Текст книги "Чертов дом в Останкино"

– Нет, не доктора. Боюсь я.

Фрося отерла ладонью пот с его лба и обняла:

– Ничего, любый мой, помолись и успокоишься.

– Нет.

Он рывком сел на скрипнувшей кровати и уставился на полуоплывшую свечу.

– Найдет. Даже здесь найдет. Зачем я поехал? Надо было как мать – в монастырь. Пропади оно пропадом. Глупо. Ждать здесь, когда он умрет. Глупо.

Фрося вдруг почувствовала злость – она так страдала от длинной дороги, от тошноты, от скверного характера Алеши – все ради мечты. Ведь повезло же нынешней царице Екатерине – очаровала Петра Алексеевича, выбилась из самого низа на самый верх. Почему бы и ей не стать новой Екатериной? Фрося тяжело перелезла через тощее тело царевича и, ступая босыми ногами по вытертому холодному ковру, подошла к столу, налила целый бокал вина. Черт с ним, пусть хоть успокоится – утром можно будет поговорить спокойно, утешить, вернуть ему надежду.

– На, пей. – Она дала вино царевичу и, пока он пил, смотрела на него, не отрывая взгляда.

– Еще? – спросила она, когда царевич все выпил.

– Еще.

Алеша выпил три бокала, прежде чем успокоился. Глаза его потускнели. Он снова сполз на подушки.

– Ничего, – прошептал он. – Отец милостив. Даже если найдет – простит. Я в ноги ему бухнусь. Отрекусь. Пусть в монастырь сошлет, не страшно.

– Тебя в монастырь. А меня? – спросила Фрося. – А сыночка нашего?

Она схватила вялую руку царевича и прижала ее к своему животу. Алексей не сопротивлялся. Вино привычно притупило все страхи.

– Да, – медленно сказал он. – Все будет хорошо. В нем – царская кровь.

– А во мне – нет, – горячо возразила Фрося, снова забралась в кровать и отвернулась к стене. Глаза ее наполнились слезами обиды.

– Ну, – пробормотал царевич, неуклюже обнимая ее под одеялами. – Ну, Фрося, все образуется, все будет хорошо.

Она не верила ему. Норов Петра был известен – карал он жестоко. До того, как они приехали в Эренборг, Фросе казалось, что все идет хорошо и правильно. И что главное для нее – угодить царевичу. Но теперь следовало составить и запасной план – если неугомонный Алеша вдруг передумает ждать императорской короны отца и вернется в Россию.

Тироль. Деревня Хохштайн,

постоялый двор. 1717 г.

Четыре всадника гуськом поднимались по заметенной снегом горной дороге. Если бы не едва торчащие из сугробов деревянные столбики, когда-то выкрашенные в зеленую и красную полоску, а теперь выцветшие, легко можно было бы сбиться с пути в налетевшей метели и угодить на крутой склон. Всадники походили на косматых шатунов-медведей – в облепленных снегом шубах и больших шапках, закутанные в толстые шарфы. В них трудно было узнать четырех русских офицеров, еще недавно вольготно хозяйничивших в доме Веселовского.

Наконец, когда уже стало темнеть, за поворотом показался высокий забор с воротами. Сзади на горе курились трубами домики деревни Хохштайн. Ехавший впереди остановил лошадь у ворот, соскочил на землю и с трудом открыл одну створку, пропуская товарищей.

Офицеры ввалились в таверну, снимая и отряхивая шапки. Высокий с безусым строгим лицом крикнул на ломаном немецком, чтобы лошадей отвели в конюшню, вытерли досуха и насыпали овса. Потом все четверо прошли к большому столу у очага, скинули шубы и расселись по лавкам, переговариваясь между собой тихо на своем языке.

Хозяин послал сына к лошадям, а сам подошел, заложив руки за спину.

– Что же господа поехали в такую метель? – спросил он укоризненно. – Переночуйте у нас. Завтра к утру лошади отдохнут, двинетесь дальше.

– Принеси мяса и горячего вина, – приказал говоривший по-немецки. – И хлеба побольше.

– Вы венгры? – спросил трактирщик.

– Нет, – коротко ответил офицер, показывая, что не расположен болтать с хозяином трактира.

