Текст книги "Изменник"

– А она точно здесь? – спросил Шанхай.

– Ты ищи… Найдешь – получишь штуку баксов, – тихо отозвался Антон. Блеснул знанием жаргонного слова «штука».

И Джинну стало понятно, что их прислал не Филиппов. Нет у ГРУ возможностей платить «штуку» баксов за один обыск.

– За косарь бакинских, начальник, я всю эту хавиру выпотрошу, – ответил Шанхай, возбуждаясь от названной суммы.

Этих людей прислал не Филиппов! Их с головой выдает жаргон, да еще акцент длинного. Они пришли с противоположной стороны. Они пришли за кассетой… Джинн лежал на антресоли и прикидывал, как поступить. Время тянулось медленно.

Решение он принял, когда Антон отвернул винты задней стенки «ригонды».

…Антон снял крышку и сразу увидел кассету. Сердце шпиона забилось. Антон взял кассету в руки, произнес победно: вот она! В зубах он зажимал тонкий «пальчиковый» фонарь и получилось не очень внятно. В ту же секунду он ощутил движение сзади-слева и услышал звук. Он резко обернулся, и луч фонаря описал дугу по комнате…

Джинн спрыгнул с антресолей, в прыжке ударил рукояткой «заставы» Шанхая по голове и приземлился на полусогнутых ногах. Жалобно скрипнул пол. Тело Шанхая еще падало, еще летел по темному пространству комнаты узкий луч фонаря и Антон поворачивался всем корпусом на звук, а пистолет в правой руке уже нашел цель – грудь Антона.

Когда события развиваются столь стремительно, большинство людей теряются. Антон не растерялся – он метнул кассету в Джинна и начал уход вниз, вправо. Его движение остановил удар ноги. Антон сел на пол, от боли стиснул зубы, едва не перекусив фонарь. Луч света погас и стало темно.

***

Из брюк Антона Джинн вытащил дорогой ремень с фасонистой пряжкой в виде американского флага. Связал руки за спиной двойной затягивающейся петлей. Обыскал, обнаружил в карманах сотовый телефон, бумажник, швейцарский нож, паспорт, ключи от квартиры, носовой платок, расческу, два презерватива и записную книжку. Паспорт раскрыл, прочитал: Энтони Дж. Волкофф… Особый интерес у Джинна вызвала отметка пограничного контроля с датой прибытия господина Волкоффа в Россию: 01.10.00… И, разумеется, интерес вызвала страна, откуда он прибыл: Югославия. Изучение бумажника и записной книжки пришлось отложить «на потом», потому что заворочался Шанхай. Джинн связал Шанхая, вывернул его карманы. Сотового телефону у Шанхая не было. Не было и расчески, носового платка и записной книжки. Презервативов тоже не было. Зато были отмычки, самодельный нож-выкидуха, радиостанция и портсигар с папиросами «Беломорканал». В паспорте у Шанхая было: Юрий Петрович Стенобитов.

После недолгой возни с Юрием Петровичем, Джинн вернулся к Энтони Волкоффу. Он посветил фонариком ему в лицо, сличил фото в паспорте и наружность в натуре. Потом открыл бумажник. Нашел в нем изрядную сумму в рублях и долларах, еще один презерватив, визитки менеджера компании «Сиэтл Медикал Экспорте Инк.» И… свое собственное фото.

Пока Олег совершал все эти действия, Волкофф сидел на полу и смотрел на него злым взглядом.

Джинн положил бумажник на стол, поиграл ножом, изъятым у Шанхая, и очень спокойно сказал:.

– Сколько человек в машине?

– Олег, – произнес Волкофф и закашлялся. – Олег Иваныч, давай поговорим как мужчина с мужчиной.

– Поговорим, – пообещал Джинн. – Сколько человек в машине?

– Один.

– А точнее?

– Точно один… Зачем я буду тебе врать? – Джинн взял радиостанцию и сказал Волкоффу:

– Сейчас вызовешь его сюда. Скажешь, что нужно помочь с погрузкой тяжелого ящика. Если только вздумаешь сигналить – зарежу. Ты меня уже знаешь… Все понял, мистер?

