Текст книги "Смерть оловянных солдатиков"

И ему выкусить удалось. Свой кусок. Жаль не самый большой. Потому что – продешевил. Что такое двести пятьдесят миллионов? Маловато будет двести пятьдесят.

Надо было полмиллиарда просить!

* * *

– Пять… Пятнадцать… Какие пятнадцать – сорок! Пятьдесят! Миллионов! Долларов!

Зашумел, заволновался, загалдел Восток, обсуждая очередной подвиг Галиба.

– Пятьдесят! Дали! И он даже никого не взорвал! Сами – дали! Галибу!

Хотя не пятьдесят, а двести пятьдесят. Но эти цифры были запредельные для понимания нищего населения. Им и пятьдесят уже не арифметика, а астрономия!

– Галиб воин.

– Галиб счастливчик.

– Галиба любит Аллах!

Деньги – очень хорошая реклама. Лучше, чем отрезанные головы. Потому что не всякий мечтает отрезать пару голов, но каждый получить миллион. Тем более долларов!

– Галиба боятся неверные.

– Галиба боятся все, даже банкиры! Они отдают ему деньги.

– Галиб отбирает деньги, чтобы платить своим воинам. Он очень хорошо платит своим людям. Их семьи ни в чем не нуждаются. Галиб щедр!..

Новые добровольцы потянулись в отряд Галиба. Но брали уже не всех, только тех, кто раньше проявил себя, кто имел опыт боевых действий. Армия Галиба росла. И… не воевала.

А армия, которая не воюет, разлагается. Это вам любой ефрейтор скажет. Солдаты без дела – это стихия, которая спит, жрет, пьет, играет в азартные игры, бегает по девкам и учиняет меж собой разборки. И точно не хочет умирать, потому что лишаться такой сладкой жизни – дураков нет! Тем более за такие деньги.

То есть надо воевать. Хоть с кем. Потому что как еще поддержать свой авторитет? Еще десяток глаз вырвать и полста рук отсечь за нарушения дисциплины? Нет, повтор сюжетов в шоу недопустим. Этим ходом уже никого не удивить. Интрига должна нарастать и делать неожиданные сюжетные повороты. Чтобы держать «зрителя» в напряжении. Нужны акции. Нужно что-то взорвать, кого-то застрелить или хотя бы зарезать. Лучше многих взорвать, еще больше застрелить и еще зарезать. Чтобы укрепить свой имидж. Потому что рано или поздно кто-нибудь задаст вопрос: отчего это удачливый воин Галиб отсиживается в тылу? Возможно, уже задают.

– Задают, – подтвердили худшие опасения сексоты. – Болтают меж собой.

– О чем?

– О разном. О Галибе.

– Что говорят?

– Все – что он храбр и удачлив. Что щедр.

– А другие. Которые – не все? Говори как есть!

– Ходят слухи, которые распускают враги, что Галиб боится крови. Что он не убивает неверных, но лишь своих. Что он рубит им руки, и вырывает языки, и казнит, а врагов не трогает. Что за все это время не было никаких акций…

Да, это так. И это нехорошо. Это плохо! Пока об этом говорят тихо и говорят враги. Но скоро об этом начнут говорить во весь голос и начнут говорить друзья. И «легенда» зашатается. Не бывает террористов, которые только пугают. Воины должны убивать, проливая литры чужой крови. А лучше – тонны. Галиб пока не пролил ни капли крови «неверных». И это очень опасно. Потому что рождает вопросы. Сколько можно отлынивать от «грязной» работы? Если ты рядишься в шкуру бандита, то должен вести себя соответствующим образом – выходить на большую дорогу и резать прохожих, отбирая у них кошельки. Если ты насильник – насилуй женщин, а не рассказывай про свои амурные в прошлом победы. Ну а коли террорист – убивай! Войны в белых перчатках не бывает. Война дело грязное и кровавое. Если ты, конечно, хочешь победить.

