Текст книги "Возвращение в Атлантиду"

Отступление одиннадцатое – 325 год от Рождества Христова

Тот, кто несёт в себе знание свыше, не может покрывать это низким римским именем Гай. Выскочка из плебеев. Гай, будучи ещё простым диаконом в Александрийской общине, принял на себя другое, более говорящее за себя и символизирующее суть будущего пресвитера – Арий. «Жертвенник», «алтарь» на языке Искандера Великого. Да будет так. Арий не мнил себе другого предназначения ещё с раннего детства, когда его отец, гончар, пытался обучать его основам мастерства. Коричневый горшок выходил под детскими ручонками кособоко, и отец повторял, что не боги горшки обжигают.

Но маленького Гая просто не интересовал горшок.

Истинное направление своей жизни увидел он в тринадцать, когда епископ Александр Александрийский внёс в его жизнь веру в Христа.

И вот, спустя тридцать лет, – Арий, пресвитер Александрийской Церкви, добровольно едет на пыльном ослике в сопровождении двух верных диаконов Аресида и Никдима на изгнание или, может быть, даже казнь. Впереди – Никея, маленький городок, такой же пыльный как и осёл Ария.

Еретик. Арий поиграл этим словом на губах и языке. Еретик. Десять лет назад, если бы он узнал, что его обвиняют в ереси – с ума бы сошёл. Идеи о ереси для Ария настолько были заряжены зловонием вечного горения в адском огне и презрением всех его друзей и паствы, что и помыслить о них было грешно. Мысль отталкивалась от них, переходила на другую, менее острую тему.

А сейчас еретик – это он. И он чувствует себя почти хорошо.

Вселенский Собор в Никее был созван вне очереди по указу императора Константина Великого. На никейской базарной площади были убраны торговые ряды и фекальные отложения под ними, а на их месте поставили тканевые навесы от солнца – жара стояла нестерпимая – и трибуны для великих гостей. Гости ожидались немалые – сам император, епископы римский, константинопольский и александрийский, более сотни других пресвитеров, даже из далёких Боспорского царства, Скифии и Армении.

Арий спешился и в сопровождении диаконов занял одно из первых мест на трибунах. К нему сразу же подошёл неизвестный диакон в серых одеждах, поклонился и попросил назвать святого отца своё имя. Святой отец соблаговолил. Диакон немного вздрогнул и поднял на мгновение глаза, после чего опустил.

– Ваше Святейшество, Ваше место там, у алтаря, – и указал на устроенную недалеко круглую площадку. Посередине стояло возвышение с иконой скорбного лика Спасителя, украшенного лавандовым цветом, а вокруг него – две скамьи, обращённые к остальным трибунам и немного – сами к себе.

– Прошу не гневаться и занять достойное место, святой отец, – диакон не смел поднять глаза. Арий поднялся и прошагал на скамью с жертвенником. «Какая ирония…» – подумал он, – «иду на суд к собственному имени». Он догадывался, кто будет сидеть на средней скамье и кто – с другой её стороны.

Между тем, трибуны помаленьку заполнялись, и Арий догадался, что многие священники прибыли заранее. Он поискал глазами патриарха иерусалимского, его главного сторонника, и нашёл его на дальнем конце трибун, еле видимого в колыхании жаркого воздуха, но подающего приветственные знаки руками.

Раздался удар гонга, и внимание трёхсот епископов мгновенно переключилось на вход в трибуны, расположенный овалом – в проходе появились без излишней помпы сам император, вовеки не появлявшийся на соборах, и по его правую руку – кто же? Конечно, пресвитер Александр Александрийский. Симпатии императора стали ещё очевиднее. Но ничего, Арий тоже явился не с пустыми руками.

Епископы встали, а с ними и наблюдающий за шествием патронов Собора Арий. Они направлялись на соседние скамьи – к нему. Император, однако, на место не сел, прошёл к месту писцов и вполголоса приказал им что-то. Писцы убрали приборы и мелкими шажками испуганно удалились с подтрибунного места. Протоколы вестись не будут, понял Арий. Ни к чему пятнать кровью доблестные страницы истории Церкви Христовой.