– Олег Иваныч, – начал было Волкофф, но Джинн стремительно рассек ножом воздух – лезвие чиркнуло по вороту черного свитера американца, в нескольких миллиметрах от кадыка.

– Понял, – сказал мистер. – Руки развяжи. Как я со связанными руками по рации говорить буду?

– Ничего, – усмехнулся Джинн. – Я подержу.

Американец вызвал второго бандита: подъезжай и давай к нам, в дом. Ящик нужно погрузить тяжелый… В ночной тишине было слышно, как заурчал стартер, и через двадцать секунд у дачи остановилась «четверка». Водитель – коренастый мужик в черной кожаной куртке – вошел в дом. Здесь Джинн встретил его ударом по голове и устроил рядом с Шанхаем.

– А вот теперь, – сказал Джинн Волкоффу, – будем говорить.

Он взял с древнего серванта старенький «филипс», воткнул в него кассету с любимым Луи Армстронгом и нажал кнопку «запись».

***

Телефонный звонок разбудил Филиппова в шесть утра. Трели телефона врезались в мозг, как сверла. Еще не проснувшийся полковник взял трубку: алло.

– Извините за ранний звонок, товарищ полковник. Майор Фролов беспокоит.

Остатки сна выбило из полковника мгновенно. Он сел на кровати, ответил бодро:

– Ну здравствуй, Олег Иваныч. Давно жду тебя. Ты где?

Проигнорировав вопрос. Джинн задал встречный:

– Мукусеев вышел на вас, Евгений Иваныч?

– Мы поговорили… Олег! Послушай меня, Олег. Ты можешь прийти в контору? Я гарантирую, что никаких репрессивных мер в отношении тебя не будет. Мы разобрались в ситуации.

Джинн несколько секунд молчал, потом ответил:

– Навряд ли вы разобрались в ней до конца. Я и сам въехал в тему только сегодня… Вам фамилия Волкофф что-нибудь говорит?

Теперь озадаченно замолчал Филиппов. Он покосился на спящую жену и сказал:

– Да, говорит.

– Тогда присылайте группу на дачу Ирины. Там вы найдете и Волкоффа, и видеокассету и три аудиокассеты с его волнующим рассказом.

– Он жив? – быстро спросил Филиппов. Джинн ненатурально рассмеялся и сказал:

– А что с ним сделается? Высылайте группу, Евгений Иваныч. Да поскорей, а то лапки у них того… онемеют.

– У них? – переспросил полковник. – У кого – у них? – Но из трубки потекли гудки отбоя. Филиппов шепотом матюгнулся и быстро набрал номер Кавказова.

Плыл серенький рассвет.

Возле дачи Ирины остановились «москвич» Филиппова и «волга» с милицейскими номерами. Из «волги» быстро выскочили четверо мужчин и прошли в дом. Из «москвича» выпрыгнул Филиппов, вошел вслед за ними.

На полу большой комнаты сидели три человека. Связанные руки каждого как бы обнимали колени, между коленными и локтевыми сгибами были пропущены палки. Такой способ связки полностью обездвиживает пленного.

– Развяжите меня немедленно, – закричал Антон. Филиппов посмотрел на него изучающе, узнал «Мотыля» – Волкоффа и взял со стола лист бумаги. В нем Джинн указал время последнего связывания. Прошел уже час.

– Развяжите, – не глядя бросил Филиппов. Он рассматривал «натюрморт» на столе: магнитофон и три аудиокассеты стопкой. Разложенные на три кучки документы, личные вещи, ножи, фонари, радиостанции… Довольно выразительно… И – видеокассета!

Волкофф сидел на полу, растирал руки. Выглядел он неважно. Филиппов кивнул на уголовников: уведите. Потом сел верхом на стул, скептически посмотрел на американца и спросил:

– Как же вы здесь оказались, мистер Волкофф?

– Я американский гражданин и настаиваю на присутствии представителя посольства.

– Вызовем, – согласился Филиппов. – Не хотите взглянуть вот на эти бумаги? – Он протянул американцу несколько листочков бумаги.