Нужны акции! Нужны жертвы, принесенные на алтарь борьбы за всеобщую исламизацию. Трупы нужны, трупы! Без них Галиб рискует превратиться в просто проповедника. А зачем тогда он? Дальше отступать некуда. Нужно убивать. Не хочется, но… без этого не обойтись. Дальше не обойтись. Всякий разведчик, который не в кабинетах, который в поле, проходит через кровь невинных жертв.

Кто-то, кто помельче, кому назначено взрывать мосты, и минировать дороги, и брать «языков» в тылу врага, ликвидирует случайных свидетелей, которые заметили диверсионный отряд на марше. А уж кто это будет – бабушка, отправившаяся в лес по грибы-ягоды, или ее внучка, собиравшая хворост, – никто знать не может. Это как повезет. Той бабушке или внучке.

А кто рангом повыше, тот, не исключено, для внедрения во вражий разведцентр сдаст полицаям своих товарищей по отряду. Друзей своих! Потому что так было задумано – что сдаст и тем выслужится. И те, кто с ним обучались в разведшколе, и летели на самолете, и прыгали с парашютом, и пробирались по лесным дебрям, с кем он из одного котелка ел, знать не знали, и даже предположить не могли, что назначены «пушечным мясом» и изначально вписаны в легенду как жертвы «предателя». И дай бог, чтобы того «предателя» для проверки не заставили пытать своих сотоварищей, вырывая им ногти и расстреливая подле тюремной стенки. Потому что и такое случалось, и нужно было, глядя в лицо своим жертвам, друзьям своим, резать их и жечь, и усмехаться, и заискивать на их глазах перед врагом. И ни единым жестом или взглядом или хотя бы единой слезинкой не выдать себя…

Такая работа.

А кто-то, уже из резидентов, возможно, не будет расстреливать лично сам, но сдаст ценную информацию и враг отбомбится по секретному объекту или воинской части, где погибнут, может быть, сотни людей. Но после этого ему поверят, и продвинут, и допустят… и имея доступ к святая святых, он будет сливать ценную информацию, которая спасет тысячи людей, а может быть, всю страну. И тогда те первичные жертвы будут оправданы. И будут списаны как неизбежные потери.

Так. К сожалению – только так. И никак иначе! Потому что разведка – это не благородные поступки романтиков плаща и кинжала, а оправданная жестокость. Оправданная будущими победами! Так что выбирать не приходится.

Нужны трупы. Лучше не здесь – а там. И лучше много, чем мало. И желательно мирного населения, потому что смерть военных не имеет такого резонанса, как гибель мирных граждан. И значит, эти трупы – детей, женщин и стариков – должны быть! Их должно быть много. И значит, они будут.

А как же совесть?

А совесть, со всеми ее угрызениями, можете оставить при себе. И можете даже от этих переживаний повеситься, но не теперь, не до того – после. После операции. По возможности успешной. Потому что если не успешной, то тогда точно непонятно, зачем были все эти жертвы. Которые станут напрасными. И тут уж точно – только в петлю! Потому что не судят только победителей. И себя победители не судят. А проигравших судят все. И сам проигравший – себя в первую очередь!

Не за жертвы надо слезами и соплями исходить. Нет! За то, чтобы они не оказались напрасными. Потому что есть цель. И есть средства. Пусть такие. Пусть жестокие. Пусть кровавые. Но если цель достигнута, то за средства можно оправдаться. Перед собой, перед страной, перед богом.

Если, конечно, достигнута…

А если нет, то и оправдания тебе нет!

* * *

– Больница? Почему больница?

– В больнице больные. Их много, и они все гражданские. Они не смогут оказать никакого сопротивления.

– Но почему именно больница, а, например, не школа?

– Если выбрать школу или кинотеатр или что-то подобное, то они будут располагаться в центре городов. И люди там будут находиться только днем, потому что ночью ни школы, ни кинотеатры не работают. Проводить операцию в дневное время нежелательно, так как могут возникнуть осложнения с местным населением. Там много охотников, и они могут попытаться оказать сопротивление, защищая своих детей, семьи и дома. Может возникнуть множество непредвиденных осложнений. А в больнице пациенты находятся круглосуточно и находятся не в городе. То есть мы имеем в одном месте много неверных, в ночное, то есть наиболее удобное для атаки время.

