Текст книги "Осколок империи"

3

– Эй, наверху! Хватит спать!

Дюжина вьючных лошадей появилась у каменистой осыпи к вечеру, когда длинные тени окружающих сосен почти скрыли ее в густой тени. Предводитель маленького каравана споро вскарабкался по сброшенной ему сверху веревочной лестнице.

– Сколь раз тебе говорено, – казачий хорунжий, помятый, словно и впрямь дрых без задних ног, долго придирчиво изучал протянутые ему бумаги: караванщика он давно и хорошо знал в лицо, но порядок – прежде всего. – Не вываливать всем гамбузом под Врата – остановитесь версты за полторы, пошлите гонца… Инструкции для кого писаны?

– Не серчай, Заманюк, – выдубленный солнцем жилистый мужичок достал из-за пазухи плоскую фляжку и протянул караульному. – Лучше дерни для куражу.

– На службе не потребляю, – с видимым сожалением отстранил флягу казак. – А кураж мне тут ни к чему. Вот напрут следом за тобой краснож…е – тогда и покуражимся, – похлопал он ладонью по щитку «Максима», уставившего тупое рыло в сторону мирно щиплющих травку лошадей.

– Степан! – окликнул он одного из казачков, от безделья драившего суконкой и без того чуть ли не зеркальное голенище сапога. – Сгоняй на ту сторону – пусть мне сюда инспектора этого вызвонят.

К «дефиле» давным-давно был проложен телефонный кабель, но связаться можно было только от внутреннего устья скального прохода. Стоило протянуть провод до внешнего – связь таинственным образом пропадала. И сколько ни бились умные головы Новой России над этой проблемой – решения ее в ближайшем будущем не предвиделось. Инженер Гаврилович, ведавший в том числе и коммуникациями, уповал на радиостанцию, но из-за несовершенства этого вида связи пока обходились тем, что есть. Кстати, никаких сигналов радиоприемник, собранный им собственноручно, за Вратами не принимал. Перед ними, во внешнем мире, – сколько угодно, включая радиостанцию «Коминтерна», а внутри – только шумы и помехи. Вот и приходилось пользоваться комбинацией прадедовских «гонцов» и «чуда техники» XX столетия.

– Послушайте, ваше благородие, – залебезил караванщик. – Какой инспектор? Вы меня что – первый день знаете? Ничего запрещенного у меня нет и никогда не было. Да нешто ж я не понимаю? А мне ведь сейчас вьюки сгрузить и обратно поспешать – ночь на носу…

Он был, конечно же, прав: согласно той же инструкции, ночевать перед Вратами было строжайшим образом запрещено – кострища и прочие следы человеческой деятельности могли указать на «дефиле», а это обитателям «Новой России» было совсем не с руки. Поэтому все стоянки разрешалось устраивать лишь в нескольких часах пути от озера.

– Хорошо, – почесал в затылке хорунжий. – Давай, быстро разгружайся. И троих давай сюда – у меня носильщиков нету, тяжести твои таскать.

– А как же…

– А вовремя надо было приезжать, – отрезал Заманюк. – Ничего – перетащат груз и догонят тебя. На лошадях это очень даже быстро.

Казаки привычно укрепили у входа блоки, и разгрузка началась…

– Ну, мы поехали? – старшина «грузчиков» отряхнул руки и направился к лестнице.

– Куда! – хорунжий указал в глубь «дефиле». – На кой черт мне тут у входа ваши мешки? Перетащите к озеру и – свободны.

– Мы так не договаривались! – зароптали приезжие.

– А мы никак не договаривались, – зевнул казак. – Приехали бы вовремя, вас бы тут ждали. А так – извиняйте. Прямо сейчас начнете – к утру управитесь.

– До чего ж не люблю я вас, лампасники, – в сердцах сплюнул караванщик на устилающий дно «дефиле» щебень.

– А нас никто не любит, – равнодушно бросил хорунжий, устраиваясь у раскаленной жестяной печурки – к ночи изрядно похолодало. – Мы не червонцы, чтобы всем нравиться. А будешь тут плеваться – нагайки отведаешь.