– Что это? – спросил Волкофф, но в руки не взял.

– Постановление о возбуждении уголовного дела по факту разбойного нападения на гражданина РФ Мукусеева Владимира Викторовича, – ответил Филиппов и отложил один лист в сторону. – Показания свидетельниц – продавщиц магазина, возле которого было совершено нападение. – Полковник отложил в сторону еще два листочка. – А вот это – фоторобот преступника. Никого вам не напоминает?

Волкофф промолчал, а Филиппов усмехнулся и сказал:

– Должен вам заметить, господин Волкофф, что согласно части второй статьи сто сорок шесть уголовного кодекса Российской Федерации, квалифицированный разбой карается сроком от шести до пятнадцати лет… Про мордовские зоны слышали?

Волкофф посмотрел на Филиппова с откровенной ненавистью.

– Что вы хотите? – спросил он.

– Я хочу вам помочь, – ответил Филиппов. Началась вербовка.

***

Волкофф хорошо отдавал себе отчет, что попал крепко. И что его обязательно попробуют завербовать. И обязательно завербуют, потому что он не хочет шесть лет сидеть в мордовской зоне. Во время подготовки и переподготовки он видел несколько учебных фильмов про советские лагеря… конечно, он как настоящий американский патриот, мог бы сказать решительное «нет» полковнику Филиппову. Но свободу он любил больше, чем американскую мечту и гордый звездно-полосатый флаг.

Но даже если он отсидит шесть лет в русском лагере, Америка не встретит его, как героя – еще до появления в дачном домике Ирины полковника Филиппова он уже предал Америку. Антон оправдывал себя тем, что у него не было другого выхода – Фролов быстро объяснил ситуацию: терять ему – Фролову – нечего… Поэтому, если Волкофф не ответит на те вопросы, которые сейчас задаст Фролов, то просто-напросто исчезнет и даже труп его не найдут. Устраивает вас, мистер, такая перспектива?

– Это противоречит международным законам, – ответил Антон и Фролов согласился легко:

– Конечно, противоречит. Но я-то сейчас сам нахожусь вне закона. Так стоит ли мне беспокоиться о соблюдении законов? Давайте приступим к делу, мистер. Времени у нас не так уж и много…

Результатом «беседы» стали три аудиокассеты, которые лежали сейчас стопкой на столе. Разумеется, они не имели никакой юридической силы. Но если русские передадут их в ЦРУ, на карьере Энтони Волкоффа будет поставлен большой и жирный крест. Он полностью перечеркнет все годы успешной и тяжелой работы в разведке.

***

На «точке 8» посторонние бывали довольно редко, а последнее время как плотину прорвало – зачастили. Утром пятнадцатого октября на «точку» привезли Волкоффа и двух уголовников. Всех их доставили врозь, и они даже не подозревали, что находятся в соседних помещениях.

С ними сразу начали работать. Филиппов изучал запись «беседы» Джинна и Волкоффа. Запись была не очень качественной, и Филиппову приходилось иногда перематывать пленку обратно. Кроме того, у полковника были проблемы с английским. Однако запись стоила того, чтобы послушать. По должности Филиппов непосредственно занимался югославской темой и, конкретно, костайницкими делами… Опытный специалист, аналитик, полковник построил версию событий, происходивших в Костайнице в августе-сентябре. В общем и целом она была весьма близка к истине, но изобиловала допущениями и белыми пятнами… Слушая пленки, оставленные Джинном, полковник находил недостающие звенья, схема получала окончательную завершенность, но никакого удовлетворения это не приносило… Какое, к черту, удовлетворение?

***

В доме было темно – только слабо светился крохотный глазок светодиода на панели магнитофона. Ворочался и кряхтел очухавшийся Шанхай. Тошненько ему было: то, что влип – понятно, а вот во что влип – еще не очень. Интуитивно он понимал, что дело дрянь, что все происходящее выходит за рамки обычной уголовщины.

…Джинн сказал Волкоффу:

– А вот теперь будем говорить.