Логично.

– Вот карта…

Карта была разложена на столе. Вкруг стола стояли люди. Все стояли. Один – сидел. Сидел Галиб. Все говорили… Он молчал. Он всегда молчал. К чему уже все привыкли.

На карте был город. По виду европейский, потому что с кривыми, разбегающимися из центра улочками. Небольшой, наверное уютный. И очень мирный. Пока…

– Вот больница. Расположена она в пяти километрах от города, в лесу.

Это хорошо, что в пяти километрах. И замечательно, что в лесу. Лес позволяет скрытно сосредоточиться на исходных, незаметно подойти, быстро, с ходу атаковать и так же быстро уйти.

– К больнице ведет единственная дорога. Вот эта…

Действительно одна. Одну дорогу можно перекрыть и легко удерживать. Проще, чем если бы их было две или больше. Тупиковые города – это большая удача.

– Сам город небольшой, на полторы тысячи жителей, стоит в горах, вдали от больших центров. С автобанами соединяется вот этой и этой автострадами.

Всего двумя. Которые, при необходимости, тоже можно заткнуть вооруженными засадами или перегородить завалами из автомобилей. И пока их растащат… Потому что главное в подобных операциях – фактор времени.

– В городе один полицейский участок. Вот здесь. Тяжелого вооружения нет, только пистолеты. Возможно, пара автоматов.

– Сколько полицейских? Всего?

– Десять, может быть, пятнадцать. Плюс административный персонал. Плюс обслуга. Но эти не в счет. Соответственно, ночью будут дежурить два-три человека. И еще двое курсировать по городу и окрестностям в патрульной машине.

– Соседние города?

– Примерно тот же состав. Но эти городки расположены достаточно далеко и, чтобы добраться до места им понадобится не меньше полутора часов.

– Армия?

– Военных поблизости нет. Там курортная зона.

– Охрана?

– Охрана больницы гражданская, без оружия. Один человек на въезде и еще один в корпусе.

– Сигнализация?

– Только пожарная. Тревожная сигнализация отсутствует. Там даже забора нормального нет, только предупреждающие знаки.

– О чем предупреждающие?

– Что это частные владения, и вход запрещен. И еще с просьбами сохранять тишину, так как поблизости находятся больные люди.

Все-таки очень беспечно живут эти неверные. Привыкли к мирной жизни, к тому, что им никто не угрожает. Им даже заборы не нужны – достаточно повесить табличку «Вход и въезд запрещен!», чтобы они встали как вкопанные. Дикий народ. В смысле сильно цивилизованный.

– Дальше.

– Группа обеспечения прибудет в город накануне, чтобы осмотреть подходы, убедиться, что все идет в соответствии с планом. Остальные будут доставлены на двух туристических автобусах вот сюда. И сюда. И будут находиться в них до начала операции. Оружие будет доставлено заранее и спрятано в тайниках здесь и здесь. За полчаса до начала операции вот на этом повороте будет поставлена засада из трех бойцов на случай появления полицейских машин. Чтобы препятствовать проезду гражданским автомобилям, на дороге будут разбросаны металлические шипы. Думаю, этого будет достаточно. В условленное время боевые группы достанут из тайников оружие и скрытно займут исходные позиции. Здесь… Здесь… И здесь… По команде, одновременно, сойдутся со всех сторон, окружат и захватят главный и административный корпуса. Через десять – пятнадцать минут, закончив работу, уйдут по этим направлениям. Эвакуация будет осуществляться мелкими группами на автомобилях и поездах. До момента начала масштабных поисков все должны оказаться в сопредельных странах. А через двенадцать часов покинуть границы Евросоюза до того, как начнутся масштабные поиски.

– Оружие?

– Оружие придется уничтожить. Скорее всего, сбросить вот в эту реку. Она достаточно глубокая, мутная, с сильным течением. Вряд ли его там кто-то найдет.

– Кто и как будет работать внутри больницы?

– Мелкие группы разойдутся по этажам. Каждый будет вычищать свою палату.