И тут началось. Император объявил, что собор созван на предмет спора между Патриархом Александрийским Александром и пресвитером Александрийским Арием.

– Ереси, возникшие в благочестивой среде истинной церкви Христа, по жалобе Патриарха, разъедают неокрепшие умы рабов Божьих и вонзают нож в сердце самого Христа, ибо, как сказано от Матфея, «Создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют Её».

Все мы знаем, что Отец и Сын – это неразделимое высшее существо, и это подтверждается не только разумным и смиренным измышлением, но и словами Господа нашего, переданными через апостола Иоанна: «Я и Отец – одно». Но пресвитер Александрийский Арий, имеющий своими союзниками нескольких епископов, которые по доброте своей не стали расследовать поведение Ария, утверждает, будто Бог-отец создал Господа нашего Иисуса не единосущным сыном своим и явлением собственным на Земле, а первым творением, коий божественной сути не имеет, а является лишь пророком. Справедливы ли обвинения сии, Арий?

– Несправедливы, мой император! – Арий встал и, вздохнув, приготовился к защите, – Ибо обвинения предполагают грех без раскаяния, а я пытался вынести в мир все возможные источники, сообщающие нам о столь сакральных и божественных явлениях, как рождение нашей церкви и земной путь Господа нашего Иисуса Христа. Можно ли называть грехом предложение написанного предками нашими для рассмотрения нами, их потомками, и предложение этого без подавления воли и самоопределения? Ответ здесь – нет.

Поэтому же я сам изыскал все пути, коими дьявол мог ересью проникнуть в мои слова – и не нашёл их. А потому я готов представить мои знания для рассмотрения святейшего Собора, мой император.

– Ты хорошо сказал, пресвитер Александрийский Арий, но столь ли чисты помыслы тех, кто вложил в тебя те знания? Ибо предупреждал апостол Пётр во втором своём послании, что будут те, кто представят истинное Евангелие в лживых смыслах.

– Мой император, столь многое количество Евангелий от наших предков, грешных как и мы по своей природе, прошло пред моими глазами, что выбор того, которое именно отразит истину, является делом той самой смиренной разумности, которая упоминалась недавно.

Ряды белых одежд прошли взволнованным шепотком.

Руку поднял епископ Осия Кордубский и, получив высочайшее позволение говорить, произнёс приветствие.

– Но разве не говорил нам Господь наш Иисус: «Я – свет, выше всех других. Я – всё. От меня всё произошло, от меня всё произойдет. Разделите кусок дерева и я там. Поднимите камень, и вы найдете меня там»?

Арий понял, что его сейчас его попытаются побить божественным орудием – ссылками на Евангелия. Но не на того напали – у маленького Гая ещё с детства изречения от зубов отскакивали. Изречения, божественное происхождение которых позже он поставил под сомнение. С этими любителями философских диспутов он справится.

– Мир и уважение тебе, почтенный Осия! Но не слова ли это самого Господа, вещанные устами святого Фомы: «Тот, кто пьёт с моего рта, станет как я, и Я стану им. Царствие внутри вас и вне вас. Когда хотите познать себя, тогда вас узнают, и вы поймёте, что это вы – сыны живого отца»?

После двух часов словесной пикировки цитатами никто никого не убедил. Александр знал своё дело, Арий был изощрён не менее, хотя и более молод. Император Константин, уходивший с пекла в покои, вернулся и махнул рукой – Собор был перенесён на завтра.

Но и завтра, и послезавтра Александр не смог привести такой цитаты, что опровергала бы учение Ария. Когда Арий не находил мгновенного ответа, голоса с другой стороны просили слова – то были голоса его верных соратников, епископа Евсевия Никомидийского и других семнадцати. Константин смотрел на всё это посмешище, и жёсткая складка у его рта становилась всё глубже. Наконец, третий день был завершен ударом гонга.

Но только Арий с мыслью о прохладной воде начал выбираться с трибун посреди молчащих рядом с ним епископов, как к нему подошёл, семеня, дьяк, и сообщил смиренно, что император желает его видеть в своих покоях. Прямо сейчас.

