в Потсдам почтовый смотритель требовал от нее уплаты узаконенных денег на водку почтальону. Старшая дочь ее, Валентина, 10 лет, объяснила, что в Берлине уплачено все что следовало, в том числе и узаконенные деньги на водку почтальону и что сверх того несколько зильбергрошей даны последнему. Но почтовый смотритель ничего не хотел слышать, объясняя, что по его расчету, который он действительно неоднократно делал на бумаге, деньги на водку почтальонам в Берлине уплачены не были. Валентина убеждала его тем, что они проехали промежуточную станцию между Берлином и Потсдамом, где с них этих денег не требовали, но ничего не помогало: им не давали лошадей. Между тем наступила ночь, и сестра объявила, что с наступлением утра она будет жаловаться потсдамским властям. Но утром почтовый смотритель, не требуя более вторичной уплаты тринкгельда, дал сестре лошадей. {Как объяснить эту проделку почтового смотрителя; хотел ли он в другой раз получить деньги уже уплаченные или действительно, не умея считать, находил, что тринкгельд не был еще уплачен? В первом случае это не делает чести его честности, а во втором его арифметическим способностям.}

На Веймарской станции железной дороги кто-то мне указал на виднеющуюся вдали крышу дома, в котором жил Шиллер{214}214
  Дом Фридриха Шиллера в Веймаре (Schillerstraße, 12) – здесь Шиллер прожил последние три года своей жизни и продолжал творить, несмотря на туберкулез. Здесь написаны «Мессинская невеста» и «Вильгельм Телль».


[Закрыть]. В то время железные дороги были новость и, конечно, еще странно было видеть проезжающих через Веймар и не заходящих смотреть на дома, в которых жили Шиллер и Гете{215}215
  Дом Гёте в Веймаре (Frauenplan, 1) – Иоганн Вольфганг фон Гёте прожил в этом доме ок. 50 лет до самой смерти в 1832 сначала как жилец, а потом как хозяин.


[Закрыть]. После того я несколько раз проезжал через Веймар, и никто уже не помнил, что туда нарочно ездили и ходили пешком, чтобы видеть означенные дома. Кто-то очень справедливо заметил, что с распространением сети железных дорог в Европе она сделается для путешествующих terra incognita, так как им будут известны только большие центры, [такие] как Париж, Вена и т. п., и места, в которых имеются {минеральные} целебные воды.

Из Готы во Франкфурт-на-Майне мы поехали в двух каретах. Подъехав в Франкфурте к Hôtel de Russie{216}216
  Hôtel de Russie (отель «Россия») – самая фешенебельная гостиница во Франкфурте-на-Майне в XIX в. Особенно была популярна среди русских путешественников. Во время II Мировой войны здание отеля сгорело.


[Закрыть], мы оглушены были звоном в большой колокол гостиницы, на который выбежали хозяин гостиницы, человек очень богатый, и несколько кельнеров. Нам дали помещение в нижнем этаже и кормили порядочно; последнее я считал следствием того, что Франкфурт входил в состав Вестфальского королевства при Наполеоне I и что водворившуюся {тогда} в нем французскую кухню немцы не могли выгнать. Во Франкфурте нас встретила хорошая погода; в нем не было берлинской военщины и улицы, за исключением жидовского квартала, были чище; вообще город нам понравился. Мы сделали в нем большой запас белья в магазине еврея Доктора, который показался нам и приличнее, и обходительнее берлинских торговцев из немцев и евреев. Впоследствии мы были постоянно знакомы с хозяином этого магазина, который первый во Франкфурте имел вывеску с русской надписью «Рубашки» и т. п. Одно обстоятельство оставило в нас неприятное впечатление о Франкфурте; когда мы ехали в очень красивой коляске, нанятой у содержателя гостиницы, уличные мальчишки бросали в нас засохшею грязью и даже маленькими камушками; {хотя мы не подавали ни малейшего повода к этим неприязненным действиям}. Мои дамы говорили, что, верно, тем Франкфурт и вольный город, что в нем вольно мальчишкам обижать проезжающих.