– А персонал?

– По ходу.

– Небольшая поправка.

Все подняли взгляды от карты.

– Персонал не уничтожать – согнать в отдельное помещение, изъять все телефоны и документы, связать и держать под охраной в качестве заложников.

– Зачем? Может, проще их сразу…

– Может, и проще. Но если что-то пойдет не так, они станут нашим щитом.

– Но можно взять больных. В отличие от персонала они не окажут сопротивления.

– Но и не смогут идти по лесу, если придется уходить от погони. Или вы их на себе собираетесь тащить?

– Нет.

– Тогда берите в заложники только персонал и самых крепких пациентов. После эвакуации всех групп их можно будет ликвидировать. По сигналу. Но не раньше, чем через час! Что еще?

В целом диспозиция была понятна. И план действий. И пути эвакуации.

– Вопросы?

Ну, какие вопросы?.. Осталось лишь получить окончательное добро.

Все повернулись к Галибу. Тот перестал перебирать четки. Испытующе глянул на каждого, потом на карту. Потом задумался. И согласно кивнул.

План был утвержден высшей, после бога, инстанцией.

Все разом встали. И Галиб встал. И возложил руку на Коран… Ну нельзя на Востоке без театральных жестов. Нельзя без позы. На Востоке все должно быть пышно, цветасто и многозначительно. И одежды, и выражения лиц, и слова…

Галиб задрал вверх голову. И воздел руки.

– Галиб говорит, что пусть все случится как должно, – сказал за него его ближайший помощник. – Пусть наши воины не знают страха, сомнений и жалости. Пусть руки их, творящие месть, будут тверды. А сердца горячи. Пусть покроют они себя славой. А все неверные – умрут. И пусть в наши дома придет радость. И все воины вернутся живыми. Аллах видит нас. И благославляет нашу борьбу! Ибо смерть каждого неверного есть ступенька к нашей окончательной победе. Слава Аллаху!

Ну, и Галибу тоже… Слава!

* * *

В небольших европейских городках жители ложатся рано. Потому что встают рано. Такой у них почти сельский уклад. А что еще им делать, когда каждая собака и ее хозяин узнаваем – в лицо. Когда каждый каждого – с самого младенчества. И даже сплетен никаких, потому что все обо всех и так знают.

Скука…

Только в центре, где располагаются местные достопримечательности, еще теплится хоть какая-то жизнь – работает пара ресторанов, одна пивнушка и сувенирная лавка. Для туристов, которые здесь, как ни странно, бывают. Потому что здесь есть что-то такое, чего нет в других городах. Например, самый длинный или высокий в Европе флюгер. Или самая старая из сохранившихся коновязь, куда средневековые горожане вязали своих лошадок. Железяка такая длинная и ржавая. Или самый глубокий, или узкий, или кривой колодец. Или то место, где он когда-то был. Короче что-то самое. На что клюют и едут туристы, потому как в Европе принято каждые выходные куда-то ехать и что-то смотреть. С познавательными целями. А все раскрученные достопримечательности уже отсмотрены, изучены до дыр и вызывают изжогу. А ехать всё равно куда-то надо. Вот они и едут. Из-за чего местное население спит за закрытыми ставнями. Потому как очень шумно! Хотя туристов – три человека, и ходят они на цыпочках, молча и с оглядкой. А местные терпят этот «содом», так как понимают, что городу нужен приток инвестиций. А эти праздно шатающиеся гости оставят в казне по полсотни евро, которые пойдут на благоустройство их вылизанного, как медовый пряник, городка. И за теми тремя туристами, на всякий случай, внимательно смотрит полицейский. Чтобы если что – штрафануть за брошенную бумажку или громкие крики.

Впрочем, нет, не за тремя, за пятью. Потому что два туриста сбились с натоптанного маршрута и пошли гулять по городу. Один пошел к полицейскому участку. Наверное, самому старому в Европе. Ну или самому маленькому… Ну в чем-то самому-самому. Потому что он сел недалеко от него на скамейку. И стал сидеть. И смотреть. А другой присел в скверике, недалеко от выезда в город. И что он там нашел самого-самого, вообще представить невозможно. Но он сел и стал чего-то ждать.

