Текст книги "Чертов дом в Останкино"

– Вы не благородный человек, – сказала Агата Карловна. – Вы пользуетесь моей добротой и неопытностью. Я к вам со всей душой, а вы…

Крылов захохотал:

– Вот уж точно. Как шпионка вы совершенно неопытны. Может, на армейского офицера ваши штучки и произвели бы чарующее впечатление, но я… – Он вытащил сигару и подождал, пока половой в ярко-синей рубахе поднесет тонкую ольховую лучинку. – Я не таков. Так что? Кто подослал вас? Безбородко?

Агата Карловна пожала плечами:

– Я не знаю.

– Как не знаете? Такого не может быть.

– Мне просто приказали встретиться с вами в Москве и сделать так, чтобы… Я должна следовать с вами, куда бы вы ни отправились. И отсылать свои рапорты на адрес одной кофейни около дворца.

– Как называется кофейня?

– «Павлин».

– На чье имя? – спросил Крылов.

– Имя Аргус, – прошептала Агата Карловна.

Петербург. 1844 г.

– Аргус? – переспросил доктор Галер. – Стоглазый Аргус?

– Ну, это если верить Овидию, – отозвался Крылов. – Гесиод насчитал у Аргуса всего четыре глаза. А вот Нонн – уже тысячу.

– Трудненько было бы подобрать очки такому пациенту.

– Понятно, что Аргусом мог быть только один человек – начальник Тайной экспедиции Шешковский. Но он еще в конце весны наконец отправился пытать чертей в Аид. Прямо вслед за своим начальником, генерал-прокурором Вяземским. О, если бы Шешковский был жив, я прямо там, в «Большом самоваре», выложил бы весь свой обед в штаны, прямо как испуганная утка. Но преемника палачу Радищева еще не утвердили. Так что Аргус был для меня загадкой. Конечно, потом я все понял – загадка была не сложной, и решение лежало на поверхности, прямо там, в словах Агаты, но, вероятно, от сытного обеда мой мозг решил задремать, даже не оповестив меня самого.

Москва. 1794 г.

– И что же заставило вас стать шпионкой? Долги? Несчастная любовь? Скандальная связь? – спросил Крылов.

– Зачем вы спрашиваете?

– Из любопытства.

– Я не буду отвечать.

– Воля ваша, – кивнул Иван Андреевич. – Однако это было что-то очень серьезное, раз вы были готовы даже увлечь меня в свою постель.

Девушка вдруг покраснела и кивнула:

– Серьезное. Но я вам не скажу.

– Черт! – с досадой сказал Крылов. – Я уже начинаю жалеть, что отказал вашему предложению пойти понюхать соли. Может, после этого вы стали бы разговорчивее.

– Нет, – помотала головой девушка. – Раз уж вы раскрыли эту мою тайну, то пусть другая останется при мне.

Крылов молча посмотрел на нее.

– Так вы мне нравитесь больше, – сказал он. – Так вы выглядите намного умнее. Если бы вы с самого начала были собой, а не пытались разыгрывать влюбленную поклонницу, я, несомненно, мог бы увлечься вами. Беда только в том, что чувство любви мне не знакомо. Влюбленности – несомненно. Но – краткой, быстро преходящей. А любви – нет. Я могу влюбиться, начав есть цыпленка, но разлюбить уже обсасывая его косточки.

Агата посмотрела на него с интересом.

– Так не бывает, – сказала она.

Крылов только усмехнулся.

– Так не бывает, – повторила она. – Или вы тоже скрываете тайну, которую не хотите никому раскрывать: отчего это вдруг не пускаете в свое сердце любовь.

Крылов поджал свои пухлые губы, и лицо его приняло презрительное выражение.

– Нет никакой тайны, – проворчал он. – Что вы называете любовью, барышня? В наш век нет никакой любви – только удовлетворение плотских желаний, да и то не из страсти, а только ради кокетства и списка нежных побед, который потом прилюдно оглашается на ближайшем собрании хищниц в платьях. И хватит на этом! Вы попали в глупейшую ситуацию, Агата Карловна. И что теперь?

Она пожала плечами:

– У меня есть приказ – следить за вами. И я буду его выполнять.

– Но как?