Из Франкфурта сестра с дочерьми и нашей девушкой Аграфеной по ехали в Киссинген, а я с женой, с Е. Е. Радзевской и со слугой сест ры Иваном в Гомбург, {где, пробыв недолго в гостинице, заняли нижний этаж небольшого дома с садиком}. Гомбург был тогда очень незначительным городком{217}217
  (Бад-)Хомбург (Гомбург) являлся столицей ландграфов Гессен-Гомбургских, летней резиденцией нем. императорских семей и курортной лечебницей, которая с XIX в. получила всемирную славу. Статус курорта с приставкой Бад– город получил в 1912.


[Закрыть]; при водах был всего один доктор Трап{218}218
  Трапп Эдуард (Trapp Eduard Christian) (1804–1854) – бальнеологический доктор в Гомбурге, фактически превратил этот город в курорт; сдавал часть своего дома богатым клиентам.


[Закрыть]. Из всех жителей и посетителей Гомбурга только он и ландграф Гессен-Гомбургский{219}219
  Речь идет о последнем ландграфе Фердинанде Генрихе Фридрихе Гессен-Гомбургском (1783–1866).


[Закрыть] имели экипажи. Ландграф{220}220
  Ландграф – титут владетельного князя со времен образования Священной Римской империи; ландграф был в своих владениях высшей юридической инстанцией и не подчинялся герцогу или графу.


[Закрыть] выезжал очень редко, так что Трап один разъезжал по городу, сидя весьма важно на высокой подушке, положенной на сиденье коляски. Медицинские познания его показались мне весьма ограниченными; на все, что мы ему говорили о наших недугах, он отвечал одно:

– Пейте воду, конечно, минеральную.

Около минеральных источников была тогда только одна аллея и не было никаких удобств; {сад и все удобства устроены впоследствии благодаря содержателю рулетки}. Видеть в городе было нечего, но услужливые комиссионеры из-за нескольких крейцеров предлагали осмотреть дворец и картинную галерею, которая состояла из небольшого числа копий с картин известных художников. Дворец был плох и беден; перед ним бил тонкой струей на очень малую высоту фонтан; количество пресной воды, изливаемой им, было весьма ничтожно; обыватели Гомбурга {по неимению пресной воды} привозили ее из речки, разделявшей Великое герцогство Гессен-Дармштадтское{221}221
  Гессен-Дармштадское герцегство – государство, существовавшее в 1806–1918, после преобразования ландграфства Гессен-Дармштадт.


[Закрыть], пограничное с Гессен-Гомбургским ландграфством{222}222
  Гессен-Гомбург (Hessen-Homburg) – нем. ландграфство, существовавшее в 1622–1806 и в 1815–1866. Образовалось путем выделения наследственных земель из ландграфства Гессен-Дармштадт. Во главе ландграфства стояли представители Гессенского владетельного дома.


[Закрыть], от Гессен-Кассельского курфюршества{223}223
  Гессен-Касельское курфюршество – княжество в составе Священной Римской империи, существовавшее с 1567 по 1866. В 1806–1813 входило в состав созданного Наполеоном королевства Вестфалия.


[Закрыть], верстах в шести от Гомбурга. По противоположному направлению была в ландграфстве хорошо устроенная аллея; она вела к небольшой горе, с которой открывался довольно красивый вид. Один из гомбургских ландграфов{224}224
  Фридрих VI Иосиф Людвиг Карл Август Гессен-Гомбургский (Friedrich VI. Joseph Ludwig Carl August von Hessen-Homburg) (1769–1829) был женат на принцессе Елизавете Великобританской, дочери короля Георга III. В Бад-Хомбурге в Шлезпарке растут два ливанских кедра, которые были подарены на свадьбу Елизаветы и Фридриха, а в память о Елизавете в Бад-Хомбурге был разбит английский парк.


[Закрыть] был женат на английской принцессе, и на ее деньги была устроена эта аллея. Ландграфство было очень невелико; медиатизированное{225}225
  Медиатизация – процесс утраты правителем непосредственной подчиненности верховной власти и переход в зависимость от другого суверена.