Тот пожал плечами и отошел от стола. Его жена, дородная Эльза, принесла с кухни большую сковородку жареных колбас для компании, прибывшей двумя часами ранее – тоже офицеры, только из Вены. Впрочем, был с ними и один штатский, хотя он тоже был похож на военного, только сменившего мундир на кафтан.

Капитан Румянцев проводил взглядом сковороду и тогда приметил в темном углу компанию венцев, старательно не смотревших в их сторону. Наклонившись к товарищам, он тихо сказал:

– Сдается мне, нас тут ждут. Не знаю, как они унюхали. Но будьте готовы.

Один из его подчиненных кивнул. Румянцев заказал трубки с табаком. Трубки явились вместе с чайником вина, но капитан запретил пить натощак, чтобы не захмелеть. Он нервничал и время от времени поглядывал в сторону венцев, которые тоже перешептывались и исподтишка бросали на русских короткие острые взгляды. Только человек в кафтане не обращал внимания на новоприбывших. Он сидел у полузанесенного снегом окошка и смотрел на улицу. На столе лежали его руки – в перчатках. Вдруг Румянцев увидел, как этот человек встал, накинул лежавший рядом овчинный полушубок и быстро вышел наружу.

Сделав равнодушное лицо, Румянцев встал и громко, не смущаясь, спросил у хозяина, где отхожее место. Потом как был, не надев шубы, вышел наружу и, встав прямо под снегопадом, за угол дома, различил в снегу большую карету на полозьях, окруженную всадниками. Человек из таверны, приоткрыв дверь экипажа, о чем-то переговаривался с тем, кто сидел внутри.

– Русские уже здесь, – говорил Гуго вице-канцлеру, кутавшемуся в соболью шубу. – Я отобрал головорезов, соскучившихся по хорошей драке. Но все они – дворяне, так что у русских не будет никакой возможности отказаться от потасовки.

– Очень хорошо, – кивнул фон Шенборн. – Теперь садись ко мне.

– Но… – начал Гуго. – Я могу тут понадобиться…

– Ты нужен мне в Эренборге, если царевич заупрямится, – отрезал вице-канцлер. – Обстоятельства изменились.

Гуго беспокойно оглянулся на дверь таверны, но ослушаться хозяина не посмел. Он нырнул в карету и закрыл дверь, усевшись напротив фон Шенборна. Экипаж тут же дернулся и покатил.

– Помните того важного русского, что прибыл инкогнито? – спросил вице-канцлер. – Это некто Петр Толстой, личный порученец русского царя. Он действует решительно, не жалея средств. В один день добился аудиенции у императора Карла и вручил ему письмо от царя. Наш император… – Он помолчал, подыскивая подходящее слово, а потом махнул рукой в толстой перчатке. – Похоже, наш император несколько перепугался. Хотя тон письма уважительный, но Петр не завуалированно намекает, что в случае отказа допустить его посланника к царевичу дело может кончиться военными действиями. На словах же Толстой передал, что ему известно местонахождение Алексея. И он просит допуска в крепость Эренборг. Несомненно, русские офицеры посланы им, чтобы предупредить наше намерение перевезти русского царевича. Проследить, куда мы его отправим.

Гуго кивнул.

– Так что, если твои головорезы упустят русских или по крайней мере не задержат их хотя бы на сутки…

Фон Шенборн покачал головой.

Румянцев вернулся в таверну и тут же увидел, как один из венцев направляется к столу, занятому русскими. Венец возмущенно кричал, что варвары недостойны сидеть в одной комнате с офицерами Империи. И что раз они не хотят пить за здоровье императора Карла, то он, Георг фон Зайден, вобьет им бокалы в глотки. Его товарищи уже выбирались из-за стола, хватаясь за рукояти палашей.

– Что вы желаете? – громко спросил Румянцев.

– Драться! – крикнули сразу два австрияка.

– Здесь? – спросил Румянцев, обводя помещение таверны рукой.

– Боже мой! – выскочил между ними хозяин таверны. – Господа! Если вы намерены драться, то к вашим услугам прекрасный двор. Я велю вынести туда стол с вином.

Румянцев быстро взглянул на него – похоже, тут всё было уже заранее подготовлено. Засада.

– Хорошо, – спокойно сказал русский капитан. – Хотя в нашей стране дуэли запрещены, драться мы любим.

Он подошел к своим офицерам и что-то тихо им сказал. Они молча кивнули и встали из-за стола.