Войдя, Арий удивился простоте обстановки временного обиталища императора. На жёсткой низкой постели лежали несколько подушек, чаша для питья – вот, пожалуй, и всё. Император стоял у кровати спиной к нему.

– Государь мой, – начал Арий приветствие, но Константин одним движением развернулся и резко оборвал его.

– Хватит болтовни, епископ! Я тебя не за тем звал! Трёх дней на солнцепеке достаточно.

Лицо Константина было злым, но странные нотки звучали в голосе – словно тот убеждал под маской угрозы.

– Ты не понял, епископ, зачем тебя позвали на собор? Мне здесь не нужны твои идеи! Мне не нужна твоя истина! Мне нужна моя империя! – он ударил в ярости кулаком по деревянному стояку, на котором держались стропила, но сразу успокоился.

– Послушай, епископ. Я знаком с твоими идеями. То, что человек живет по многу жизней подряд, что все мы дети неких Аталантов, и что Христос является, по твоему разумению, великим царём Таритоном, воплотившимся, чтобы спасти мир – это пусть и невероятно, но гораздо более разумно по сравнению с тем, что говорят вот эти.

Но вот эти, – он большим пальцем потыкал в сторону трибун Собора, – нужны империи. Их Бог, полностью разделённый с творениями своими, научит смердов не врываться во дворцы с тупыми косами, когда страной правит император, чья власть божественна! А твоё учение намекает на то, что смерд может превратиться в господина!

Империя будет процветать сильной рукой. А для этого Собору нужно принять Символ Веры, говорящий, что Христос единосущен Богу-отцу, и нет и быть не может никаких полубогов! Только Бог и смерд! Только Император и раб! Ты слышишь меня, епископ?

Склонивший голову Арий кивнул, но поднял глаза и произнёс:

– Да, мой государь. Но моя вера неизменна, и разум мой не может отменить то, что видят глаза.

– Меня не волнует твой разум и твоя вера! Меня не интересуют твои доказательства! Меня интересуют твои слова. Завтра на четвёртом дне Собора ты выйдешь и прекратишь распространение ереси, сказав, что заблуждался и смиренно просишь милости и прощения за то, что бездумно поддался увещеваниям дьявола. А теперь – иди! Завтра великий для империи день, не испорти его.

Повинуясь властному жесту руки, Арий удалился. Удивительно, но будущее не страшило его. После этого Собора он будет отправлен в ссылку и отлучён от Церкви. Его семнадцать сторонников – тоже. Арий давно приучил себя бояться такого исхода – и теперь просто получал подтверждения от судьбы за грех свободомыслия.

На следующее утро Солнце пекло с удвоенной силой, и трибуны наполнились мальчиками, разносящими воду. Их хламидки мелькали на белом фоне одеяний епископата. Раздался гонг, и император, внимательно посмотрев на Ария, дал ему слово, предупредив епископов, что Арий имеет сказать нечто важное.

Пот начал заполнять морщины Ария, когда он вышел и стал перед алтарём – навесов над ним не было. Слепящее солнце сверху, колеблющееся марево трибун, миражи знакомых и незнакомых лиц… Арий смотрел на всё это, но видел лишь судьбу, чьё испытание было пройдено и зачтено ему на следующие тысячи лет… И, наконец, тишину прервал его сухой и немного надтреснутый голос.

– Братья мои во Христе, Господе нашем! Долгую дорогу прошла истина, которая была передана мне, и я – лишь кирпичик на пути, куда наступила неумолимая нога времени. Лишь кирпичик – но, тем не менее, полный решимости выполнить свою малую работу…

Многие лета назад там, где сейчас воды падают в никуда, на краю земли, был огромный остров, и жили на нем полубоги-полулюди, что вышли из того же горнила, что и первочеловек – из бережных и любящих рук Господа нашего, живущего во веки вечные.

Атланта было имя тому острову.