«Грузчики» управились задолго до утра – подобные «сверхурочные» случались уже не раз и не два. Да и груз был не так уж тяжел, явно не кирпичи и не чугун. Но возни с ним все-таки было изрядно.

И никто не заметил, как один из маленьких тючков, даже, скорее, пакет, откатился с тропинки в кусты. Очень удачно – в таком месте, что его не было видно ни от Врат, ни от озера…

* * *

«Ну скоро они закончат? – думал Петя Спаковский, затаившись в высокой траве, неподалеку от тропинки. – Утро на носу, а мне еще через посты красться…»

До рассвета было еще далеко – небо на востоке едва-едва начало теплиться. С озера лениво наползал туман, и с одной стороны это, конечно, было только на руку, но вместе с туманом ползла промозглая сырость, и у парнишки давно зуб на зуб не попадал – то ли от холода, то ли от волнения. Можно было бы уже убраться отсюда – пакет, так удачно оброненный «грузчиком», давно лежал за пазухой, холодя клеенчатой оболочкой грудь через рубаху. Но нужно было убедиться, что оплата за него получена, иначе вряд ли в следующий раз удалось бы получить посылочку извне. А налаживать контакты с недоверчивыми кержаками, из которых сплошь состояли караваны, было ох как трудно.

Наконец весь груз был складирован на полянке у самого берега, и «грузчики», перешучиваясь и хохоча, направились к «дефиле» прямо мимо затаившегося Пети.

– Слышь, мужики, – один приотстал и принялся возиться с ремнем. – До ветру приспичило – сил нет.

– Тебя подождать?

– Да идите, идите, я скоренько…

Красные огоньки цигарок удалились, а «грузчик», не думая расстегивать штаны, сделал несколько шагов с тропы, шаря руками по ветвям кустарника.

«Ну что же он так возится? – беспокоился Петя, отлично видя, что тот раз за разом промахивается мимо искомого. – Сейчас его товарищи хватятся…»

Его подмывало подсказать неуклюжему мужику, где искать, но требовалось соблюдать конспирацию. Да к тому же тому ничего не стоило пальнуть во внезапно обозначившегося рядом соглядатая – караванщики были вооружены и пауки у них в наганах не водились.

В тот самый момент, когда всякое терпение у молодого человека иссякло, мешочек, привязанный к ветке еще с вечера, все-таки попал в руки адресата, и тот, бормоча себе что-то под нос, поспешил вслед спутникам, уже почти вскарабкавшимся на кручу. Спаковский с облегчением разобрал только: «…навыдумывают, мать их ити…»

Все, миссия была исполнена. Петя ужом, почти как следопыт Натти Бумпо из книг Фенимора Купера, прополз несколько десятков саженей по росистой уже траве, а когда вырисовывающийся на фоне темно-синего неба хребет скрылся за кронами деревьев, поднялся на ноги и припустил бегом, радуясь возможности погреться. К тому моменту, как солнце готово было подняться над лесом, он уже занял свое место в спальном мешке у давно остывшего кострища, от всей души надеясь, что остальные не заметили его отсутствия.

Появляться на берегу озера было строжайше запрещено всем жителям Новой России, кроме военных и лиц, получивших разрешение властей. Но крестьяне регулярно совершали свои рыболовецкие налеты на заповедные отмели, и на это смотрели сквозь пальцы. Без рыбы, как добавки к рациону, было не обойтись, сетью в многочисленных речушках и ручьях Нового Мира ловить получалось плохо, а удочки темные мужики презирали, как детскую забаву. Поэтому кто запретил бы молодым людям из «высшего общества» поудить в свое удовольствие? Патрульные даже особо уловистые места показывали и подсказывали, какую наживку сегодня особенно уважают хариусы и ленки.