– О чем? – хмуро процедил американец.

– О жизни твоей грешной… и моей не праведной. Но в первую очередь о твоей.

– А если не будем?

– Еще и как будем, друг мой.

– А эти? – кивнул на уголовников Волкофф. В темноте Джинн его кивка не увидел, но догадался. Он ответил:

– Ерунда. – И, обернувшись к Шанхаю, спросил:

– Эй, Юрий Петрович, ты по-английски говоришь? Или только по фене ботаешь?

Шанхай в ответ матюгнулся, а Джинн сказал весело по-английски:

– Вот видишь, мистер, как все просто.

– А где гарантии, что ты меня не… – спросил Волкофф, Джинн перебил:

– Не пори, мистер. В нашем с тобой ремесле гарантии уставом не предусмотрены. Назвался груздем – полезай в кузов. Но немножко я тебя успокою: живой ты еще можешь пригодиться.

– Спасибо.

– Не за что, услуга бесплатная… А теперь к делу: как ты узнал о кассете?

– Мы перехватили Мукусеева.

– …твою мать! – вырвалось у Джинна. – Каким образом? Кто – «мы»? Как это произошло?

Волкофф с ходу начал импровизировать, но Джинн сказал:

– Эта версия не катит, мистер. Оставь ее для мемуаров… Если, конечно, доживешь до того возраста, когда пишут мемуары. Но если будешь мне врать, то не доживешь. Давай с самого начала: как ты узнал о кассете?

– Мы поработали с трактористом… С Зораном Младичем.

– Та-ак… А как вышли на тракториста?

– Человек, который продал вам кассету – его брат.

– Гойко? – удивился Джинн.

– Он не Гойко, но это не важно. Он брат Зорана Младича. А Зоран использовал его как посредника.

– Допустим… Но откуда ты знаешь, что Зоран и Гойко – братья?

Волкофф помялся, потом сказал:

– Выключи ты свой магнитофон, Олег… Ты же меня под монастырь подводишь. – Последние слова, про монастырь, американец сказал по-русски.

– Нет, я тебя под вербовку подвожу. Повторяю: как вы установили, что Зоран и Гойко – братья?

– У нас есть свой человек в Костайнице, – неохотно произнес Волкофф. – Он-то и опознал в убитом Гойко брата Младича.

– Кто этот человек?

– Священник.

– …твою мать! Никогда я этим сукам не доверял.

– Я тоже не люблю попов, – поддакнул Волкофф.

– Это твое личное дело, – ответил Джинн. Он вспомнил священника и слова его: «Война ожесточает сердца, сын мой… слова ЛюНависть не существует. Если ты поэт, то скорбно болит сердце Кирилла и сердце Мефодия…» Сердце, значит, болит, гнида? – Это твое личное дело, мистер. Если я тебя правильно понял, нашу группу держали под колпаком?

– Да. Но всерьез вас никто не воспринимал. Вначале, по крайней мере.

– Почему?

– Да потому, что к приезду группы Мукусеева мы уже провели самое главное мероприятие.

– Ликвидацию Бороевича?

– Да.

– Откуда узнали про Бороевича? – быстро спросил Джинн. Он уже предвидел ответ. И не ошибся.

– В посольстве работает наш агент.

– Кто?

– Этого я не знаю. Агент считается особо ценным, его берегут.

– Ладно, допустим. Кто провел ликвидацию Бороевича?

– Снайпер.

– Слушай, Волкофф, – сказал Джинн по-русски. – Что ты целку-то из себя строишь? Я что, каждое слово из тебя тянуть должен? Ты уже сдал попа. Уже этого достаточно, чтобы в Штатах тебя отправили под трибунал… Чего теперь-то тихариться? Говори по существу. Кого-ток увяз – всей птичке пропасть. Тебя теперь все равно выдоят до последней капли. Деваться тебе некуда. Если уж ты хотел показать себя несгибаемым мужиком, то с самого начала надо было. А теперь поздно, милый.

– Не подкалывай, милый, – зло ответил Волкофф. – Если бы ваши провели официальное задержание, я бы хрен стал говорить. А ты! Ты же убийца! Ты поставил меня в безвыходное положение.