Стал ждать времени «Икс»…

А чуть подальше от него, километрах в трех, на небольшую лесную стоянку, какие случаются на европейских дорогах регионального значения, свернул автобус. Большой, туристический, из которого высыпали толпой туристы. Отчего-то сплошь мужики. Все среднего возраста. Как на подбор смуглые и темноволосые. Наверное, такая группа. Целевая, которая поехала знакомиться с европейскими достопримечательностями, совместно выкупив дешевый автобусный тур.

Правда, если сунуться в багажник, там можно было увидеть лишь одинакового вида, покроя и объема чемоданы. По одному на туриста. Отчего-то они путешествовали налегке. С одинаковым багажом. Ну да это ненаказуемо. Это не преступление.

Туристы вышли и заговорили меж собой на каком-то непонятном языке. Скорее всего, обсуждали архитектурные особенности виденного накануне католического собора и внутреннего его убранства. Кто-то потянулся в кусты. Но «экскурсовод» прикрикнул на них, и все выстроились к единственной на стоянке кабинке биотуалета. И подняли и понесли в контейнер брошенные на землю пустые пакетики, бумажки и еще какой-то мусор. Очень хорошо они слушались своего «экскурсовода». Просто какая-то образцово-показательная туристическая группа – не сорят, не ругаются…

Наконец очередь исчерпала себя. Все вернулись в автобус. И захлопнули двери. И зашторили окна. Наверное, решили отдохнуть…

До времени «Икс»…

«Экскурсовод» вытащил мобильный телефон. Набрал номер.

– Мы приехали. Мы на месте…

Из другого автобуса, на другой стоянке, тоже вышли люди. И тоже сплошь мужики. Но не стали толкаться подле автобуса, а пошли в лес. Погулять. Но не все. Шестеро. Они пошли в лес, внимательно оглядывая деревья. На которых кое-где были обломаны ветки. Совершенно незаметно обломаны, так чтобы не бросаться в глаза, если случайно мимо проходить. Но чтобы их можно было заметить, если идти не случайно… Они прошли по обломанным веткам и вышли к каким-то руинам. К каким-то с обрушившимися крышами сараям. Зашли внутрь. Увидели кучу наваленных, сгнивших досок. И стали ее разгребать. Разгребли и извлекли из-под завала сумки. Длинные и тяжелые, потому что сильно напрягались, когда поднимали и тащили их. К автобусу сумки они не понесли. Оставили в лесу. И оставили одного охранника. Ну чтобы эти сумки не унес какой-нибудь случайный вор. Они вернулись к автобусу, сели в него и затихли.

До времени «Икс»…

И еще один автобус. И другие люди в городе и на трассе. И не здесь, а далеко, которые «присели» на телефоны… Потому что это только кажется, что террор, это когда какой-то злобный смертник вдруг решил устроить всем тарарам, обвязался гранатами, пошел в людное место и рванул себя в толпе людей. Что был он один, был человеконенавистником и вообще психом ненормальным. А на самом деле не был он ни психом, ни ненормальным. А напротив – очень спокойным, уравновешенным и психически здоровым. Решившимся на самопожертвование ради каких-то своих идей и верований. И точно не был человеконенавистником, а очень любил людей, правда не всех, только вот этих и готов был ради их счастья лишить себя и тех, других, жизни. Такой хороший в целом человек. Потому что плохой ради чужого счастья убивать себя не станет.

И вот когда он решил отдать свою жизнь во имя… он пошел… Нет, не на площадь. Точнее, не сразу туда. А пошел к уважаемым людям, разделявшим его взгляды и мироощущение. И имел с ними долгие, неспешные беседы. Про вечные ценности, которые не для всех. И с ним говорили как с равным и говорили очень правильные вещи – про любовь к ближнему, к детям, к родственникам, к народу, к богу.

К своему богу. Своим детям. Своему народу…

Потому что любить всех – это неправильно. Слишком «всех» много. И на всех любви не хватит, потому что любить всех нельзя, невозможно. А надо лишь тех, кто этого достоин.