– Не знаю. Буду следовать за вами. Скрываться уже нет смысла, так что я стану делать это открыто, а вам придется меня терпеть.

– Разве вам теперь не стоит послать рапорт о своем разоблачении? – спросил Крылов пораженно. – И сообщить о невозможности далее выполнять данное поручение?

– Увы, – вздохнула Агата. – Я получила вполне четкий приказ. Кроме того, как я узнаю, что больше не должна за вами следить? Ведь на мои рапорты не предполагается никаких ответов. Это почта – в один конец.

– Черт знает что! – воскликнул Крылов. – Что за глупость. Не могу же я выполнять… – Тут он осекся, потому что чуть не проболтал, что его послала с поручением сама императрица. – Не могу же я путешествовать с таким эскортом. Я уверен, что ваш Аргус – это Безбородко, который во-зомнил себя будущим канцлером.

Тут к нему пришла неожиданная мысль – а что, если Безбородко только притворялся, будто поверил ему там, во дворце? Вдруг он пронюхал об истинной миссии Ивана Андреевича? Или даже не пронюхал, а инстинктом царедворца предположил, что Крылову поручено некое задание? Ну и что, тут же ответил себе Крылов. Задание хоть и тайное, однако не столь уж важное… Или важное?

Петербург. 1844 г.

– Мне стоило бы насторожиться сразу, а я был глух ко всем подозрительным обстоятельствам, потому что был занят только своими страданиями, – сказал Иван Андреевич. – Меня не насторожил тот факт, что сразу после приема у Екатерины ко мне подошел не только Безбородко, но и братья Зубовы. Но я думал только о том, что придется неожиданно сорваться с места и покатить за кудыкины горы. Мысль о том, что моя миссия может быть более значительной и опасной, чем я предполагал, пришла ко мне только там, в трактире, когда я сидел напротив очаровательной молодой шпионки. А главное – теперь я не знал, как от этой девицы избавиться. Ведь я сообщил Безбородко, что просто уеду из Петербурга и не приму участия в кампании травли наследника. А если она будет следовать за мной как привязанный хвост, то… Здесь надо было проявить лисью хитрость.

Москва. 1794 г.

– Как мне от вас избавиться, черт побери? – спросил Крылов нервно.

Агата Карловна встала и пожала плечами:

– Понятия не имею. До свидания, милейший Иван Андреевич.

Он вдруг понял, что никакой робости или раскаяния в этой прямой спине и легкой полуулыбке нет. И снова пожалел, что не поддался на соблазнение.

Агата пошла к двери, так отчаянно раскачивая тюрнюром, что Крылов вдруг почувствовал, как гулко заколотилось его сердце.

– Чертовка, – буркнул он и решил успокоить себя десертом, но уже через секунду со звоном бросил ложку на стол, расплатился и пошел вниз, к своей бричке, ждавшей на большом дворе. Афанасия нигде не было – вероятно, отлучился. Крылов влез в бричку и закурил сигару. Он злился на себя, точно не понимая, за что именно – за то, что дал втянуть себя в опасное предприятие, или за то, что сидел сейчас здесь, а не на перинах постоялого двора, сжимая в объятиях стройное и гибкое тело Агаты Карловны.

Наконец Афанасий вернулся.

– Послушай, братец, – сказал ему Иван Андреевич. – Помнишь, мы давеча на заставе повстречали экипаж с девицей?

– Так разве вы с ней не… – простак кучер пару раз сунул рукоятку кнута в кулак.

Крылов зарычал:

– Слушай, дурень! Эта девица шпионка!

– Да ну! – округлил глаза Афанасий.

– И приставлена следить за мной, о чем совершенно открыто и заявила.

– Вот чертовка! – воскликнул кучер.

– Так вот, я хочу, чтобы ты сделал так, чтобы она нас не догнала и потеряла.

Все это время Афанасий кивал.

– Понял, ага, понял. Только трудновато это будет, потому что я Москвы не знаю.

– Разве ты не приезжал сюда с императрицей?

– Бывало, – снова кивнул Афанасий. – Но это ж – как? От заставы до Кремля. И все. Мы другими путями не ездили. Я вот сейчас расспросил мужиков, как доехать до Сухаревой башни. Но так, чтобы при этом скрыться от погони… Это сложновато мне будет, барин, не обессудь.