И царём тому острову был первый сын Бога – Таритон. Возлюбил Таритон своих подданных, и правил ими мудро и бескорыстно тридцать лет и три года. И было у него три сына…

Совершили сыновья зло великое, свергли силой с трона Таритона, богом благословенного. Погиб он в пучине морской, сыновьями брошенный, и за то Господь, Отец наш, разгневался и ударом кулака погрузил Атланту в пучины морские вместе со всеми согрешившими. Души их бессмертные вечно горят в аду по сей день, и лишь одному святому Таритону было дозволено продолжить свой жизненный путь.

Царь Таритон – есть наш вновь воплощенный Христос, защита и отец наш… Душа его, как и наша, бессмертна, и он снова погиб от сил Сатаны в оплакиваемый нами час.

И эту истину об Атланте увидали окрестные народы, а они рассказали хранителям древних пирамид, хранители пирамид записали всё на обожжённой глине, обожжённая глина поведала мне, а я говорю эту истину вам.

На площади стояла мёртвая тишина, епископы сидели на трибунах, словно ужаленные до беспамятства белым разливающимся кипятком жидкого солнца, а Арий уже не замечал его. В его глазах было будущее. Он смотрел куда-то перед собой – и видел выдворение его с Собора, отлучение от Церкви, видел расплавленную африканскую пустыню, где ему предстоит прожить остаток лет, и видел, что человек, в чьём сердце боролись благо империи и свет истины, – император Константин, – покинет тело лишь годом позже его, незадолго до смерти приняв веру Ария.

И когда строй солдат сомкнул вокруг него свои ряды, Арий улыбнулся. Они думают, моя жизнь кончена. Глупцы. Глупцы, потому что впереди сияла путеводной звездой новая, неизведанная, волнующая вечность.

Глава двенадцатая

Элла стояла в кромешной темноте у борта корабля, ближе к его корме, и наблюдала за далёкими искорками празднества на огненной полосе острова, сложенной из сотен маленьких костерков. Пения им послушать захотелось, да так, что ещё и гонца прислали, что ночевать не придут. Натворят там что-нибудь, засранцы…

Вдруг Элле Кансаси показалось, что на море темнеют какие-то пятна ещё большей темноты. Приглядевшись – глаза не сразу привыкли к ночному зрению после желтых огоньков острова, – Элла различила много странных пятен, колышущихся невдалеке от борта и рядом с ним. Только она, встревоженная, собралась крикнуть ближайшего дневального, как увидела искорки света прямо под бортом, в пятидесяти локтях внизу. И почти сразу же цепь почти единовременных взрывов по всему борту потрясла корабль!

Мгновенно на «Пасифике» позажигались огни, палуба наполнилась наполовину одетыми матросами и легионерами, стремглав несущимися с открытыми ртами без кирас, но зато с алебардами в руках.

Не успеха Элла опомниться, как ей в лицо и по волосам пахнул снизу жаркий вихрь воздуха. Элла, судорожно держась за борт, остающийся её единственным ориентиром, глянула одним глазком вниз, на воду, но тут же отпрянула – внизу была стена огня, чадящая жирным чёрным дымом.

«Живая кровь земли горит» – мелькнула мысль. Элла нашла в себе силы ещё раз глянуть вниз и увидела, что на месте тёмных пятен теперь качались лодки, занятые вооружёнными людьми. Некоторые атланты, обезумев от огня и внезапности, прыгали вниз, в чёрные волны, но только приближались к лодкам, надеясь на спасение, как получали в сердце меткий удар копья.

Корабль пока держался на плаву, но Элла не заметила организованного сопротивления. Главнокомандующий и старые легионеры, прошедшие и не через такие передряги, были на берегу. Она в очередной раз прокляла затею Тора и Колоска.

Закашлявшись от проникшего уже на палубу угарного дыма, Элла увернулась от нескольких несущихся тел и перебежала на другой борт корабля. Рядом с ней в палубу воткнулась и задрожала тонкая стрела. Не атлантская стрела.

Элла лихорадочно думала. Потом перекинула тело через балюстраду, глубоко вздохнула, зажала нос пальцами, ещё раз вздохнула, теперь уже от страха, зажмурила глаза, завизжала и солдатиком прыгнула вниз, во тьму, где по всем понятиям должна была быть вода.