– Победивший оплачивает все, как за живых, так и за мертвых, – предложил Румянцев хозяину таверны.

– Хочешь нас разорить? – спросил венец, начавший ссору.

– Ерунда, Георг, – отозвался его коренастый товарищ с рыжими усами. – Мы срежем кошельки с их поясов!

– Шубы долой! – крикнул в ответ Георг. – Мы не успеем замерзнуть.

Австрияки вывалили во двор и выстроились у стены, ожидая своих противников. Русские вышли следом. Они надели шубы, как будто вовсе и не собирались драться, а просто хотели посмотреть на чужую дуэль. Георг фон Зайден переглянулся со своим рыжеусым товарищем и расхохотался.

– Ну что же! – громко крикнул он. – Так вы больше похожи на медведей. Когда мы зарубим вас, то снимем и эти шкуры.

Он выхватил свой палаш. Его товарищи сделали то же самое.

– Давайте! – заорал Георг. – Покажите нам ваши зубочистки.

В ответ стоявший перед ним русский вынул из-под шубы пистолет. Георг фон Зайден от возмущения замер на месте.

– Это еще что такое! – крикнул он. – У нас дуэль.

Соперник, не отвечая, спустил курок. В тишине резко грохнул выстрел, эхо пошло гулять среди склонов. На месте лица у венца образовалась кровавая каша, и он рухнул, пропитывая снег кровью, от которой шел густой пар. Потрясенные австрияки с ужасом смотрели, как остальные русские поднимают свои пистолеты – по два у каждого.

– Убийство! – закричал рыжеусый. Загрохотало, и он отлетел к стене. Все было кончено в несколько секунд.

– Петька, – сказал капитан Румянцев. – Добей, кто живой.

Один из офицеров с кинжалом начал обходить мертвых, нанося каждому точный и быстрый удар в сердце.

– Дурачье, – сплюнул капитан Румянцев. – Дуэлянты паршивые.

Они вернулись в таверну и некоторое время в молчании ужинали.

– Где трактирщик? – спросил тот, кому капитан поручил проверить убитых.

– Сбежал, наверное.

Еще через несколько минут Румянцев вдруг дернул головой.

– Тихо!

Он напряженно вслушивался в тишину.

– Что?

– Лошади.

Петр вскочил и исчез за дверью. Его ждали в напряженном молчании. Наконец Петька вернулся – весь покрытый снегом и растерянный.

– Нет лошадей!

– Сука трактирщик! – зло процедил капитан. – Следы остались?

– До задней калитки и чуть дальше – но там же снег валит. Если даже прямо сейчас выйдем, скоро потеряем.

Румянцев кивнул.

– Тогда ночуем здесь. Завтра пойдем в деревню. Будем допрашивать местных. Либо найдем наших лошадей, либо заберем местных.

– А с мертвяками что? – спросил успокоившийся Петр. – Оставим? Так завтра будем о них спотыкаться.

Румянцев нехорошо прищурился.

– Сбрось их в колодец. Если трактирщика и не найдем, так хоть подарочек ему оставим, на память о себе.

5. Тайна Сухаревской башни

Москва. 1794 г.

Здание Благородного клуба только недавно перестроили, и оно славилось своим огромным колонным залом, куда на балы съезжалось не только все московское дворянство, но и помещики окрестных городов. В тот вечер бала не было, и потому большая зала с огромной статуей матушки Екатерины у дальней стены пустовала – люстры были погашены, тяжелые двустворчатые двери притворены. Впрочем, Крылова этот зал не интересовал – он сразу направился в столовую, где заказал плотный ужин с блинами и нежным поросенком, начиненным кашей. Потом взглянул на часы – до одиннадцати оставалось еще два часа. Крылов, отдуваясь, встал и направился в комнаты, где шла карточная игра. Лакей открыл перед ним дверь, и Иван Андреевич оказался в просторной зале со столиками, за которыми сидела самая разношерстая публика – из тех, кого не пускали в Английский клуб. По традиции число его членов не должно было превышать трехсот человек. В этом члены Английского клуба были похожи на Леонидовых спартанцев – впрочем, этим сходство и ограничивалось, потому как обстановка в клубе была совершенно не спартанская. В Благородном же клубе членство не ограничивалось числом – достаточно было только иметь дворянское достоинство. А уж московское дворянство было намного многочисленнее петербуржского. Отличалось оно также и свободой нравов, склонностью к вольнодумству и лени. Именно поэтому в Москве все новые и смелые идеи становились известны и приживались намного скорее, чем в столице. Если в Петербурге парижскую смуту попросту не замечали – о ней не писали ни в журналах, ни в «Ведомостях», то в Москве живо обсуждали все последние новости из Франции. Они вызывали интерес еще и потому, что Петербург был вотчиной русской англомании, в то время как Москва тяготела ко всему французскому. Общество разделилось на два лагеря – одни сокрушались о гибели прекрасного мира, где изящество и легкость жизни были возведены в абсолют. Таких было большинство. Другие, наоборот, с вниманием ждали осуществления самых смелых идей Просвещения. Впрочем, и те и другие с чувством превосходства утверждали, что революция возможна только во Франции, а вот у нас, да еще и под мудрым руководством матушки-императрицы…