Джинн ухмыльнулся. В темноте Волкофф увидеть этого не мог, но он понял, что Джинн скалится.

– Понятно, – сказал Джинн. – В условиях абсолютной безопасности ты готов проявить мужество и героизм… О, ты крутой парень.

– Давай, давай, показывай свое превосходство, – ответил Волкофф. – Неизвестно, как бы ты повел себя, если бы тебя ночью, в чужой стране прихватил беспределыцик с ножичком…

– Действительно, – согласился Джинн, – тебе это неизвестно. Короче, давай говорить конкретно. Теперь тебе, как и мне, терять нечего.

И Волкоффа понесло! Он понял, что Джинн прав – того, что он уже сказал, вполне достаточно для «оргвыводов» в Лэнгли… Он понял это, и его понесло. Ослепительно горела красная точка светодиода на корпусе «филипса», неслышно крутилась в нем кассета и записывала откровения американца. «Беспредельщик» с зэковским ножом в руках внимательно слушал. Он почти не задавал уточняющих вопросов – все это будет потом, когда он передаст Волкоффа в руки других специалистов. Вот тогда американцу зададут сотни, тысячи вопросов, а каждый его ответ будет тщательно анализироваться, сопоставляться с ответами на иные вопросы, источники, донесения, факты… Он расскажет о своей жизни с самого детства. Он расскажет обо всех своих контактах по работе в ЦРУ. Обо всех командировках, встречах, беседах, операциях. Даст психологические и профессиональные оценки своим сотрудникам и шефам, расскажет все, что знает об их биографиях, семьях, собаках, об их увлечениях, слабостях, пристрастиях. О манере говорить, шутить, пить виски… Он расскажет все, что знает.

Возможно, после этого его вышвырнут, как выжатый лимон. Возможно, что его поддержат и даже помогут сделать карьеру в ЦРУ. Но все это сейчас Джинна не волновало. Ему нужно было получить информацию по совершенно конкретному делу… Он сидел на полу и слушал. А Волкофф рассказывал:

– Операцию с вашими журналистами разрабатывали без меня. Я подключился к ней позже, всех нюансов не знаю. Дело курировал лично генерал Вуоп… Где-то за неделю примерно до того, как расстреляли ваших, он поставил установку: обострить отношения между Сербией и Россией. Требовался некий инцидент крайне вызывающего характера – это требование Вашингтона. Операцию готовили в спешке, кое-как… Были разработаны, насколько я знаю, несколько вариантов. В том числе, например, обстрел здания вашего посольства в Белграде из гранатометов. А на месте планировалось оставить труп боевика с документами, которые привязывали его к сербским патриотам. Но в последний момент почему-то все переиграли и решили запустить вариант с расстрелом журналистов. Выбрали для этого – фак ю! – группу Ранко Бороевича, отморозка и наркомана… Какой кретин это придумал?

– Бороевич действительно сотрудник милиции? – уточнил Джинн.

– А черт его разберет. Удостоверение у него просроченное, но какая-то бумажка с печатью была. Собственно, поэтому его и выбрали. Он – серб, и в группе у него были только сербы. Но группа была уже полностью разложившаяся. Грабили всех подряд, сотрудничали с албанскими наркоторговцами. Как можно ждать от них качественной работы?… Я был против, но меня не послушали. Единственное, чего я добился, так это включения в группу Бороевича снайпера.

– Снайпер – ваш?

– Нет, – язвительно ответил Волкофф, – снайпер ваш, русский. Из Псковской дивизии ВДВ. Дикий гусь.

– Фамилия, имя, отчество?

– Иванов! Устраивает?

– Нет.

– Да и хрен с тобой. Русский. Офицер. Снайпер. Раньше служил в Псковской дивизии. Через левую щеку – шрам. Похоже, от ножа. По сербски вполне прилично шпарил. Больше я ничего о нем не знаю.

– Каким оружием он пользовался? – спросил Джинн.

– Специальный «Калашников» у него был. Со снайперским прицелом.