– Что же делать? – расстроился Крылов. – Ведь она доедет за нами до башни, а там… Мало ли что она узнает. Достаточно намека…

– В башню не так-то просто попасть, – сказал Афанасий. – Там же не проходной двор. Мы и в прошлый раз, когда туда ездили, спрашивали специального человека. Он преподаватель навигацкой школы. Стоит ему шепнуть про шпионку, барин. Пусть возьмет пару крепких ребят из своих и прикажет им задержать шпионку. Хотя бы до следующего вечера. А мы тем временем уже и все свои дела сделаем и дальше поедем.

– Куда это дальше? – насторожился Крылов.

– Ну… не знаю куда, – смутился Афанасий. – Куда скажешь, туда и поедем.

Иван Андреевич внимательно посмотрел в бородатое лицо Афанасия, но ничего прочитать в нем не смог.

– Ладно, – сказал Крылов. – Не пора ли нам уже ехать на место? Золото при тебе?

Кучер посмотрел удивленно:

– А разве ж я не сказал?

– Что?

– Да туда только ночью! А пока – не время. Я уже и комнату тебе сговорил в трактире, на заднем дворе. Вот только что. Там уже твой камердинер вещи раскладывает и постель стелет.

– Мой… кто? Камердинер? – произнес оторопевший Крылов. – Какой еще, к Плутону, камердинер?

– А мне почем знать? – пожал плечами Афанасий. – Говорит, с трудом нагнал, с самого Петербурга ехал. Уж он два сундука вещей привез, говорит, как же Иван Андреевич без меня уехали, кто же ему грелочку в ноги положит, кто чайку вскипятит?

Драматург стоял с раскрытым ртом, ничего не понимая. Никакого камердинера у него сроду не было.

– А каков он из себя? Как его хоть зовут? – произнес он наконец.

– Да ты сам пойди посмотри.

Афанасий повел его внутрь двора, а потом указал на небольшой двухэтажный дом, стоявший позади – с желтыми стенами и коричневой черепичной крышей.

– Как входишь, то направо по коридору третья дверь.

Крылов, следуя указаниям, вошел в дом, где прошел по темному коридору, пропитанному запахом вареной капусты, толкнул третью дверь и оказался в светлой комнате, оклеенной бумажными обоями, с огромным шкафом слева и кроватью под единственным окном. У правой стены стоял старинный дубовый стол и два стула. А между кроватью и столом, у двух раскрытых сундуков стоял человек небольшого роста, в темно-синем кафтане и с редкими черными волосами, зализанными набок. На нем были серые штаны и теплые вязаные чулки с толстыми башмаками.

– Ты кто? – спросил Крылов.

Человек повернулся, лицо у него было как обезьянья мордочка.

– А! Барин! – улыбнулся совершенно незнакомый Ивану Андреевичу человечек. – Постельку стелю. Сей же момент будет готово. Уж и выспитесь вы на перинке-то. Я перинку с собой привез – чистое облачко, а не перинка. И простынки на ней – свежайшие, я их водичкой розовой сбрызнул – как в саду, ей-богу, будете, как в райских кущицах. А велите еще чего, так я в соседней каморочке буду – вы только в стеночку кулачком стукните, я уж тут как тут.

– Ты кто такой? – зарычал Крылов. – Откуда ты взялся и чего делаешь в моих кущицах? То есть в моей комнате?

– Постельку стелю, – продолжала эта очеловеченная обезьянка, совершенно не реагируя ни на тон, ни на смысл вопроса.

– Забирай свои сундуки и убирайся, кто бы ты ни был! – крикнул Крылов.

«Обезьянка» сжался, как будто опасаясь, что Иван Андреевич сейчас набросится на него и задавит своей массивной фигурой. Его рука метнулась внутрь кафтана и вынула сложенный вчетверо листок бумаги.