Петя невольно вспомнил, сколько раз они вот так же с папой и братом Павлушей удили на заре, и на глаза его сами собой навернулись слезы. Он никак не мог привыкнуть к тому, что веселый смышленый братишка, любимец всех многочисленных папиных знакомых, второй год лежит под деревянным крестом на невеликом еще погосте. Матушка выплакала все глаза, иссохла, превратилась из цветущей сорокалетней женщины в свою собственную тень, столетнюю старуху, отец тоже сильно сдал, но все повторял вслед за властями, как дрессированный попугай, официальную версию о неспособности современной науки справиться с моровым поветрием…

«Это все из-за упертости господина Еланцева, – скрипнул он зубами, ощупывая за пазухой заветный пакет. – Из-за его тупой стариковской паранойи умер Павлик и все остальные детишки. Но недолго этому продолжаться…»

Под сладостные мечты о неотвратимом возмездии юноша задремал.

– Подъем, господин Спаковский! – его со смехом теребили за босую ногу, высунувшуюся в прореху старого спальника. – Вы всю рыбу нам распугаете своим храпом!

Петя открыл глаза и тут же зажмурился от бьющего в глаза восходящего солнца.

«Пакет! – вскинулся он, натягивая ткань до горла. – Пакет на месте?»

– Ой, простите! – шутовски отвернулся, загораживаясь растопыренной ладонью, Алеша Еланцев. – Я едва не увидел ваше обнаженное тело, сударыня! Я отвернусь, чтобы не мешать совершению утреннего туалета.

Друг болтал и дурачился под смех остальных рыбаков, а Петя старался и не мог вызвать в себе ненависть к сыну «сатрапа и диктатора». Чета Еланцевых тоже понесла потерю – их дочка разделила участь множества других мучеников, но они, судя по всему, смирились – Вика опять была на сносях и замена умершей Машеньке была не за горами, а вот кто заменит Павлушу?

«Еще не время, – поправив пакет, Спаковский выбрался из мешка. – Еще не время…»

* * *

– Пароль!

– Пароль? Э-э-э… – Кирилл Гречишников озадаченно почесал в затылке. – Дирижабль?..

– Неверно.

– Черт, как его… Ну, Сашенька, ты же меня с детских лет знаешь!

– Пароль!

– Забыл я…

– Тогда иди отсюда, – семнадцатилетний Саша Лунц, гордый, что именно ему доверили стоять на входе, нипочем не хотел пропускать внутрь действительно знакомого ему человека. Да что там знакомого – гимназического приятеля! – Без пароля не пропущу.

– Черт… Помню же, что что-то воздухоплавательное… О! Монгольфьер!

– Проходи, – недовольно буркнул «привратник».

Кирилл уже сделал шаг внутрь, но внезапно вспомнил:

– Как это проходи? А отзыв?

– Аэронавтика, – отвернулся Саша. – Проходи, не задерживай.

– Тоже мне карбонарии, – пробурчал сын лавочника, спускаясь по лестнице. – Подумаешь: народовольцы выискались…

Он ожидал, что приятель тоже позабудет мудреный термин, но тот оказался на высоте. Кирилл сам не знал, зачем он присоединился к бывшим гимназическим товарищам, тайком от всех собиравшимся в подвалах и прочих укромных местах. И родители, и одноклассники всегда считали его тихоней, даже рохлей, учителя едва-едва натягивали посредственные оценки. «Пороху не изобретет!» – в сердцах отвесив подзатыльник любимому чадушке, швырял папаша на стойку гроссбух с допущенной наследником грубейшей ошибкой. Но наверное, даже у таких рыхлых увальней когда-нибудь, да и возникает желание пощекотать себе нервы недозволенным, взбодрить кровь дозой адреналина, чтобы потом, на склоне лет, было что рассказать многочисленным детям и внукам… У Гречишникова-старшего такой темой была ужасная Гражданская война, а что вспомнить его сыну, к ее окончанию еще под стол пешком ходившему? Как боялся злющую серо-полосатую кошку в крестьянской хате, где пришлось прожить целое лето из-за болезни матери, отстав от других, рвавшихся в Крым беженцев из захваченного красными Екатеринослава. Как пчела укусила за пальчик? Он как здесь, в Новой России оказался, и то помнил плохо, не то что более ранние эпизоды недлинной своей жизни. Внизу лестницы он миновал еще одного «стража» и наконец оказался в святая святых, накуренном до состояния коптильни помещении, скудно освещенном парой керосиновых ламп. При его появлении оживленный разговор, который Кирилл слышал еще из-за двери, стих. Тишина прерывалась лишь перханьем, раздававшимся то с одной стороны комнаты, то с другой: мало кто из «карбонариев» курил по-настоящему, но какие же заговорщики без курения? Тут и спиртное стояло – несколько бутылок вина и пива с нехитрой закуской.