Те – не достойны. Ибо веруют они не в того, в кого следует. И добра желают себе, а не другим. И вообще живут не как надо, не по заповедям божьим, нарушая их всякий день…

А ведь и верно – не по заповедям! Точно – нарушая! Каждый день! Помнят, про «не укради». Но обкрадывают целые государства! И никто рук за воровство у ближнего не рубит… Знают, что «не возжелай», а желают! И совращают. И отбивают. И сходятся-расходятся. И детей делят меж собой как имущество или скотину. Изменяют друг другу и жена – мужу. И никто изменниц за прелюбодеяние в землю не закапывает и камнями до смерти не забивает в назидание другим. И женщины их не то что в парандже, но голяком ходить готовы, груди и чресла свои на всеобщее обозрение выставляя за деньги или даже просто так. И дети их это непотребство видят, и никто им глаза не прикрывает… И мужчина с мужчиной любят друг друга и нет таких законов, чтобы отрубать им за это греховное место, а после и саму голову. И их священники те отношения принимают как должное, и именем Господа благословляют на брак и венчают в церквях пред алтарем! И после оного право им дается детей усыновлять, и в семьи подобные брать, и учить греху, которому сами они подвержены. И должно дите неразумное называть одного мужчину папой, а другого мамой, и видеть все, и почитать их за родителей, потому что их Бог сие непотребство принимает, ибо венчаны они по церковным законам! И женщины их любят не мужчин, но женщин! И никто их за это не придаёт лютой смерти, ибо соитие таковое противно природе, так как не может от тех союзов быть детей! И тогда это есть блуд и разврат, ибо Бог создал мужчину и создал женщину, дабы они, соединяясь, продолжали род человеческий. А мужчина с мужчиной и женщина с женщиной не могут принести дитя и тогда зачем им на том свете жить!

Н-да…

Разве достойны люди такие и народы целые счастья? Разве верят они в бога, коли позволяют себе такие непотребства? Разве прав их бог, если не карает их за подобное святотатство? И как их еще называть, кроме как «неверные»? И разве не достойны они смерти, ибо жизнь их греховна, а женщины и дети их развращены и сеют разврат и неверие дальше? Разве не заслужили гибели народы, забывшие о боге и чести? Разве не следует уничтожить их цивилизацию, которая есть рассадник мерзости и тлена…

И что тут можно возразить? Что можно ответить на это человеку, который всей душой желает добра близким своим и народу своему? Но видит, как близких его и народ его развращает белая цивилизация, прикрывая дьявольские намерения красивыми словами и обманными посулами… И выходит, что верно – не грех убить неверного, а доблесть и честь. И берет он поясок с взрывчаткой, обматывает себя вкруг и идет куда укажут. Не по злобе своей, а в уверенности, что творит благое дело. Ради детей, родственников и народа своего. И ради Аллаха, который того, что тот, чужой Бог, среди паствы своей не допускает! И значит, он и есть истинный и единственный. И умереть за него и во имя него не трагедия, но счастье!

Аллах акбар!

Вот так…

* * *

Секундная стрелка… Минутная… Часовая… А у кого-то цифирки электронные. Не суть. Суть – в обратном отсчете.

Десять минут… Пять… Две… Одна… А вот и время «Икс». Пришло… Подкралось… Незаметно. Вот к этому конкретному городку.

Кто-то куда-то позвонил. И что-то сказал. Совершенно безобидное… Но где-то там на дорогу из кустов вышли люди. И широкими жестами сеятелей разбросали по асфальту небольшие металлические «ежи». Чтобы пропороть ими шины случайных автомобилей. Разбросали и ушли.