– Черт тебя побери, – пробормотал Крылов, чуя неладное. Он взял бумагу и, развернув, прочитал:

«Дорогой Иван Андреевич! Нам передали, что ты так срочно покинул столицу, что вынужден ехать без удобств и прислуги. Это негоже, чтобы человек при такой важной миссии испытывал всяческие невзгоды. Потому мы посылаем тебе в услужение нашего человека Гришку Потапова. Держи его при себе, а жалованья не плати – мы после с ним сами сочтемся. Только корми его да давай место подле тебя. Гришка человек надежный, нам служил хорошо и тебе послужит не хуже – в том ему дано особое указание. А ежели ты его задумаешь прогнать от себя, то сделаешь тем для нас сильную обиду, которой мы не простим».

Внизу стояла подпись: «П. Зубов».

Крылов дочитал, сунул бумагу себе в карман, дошел до стула и тяжело сел на заскрипевшее сиденье. Он долго смотрел на обезьянку, а тот – на него – немного виновато, но в то же время с затаенным озорством.

– Понятно, – сказал наконец Иван Андреевич. – Платон Александрович, конечно, умеет подходец найти.

– Умеет, умеет, – кивнул Гришка.

– Так ты, стало быть, зубовский шпион?

Обезьянка пожал плечами:

– Мы люди маленькие. Нам что приказывают, то мы и делаем. Так и тебе, барин, приятненько – уж услужу как могу, живота своего не пожалею.

Да, подумал Крылов, ведь и не прогонишь этого мелкого беса, как давеча Агату Карловну, шпионку Безбородко. Тут тебе просто приказывают – на тебе надзирателя, а если откажешь – тебе же хуже.

– Ладно, черт с тобой, – махнул рукой Крылов. – Я пойду пока прогуляюсь.

– Куда? – быстро спросил Гришка.

– На кудыкину гору! – отрезал Крылов и вышел, хлопнув дверью.

Афанасий уже сидел на козлах.

– Ты его знаешь? – спросил Крылов.

– Кого?

– Этого… камердинера. Гришку.

– Знаю, – ответил кучер. – Человек Платона Александровича.

– А чего не сказал сразу?

Афанасий пожал плечами:

– А мне откуда знать, может, ты, барин, сам его и нанял?

Крылов в сердцах сплюнул и полез в бричку.

– Ладно, давай покатаемся, посмотрим город, а потом отвезешь меня обратно на Охотный в Благородный клуб ужинать. А после – к Сухаревой.

Петербург. 1844 г.

Иван Андреевич переменил положение своего грузного тела в кресле, отчего полы его теплого шлафрока разъехались и оголили толстые, перевитые венами ноги. Он прикрыл сизоватые старческие колени и прокашлялся:

– Не устал?

– Скоро пойду, – ответил доктор Галер. – Но давайте еще, пока есть время. Чем мы быстрее кончим, тем я быстрее получу обещанную плату.