[Закрыть] в 1806 г., оно, вероятно по причине родства ландграфа с великобританским королевским домом, было снова образовано в 1815 г. Ландграф в 1847 г. был стар; его единственный наследник, молодой человек, весьма неуклюжий, с огромными ногами, каждый день бывал на водах и любезничал с какою-то ангальтской принцессой, которая была недурна собой. Вскоре ландграф и его наследник умерли, и ландграфство тогда было присоединено к Гессен-Дармштадтскому Великому герцогству, а в 1871 г. к Прусскому королевству. Владение ландграфства состояло из двух отдельных полос земли; одна, заключавшая город Гомбург с тремя небольшими селениями, была величиной 1 1/2 кв. мили, а другая прирейнская, отдаленная более чем на 8 миль от первой, была величиною в 3 1/2 кв. мили. Контингент войск ландграфа, который он обязан был выставить по требованию бывшей Германской конфедерации{226}226
  Германская конфедерация (Германский союз) – объединение германских государств, созданное после окончания Наполеоновских воин и просуществовавшее на принципах конфедеративного объединения до 1866.


[Закрыть], был менее чем во сто человек. Это войско ежедневно собиралось в седьмом часу вечера, и ему производилось ученье его главнокомандующим, каким-то старым капитаном. Несмотря на то что час ежедневного сбора был определен, каждый день шесть военных музыкантов обходили город Гомбург и смежные с ним три селения и трубили сбор. Войско ландграфа, {несмотря на ежедневные учения}, не могло похвалиться хорошим строем.

Столовая провизия и приготовление пищи в Гомбурге дурны до того, что мы с отвращением встречали час обеда и часто голодали. Я перепробовал все городские кухмистерские, заказывал кушанья хозяйке дома; все и везде было невыносимо дурно. Е. Е. Радзевская, убежденная, что в немецкой стороне живут люди с достатком, уверяла, что она непременно достанет в смежных с городом селениях порядочных кур, цыплят, яиц и молока. Для этого она обошла их и была вполне разочарована, удостоверившись, что ни у одного из сельских хозяев не было ни коровы, ни кур, а следовательно, ни молока, ни яиц. Бедность крестьян ее поразила; они пахали, нанимая для этого скот в городе; против наших окошек было поле; на нем пахали тощей коровой, которая вдруг исчезла, и я уверял, что, когда она от трудов и дурной пищи обессилела, ее зарезали и что мясо ее нам подавали в виде разных неудобоедомых кушаний. За работы в Гомбурге крестьяне получали чрезвычайно малую плату, едва достаточную на прокорм. 1847 год в этих местах был голодный, и хлеб был очень дорог. Бедность населения еще много увеличивалась от игры в рулетку в гомбургском курзале. Хотя и были приняты меры, чтобы местное население не участвовало в этой игре, но эти меры оказывались недействительными; в воскресенье мастеровые и рабочие часто в несколько минут проигрывали деньги, с величайшим трудом заработанные ими в продолжение предыдущей недели. {В бытность} во Франкфурте-на-Майне я нанял для жены рояль, но его очень долго нам не доставляли; я ездил во Франкфурт, чтобы узнать о причине; мне сказали, что невыгодно посылать один рояль и что ждали, когда наймут еще другой, чтобы их прислать вместе, а так как было уже нанято посетителями Гомбурга еще фортепиано, то его вместе с роялем не замедлят прислать. Действительно, на другой день оба инструмента на большой тележке были привезены двумя тощими истомленными рабочими. Мы не могли понять, как эти люди могли совершить в несколько часов такую перевозку на расстоянии 14 верст по довольно гористому шоссе. Когда наш человек хотел им помочь внести рояль по ступеням наружного крыльца, {ведущего в наше помещение}, то они не допустили его, говоря, что он может что-либо повредить в инструменте, а им придется отвечать перед владельцем рояля своими деньгами. {Мы спросили о плате, полученной ими за перевозку; она оказалась самой незначительною, и мы, конечно, наградили их от себя.} Этот рояль доставлял нам большое наслаждение в нашей скучной жизни; жена много пела, и у наших окошек постоянно стояла куча немцев, с видимым удовольствием слушавших пение жены моей.

Е. Е. Радзевской пришлось в Гомбурге разочароваться еще во многом, а именно в ее понятиях об обращении хозяев с их наемниками, о чистоте семейной жизни немцев, об их уме и честности. В доказательство того, что были причины к разочарованию, расскажу только по одному примеру, по каждой из приведенных категорий.