Море ударило по ногам так, словно она упала на камень. Несколько мгновений замешательства, и Элла, чуть не глотнувшая терпкого океана, вынырнула на поверхность. Смахнув воду с глаз, она огляделась в поисках ближайшей лодки. Её борта, сходные с бортами класса два, несколько расширялись от ватерлинии. Лодка находилась на расстоянии около тридцати локтей, и Элла, набрав побольше воздуха, нырнула и преодолела это расстояние.

Дно лодки выглядело чернеющим пятном на чуть менее чёрном фоне. Преодолевая резь в глазах, Элла подплыла к днищу лодки и аккуратно высунула голову на поверхность. Стараясь не дышать слишком громко, затянулась солёным, но всё-таки свежим влажным воздухом – здесь не ощущался запах гари.

С лодки раздавались гаркающие голоса, буквально в трёх-четырех локтях от неё, но видеть её люди не могли. Элла пошарила руками по шероховатому, всему в слизи и вросших ракушках борту класса два, но там не было ничего, за что можно было зацепиться хоть пальцем. Она осторожно подгребла ближе к корме и там, под навесом рулевой тумбы, рядом со скрипящим килем, нашла старую кованую скобу неизвестного ей назначения, намертво вогнанную в чёрное дерево. Элла уцепилась за неё. Здесь её будет не видно, даже если кто-то выглянет за борт.

«Пасифик» теперь горел одним смердящим факелом, разбрызгивая вокруг горящие щепки, и находиться от него даже в тридцати локтях было невыносимо жарко и небезопасно. Это поняли и на лодке – крики на неизвестном Элле Кансаси языке стали напряжённей, в воду плюхнулись вёсла, лодка развернулась и стала набирать ход.

Позади Эллы, постепенно удаляясь, ставр «Пасифик», грозный класс восемь, погружался в воду, гасящую пожар. Вот погрузилась корма, и так разделённая почти напополам. Вот корабль, хищно разорванный ножом огня, развалился надвое, а спустя минуту, уже почти невидимый Элле, разложился на тлеющие красным обгоревшие доски, хаотично расположившиеся по всей поверхности катастрофы. Ставр… Элла отвернулась, уткнувшись лицом в вонючую кормовую доску. Последний ставр Атлантической Империи, последний страж окраин Великого Острова…

Между тем лодка приблизилась к Бранни, и Элле было пора что-то делать. Смерти на корабле она избежала, но там, на острове, был еще мешок таких смертей. Это конец Атлантиды, подумала она. Если на Атлантиду посмели напасть – это конец.

Вокруг начинало становиться светлее – лодки подходили к причалам, усыпанным факелами. Элла отцепилась от скобы и нырнула, чтобы кормчий не заметил её плывущих медузой по поверхности воды волос.

Когда вынырнула, лодки были уже далеко. Элла расслабилась на минуту, но тут же повернулась и стала медленно оплывать остров – там, где-то слева, череда причалов сменялась темнотой, либо лесом, либо спящими хибарами, и это место казалось наиболее безопасным. «Ничего», – отплёвываясь, ворчала в мыслях Элла, лёжа на спине и несильно гребя руками, – «Один раз выжила в крушении, и второй раз выживу. Мне не привыкать».

По прошествии нескольких часов руки Эллы задели песок на берегу. Уже посветлело – по представлениям Эллы было уже около четырёх часов утра, но солнце вставало на востоке и бросало тень на полосы воды, где плыла Элла. На берегу и правда был лес, переплетённый лианами.

Элла вылезла и воровато оглянулась по сторонам. Никого живого вокруг. Она прыжками перебежала через открытую песчаную полосу пляжа, заполненного всякого рода корягами, и нырнула в рощицу. Не в силах пробиваться через густые кусты, она нашла более-менее сухую ложбинку в земле, легла в неё и накрылась лиственными ветвями какого-то ползущего по земле растения.

Передряга была не из лёгких и для пехотинца, а тем более для Эллы Кансаси. Не успело её кряхтящее тело откинуть хотя бы часть усталости и подумать о пище, как Элла закрыла глаза, её закрутило в каком-то немыслимом водовороте и выбросило из сознания в тяжёлый чёрный сон.