– Получишь, не сомневайся. Хорошо. Спать-то мне не хочется теперь. Вот давеча я говорил про то, что время не щадит людей – и ладно. Но печально, как оно не щадит те места, где мы жили, с которыми у нас так много связано в прошлом. Что уж говорить про Первопрестольную! Сначала чума семьдесят первого выкосила, почитай, половину города. Потом этот пожар в двенадцатом! А я еще помню ту Москву, которую ты даже и представить себе не можешь. Вам, столичным жителям, Москва всегда казалась большой деревней, что уж говорить про те времена. Тогда каменные здания стояли только внутри Бульварного кольца, а за ним – все больше деревянные. Нет, конечно, и там возвышались монастыри, церкви, дворцы, но они были как гиганты среди множества самых бедных халуп, сараев, амбаров, кухонь и бань. А уж грязища! Мостили только центральные улицы, да и то из рук вон плохо. Особенно возле казенных строений – едешь и за скамейку хватаешься, чтобы не вылететь вон из брички! Летом и зимой еще ничего – по сухому или по снегу на санках. А осенью, в дожди – так уж лучше пешочком, по дощатым тротуарам, где они, конечно, были. Идут, бредут несчастные прохожие, к стенам и заборам жмутся – а мимо телеги, экипажи да конные – грязь из-под копыт да колес, крик, ругань, мол, посторонись, зашибу! Окатят водой из лужи… А лужи были знатные. Была одна такая между Гавриковым переулком и Переведеновкой – легендарная. Никогда не высыхала! Местные ее озером называли. Говорили, там карпов хотели разводить, да Управа благочиния запретила. Ночью еще хуже было: фонари только в центральных частях, да и те – на конопляном масле. Они только себя и освещали. А как выедешь за бульвары – так темнота. Только каретными фонарями и спасались – как во тьме два глаза огненных загорались, значит, кто-то из вельмож домой катит из Собрания или маскарада. Но мы-то выехали еще засветло. Прокатились по Кузнецкому мосту через Неглинку – уже тогда Кузнецкий был усыпан модными лавками, как нищий вшами. Выкатили на Сретенку, в девятую часть – слева Рождественский монастырь, впереди – Сретенский, сзади Ивановский девичий, поодаль – Златоустовский мужской, в отдалении кресты Высокопетровского – прямо хоть тут в бричке помирай – сразу в рай – такая святость вроде бы должна вокруг разливаться! А глаза опустишь – так по панели нищие бредут в лохмотьях, снуют дворовые с деловым видом, разносчики на головах тяжеленные лотки тащат со всяким товаром – ничего, обычная жизнь! Редко заметишь девичью шляпку – все более платки да колпаки. А то проедут в возках артиллеристы – к своему полковому дому. И вот по обе стороны потянулись дощатые домики – лавки Сретенского рынка. Слева они лепились прямо к монастырской стене, а справа – к оградам редких каменных домов и к заборам почти деревенских домов. Тут уж больше стало капоров и платков – бабы с корзинами приценивались к товарам, народу было немного, потому что основная торговля – утренняя уже спала. А чуть левее над рынком, почти вровень с колокольней Сретенского монастыря выросла она, Сухарева башня, – шестиугольная, с часами. Потом мы выехали на пересечение Бульварного и Садового, и башня открылась вся – с продолговатым массивным основанием в три этажа с огромными арками на первом и чудовищного размера лестницей, накрытой дощатой крышей так, что зимой можно было бы катать по этому скату на санках, если, конечно, не боишься сверзиться с такой высоты на промерзлую землю. Стены этого сооружения были выкрашены в серо-синий цвет, а окна и колонны – в грязно-желтый. У входа стояла стайка юных гардемаринов, перед которыми прохаживался морской офицер, вероятно, их наставник, и что-то грозно внушал. Однако серьезный тон наставника совсем не вязался с маленькой собачкой, которая бегала за ним, бешено виляя хвостиком. Я приказал Афанасию объехать вокруг башни, мимо стены Аптекарского огорода. Когда наконец мы вернулись снова к Сретенскому монастырю, начало уже смеркаться. Я велел везти себя в Благородный клуб, потому как желудок мой с точностью хронографа уже сигналил о времени ужина.

– Все, – сказал Галер и сильно потер ладонями лицо. – Больше не могу. Завтра продолжим.

Крылов скривился:

– Времени мало. А может, я завтра помру.

– Может быть, – кивнул доктор. – Но я уже засыпаю от усталости.

– Дай мне бумагу и чернила! – приказал Крылов. – Я сам буду писать. А завтра приходи утром пораньше и продолжи с того места, где я остановлюсь.

– Вам тоже надо отдохнуть, – возразил Галер.

– Вздор. Скоро я буду отдыхать вечно, а пока надо доделать последнее мое дело. Подойди.

Галер с трудом придвинул стол к креслу Крылова, передал ему стопку бумаги, стакан с перьями и чернильницу. Литератор сунул руку под подушку и вытащил несколько банкнот.

– Держи.

Галер принял деньги, потом откланялся, странно посмотрел на Ивана Андреевича и вышел. В прихожей он надел длинное пальто, шляпу, спустился по лестнице и вышел на улицу, постепенно тонущую в зябком петербургском тумане. Галер посмотрел на часы под крышей библиотеки – они показывали без четверти одиннадцать. С противоположной стороны площади послышался конский всхрап. Доктор подумал, что там, вероятно, поджидает седока извозчик. Почему бы не доехать до дома, раз в кармане есть деньги? Галер пересек пустую мостовую, блестевшую мокрыми булыжниками в свете фонарей, но вместо пролетки увидел черную карету с парой лошадей. Окна кареты были занавешены темно-бордовыми шторками с золотой бахромой. На козлах сидел кучер в толстом халате и смотрел куда-то в сторону. Доктору показалось, что шторка слегка вздрогнула – сидящий внутри бросил взгляд на подошедшего. Галер пожал плечами и обернулся, задрав голову высоко вверх – на окно Крылова. Там горел свет.