Гречишников-младший присел в уголке и с тоской подумал, что провоняет тут табачным дымом насквозь и мама опять устроит единственному сыночку выволочку, причем совершенно незаслуженную – курение Кирилл ненавидел.

– Господин Гречишников, – Петя Спаковский, председатель подпольной организации «Единство», взял со стола какую-то бумагу. – Если вы еще раз опоздаете, мы вынуждены будем исключить вас из нашего союза. Хвоста хотя бы не привели за собой?

– Нет, все чисто, – ломким юношеским баском ответил за него парнишка, карауливший нижнюю дверь. – Там Лунц наверху. Если что – подаст сигнал.

– Тогда слушайте дальше… Так, на каком месте я остановился…

– Что-то про паровозы!

– Точно… Да… В пусковой период вступил Луганский паровозостроительный завод, превосходящий по своей мощности и технической вооруженности лучшие паровозостроительные заводы Европы.

В электрификации промышленности мы обогнали уже Англию и Германию и догоняем Америку. Уже к концу тридцать второго года наша промышленность была электрифицирована на семьдесят один и две десятых процента, промышленность же Соединенных Штатов в лучший не предкризисный двадцать девятый год была электрифицирована на семьдесят восемь и три десятых процента.

В области сельскохозяйственного машиностроения мы и по объему, и по техническому уровню уже перегнали все передовые капиталистические страны, заняв первое место в мире.

Выполнение промышленных планов передовых отраслей нашей промышленности сопровождается неуклонным повышением качества выпускаемой продукции.

Гигантский рост нашей промышленности позволил ввести машинную технику в сельское хозяйство и тем самым значительно ускорить темпы социалистического переустройства деревни, темпы колхозного строительства. Превратив Советский Союз в страну самого крупного земледелия в мире, ликвидировав в основном кулачество как класс на базе сплошной коллективизации, наша партия ведет миллионы колхозников к зажиточной жизни.

Еще более грандиозные задачи стоят перед нами впереди. К концу второй пятилетки будет полностью завершена сплошная коллективизация, окончательно ликвидировано кулачество, единственной формой собственности будет общественная собственность, во много раз увеличится производство продуктов широкого потребления и питания, Советский Союз станет самой мощной индустриальной страной в мире. Наш завтрашний день – это бесклассовое социалистическое общество[20]20
  Цитируется реальная статья М. Каплуна «Наши задачи» из журнала «Техника-молодежи» № 6 за 1933 год.


[Закрыть].

Петя отложил темно-красный журнал и обвел глазами собравшихся.

– Какие будут вопросы?..

* * *

– Что-то ты, Петруша, стал меня сторониться…

Друзья вышли из кинематографа «Одеон» под усыпанное огромными, по-южному мохнатыми звездами. Картина попалась не самая лучшая – что-то из американской жизни с отстреливающими друг друга гангстерами, полицейскими погонями, смазливым героем, спасающим в финале худосочную блондинку с глупым лицом… Но, несмотря на оценку, данную обоими едва ли не в самом начале, большинство зрителей приняли заокеанский шедевр на ура. Зал был переполнен целую неделю, и билеты в понедельник удалось купить только на сегодня, на пятницу. И то лишь благодаря тому, что кинотеатр принадлежал отцу одного из Петиных приятелей.

Вообще киноленты обновлялись не слишком часто. Везти новые фильмы из-за границы было накладно и небезопасно: красные установили жесткий идеологический контроль и провалить канал поставок действительно необходимого ради «баловства» было бы просто глупо. Добыть ленты, снятые в Советской России, было на порядок проще, но тут уже вступала в действие местная цензура, не собирающаяся допускать в Новую Россию большевистские идеи. Это касалось и книг, и газет, но такого мощного средства воздействия, как кинематограф, – особенно. Выручал один верный человек в Москве, тайно копирующий для Новой России забракованные красными цензорами западные ленты, но это было каплей в море. А до собственной киностудии крошечная колония еще не доросла.