Элла проснулась от голода и жажды. Над её головой хором пели птички, солнечные лучи редко, но весело и мощно расчерчивали полосами и пятнами землю. Морщась от боли в перетруженных мышцах, она встала и оглянулась. Вокруг шумел лес, в одной из сторон угадывался просветами берег. Мило, но надо было уносить ноги с этого таинственного острова, перед этим найдя хотя бы Колоска. Элла очень надеялась, что он жив. А перед этим надо было хотя бы поесть.

Побродив в радиусе сотни локтей от места лёжки, Элла нашла вполне пригодную для питья воду в ложбинках многочисленных листьев неизвестного ей дерева, а затем и похожие на апельсины фрукты, сладкие и сытные.

Чтобы что-то найти, нужно было идти по берегу – через эту канву гибких зеленых стеблей не проберёшься без армии легионеров с бронзовыми кортиками. Элла вышла на кромку леса и стала, пригнувшись, с оглядкой скользить туда, где вдали виднелся причал.

– Эй, сумасшедшая из Страны Снов… – прохрипел по-атлантски голос в трёх локтях за её спиной, и по спине Эллы Кансаси прошел холодок. Она от неожиданности упала на колени, раскрыла рот и расставила пальцы со своими страшными ногтями в стороны.

– Да не бойся. Давай быстро сюда, в зелень.

Сильная рука схватила её за плечо и затащила в ближайший куст, не дав возможности самой Элле выполнить требование. Элла оглянулась, готовая дать отпор. Около неё стоял высокий мужчина – сильный, с перекатывающимися мускулами, с недлинной, но широкой аккуратной бородой.

– Кто-то ещё спасся? Ты видела?

Элла не знала, что делать. Откуда он взялся, атлант? На чьей он стороне?

Атлант тем временем присел на выгибающуюся коричневыми узлами ветку спорофена и поскрёб в бороде.

– Я уцепился за один из шпангоутов, он толстый, в локоть толщиной. Лодочники стали стрелять своими тростинками, так они все в него и повтыкались. Вот у нас стрелы так стрелы, не то, что у этих обезьян. Стрелами не смогли, так подплыли к шпангоуту, хотели копьём. Но Ахилл с мечом в руке родился, с ним и погибнет. Одного из них я насадил на мой двулоктевый, как цыплёнка, а потом поднырнул – да всё днище им и исполосовал в ошмётки. Там они, щенки, и потонули. А меня ночью к берегу прибило.

– Твой героизм будет отмечен в веках, Ахилл… – задумавшись, произнесла Элла, – Нет. Я не видела больше спасшихся. Я сама прицепилась за классом два и на буксире прибыла к острову.

– Твоя наглость, сумасшедшая чужестранка, будет отмечена в веках вместе с моим героизмом! – хохотнул Ахилл, но замолчал, когда перед его глазами угрожающе закачались острые ногти.

– Ещё раз назовешь меня сумасшедшей, солдат, и мой палец будет проворачиваться в твоем гнусном мозгу.

– Ладно, ладно, – Ахилл явно не был настроен враждебно, – надо искать спасшихся.

Элла убрала руку, подумала и покачала головой.

– Да, ты прав. Лишние руки нам не помешают.

Весь оставшийся день они посвятили аккуратному прочёсыванию пляжа, растянувшегося на две лиги, но не нашли ни трупов, ни живых. Было похоже, что лишь Элла и Ахилл остались от великой миссии, искавшей место для жизни, а нашедшей лишь место для смерти. Они, и где-то там, как надеялась Элла, – принцы с охраной.

Ахилл проклинал себя.

– Надо было взять два обоюдоострых клинка – и прыгнуть в гущу этих дикарей, чтобы отомстить за честь Ставра.

– Да уж не оправдывайся.

– Пусть это и звучит как оправдание, су… Элла Кансаси, но двадцать легионеров, оставшихся на корабле, смогли бы выступить против нескольких сотен мечей дикарей на равнине, но не на горящем корабле. Бегать по воде – не столь простое занятие, как может показаться.