Иван Андреевич положил перед собой лист бумаги, выбрал хорошо отточенное перо, обмакнул его в чернильницу и принялся писать своим размашистым неопрятным почерком: «В Благородном клубе собиралась всякая шваль…»

4. Поединок в горах

Вена. 1717 г.

Дом резидента Веселовского

Кто-то вошел в кабинет, но Веселовский не посмел оглянуться, его положение и так было пиковым – резидент сидел, прикрученный к стулу шнурами, оторванными от гардин. Перед ним на краю стола расположился капитан Румянцев в штатском и дымил белой глиняной трубкой. Другой офицер развалился на диване и поигрывал кинжалом. Румянцев кивнул вошедшему. Послышался скрип стула – кто-то грузно сел и прокашлялся.

– Продолжим, – сказал Румянцев Веселовскому. – Еще раз перечисли все имена, которыми царевич назывался.

Авраам Павлович потрогал языком разбитую губу. Он был совершенно беспомощен, но старался не показывать своего страха. В конце концов, капитан его просто пугал. У него не должно быть никаких доказательств против резидента.

– Кременецкий, польский кавалер, – начал перечислять он. – Потом… Коханский, как я говорил. А еще он просто назывался подполковником. Тоже – польским.

– Как он оказался в Вене?

– Не знаю.

– Врешь, – спокойно сказал Румянцев. – Ведь ты ему помогал.

– Нет, – возразил Веселовский, но слишком поспешно. Он вдруг испугался по-настоящему. А что, если это не простой нахрап? Вдруг им стало что-то известно? Но от кого?

Человек за спиной снова прокашлялся и сказал тихо:

– Где царевич остановился в Вене?

Веселовский все же попытался повернуться, но сидевшего сзади так и не увидел.

– Кто там? – спросил он, срываясь в ужас.

– Узнаешь, – ответил голос. – Где царевич остановился в Вене?

Веселовскому доложили о приезде капитана Румянцева и офицеров. Но этот человек, что сидел за его спиной, – он был не из их числа! Несомненно русский, причем, судя по голосу, привыкший командовать. Хотя Румянцев не встал при его появлении, но молчал, когда незнакомец задавал вопросы. Авраам Павлович вдруг понял, как сильно бьется сердце и как неумолимо потянуло в отхожее место. О, если бы очутиться сейчас там, среди светлых обоев, за закрытой дверью, в покое, зная, что все хорошо и в доме нет никаких чужаков.

– В гостинице «Клаперер», – ответил Веселовский тихо.

– Откуда тебе это стало известно?

Действительно, откуда? Не говорить же, что Алексей Петрович тут же прислал к резиденту слугу, требуя к себе. Веселовскому пришлось приложить всю свою настойчивость, чтобы отложить визит на раннее утро и не мчаться в тот же час за багажом царевича, оставленным в Леопольдштадте, как того требовал беглец.

Авраам Павлович поджал губы.

– У меня тут свои люди, – сказал он. – Вы понимаете…

Румянцев посмотрел за спину резиденту и кивнул, как будто отвечая на поданный оттуда знак.

– Где сейчас царевич? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Веселовский. – Я сам искал его. Думал, вы мне поможете, а вы… Сколько вы будете меня еще пытать? Я устал. Я хочу есть.

– Где сейчас царевич? – спросил капитан, как будто не слышал слов Веселовского.

– Не знаю!

Вдруг Авраам Павлович с ужасом почувствовал, как сильная рука сорвала с него парик и ухватила за волосы на затылке. В ухо задышали, и совсем близко голос человека сзади произнес со злостью:

– Что же ты врешь, паскуда? Ну, как царевич мог сюда приехать и попасть к вице-канцлеру без твоей помощи? Он же дубина стоеросовая, пьянь, без помощи даже помочиться не сможет!

– Я ни при чем! – просипел Весловский, чувствуя, как по ногам течет горячая струя мочи. – Это другой! Не я!

– Не я. Не я, – передразнил его страшный человек, потом отпустил волосы резидента и снова занял свое место – невидимый, опасный гость из Петербурга.