– Это тебе кажется, Алеша, – Спаковский старался изо всех сил, чтобы голос его не выдал, но актер из него был плохой.

– Тебя что-то гложет, не спорь, – настаивал друг. – Неужели ты так боишься будущей военной службы? Брось – в этом нет ничего страшного. Но, если хочешь, я поговорю с Викиным братом, и он…

– Алексей, я не нуждаюсь в твоей протекции! Тем более в протекции господина Манского!

– Это твое дело, конечно… Но я хотел как лучше…

– Дрянное кино, – сменил тему Петя. – Знал бы раньше – ни за что не пошел бы. Только полтинник зря потратил.

И тут же вспомнил, что эти несчастные пятьдесят копеек пришлось выпрашивать у отца – собственных заработков у вчерашнего гимназиста еще не было, а жила семья Спаковских небогато. Особенно после того, как Анастасия Георгиевна из-за болезни, вызванной смертью младшего сына, вынуждена была оставить работу в больнице. На самом-то деле глава подпольной организации располагал солидными по меркам Новой России средствами: в нее входили дети одних из самых богатых горожан, вносящие свою лепту во славу светлого будущего. Но эти деньги шли на оплату контрабандистов, откладывались для будущей покупки оружия, поддержки брошенных властями в узилище товарищей…

– Да, американская культура явно чужда нашему обществу, – согласился Еланцев. – Наука и техника за океаном на высоте – не спорю, но искусство… Интересно, а большевики превзошли в этом плане Протазанова, Гардина, Старевича?

– Не знаю, как Старевич и Гардин, – пожал плечами Петя, забывшись. – А Протазанов и сейчас снимает кино.

– В Париже? – хмыкнул Алексей. – В Берлине?

– Почему в Берлине? В Москве. На киностудии «Межрабпом-Русь».

Алексей остановился, будто налетел на стену:

– А ты откуда знаешь?

– Да так, – смешался Спаковский, сообразив, что ляпнул лишнее. – Слышал от кого-то…

– Ты не мог ни от кого слышать. Вся информация оттуда, – Алеша кивнул в сторону невидимого отсюда озера, – тщательно фильтруется. Я имею к ней допуск как архивист и… – он замялся.

– Как сын генерал-губернатора? – фыркнул Спаковский, лихорадочно думая, как выпутаться из сложившейся ситуации.

– И это – тоже, – вспыхнул Еланцев-младший, надеясь, что в темноте цвета его лица не разобрать: намеки на свое родство с первым человеком Новой России он ненавидел. – Мне доверяют. Что в этом плохого?

– В стране слепых и кривой – король…

– Почему слепых? – возмутился Алеша. – Просто население получает дозированную информацию…

– Очень дозированную.

– Так нужно из соображений безопасности, – отчеканил Еланцев. – Но ты мне не ответил, откуда знаешь ты.

– Получаю напрямую оттуда, – с вызовом ответил Петя, нащупывая в кармане складной нож.

Все члены тайного общества должны были быть вооружены – так они решили сообща. Для того чтобы в любой момент быть готовыми устранить мешающего общему делу человека, чтобы покончить с собой в случае чего…

«А смогу ли я вонзить нож в сердце своему другу? – ужаснулся вдруг Спаковский. – Даже если выяснится, что он знает все…»

– Это дурная шутка? – напряженно спросил Алексей, всматриваясь в едва различимое в темноте лицо друга: они уже отошли от кинематографа на значительное расстояние и огни фонарей не достигали сюда. – Ты шутишь, Петя?

«Полоснуть по горлу, – борясь с подступающей тошнотой, думал Петя. – А потом оттащить тело в кусты…»

– Я должен заявить на тебя, – сделал шаг назад его друг. – Если это не шутка…

И тогда, сам не зная почему, Петя сбивчиво и путано выложил старшему приятелю все…

– Беги, расскажи все своему папочке, – завершил он. – Или Викиному брату. Только учти: я буду молчать и не выдам своих друзей! Даже под страхом смерти!