Крылов подошел к столику у стены, где играли в фараона. Банкомет – пожилой господин в темно-лиловом кафтане и сером камзоле – сидел на стуле чуть боком и лениво смотрел на крепыша в белом парике и с черными усами. Тот, похоже, был из военных, держал спину прямо, говорил громко, косичку оплел муаровой лентой, но одет был в мышиного цвета кафтан. От него сильно пахло дешевыми духами.

– Ну что? – спросил банкомет. – Вы изволите сделать ставку?

Крепыш распечатал колоду, лежавшую перед ним, и пока Крылов усаживался на свободный стул за его правым плечом, просматривал карты, быстро перебирая их. Наконец он остановился на тройке червей, вынул из кармана три монеты и бросил их на стол.

– Куш! – сказал крепыш и положил выбранную карту перед собой рубашкой кверху.

Банкомет вздохнул, распечатал свою колоду и начал метать направо и налево.

Крылов вынул из своего кармана предпоследнюю сигару императрицы. Тут же подошел лакей с зажженной свечой и дал прикурить.

– Стой! – вдруг крикнул понтер.

Тройка червей из колоды банкомета легла налево. Крепыш перевернул свою карту.

– Ваша тройка взяла, – сказал банкомет и кинул на скатерть свою часть банка. – Будете продолжать?

– Да! – ответил крепыш и, повернувшись к Крылову, заметил: – Чудесный запах! Угостите?

– Увы, – ответил Иван Андреевич. – Последняя! Если вы знаете, где я могу купить еще, с удовольствием угощу и вас. Я только сегодня из столицы, в Москве давно не был.

– Я и сам не здешний, – весело улыбнулся в усы крепыш, глядя на Крылова серыми, слегка навыкате глазами, – Крюгер! Антон Михайлович! Но ничего, дайте мне полчаса, и я скажу, где в Москве можно купить хорошие сигары.

Он снова углубился в изучение карт, выбрал семерку крестей и кивнул банкомету. Крепыш выиграл и на этот раз.

– Есть ли у вас своя система? – спросил Крылов заинтересованно.

– Нет, – беззаботно ответил Крюгер и положил на стол рубашкой вверх даму пик. – Какая система! Я играю всегда только три карты, причем одни и те же.

– И выигрываете?

Банкомет начал метать направо и налево. Крепыш не отвечал, внимательно следя за картами. Дама пик легла направо. Крюгер выругался, встал и перевернул свою карту.

– Продул! – сказал он громко. – Моя дама бита!

– Желаете отыграться? – спросил банкомет.

– Нет. На сегодня довольно.

– Я, – сказал Крылов, – я желаю играть!

Он пересел на стул Крюгера. Лакей подал ему нераспечатанную колоду. Крепыш занял прежнее место Ивана Андреевича и теперь оказался у него за плечом. Крылов распечатал колоду и нашел тройку червей. Потом бросил на стол золотой червонец.

– Однако! – послышался голос крепыша. – Только было непонятно, чему он удивился – величине ставки или тому, что толстяк ставит по его же системе.

Банкомет принял куш и начал метать. Тройка легла налево.

– А! – обернулся Иван Андреевич к своему новому знакомцу.

Следующая ставка его была на семерку крестей – она тоже выиграла.