– Да уж представляю, – съязвила Элла и снова посерьёзнела и задумалась, – Принцы должны быть живы. Без них нам нельзя уходить.

– Это и мой долг. Здешний остров славится пением браниек. Чувствую, где-то здесь может быть ловушка. Нам придется разбираться на месте.

Легли на закатном солнце, а проснулись очень рано, когда рассвет занялся лишь настолько, чтобы папоротниковые верхушки пальм можно было отличить от неба. К рассвету вышли на посёлок и залегли за кустами немезиса. Бранийцы делали то же, что делали и атлантские крестьяне, – покрикивали на жующих быков, уходили и приходили домой с заплечными торбами за спиной, наполненными чем-то жёлто-зеленым, бранились с женами и соседями.

– Ни бельмеса не понимаю в их болтовне, – проворчал Ахилл после двух часов сидения под кустом, – ноги все затекли уже. Пойдём отсюда.

Они углубились в остров и через несколько часов черепашьего блуждания по сельве вышли на пашни, за которыми вдалеке просвечивало что-то, похожее на городские строения.

– Предлагаю лечь спать, а с наступлением темноты выйти к объекту, – высказал свою идею Ахилл, и Элла с радостью согласилась – ноги подкашивались от усталости.

Ночь выдалась ветреная. Ветер гнал сухую траву прямо в лицо идущим, но Ахилл сказал, что это даже хорошо – если в городе есть собаки, они не учуют приближения незнакомцев. Элла спряталась за ахилловой широкой спиной и высматривала в окрестностях признаки опасности.

Город оказался не огорожен и не закрыт рвом.

– На бранийцев никогда не нападают. Многие слышали их песни и не в силах потерять возможность услышать их снова, – пояснил Ахилл, – Аккуратно идём по улицам и ищем признаки присутствия атлантов. Вооружённую охрану мы вряд ли встретим.

Так Элла и Ахилл прошли несколько кварталов между двухэтажных каменных домиков, крытых сверху пальмовыми листьями и чем-то ещё – Элла не разглядела в темноте.

– А на Бранни есть посол Атлантиды? Он хотя-бы по-атлантски говорит, – высказала мысль Элла.

Ахилл остановился.

– Сыны Посейдоновы, конечно! Как я не догадался? Если здесь есть наш союзник, то это он. Где его искать?

Элла пожала плечами.

– Никогда не была здесь.

Они прошли двухэтажные кварталы, слабо, но достаточно освещаемые узким серпом месяца, пока путь им не преградила небольшая река, за которой стояли явно не хозяйственные постройки. Белый камень дворца и резные башенки, украшенные маленькими флажками, по-соседски приглашали зайти на огонь очага.

В стороне, справа, виднелся мост, освещённый факельными огнями, и Ахилл, быстро схватив Эллу за талию, дёрнулся обратно за угол крайнего дома. Осторожно выглянув обратно, он всмотрелся в мост и покачал головой.

– Пойдём прямо через реку. Стража моста нас не заметит, далековато, а вот пропажа парочки шагающих там истуканов с факелами взбаламутит всю округу.

Элла и Ахилл лисами прокрались к ухоженному берегу, выложенному галькой, и застыли у воды. Течение было несильное, вода, как попробовала Элла кончиком ноги, довольно тепла, а потому оправданий не осталось. Оба вошли в течение, и земля сразу ушла из-под ног. Берег был в сотне локтей впереди, но только Элла с Ахиллом отплыли от берега на треть ширины, как женщина сдавленно вскрикнула.

Ахилл повернул голову – и на секунду застыл в оцепенении. К ним, блестя каплями на еле различимом спинном гребне, выступавшем из воды рядом острых позвонков, беззвучно приближался крокодил.

Ахилл метнулся к Элле и очутился перед ней, когда крокодил уже был в нескольких локтях и собирался сделать последний рывок. Кулак Ахилла, насколько это было возможно в воде, опустился на нос хищника, что привело того в секундное замешательство, но отнюдь не остудило его пыл.