– Приведи этого, – сказал он капитану.

Румянцев дал знак своему офицеру, лежавшему на диване. Пока тот вставал, Веселовский, уже потерявший всякий человеческий облик, лихорадочно пытался понять – кого приказали привести? О чем вообще сейчас речь? Офицер вышел. Потом дверь открылась, и в кабинет влетел мальчик. Авраам Павлович при этом непроизвольно вскрикнул как чайка – резко и жалобно. Это был конец.

Руки у мальчика были скручены сзади ремнем, рубашка изодрана, а лицо застыло как маска.

– Что они сделали с тобой! – вскрикнул Веселовский по-немецки. – Люций! Люций!

В этот страшный момент он понял все. Почему его никто не встречал у дверей? Потому что люди Румянцева схватили привратника, всю прислугу и устроили людям Веселовского допрос. Кто-то выдал его связь с мальчиком из соседней лавки.

– Я не знаю! – Губы мальчика дрожали, и он говорил быстро, захлебываясь: – Мне не сделали ничего, но я боюсь, пожалуйста, скажите, чтобы они меня отпустили!

– Уведи обратно, – приказал Румянцев.

Когда офицер заталкивал мальчика обратно в дверь, не обращая внимания на его жалостливые крики, человек за спиной сказал:

– Видишь, Абраша, от тебя зависит, как теперь повернется дело. Не расскажешь – запытаем. Сначала его на твоих глазах. Потом и тебя. Спешить нам некуда. Тут место тихое, покойное. В погребе полно вина, в кухне – еды. Горничная у тебя смазливая. А может, и мальчиком попользуемся – Румянцев, он, конечно, не такой человек. А вот я… Охоч до всего нового, не скрою. Но есть и другой путь, Абраша. Расскажешь все как есть – отпустим и тебя, и его.

– Как верить? – просипел Веселовский. – Убьете, и концы в воду.

– Отпустим, – сказал человек. – Нам сейчас каждая минутка дорога. Чем быстрее ты расскажешь – тем лучше. Мы ж не за тобой пришли, а за царевичем. Ты нам не нужен. Езжай куда хочешь. Хоть к ландграфу Кассельскому, как собирался. Кому ты теперь опасен.

Человек хохотнул. Вселовский был окончательно сломлен – они знали все планы резидента! Даже самые тайные!

– Вейербург, – назвал он город. – Потом Кремс. Потом – Ашбах. Мелк. Эренборг. И еще… важное… Поклянитесь, что отпустите меня и Люция.

– Тебе что, крест целовать, что ли? – недовольно пробурчал человек сзади.

– Девка, которую царевич привез… Она брюхата.

– Как!

В голосе незнакомца слышалось крайнее удивление.

– Найдите доктора Лазаруса. Он подтвердит.

Сзади послышался звук отодвигаемого стула. Человек обошел стул с Веселовским и встал прямо перед ним.

– Смотри у меня, Абраша, – сказал Петр Андреевич Толстой, прибывший в Вену тайно, и добавил вслед Румянцеву: – Пошлю спросить у доктора. Если он подтвердит, значит, и все остальное – правда. Тогда иди на все четыре стороны со своим полюбовничком. И чтобы я тебя больше нигде и никогда не видел. А уж Петр Алексеевич про твои художества узнает.

Потом он наклонился к самому уху Веселов-ского:

– А может, и не узнает, если откупишься от меня, понял ли?

– Понял, – прошептал бывший резидент царя.

Вена. 1717 г.

Дворец вице-канцлера фон Шенборна

Гуго Шлегель внимательно следил за хозяином. Граф фон Шенборн сидел, опустив свой массивный второй подбородок на кружевной воротник, и меланхолично вертел в пальцах изящный золотой ножик для разрезания бумаг. Гуго ждал. Страх, который он испытывал перед своим величественным хозяином двадцать лет назад, давно сменился верностью младшего старшему, хотя по возрасту они не особенно отличались.

– Так-так, – пробормотал вице-канцлер. – Несчастный Веселовский. Знаешь, он ведь приезжал ко мне, чтобы предупредить о приезде русских. Ты опередил его всего на полдня с новостью.