Хозяйка нашего дома была итальянка, вдова гомбургского уроженца; прислуга при доме и саде ограничивалась одним мужчиной, кухаркой и девушкой. Хозяйка требовала от них столько работы, что мы решительно не понимали, когда эти люди спят; она постоянно ворчала и не только бранила их самыми грубыми выражениями, но кухарку и девушку била и первую даже кусала со злости. Между тем и кухарка, и девушка были очень услужливы; {первая очень здоровая женщина, а последняя недурна собою}. Когда мы их спрашивали, зачем они остаются у такой сварливой женщины, они отвечали, что им некуда деваться, что все хозяйки не лучше той, у которой они служат, и что им нечего будет есть в то время, пока они не найдут нового места. Это не мешало нашей служанке ходить на бал курзала{227}227
  Курзал – помещение на курортах, предназначавшееся для концертов, балов и других публичных мероприятий.


[Закрыть], где она, по своему хорошенькому личику и манерам, несмотря на простоту ее одежды, была заметнее многих других, так как вообще бывшие на водах немки отличались безобразием и безвкусием в одежде и обуви на их огромного размера ногах. В числе этих немок была одна принцесса владетельного дома Рейсс{228}228
  Рейсс (Reuß) – владетельный дом, который правил графствами и княжествами на территории современной немецкой земли Тюрингия в XII–XX вв. Возможно, речь идет о принцессе Августе Матильде Вильгельмине Рейсс-Шлейц-Кестрицской (Auguste Mathilde Wilhelmine Prinzessin Reuß zu Köstritz) (1822–1862).


[Закрыть], которая ездила на балы курзала в каком-то дурно сшитом и чрезвычайно коротком платье, а ноги ее и обувь были до чрезвычайности безобразны; бедный головной ее убор, помнится, чуть ли не из фольги, был также безобразен. {Когда по приезде сестры моей в Гомбург я ей показывал эту принцессу, она мне сказала, что в Киссинге была невеста Великого Князя Константина НИколаевича, что она очень хороша собою, но была так же бедно и без вкуса одета и как-то неловко ходила, но что по приезде в Киссинген Великой Княгини Марии Александровны (впоследствии Императрицы) и Виртембергской королевы Ольги Николаевны костюм невесты совершенно изменился, а походка ее начала улучшаться. Кто мог бы в этой принцессе предугадать Великую Княгиню Александру Иосифовну; что могло быть впоследствии величавее ее походки, не говоря уже о богатейших и всегда со вкусом сшитых нарядах.}

Доктор Трап приезжал к нам каждый день и, обращая большое внимание на здоровье жены моей, не обращал почти никакого, несмотря на усиленные наши просьбы, на здоровье Е. Е. Радзевской. В одно из посещений Трапа мы увидали, что какая-то бедная женщина упала без чувств у ворот нашего дома; мы просили его поспешить подать ей помощь; он обещался, немедля вышел, но прошел мимо женщины, не посмотрев на нее, и уехал. Помощь этой женщине {вследствие такого поступка Трапа} была подана Радзевской. Бессердечная натура немцев выказывалась и в обращении с животными; нас поразила перевозка разных тяжестей собаками, которых, когда они ложились от усталости, {их хозяева} жестоко били; {последние садились в тележки, запряженные собаками, и принуждали их везти себя}. Жена моя, видя эти сцены из окна, не могла удержаться, чтобы не бранить этих жестокосердых хозяев немецкими выражениями, которые ее выучил московский доктор Ф. А. Гильдебрандт {(о нем я упоминал во II главе «моих воспоминаний»)}.

Вскоре по приезде нашем в Гомбург, когда мы жили еще в гостинице, мне сказали, что в мое отсутствие заходил M. С. [Матвей Степанович] Волков, бывший профессор Института инженеров путей сообщения, {о котором я упоминал во II главе «Моих воспоминаний»}. Он отыскивал в гостинице своего свояка генерал-адъютанта барона Ливена{229}229
  Ливен Вильгельм Карлович, барон (1800–1880) – генерал-адъютант (1845), генерал от инфантерии (1861), член Гос. Совета (1863), флигель-адъютант е. и. в. (1836), генерал-квартирмейстер Главного штаба е. и. в. (1855), рижский, лифляндский, эстляндский и курляндский генерал-губернатор (1861), обер-егермейстер двора е. и. в. (1871).