Крокодил дёрнул головой и, распахнув пасть с однотипными коническими зубами, ринулся на обидчика, захватив в глотку руку Ахилла. Разжевать её крокодилу не удалось – Ахилл не в первый раз встречался с тварями и знал их слабые места. Перед укусом он дернул руку прямо к самому основанию чудовищных, не менее чем локоть в длину челюстей, и попал прямо в челюстную дыру, где не было зубов – руку едва прижало. Ахилл вырвал руку и со всех сил обхватил руками сомкнутые челюсти крокодила. Маленький глаз безучастно смотрел на Ахилла, не проявляя никаких эмоций.

Несколько секунд крокодил выгибался дугой, исхлестав водную поверхность напряжённым телом Ахилла, а потом затих в апатии, и в этот момент Элла, оказавшаяся рядом, воткнула в глаз крокодила длинную стальную шпильку из копны волос, невесть каким чудом оставшуюся в её голове после всех передряг. Крокодил несколько раз дёрнулся и сдох, и только тогда Ахилл вытащил из челюстей беззубо пожёванную, но целую руку.

Крокодила, конечно, услышали с моста. Ахилл заметил бегущих на звук людей с факелами, и прошептал Элле:

– Прячься за тушу, чтобы голова не высовывалась. Хорошо, что дохляк не потонул.

Через полминуты двое атлантов услышали встревоженные переговоры на неизвестном языке, потом хохоток – стражи, очевидно, увидали крокодила, – и потом уже более свободный удаляющийся говор.

Подождав пару минут, Элла и Ахилл доплыли до берега и вылезли на него, все облепленные мокрой одеждой, а Элла ещё и собственными волосами, распустившимися без шпильки окончательно.

Надо было что-то делать дальше – усталость усталостью, шок шоком, а через часок рассвет угрожал бросить на Ахилла и Эллу лучи.

Перед ними стояла белая известняковая стена какого-то дворца, и, прокравшись вдоль неё до угла, лазутчики заглянули посмотреть, что там. Возле луковицеобразного входного проёма – входа в какое-то подобие церкви – вышагивал сонный стражник без оружия. Длинный меч стоял на острие лезвия, прислонённый к стене.

«Давненько на них не нападали», – подумал Ахилл, уже не прячась подошёл к охраннику и, взяв его за горло рукой, втащил в тёмный проём, куда не попадал свет факелов.

Охранник догадался, что кричать нельзя.

– Где живёт посол Атлантиды? – тихо прошипел вопрос Ахилл, смотря пленному в полные ужаса глаза и продолжая держать его за горло.

– Аталанта?.. Аталанта?.. – в ужасе прохрипел стражник, – Де мани гардена Аталанта…

– Посол Аталанта! – уже зарычал Ахилл, но Элла постучала по его плечу.

– Не понимает он. Дай я нарисую.

Она взяла его меч и на освещённом краешке нарисовала какую-то схемку, время от времени тыкая в её части и говоря «Бранни» или «Аталанта».

Наконец, испуганный браниец закачал головой и затыкал пальцем в сторону какого-то золотисто-белого здания, стоящего полукругом и образующего площадь. Ахилл взял его за отращенный на голове пучок волос, а к горлу прижал кортик – скорее церемониальный, чем боевой, потому что тупой. Но проколоть горло и войти в мозг и он сможет.

Прокрались за тёмной, бесфакельной стороной. Стражник показал на следующее здание, меньше вышиною, но длиннее. Стражи не было видно и там, зато у входа горела пара факелов. Подойдя ко входу, стражник показал пальцем на плотную пёструю занавесь вместо двери и попытался отодвинуть её, но Ахилл дёрнул его, а потом сам аккуратно посмотрел в щель, что за ней. Людей не было, и Элла, Ахилл и стражник просочились в богатую и большую залу, судя по всему, приёмную. Элла начинала догадываться – важные государственные чиновники жили в этой богатой казарме.

Ахилл медленно скользнул взглядом по портьерам с изображениями баталий, витиеватым факельным торшерам, мягким покрывалам на софах и лестнице, полукругом струящейся на второй этаж, но опасностью там не пахло. Он пихнул в бок стража, но тут вдруг стал разводить руками и быстро и умоляюще тарабарить что-то просящее.