– Понятно. Что дальше?

– Дальше? Дальше ты сам знаешь.

– Зачем вы убили Ножкина и Куренева? – зло произнес Джинн. – Разве нельзя было оставить их в живых?

– Можно, – не менее зло ответил Волкофф. – Именно так все и планировалось: обоих или хотя бы одного оставить в живых. А потом предъявить всему миру с рассказом о зверствах сербов. Но…

– Что «но»? – спросил Джинн умолкшего американца.

– Научи дурака молиться – лоб расшибет, – тихо сказал Волкофф по-русски и снова перешел на английский. – Бороевич – наркоман и убийца. Разве можно было ему доверять такое ответственное дело? Он просто расстрелял русских и ограбил их.

– Разве это плохо – расстрелять и ограбить русских?

– Не надо! Не надо, Олег! Мы с тобой профессионалы и отдаем себе отчет, что в нашей работе обычные человеческие стандарты не уместны… В белых перчатках на войне делать нечего.

– Что дальше?

– Дальше? Дальше ты и сам знаешь: машину сожгли, тела закопали. Частично операция достигла своей цели… Но только частично. Оставь они в живых хотя бы одного из ваших, эффект был бы достигнут больший… Но что сделано, то сделано… Сербские власти со своей стороны тоже перепугались, подсуетились. Подбросили в машину «улики», которые указывают на причастность к расстрелу ваших хорватами. Но сработали топорно, грубо. Всех свидетелей потихоньку перестреляли… Забыли только про Бороевича. Ну да он казался не опасен. Он из тюрьмы вышел совсем сломленный. На него просто махнули рукой: пусть живет. Однако этому мудаку вдруг моча в голову ударила, и он обратился в ваше посольство.

– Кто убил Стево Бороевича? – спросил Джинн. – Сербы?

– Нет, хорваты… Иванов его убил.

– Но почему?

– Потому, что Иванов был уже засвечен, уже известен сербской контрразведке как наемник, воюющий на стороне хорватской. В случае обнародования интервью Бороевича, Иванов был бы опознан. Шума не избежать… Нам рассказ Бороевича был бы очень нужен, но все же мы решили, что его нужно зачистить. Поручили Иванову и он, как всегда, справился…

– Логики во всем этом немного, – сказал Джинн. Волкофф пожал плечами. Попросил: руки развяжи… Джинн подумал несколько секунд и развязал ему руки – за «сотрудничество» нужно поощрять.

– Дернешься – застрелю сразу, Антоша.

– Не беспокойся, Олег Иваныч. Я себе не враг.

Задергались, зашевелились оба уголовника. Тоже попросили развязать руки. Джинн медовым голосом спросил:

– А может, вам еще по стакану водки налить?

– Отпусти нас, начальник, – сказал Шанхай. – Мы в ваши игры не играем.

– Я вас сюда не звал – сами пришли. Теперь не вякайте.

Блатные смолкли. Волкофф с наслаждением растирал запястья. У него даже мелькнула мысль: а что, если… Он посмотрел на тускло мерцающий в темноте ствол «заставы» и подумал: нет, не стоит. Не стоит и пытаться. «Дружеская беседа» продолжилась.

***

Разведка живет по своим законам. Можно написать: «по суровым», или «по жестоким». И то, и другое определение имеет право на жизнь, но не отражает сути разведки. Главный закон разведки – целесообразность. Разведка не признает сентиментов, но признает компромиссы. В ней самым невероятным образом сочетается самопожертвование и торгашество… Разведка цинична, как старая проститутка, и пропитана героикой, как рыцарская баллада. Она требует беспредельной преданности от своих и поощряет предательство у чужих. Она греховна, построена на обмане. Шантаже, подслушивании, подглядывании, провокации, компрометации, лжи… При необходимости – на краже и убийстве. Разведка изначально аморальна и криминальна. Но поставленный на службу государства криминал – это уже как бы и не криминал, а «подвиг разведчика». Государство отпустит разведчику все грехи и даже наградит. За кражу со взломом, которая принесла ценную информацию – орден. За сводничество, позволившее завербовать нужного человека – орден. За взятку, данную важному чиновнику – благодарность из центра… Нет таких библейских заповедей и статей уголовного кодекса, которые не нарушила бы разведка, если это ЦЕЛЕСООБРАЗНО. Если отбросить в сторону романтический антураж, то станет ясно, что работа разведчика не менее грязна, чем работа дипломата или политика.