Шлегель кивнул. Он сидел с прямой спиной, сложив искалеченные руки в перчатках на коленях. Другому слуге ни за что не позволили бы скрывать свои руки при хозяине, но фон Шенборн лично разрешил Гуго не снимать перчаток – может быть, ему претил вид исковерканных пальцев. А может, не хотел вспоминать обстоятельства, при которых это произошло.

– И кто же тот вельможа? – спросил сам себя вице-канцлер. – Что за напасть. Впрочем, если он действительно большой человек, то непременно обратится в канцелярию. Вероятно, он привез послание от царя, иначе зачем было бы присылать сюда человека его ранга? Вена и так наводнена сейчас русскими шпионами и подкупленными ими людьми.

– Что делать с царевичем? – спросил Гуго.

– Да, это проблема. Если они выбили из Веселовского все, что он знает или может знать, то царевичу глупо было бы оставаться в Эренборге. Царь определенно знает, что его сын приехал в Вену, тут ничего не поделаешь. Императору ничего не остается делать, как притворяться, будто это – внезапный частный визит. И что он совершенно не собирается предоставлять царевичу убежище, а уж тем более потакать его планам дождаться смерти отца, чтобы потом поставить его на престол и сделать Россию своим протекторатом. По правде говоря, император Карл вовсе не собирался ничего такого делать. Все это – планы принца Евгения.

– Пока царевич в Эренборге, русским его оттуда не достать, – заметил Гуго. – Мы можем усилить охрану, чтобы русские не смогли выкрасть пленника, даже если бы вдруг рискнули.

– Император не станет усложнять отношения с Петром, – возразил фон Шенборн.

– Мы боимся русских гренадеров? – усмехнулся начальник шпионов вице-канцлера.

– Мы боимся союзов, которые может заключить Петр. И мы боимся, что при очередной турецкой угрозе он не придет нам на помощь. Ты забываешь – Россия граничит с Османской империей. Они вполне могут ударить по султану в тот момент, когда тот снова будет угрожать нашим границам. Один раз турки чуть не взяли этот город, помнишь?

Гуго серьезно кивнул.

– Но император также не может выдать царевича отцу, потому что в глазах других правителей это будет выглядеть как настоящая трусость. Я уже не говорю, что все они связаны родственными связями. Императора просто не поймут. И черт бы с ним! Но всегда надо учитывать фактор будущего – выдача Алексея отцу всегда может быть использована как повод при малейшем обострении с любым европейским домом.

Гуго пожал плечами. Этот довод был уже выше его компетенции.

– В любом случае наследник русского царя должен исчезнуть из Эренборга, – решительно сказал фон Шенборн. – Мы отправим его на юг. Объясним, что воздух замка не подходит для его спутницы, раз уж она имела счастье забеременеть от царевича.

– Прикажете мне ехать сейчас? – спросил Карл.

– Увы, ехать придется мне, – тяжело вздохнул вице-канцлер. – Царевич Алексей капризен и не примет никого, кто не соответствует его рангу.

– Но русские могут тоже поехать в Эренборг, – сказал Гуго.

– Зачем?

– Попытаться выяснить, в каких условиях содержится царевич и можно ли его выкрасть.

– Тогда, – фон Шенборн наставил золотой ножик на своего агента, – ты должен взять людей и задержать русских офицеров. Хотя это может закончиться дракой и даже…

– Что плохого в том, что русские исчезнут в горах? – спокойно спросил Шлегель.

– Но и ничего хорошего. Впрочем, сделаем по-другому. Я прикажу, чтобы мне быстро отобрали самых заядлых драчунов из офицеров. Тогда это будет выглядеть как поединок чести. И вот тут уже действительно ничего не останется, кроме как извиниться и сослаться на горячность равных. А твои люди пригодятся мне в качестве эскорта. Придется ехать тайно, обычную охрану не возьмешь. Так что – действуй.

Тироль. Крепость Эренборг. 1717 г.

Фрося проснулась среди ночи оттого, что Алеша громко стонал. Растрепанная, заспанная, она приподнялась, опираясь локтем на подушку. Царевич лежал на спине с широко открытыми глазами.

– Ты что? – испуганно спросила она. – Заболел?

– Плохо мне, – громко сказал царевич.

– Доктора позвать?