Третья ставка составляла уже восемь червонцев. Крылов спиной почувствовал, как кольцо вокруг их столика начало сужаться. Те, кто не был занят игрой, прослышав о высокой ставке, подходили и перешептывались между собой.

Иван Андреевич распечатал третью колоду и начал выбирать. Он чувствовал, что Крюгер нащупал две верные карты, но его третья дама оказалась предательницей. Тут требовалось что-то более основательное. И Крылов положил перед собой червонный туз.

Пожилой банкомет метал на этот раз медленно, чувствуя всю значительность момента. Шепот вокруг стих – толпа с напряжением ждала финала. Наконец банкомет выкинул туз червей – налево!

– Есть! – возбужденно сказал Крылов и предъявил карту.

Толпа разом выдохнула.

– Черт! – крикнул Крюгер. – Туз!

Крылова охватило радостное возбуждение – под приветственные возгласы зрителей он сгреб монеты и отделил от них четыре червонца. Грузно обернувшись, он протянул их Крюгеру.

– Берите. Первые две карты подсказали мне вы.

У него и так оставалось 760 рублей, которые ему принес счастливый туз. Крюгер, не ожидавший такого поворота, взял деньги и предложил тут же обмыть выигрыш. Крылов заказал три бутылки шампанского, угостив и банкомета, и нескольких зрителей наиболее приличного вида. Потом он отошел на диван и закурил последнюю оставшуюся сигару. Крюгер моментально подсел к Ивану Андреевичу.

– Послушайте, счастливец, – сказал он. – Сейчас поздно, а вы при большом куше. Я готов проводить вас до места, где вы остановились. Ночью на улицах опасно, несмотря на рогатки и караул. Тут есть такие закоулки, где просто глаз выколи.

– Ничего, – отмахнулся Крылов. – Я поселился неподалеку, а у входа меня ждет… экипаж.

Но Крюгер не отставал.

– Вы путешествуете, – сказал он упрямо. – Вам нужна охрана. Я служил в драгунах, умею обращаться с палашом и пистолетами. Многого не попрошу, зато вы будете чувствовать себя в безопасности. У меня есть лошадь.

Крылову не понравилась навязчивость нового знакомца.

– Еще раз говорю вам, я не нуждаюсь в охране.

– Черт побери! – сказал Крюгер. – В жизни не встречал более упрямого писателя. Разрешите услужить вам.

Иван Андреевич мигом похолодел.

– Откуда вы знаете, кто я? – спросил он. – Не припомню, чтобы представлялся вам.

Крюгер поморщился.

– Я… – начал он, потом осекся, но быстро нашелся с ответом: – Я знаю вас.

– Откуда?

– Видел в Петербурге.

– Где?

– Не важно.

Крылов резко встал.

– Прощайте, – сказал он. – И прошу более меня не беспокоить.

Он вышел из клуба, жалея о тех четырех червонцах, которые так легкомысленно отдал этому прохвосту. Похоже, что Крюгер был еще одним шпионом, только чьим?

Иван Андреевич в самом мрачном расположении духа сел в бричку.

– Ну что? – спросил его Афанасий. – Поехали к Сухаревской?

– Да, – коротко ответил Крылов.

Афанасий зажег фонарь, повесил его на крюк на самом верху полога и тронул шагом.

– Обернись, – сказал Иван Андреевич. – Не едет ли за нами кто-нибудь?

– Вроде нет.

Они снова проделали тот же путь, что и днем – только теперь модные магазины на Кузнецком Мосту уже были закрыты, как и лавки Сретенского рынка. Прохожие попадались редко. Потом с неба начал моросить мелкий дождь. Наконец Афанасий остановил бричку у Сретенского монастыря, накинул вожжи на тумбу и помог Крылову выбраться наружу. Указав на часы башни, он сказал:

– Пойдем скорее. Наш человек будет ждать у лестницы.

Они пошли на свет двух фонарей, стоявших у начала лестничного пролета. У одного из полосатых фонарных столбов стоял мужчина в зеленом военном кафтане. Увидев Афанасия, он кивнул и повел их вверх. Очень скоро Крылов запыхался.

– Долго нам еще карабкаться? – спросил он.