– Ну и дурачок же ты, Петенька, – задумчиво покачал головой Алексей. – Маленький, начитавшийся плохих романов дурачок…

– Так ты не выдашь нас?

– Нет, не выдам. Просто не хочу, чтобы у вас были неприятности, Петя. Контрабанда, организация тайного общества… Вы хоть не успели производство бомб наладить или подпольную типографию основать?

– Нет, но…

– Слава богу! У тебя, наверное, и револьвер в кармане? Или кинжал?

– Нож… складной… Как ты догадался?

– Какой же карбонарий без кинжала? Мой тебе совет, Петя, – прекращайте вы эти глупости. До добра все это не доведет. Выбрось из головы фантазии, готовься к поступлению в университет…

– Я подумаю над твоими словами, – поджал губы Спаковский, ожидавший, что умный и образованный товарищ непременно поддержит их начинание.

– Подумай, Петя. Очень подумай, иначе будет плохо.

Друзья разошлись в разные стороны, и каждый думал о своем…

4

Владимир Леонидович крутил в пальцах карандаш, понимая, что драгоценное время уходит, но никак не мог заставить себя перейти к делам. И что самое страшное – такое с ним случалось все чаще и чаще…

Три года минуло с того дня, как последний конник отряда Алексея Коренных скрылся в хвойной чаще. На краткий миг он тогда совершил невозможное – всего на несколько недель вернул обитателям почти что целой губернии «старое» время. Еланцев казнил себя за предательство боевого товарища, в душе понимая, что поступил совершенно правильно, протянув с помощью удачливому полководцу. Вернее, слишком долго пребывал в нерешительности.

Что выиграла бы Новая Россия от того, что ее генерал-губернатор, собрав все невеликие наличные силы, двинулся бы тогда «вовне», как привыкли называть обитатели Запределья старый, покинутый ими мир? Да, армия Коренных выросла бы на какие-нибудь полторы-две тысячи штыков и сабель, но кто мог подумать, что красные варвары обрушат на честное православное воинство дьявольское изобретение германских химиков – отравляющие газы?

Генерал-губернатор вспомнил, как бессильно сжимались и разжимались его кулаки, когда слушал он рассказ чудом уцелевшего в мясорубке казака, добравшегося до «дефиле» лишь глубокой осенью и двигавшегося к цели таким кружным путем, что позавидовал бы сам легендарный Дедал[21]21
  Дедал – герой древнегреческого мифа, строитель Лабиринта, в котором царь Крита поместил своего ужасного сына Минотавра – человека с головой быка.


[Закрыть]. Хотя своего Минотавра современные Тесеи, надумай они за ним последовать, в конце пути нашли бы непременно…

Почти год прошел в постоянном напряжении: а ну как другие беглецы, буде такие найдутся, окажутся не так удачливы? Или не так самоотверженны? Или соблазнятся на посулы врага? Или устрашатся пыток…

Но время шло, а победившие красные не торопились появляться под стенами готовящегося стоять насмерть форпоста Запределья. И напряжение понемногу спадало. Отрыдали свое вдовы павших православных воинов, осиротевшая Новая Россия понемногу мирилась с потерями, восстанавливала привычный уклад жизни. И каждый должен был трудиться на своем посту. А для воспоминаний и сожалений времени просто не было: такой мягкий и добрый на первых порах к пришельцам мир показал себя с иной стороны… Не самой лучшей.

Полковник Еланцев вздохнул, взял из стопки бумаг верхнюю и попытался вникнуть в смысл написанного. Человеку, привыкшему командовать, самому было не привыкать к дисциплине. Он постепенно втянулся, и пометки на полях прочитанного мало-помалу перестали быть односложными…

– Войдите! – с досадой оторвался он от работы, сообразив, что кто-то настойчиво стучит в дверь кабинета уже не первый раз. – А, это вы, Модест Георгиевич…

Бывший приват-доцент, теперь заведовавший первым университетом Новой России, за прошедшие годы сильно изменился: пополнел, седая шевелюра еще больше отступила к затылку, но близорукие глаза за стеклышками неизменного пенсне по-прежнему горели юношеским задором исследователя.