А если отбросить в сторону ханжество и словоблудие, то даже Иванушке дураку станет очевидно, что работа разведчика есть служение своему государству. Невидимое и неблагодарное. Их имена мы узнаем спустя десятилетия. И как бы ни обгаживали наше прошлое Резуны, Калугины, Новодворские и прочая мразь, мы будем смотреть «Подвиг разведчика», «Семнадцать мгновений…» и «Мертвый сезон». Мы будем помнить строчки Владимира Семеновича Высоцкого из песни о Евпаторийском десанте:

Мне хочется верить, что грубая наша работа

Дает вам возможность беспошлинно видеть восход.

…После окончания холодной войны между серьезными разведчиками было заключено негласное соглашение о гуманном отношении к «пленным»: арестованного разведчика противника не пытать, не калечить, не убивать. Ни о каком гуманизме и речи, конечно, не было. Все дело в том, что если сегодня вы изувечите на допросе нашего человека, то завтра мы точно так же поступим с вашим. Джинн об этом, разумеется, знал, но колол Волкоффа без церемоний. Если бы потребовалось, он без колебаний начал бы ломать штатнику пальцы… Если бы потребовалось, он демонстративно перерезал бы горло уголовникам. Он был на войне и вел себя согласно правилам войны.

Джинн совершенно не подозревал, что Волкофф уже попал в поле зрения ГРУ, что на нем камнем висит тяжкое уголовное преступление и деться ему все равно некуда.

***

Просидев пять часов на полу в нетопленном доме, Волкофф простудился. Он чихал, кашлял, сопли текли в два ручья. (Хотелось написать: в три, но даже у американских разведчиков всего две ноздри.) Он быстро обсопливил носовой платок, и Филиппов протянул ему свой.

– Спасибо, – сказал Антон «в нос», – сохраню на память… Вставлю в рамочку и повешу на стенку в гостиной – первая награда от русского правительства.

Филиппов кивнул и очень серьезно произнес:

– Вы его не стирайте, Антон. Так будет еще выразительней.

***

Шанхая с напарником обстоятельно допросили, зафиксировали их показания и накачали водкой. После этого их вывезли в Одинцово и ненавязчиво, по жалобе «случайного прохожего», отдали в руки ментам. В карманах у обоих обнаружились ножи и марихуана… Пожалуйте в ИВС, господа. Заслужили.

***

Волкофф подписал соглашение о сотрудничестве. В общем-то, это была формальность – кассеты с записью, ночного разговора на даче Ирины Кольцман привязали его к ГРУ сильнее, чем бумага с коротким текстом. Кассеты доказывали предательство Волкоффа.

Затем Волкоффа отвезли в Москву – длительное отсутствие разведчика может вызвать нежелательные подозрения. Он выбрал псевдоним «Робин» и отправился лечить свою простуду. Во избежание недоразумений, к нему приставили «ноги». Работа с Антоном только начиналась.

***

С конфискованной у американца трубки Джинн позвонил Мукусееву.

– Олег, – сказал Мукусеев мрачно, – я ведь твое поручение не выполнил.

– Я знаю, – ответил Джинн,

– Откуда?

– От того урода, который все это замутил… Как самочувствие?

– Почти нормально. Хочется застрелиться.

– В гости к тебе можно заскочить?

– А ты… – озадаченно произнес Владимир и фразу не закончил. Джинн рассмеялся и сказал:

– Перехожу на легальное положение. Думаю, что как раз сейчас отцы-командиры решают мою судьбу… Тебе, раненый, водку пить медицина разрешает?

– А я что – спрашивать у них буду? – возмутился Мукусеев.