Человек повернулся и приложил палец к губам. Они поднялись до второго этажа, и тут проводник повел их по галерее вокруг здания. Хотя над галереей был козырек, дождь все равно попадал внутрь нее. Крылов попросил остановиться, чтобы хоть немного отдышаться. Он смотрел с высоты на крыши домов, на силуэты темных церковных куполов, пока не почувствовал, что может продолжать движение. Наконец они оказались перед торцом здания на втором этаже. Тут у небольшой, окованной медью двери стоял флотский часовой. Человек в зеленом кафтане что-то сказал ему, и часовой посторонился. Дверь была открыта большим ключом. Проводник взял фонарь у часового, зажег его и повел Крылова с Афанасием внутрь. Они прошли два пустых зала со столами – вероятно, принадлежащих адмиралтейской конторе. Потом свернули налево и остановились около витой каменной лестницы, уходившей наверх.

– О, – простонал Крылов, – опять! Я чувствую себя Сизифом.

– Ничего, барин, – прошептал сзади Афанасий. – Тут невысоко – всего пять этажей.

К концу восхождения у Ивана Андреевича сердце пыталось выйти горлом, он ухватился рукой за стену и сипел, как умирающий.

– Куришь потому что, барин, – сказал ровно дышавший кучер, как будто и не поднимался, а летел рядом на ангельских крыльях. – Но уж пришли. Вот она, фехтовальная зала.

Он подошел к стене и вытащил из подставки факел. Понюхал пропитку.

– Свежие, – впервые подал голос провожатый. – Вчера специально поставил. Там, вон – еще возьми.

Афанасий снял со стены еще один факел, зажег их от фонаря и передал один Крылову. Факелы горели ровно, пламя не колебалось – все окна в зале были закрыты, никакого сквозняка. Только теперь Иван Андреевич смог отдышаться.

Зал был пустой, оббитый по стенам слегка изогнутыми к низу широкими досками – создавалось впечатление большого корабельного трюма. По потолку шла крупная лепнина, но ни люстр, ни светильников не было – только по стенам прибиты подставки под факелы. У одного конца зала были свалены столы, стулья и сломанная мебель – остатки этажерки, большое треснутое зеркало в массивной раме, несколько деревянных манекенов – вероятно, для фехтовальных занятий. Их провожатый подошел к противоположной стене, где висел большой выцветший гобелен.

– Притащи стул, – сказал он Афанасию.

Тот сходил к груде мебели, выбрал оттуда массивный стул с отломанной спинкой. Провожатый отогнул край гобелена и прижал его стулом. Под тканью обнаружилась кирпичная кладка. Некоторые кирпичи были помечены литерой «Н».

– Странно, – сказал Крылов. – Так метят кирпичи в усадьбах. «Г» – Голицыны. «Ш» – Шереметевы. А «Н»? Кто это?

Провожатый взглянул на Афанасия, и кучер кивнул.

– «Н» – это Нептуново общество, – ответил тихо провожатый. – Разве вы не знаете?

– Что-то такое слышал… но наверное – нет.

Человек в зеленом кафтане поставил фонарь на стул, придерживавший край гобелена, и развел руками.

– Здесь, в фехтовальной зале, собиралось Нептуново общество во времена императора Петра Алексеевича. Брюс, Лефорт, сам Петр и еще несколько человек.

– А чем они занимались? Фехтовали?

Провожатый криво улыбнулся.

– Нет. Это – тайна. Никто не знает.

– «Нептуново», – пробормотал Крылов. – Что-то связанное с водой? Впрочем, неудивительно. Навигацкая школа уже существовала в те времена?

Провожатый кивнул. Потом поклонился.

– Буду ждать вас за дверью, – сказал он и пошел к выходу.

Афанасий дождался, пока дверь залы не стукнула, обозначая, что их провожатый вышел. Потом в руке кучера блеснул нож. Он подцепил один из кирпичей с литерой «Н» и вытащил его. Потом указал на дыру:

– Вот.

И, размотав кушак, достал мешочек с деньгами.

– Погоди, – остановил его Крылов. – Ну-ка, объясни еще раз, как вы делали в прошлом году?

– Деньги кладем внутрь, кирпич задвигаем. Гобелен возвращаем на место. Потом садимся в засаду вон там, – он указал на груду мебели, – и ждем.

– И?

– И ничего. Я поначалу думал, что деньги забирает вот этот самый человек. Он тут преподавателем геометрии служит. Но он так и не входил.

– Занятно… – пробормотал Крылов. – Постой-ка здесь и ничего не делай.