– Владимир Леонидович! – ученый плюхнулся на «гостевой» стул перед письменным столом и принялся обмахиваться огромным клетчатым платком – денек сегодня выдался прямо-таки тропический, что, впрочем, для «запредельного» июля редкостью не являлось. – Как я рад, что застал вас на месте! Вы непременно должны это увидеть!

– Опять какое-нибудь вымершее животное? – улыбнулся генерал-губернатор Новой России, давно привыкший ко всем чудачествам ученой братии. – Право, Модест Георгиевич, когда же новые находки перестанут вас удивлять? Мне казалось, что венцом всего был волосатый обезьяно-человек…

– Да Бог с обезьяно-человеками! – махнул платком, зажатым в руке, Привалов. – Право же, это сущие мелочи. Пусть ими занимается профессор Синельников со своими учениками… Скорее собирайтесь – я покажу вам истинное чудо!

– А пару часиков ваше чудо подождать не может? – Еланцев бросил тоскливый взгляд на бумаги, уже понимая, что отделаться от ученого «малой кровью» не получится: если уж сам прибежал сюда почтенный жрец науки, а не прислал кого-нибудь помоложе, то нипочем не отвяжется, пока вдосталь не нахвалится очередной находкой или открытием своих подопечных. – До послеобеденного часа, к примеру. Заодно, кстати, и отобедали бы со мной чем бог послал…

– Да погодите вы со своим обедом! – непочтительно перебил правителя Новой России Модест Георгиевич. – О каком обеде может вообще идти речь, когда там такое! Срочно собирайтесь и пойдемте – у крыльца нас дрожки дожидаются.

– Что там у вас, светопреставление, что ли? – недовольно убрал полковник документы в папку, а ее, в свою очередь, в несгораемый шкаф, вделанный в стену.

– Что вы? Гораздо интереснее! – Привалов уже не сидел на месте, а маячил в приоткрытой двери, нетерпеливо приплясывая на месте, как малыш, которому приспичило по-маленькому. – Скорей же, Владимир Леонидович! Что вы копаетесь?

«Ну и ладно. Не мешает проветриться, – Еланцев водрузил на седую голову белую фуражку с кокардой давно не существующего в „большом мире“ государства и одернул летний френч. – Все равно дела сегодня как-то в голову не лезут…»

– Ну-с, – улыбнулся он. – Ведите…

* * *

– Машенька опять грустит, – сообщил Ванечка Вере, читавшей в тенечке книжку. – Поиграй с ней, Верочка, а?

– А ты сам? – заложила страницу девушка сорванным с дерева листком.

– А я не умею, как ты, – хитро улыбнулся мальчик.

– Ох, хитрец, – засмеялась та, откладывая книгу на расстеленный на траве платок. – А то я не знаю.

Верочка Званцева была одной из тех нескольких старших подростков, что пережили недавнюю «детскую чуму». Если быть точным, то она была самой старшей из них – в то лето ей шел шестнадцатый год. И как для многих из перенесших странную болезнь, она не прошла для нее даром…

Умерших от «чумы» было относительно немного, но далеко не все выздоровели полностью. Очень многие и после полного исчезновения симптомов болезни производили впечатление нездоровых. Переходящая в апатию задумчивость, отсутствие интереса к обычным в их возрасте играм, замедленная реакция… Новоросские медики серьезно опасались, что неведомая инфекция привела к необратимым изменениям в мозгу детей и подростков. Оно и неудивительно, если учесть, что большую часть времени у них тогда держалась температура за сорок градусов. Как это водится и при обычных заболеваниях, могли остаться различные осложнения. По прикидкам профессора Серебренникова, таких «осложненных» было не менее сорока процентов от числа всех заболевших, и выяснить точное их число не представлялось возможным – многие крестьяне, обозленные бессилием врачей в отношении их чад, наотрез отказывались беседовать о состоянии детей.