А из автобусов вышли «туристы». Почему-то в сером, какой ночью в упор не разглядишь, камуфляже. И цепочкой, соблюдая дистанцию, побрели в лес. Друг за другом. Молча. Не зажигая света. Не куря. Не балуясь с телефонами. Прошли. И вышли… к тем сумкам. Потянули молнии и стали доставать из них что-то железное и тяжелое. Стали доставать пистолеты и короткоствольные автоматы. И еще гранаты… Разобрали оружие. Проверили на ощупь, не нарушая светомаскировки. Защелкнули на место обоймы и магазины. Закинули на плечи ремни. Рассовали по карманам гранаты и радиостанции. Разделились на четыре группы. И без дополнительных приказов и указаний, потому что каждый знал, что делать, разбежались в разные стороны, пропав в черноте ночи. И когда они уходили, не было слышно команд, топота ног, бряцанья оружия, разговоров. Они расходились бесшумно, как духи. Как… афганские «духи».

Десять минут от времени «Икс».

На повороте дороги, с двух сторон, у обочин, на землю, залегли фигуры. На той единственной, что связывала больницу с городом. По которой могла приехать вызванная охраной полиция. А теперь не приедет, даже если поедет. Потому что не доедет.

Другие три группы разбежались по периметру, чтобы, осмотрев и проверив подходы, сойтись вместе. Уже там, возле корпусов.

А там в городе, возле полицейского участка и на выезде продолжали «гулять» присевшие на скамейки туристы. И в радиусе десяти километров от центра были рассованы по неприметным парковкам автомобили, назначенные для эвакуации «отработавших» боевиков. И сидящие в кабинах водители не спали, потому что не должны были. Хотя делали вид, что спят.

И еще в двух местах, на обочинах мелких дорог, встали микроавтобусы, в которых сидели люди. В одном – координатор операции, к которому сходились все нити… В другом – резервная группа… В третьем – группа прикрытия, которой под колеса погони кидаться, обеспечивая отход основных сил… В четвертом… Там вообще – хрен его знает кто. Но зачем-то сидел. Потому что боевая операция это такая «карусель»… Это не только бойцы с автоматами наперевес или одинокий смертник с фугасом на пузе, но еще и куча офисного планктона, которые обеспечивают и страхуют их извне, окружая заботой, как няньки дитё. И пока больница, город, эта европейская страна, Большая Европа и мир спят безмятежным сном, по лесу идут, бесшумно ступая, люди. А другие обеспечивают их ближние тылы. А третьи… И очень скоро их совместными усилиями эта больница, город, страна, Европа проснутся. В тихом ужасе.

Потому что от времени «Икс» отщелкало уже семнадцать с половиной минут.

– Стоп!

Командир группы поднял руку. Все замерли… Вот она больница. Вот главный корпус. Где-то там, подле административного корпуса, еще одна группа. И еще одна на подходах с другой стороны здания.

Тихий зуммер.

– Да?

– На исходных.

– Принял.

Все – на исходных… И тогда дальше уже можно не маскироваться, не прятаться. Дальше все определяют маневр и быстрота.

– Пошли!

Из леса, из-за кустов, вышагнули люди в камуфляже. И прямо, не сгибаясь, побежали к корпусу. Развернутым строем. Развернутым – потому что привычка, потому что нельзя кучковаться, чтобы не угодить под одну пулеметную очередь или взрыв. Не сгибаясь, потому что не ожидали здесь встречных выстрелов – некому в них здесь было стрелять. В бою, наверное, бежали бы пригибаясь, зигзагами, периодически залегая за неровности рельефа, ныряя в воронки или вообще ползли на брюхе. А здесь – нет.

Добежали. С ходу вскочили на крыльцо. Потому что прятаться бессмысленно, там, у охранника, веб-камеры, и он их уже наверняка видит. Сунулись в дверь – закрыта… Долбанули прикладом в стекло. Дотянулись до ручки.

Здрасьте, не ждали! Но… дождались…

Испуганный охранник от удивления открыл рот. Но быстро все понял. И поднял руки. Ну не с дубинкой же ему кидаться на вооруженных бойцов. Если еще эта дубинка у него есть… Боевики подбежали, выдернули все шнуры из гнезд и выдернули охранника из-за стойки. Сшибли с ног, обмотали поперек головы скотч, залепив рот, чтобы он не кричал.