Он прошел в другой конец зала, долго осматривал остатки мебели и наконец нашел старую погнутую рапиру. Вернувшись, Крылов сначала с помощью рапиры измерил длину вынутого кирпича, а потом сунул рапиру в дыру. Дыра оказалась явно глубже. Мало того, со скрежетом клинок вошел до самого эфеса, совершенно явно согнувшись внутри. Крылов вытащил погнутый клинок и посмотрел на него.

– Вот и вся разгадка, – сказал он, – тут труба, которая ведет вниз. И, скорее всего, выходит где-то на улицу. Ты кладешь мешок с деньгами и задвигаешь кирпич. А он толкает его в трубу. Достаточно в нужный момент встать у нижнего конца этой трубы, и тебе в руки упадет мешок с деньгами. Так что ждать тут бесполезно.

– И что делать? – спросил Афанасий, – класть деньги-то?

– Погоди, – ответил Крылов. – Попробуй сковырнуть другие кирпичи с литерой.

Афанасий снова засунул мешок в кушак и попытался подцепить другие помеченные кирпичи. Их было всего три. Первые два не поддались. На третьем лезвие ножа сломалось, но кучеру удалось сдвинуть его с места. Чертыхаясь, он обломком лезвия все же вытащил кирпич, сунул туда руку и достал небольшой латунный цилиндр, который Крылов спрятал в карман панталон.

Потом они вернули два кирпича на место, расправили гобелен и вышли. Преподаватель геометрии взял у Афанасия свой фонарь и повел их вниз.

– Если пойдем быстрее, успеем поймать того, кто стоит внизу, у трубы, – сказал Крылов.

Он вдруг вспомнил обещание Афанасия перехватить Агату Карловну, если та задумает за ними шпионить, но теперь, похоже, подмога нужна им для другого дела. Иван Андреевич высказал свою мысль кучеру, и тот, обратившись к провожатому, велел прислать ко входу пару крепких ребят, сказав, что они и сами найдут выход.

Через десять минут у подножия лестницы их ждал преподаватель и два заспанных молодца в гардемаринских мундирах.

– Пошли, – сказал им Афанасий, – на кого укажу, того и хватайте.

Вся Москва уже спала крепким сном, иногда взлаивали собаки, дождь перестал, только чавкала грязь под ногами маленького отряда, быстрым шагом обходившего громаду четырехугольного основания башни.

– Вот он, – вдруг сказал Крылов, указывая на человека, прислонившегося к стене торца – прямо под той дверью с часовым, где они недавно проходили. – Хватайте его.

Стоявший, вероятно, услышал в тишине голос Крылова, испуганно оглянулся и бросился бежать.

– Стой! – гаркнул один из гардемаринов.

Они припустили за бежавшим, разбрызгивая грязь сапожищами, быстро вошли в раж погони, и скоро все трое скрылись в темноте в переулках.

– Упустят! – с досадой воскликнул Иван Андреевич. Он бы и сам бросился догонять, но понимал, что не пробежит и двадцати шагов.

– Погоди, барин, – ответил кучер. – Ребята молодые, горячие.

Они прождали еще около четверти часа, прежде чем гардемарины возвратились, таща между собой немолодого человека, по виду купца или мещанина. Шапку он потерял, мокрая от пота челка налипла на лоб. Седая борода была подстрижена коротко, а близко посаженные глаза сверкали злобой.

Бросив взгляд на Крылова, человек прохрипел:

– Чего? Уж и отлить нельзя.

– Надо бы его допросить, – сказал Иван Андреевич. – Вот только где? Не в трактир же его тащить.

– Есть у вас местечко укромное? – повернулся Афанасий к их провожатому.

Тот задумался.

– Может, в караулке? Сколько вам надо времени?

Афанасий оценивающе посмотрел на пленника, который с опаской переводил взгляд с него на Крылова.

– Полчасика хватит, – сказал Афанасий с ленцой.

Пленник напрягся и снова завел про свою невиновность.

– А ежели ты такой невинный, – сказал кучер, – так что же караул не крикнул, а? Ведите его, черта, в караулку.

Караульная комната находилась под лестницей и представляла собой тесную каморку с маленьким духовым оконцем под потолком и продавленным топчаном. У стены в маленькой чугунной печке тлели угли. Преподаватель геометрии отослал часового на улицу, распрощался и увел своих гардемаринов. Крылов сел на топчан, а Афанасий толкнул пленника к стене у печки.