[Закрыть], который вскоре приехал в Гомбург, где я с ним познакомился через Волкова. Русских посетителей в Гомбурге было тогда немного: семейство князя A. М. [Александра Михайловича] Горчакова{230}230
  Об Александре Михайловиче Горчакове говорится в первом томе «Моих воспоминаний», см. по Указателю имен первого тома.


[Закрыть] (впоследствии государственного канцлера), я с женой, барон Ливен, Волков и генерал-адъютант Гринвальд. По окончании курса вод в Гомбурге Ливен хотел возвратиться в Россию, но так как его здоровье было еще плохо, то его уговорили остаться на зиму во Франкфурте, а чтобы он не скучал о русском чае, мы оставили ему самовар, который привезли из России. Если бы Ливен тогда не остался зимовать во Франкфурте, то, конечно, не мог бы прожить так долго.

Гринвальда по его костюму трудно было различить от туземных немцев; мы смеялись при Ливене над немецкою обувью Гринвальда. Ливен заметил, что и ему придется вскоре приобрести такую же готовую обувь, так как заготовление заказанных им придворному мастеру сапогов {последний} откладывает со дня на день. Этому же мастеру были заказаны моей женою ботинки, и он их также очень долго не доставлял. Когда он их принес, Е. Е. Радзевская обратила внимание на его неаккуратность и заметила, что он теряет через это практику и жены моей, и Ливена, и других русских, которые хорошо платят. На это мастер отвечал ей, при мне и жене моей, что на доход от шитья сапогов и ботинок ему нельзя было бы прожить, а потому он мало на него обращает внимания; главный же доход доставляют ему и другим мастерам, живущим на водах, их жены и дочери, находящиеся на временном содержании у приезжающих в Гомбург игроков. Это сказано им было без всяких обиняков; из приличия он мог бы избавить нас от своей откровенности.

Я часто езжал из Гомбурга во Франкфурт; поездка на почтовых лошадях стоила очень дорого и, помнится, вдесятеро дороже, чем в омнибусах{231}231
  Омнибус – многоместный конный экипаж, использовавшийся в XIX в. в качестве общественного транспорта.


[Закрыть], а потому, несмотря на их неудобства, я садился в омнибусы. Поездка в особой почтовой коляске влекла за собой еще бóльшие расходы тем, что во Франкфуртской гостинице приехавшему в коляске почти насильно отводили дорогой номер, в котором он, приехав на несколько часов во Франкфурт, вовсе не нуждался. Омнибусы, ходившие между Франкфуртом и Гомбургом, были длинные, узкие и очень тряские кареты со стеклами кругом всего кузова без занавесок, так что солнце страшно в них пекло. По узости карет скамейки, расположенные по длине кареты, были так узки, что сидеть на них было весьма неудобно, а между скамейками был до того узкий проход, что колени сидевших один против другого сходились; омнибусы были всегда полны, в них курили дурные сигары, и потому жар и запах сигар были нестерпимы. На 14-верстном расстоянии немцы успевали познакомиться с сидевшими рядом с ними немками, и любезничанию, доходившему до распутства, не было предела. Так, в одну из моих поездок в жаркую погоду в наполненном донельзя омнибусе села против меня довольно смазливая молодая немка; подле нее сел молодой немец, с нею незнакомый, но они на этом небольшом расстоянии успели познакомиться до того, что {немец запустил руку под подол немки, которой оголившиеся колени упирались в мои}. Конец этой сцены не может быть описан; {она до того была отвратительна, что я} решился, несмотря на значительность расходов, ездить во Франкфурт не в омнибусах, а в почтовых колясках. Я объяснил Радзевской, сколько позволяло приличие, причину, по которой перестал ездить в омнибусе, и она, имевшая высокое понятие о чистоте немецких нравов, должна была в этом вполне разочароваться. Впоследствии я много ездил по Франции и Англии в омнибусах, но ничего подобного видеть не случалось; это убедило меня в том, что нигде нет такого разврата, как между немцами.