Обычные дети сторонились «чудных», дразнили их и всячески шпыняли, поэтому те чаще всего либо сидели безвылазно по домам, либо собирались в стайки и проводили время вместе. Если бы взрослые задались целью выяснить, чем занимаются их «чудные» дети, то были бы немало удивлены: они не играли друг с другом, почти не разговаривали между собой. Непривычно тихие дети сидели день-деньской где-нибудь в укромном уголке или медленно бродили, так же стараясь не попадаться никому на глаза. Наблюдатель был бы удивлен постоянным составом таких «компаний», сложившихся раз и навсегда. Там не было ссор и никто не покидал свой круг из-за обид на товарищей. Самое же странное, что состояли такие «стайки» из детей всевозможных возрастов – от едва вставших на ноги до вполне самостоятельных подростков, причем и мальчиков и девочек. Не было различий и по сословному признаку: в одной и той же группе легко уживались дети крестьян и офицеров, казаков и чиновников. Занятые своими будничными делами взрослые только рады были, что их «убогие» отпрыски нашли себе занятие по душе и никому не мешают.

И еще одно: «стайки» перемещались строго в границах избранных ими территорий, никогда не забредая на «чужие», хотя конфликтов между двумя группами никогда не возникало. Но мало кого интересовало поведение «странных» детей…

Маленькая Машенька, бледненькая, худенькая, похожая в своем нарядном платьице на куклу, сидела на травке прямо посреди лужайки и смотрела прямо перед собой огромными голубыми, тоже кукольными глазами. Личико ее не выражало ровным счетом ничего, и с чего ее приятель взял, что ей грустно, было совершенно непонятно. Когда двухлетнему существу грустно, это обычно сразу видно всем на свете…

Но Верочка не размышляла об этом. Девушка, совсем не думая о платье, тоже опустилась на колени рядом с застывшим, как маленькое изваяние, ребенком. Видя это, остальные дети тоже начали проявлять интерес. Если можно так назвать то, что они наконец изволили обратить внимание на своих соседей.

Верочка подняла ладони на уровень глаз и принялась изучать что-то, казалось расположенное между ними. И несколько минут спустя между девичьими ладошками из сгустившегося воздуха действительно появилось нечто…

* * *

– Вы видели? – прошелестел Модест Георгиевич на ухо генерал-губернатору. – Вы видели это?

– Вы уверены, что это – не иллюзия? – ответил Владимир Леонидович, стараясь унять расходившееся сердце.

– Но вы же сами видели…

Увиденное двумя пожилыми людьми, спрятавшимися от ребячьей стайки за широко разросшимися кустами сирени, действительно потрясало. Если бы дело было в цирке, такое, конечно, никого не удивило бы, но когда обычная, хорошо знакомая девушка, совсем не фокусник, скрывающийся под экзотическим псевдонимом какого-нибудь Лоризелли-Кравчука, вытворяет такое, что не под силу никакому иллюзионисту… Генерал-губернатор мог поклясться, что пестрая тропическая птичка не спустилась девице Званцевой в руки, а именно появилась, вылепилась из туманного облачка, сгустившегося за какие-то минуты из ничего. Да и не производила девушка, сотворившая птицу, – другого слова просто подобрать было нельзя, впечатления удачливой фокусницы: бледная, усталая, она сразу же после того, как дети отвлеклись новой игрушкой, вернулась на свое место и прилегла на траву, зябко кутаясь в платок.

И бедный внучек Ванечка, которого после смерти Машеньки он никогда не видел смеющимся, веселился вместе со своей подружкой, так похожей на его умершую сестренку…

– Давайте выбираться отсюда, – толкнул его в бок локтем академик. – Главное мы уже видели, надо это обсудить.

Оба пожилых человека, стараясь не шуметь, выбрались из кустов и уселись в дрожки, поджидавшие их.

– Едем обратно? – спросил Привалов.

– Нет, – после минутного раздумья ответил Владимир Леонидович. – Я думаю, что обо всем случившемся нам стоит рассказать отцу Иннокентию. Боюсь, что материалистического объяснения увиденному мы не найдем. Вы, конечно, не согласны?