– Ну, – грозно сказал Крылов, – рассказывай живо, как ты прознал про трубу и деньги?

– Не знаю я ни про какие деньги, – дерзко ответил мужик. – Хоть обыщите, а никаких денег ваших на мне нет.

– Конечно нет, – кивнул Крылов. – Сегодня ты их не получил. Но раз стоял у трубы и ждал, значит, знал, что деньги скоро упадут, да?

– Ничего я не знал, – буркнул бородатый, – говорю же, просто отлить захотелось. И кто ты такой, чтобы меня хватать?

Афанасий вынул нож и проверил большим пальцем острие.

Пленник вмиг подобрался и начал боком обходить кучера, но тот толкнул его в грудь, припечатав обратно к стенке.

– Куда? Погоди пока, не договорили.

– Да чего вы от меня хотите, ироды? – закричал мужик. – Что вам надо?

– Может, для начала ухо ему отрежем? – спросил Афанасий, не оборачиваясь. – Подержишь его, барин? Положим его сюда. Ты ему на ноги садись, а я на грудь. Небось не задавлю. Главное, чтобы он головой не вертел, а то так ненароком и по горлу полоснуть можно. А это я на потом оставил.

Пленник вдруг стал белым как мел и бухнулся на колени.

– Не губите! – зашептал он. – Все расскажу, вот вам крест.

Он перекрестился дрожащей щепотью.

Крылова и так уже самого тошнило от ужаса происходящего. Он поразился перемене, произошедшей с Афанасием. Тот, кого он считал обычным кучером – добродушным и недалеким, в этой маленькой душной караулке, пропахшей мокрым сукном и угольным дымом, вдруг оказался жестоким и хладнокровным палачом. Сглотнув, Иван Андреевич обратился к пленнику:

– Говори. Все рассказывай без утайки. И знай, что каждое твое слово будет проверено. Давай с самого начала. Как зовут, где живешь, чем занимаешься. И откуда узнал про деньги. Как давно и сколько ты уже украл?

Мужик говорил горячо, постоянно сбиваясь и путаясь, он рассказал, что зовут его Гаврилой Корнеевым, живет он на краю Троицкого подворья и владеет трактиром. Трактир купил после чумы 71-го года – именно благодаря золоту из трубы. До того Гаврила был поденщиком, пока однажды не связался с шайкой грабителей.

Москва. 1771 г.

Шайка была небольшая – пять человек вместе с Гаврилой. Московская чума стала для ребят настоящим «золотым веком» – народишко мёр сотнями каждый день. Потом счет пошел на тысячи, многие дома опустели, и атаман Бурька приказал занять опустевший дом в глубине Большой Никитской – предварительно они вытащили вилами труп хозяйки и сволокли ее подальше на улицу. Тот же Бурька, которому не страшны были ни чума, ни закон, раздобыл черные халаты и маски, как у команд мортусов – специальных служителей, собиравших по улицам трупы умерших и вывозивших тела на телегах за Камер-Коллежский вал. Под видом мортусов шайка ходила по богатым дворам, грабила их, а если встречала живых хозяев, даже и не заболевших, то добивала их безо всякой пощады – мол, чума все спишет. Остальные члены шайки не были так бесстрашны, как вожак, и оттого постоянно пили, чтобы заглушить страх перед страшной болезнью. Часть награбленного они складывали в чулане своего нового логова, а часть носили к валу. Пользуясь тем, что стражи почти не осталось, они переправляли награбленное на ту сторону и продавали скупщикам из окрестных городов и селений. Такая торговля была строжайше запрещена – власти опасались, что чума вместе с вещами из зараженного города перекинется на окрестности. И боялись они не без оснований – несколько деревень и даже пара городков обезлюдели после того, как местные привозили из Москвы купленную по дешевке одежду или посуду. Вся официальная торговля велась на заставах, где между торгующими горели костры, отгоняя заразу, а деньги, прежде чем передать, окунали в уксус. Но гоняться за контрабандистами было уже некому – после того как губернатор Салтыков сбежал из Первопрестольной, опасаясь «черной смерти», город покинули и армейские части, и полиция. А последовавший осенью бунт вообще превратил Москву в место полного беззакония.