А он и не собирался. Европейцы они не борцы. Они лишь исполняют должностные инструкции и пункты трудовых договоров. В его договоре не было написано – оказывать сопротивление, численно превосходящим его одного, отрядам вооруженных до зубов боевиков, обезвреживать их всех, отбирать оружие, вязать и сдавать по описи приехавшей по вызову полиции. Ничего такого не было. Такие инструкции могут быть только у героев голливудских боевиков, для которых пятьдесят – сто врагов так – мелочь, небольшая разминка перед спасением мира.

Охранник лег и замер. Боевики разбежались по коридорам и лестницам.

А дальше…

А вот дальше случилось то, что должно было… Кто-то первый, открыл ударом ноги дверь в палату, увидел лежащих на койках пациентов и, подняв оружие, выстрелил.

Раз… Другой… Третий…

И три пациента, не успев проснуться, вскинулись и умерли. А по простынкам поползли черные кровавые пятна. И приборы, присоединенные к ним, стали выдавать вместо ломаных линий одну безнадежную прямую.

Здесь всё кончено. Все кончены…

Боевик прикрыл дверь и сунулся в следующую дверь. Где произвел еще три быстрых прицельных выстрела. И никто ему не мог в том помешать. Потому как пациенты лежали смирно, лежали на своих местах, в ожидании смерти.

Боевик вышел. И снова зашел…

С другой стороны коридора шли еще два боевика, каждый по своей стороне, и заходили в каждую дверь. Каждой палаты. Заходили. И… выходили. И еще два, или три, или четыре пациента умирали, не успев что-либо понять. Не поняв кто, за что и зачем их убивает… Одного за другим.

Двери открывались… И закрывались…

И там, на верхних этажах, по палатам тоже шли боевики. Другие. И тоже стреляли в живых людей, которые переставали быть живыми.

Выстрел!

Выстрел!

Выстрел!..

Выстрелы наконец услышали, потому что кто-то где-то закричал. Но крик оборвался на полуслове. А откуда-то сверху стащили двух медсестер, которые даже не пытались сопротивляться, испуганно косясь на сочащиеся дымом автоматы и на лицах их были испуг и обреченность. Но кто-то все же возмутился. Кто-то из персонала. Закричал: «Как вы смеете, здесь больные!» на непонятном для убийц языке. Его ударили автоматом в лицо. В кричащий рот. Он упал и задергался на полу, скребя пальцами ковролин и выплевывая зубы. Через него переступили и пошли дальше. Убивать.

Выстрел!

Выстрел!

Через десять минут всё было кончено. Со всеми пациентами кончено. Из них даже никто не успел скрыться где-нибудь в подсобках или туалетах. Только несколько смогли сползти с матрасов и забраться под кровати. Где их нашли. Пули…

Командиры еще раз прошли по палатам, чтобы убедиться, что работа исполнена качественно, что все, кто должен был умереть, – умерли. Они шли, распахивали двери, тыкали в тела дулами пистолетов… Тела дергались. Но лишь от ударов.

Но все же, там, на этажах, раздалась пара глухих выстрелов. Значит, кто-то еще жил, дышал, кто-то мог спастись. Но не судьба…

С начала времени «Икс» прошло сорок шесть минут.

– Общий сбор!

Боевики сошлись, сбежались в вестибюле. Быстро пересчитались. Все? Все. Без потерь. Без раненых. Без пропавших без вести. Как будто такие могли быть. Как будто кто-то в этой больнице мог оказать им хоть какое-то сопротивление!

– Уходим через три минуты. Охранника сюда!

Приволокли охранника.

– Где ведется запись с камер?

Охранник не понял. Наверное, он был слишком напуган, чтобы понимать, что от него требуют эти люди на плохом, не родном ему, языке. Охранник заискивающе улыбался и кивал головой.

– Где хранятся записи? – спросил командир, указав стволом на висящую в коридоре камеру. И ткнул ствол тому под нос.

– Там, – понял, закивал охранник.

Показал на дверь в помещение, куда сходились картинки со всех камер видеонаблюдения. Дверь высадили. Всю аппаратуру расстреляли и раскурочили. Все диски с записями выдернули, чтобы унести с собой.