***

Джинн угадал – именно в это время генерал-полковник Лодыгин в сопровождении полковника Филиппова приехал в СВР на встречу с Прямиковым. На стол Директора легли материалы, добытые Джинном, Справедливости ради стоит сказать, что они были тщательно отфильтрованы. Из них исчезла, например, информация о священнике, работающем на штатников – этого «героя» ГРУ оставило себе. Но предателя из посольства коллегам подарили. Подарок, надо сказать, по-царски щедрый… Хотя радости такие подарки не вызывают. Прямиков бегло ознакомился с расшифровкой кассет, помрачнел и немедленно вызвал одного из своих замов.

– Надо оперативно проверить информацию, – сказал Директор, передавая заместителю бумаги с подчеркнутыми словами о предателе в посольстве. Зам взял бумаги и ушел.

– Насколько я понимаю, – произнес Прямиков, – нашелся ваш Фролов?

– Да, Евгений Максимович, – ответил Лодыгин, – нашелся. Именно о судьбе майора Фролова мы и хотели поговорить.

– Слушаю внимательно.

– Фролов числится в федеральном и международном розыске. На нем висит убийство и нелегальный переход границы, – сказал Лодыгин, а Филиппов подумал: кроме этого за ним еще убийство авторитета в Туле и «нападение» на омоновцев в самой Москве. Но вслух он этого не сказал. А Лодыгин продолжил:

– В таких условиях легализация Фролова невозможна.

– Вы полностью доверяете майору Фролову? – спросил Прямиков.

Лодыгин, повернувшись к Филиппову, сказал:

– Это к тебе вопрос, Евгений Иваныч.

– Мы, – ответил Филиппов, – проводим служебную проверку. Она еще не закончена. Но лично я абсолютно доверяю Фролову. Готов за него поручиться.

– Чего же вы хотите от меня? – спросил Прямиков. Лодыгин ответил:

– Если к Генеральному прокурору пойду я, он решит, что я хлопочу за своего человека. А если мы, Евгений Максимыч, сделаем это вместе, то картинка будет совсем другой… Правильно?

Прямиков весьма дорожил своей репутацией. Некоторое время он сидел, обдумывал предложение шефа ГРУ. Потом сказал:

– Я хотел бы лично поговорить с Фроловым. Это возможно?

– На данный момент нет.

– Почему?

Лодыгин посмотрел на Филиппова: объясняй, Иваныч. Филиппов кашлянул и сказал:

– Связь с Фроловым пока что односторонняя… Но мне думается, что в самое ближайшее время он проявится. Он выйдет либо на меня, либо на журналиста Владимира Мукусеева.

– Любопытно, – поднял бровь Прямиков. – С Мукусеевым я знаком. А ну-ка… – Директор нажал кнопку селектора и сказал:

– Соедините меня с тележурналистом укусеевым.

Голос адъютанта отчеканил: есть. Прямиков закурил сигарету и сквозь облачко дыма внимательно посмотрел на Филиппова:

– Значит, Евгений Иваныч, вы готовы поручиться за Фролова?

– Так точно, Евгений Максимыч. Джинна… извините, майора Фролова я знаю давно: достойный человек, толковый профессионал, патриот. Все его действия были вынужденными.

Голос адъютанта произнес:

– Мукусеев на связи, Евгений Максимович.

***

Звонок адъютанта Директора СВР застал Мукусеева врасплох. Он только что впустил в квартиру Джинна и сразу раздался звонок: Владимир Викторович? С вами говорит адъютант Директора Службы внешней разведки… С вами хочет поговорить Евгений Максимович Прямиков… соединяю. А еще через несколько секунд в трубке раздался голос Прямикова:

– Здравствуйте, Владимир Викторович… Найдете пять минут для меня?

– Здравствуйте, Евгений Максимович. Я рад вас слышать.

– Я тоже рад вас слышать. Владимир Викторович, у меня сейчас сидят товарищи из дружественной нам организации… Разговариваем про одного вашего знакомого по Югославии.

– У меня теперь довольно много знакомых по Югославии, Евгений Максимович, – сказал Мукусеев и посмотрел на Джинна. Джинн ответил ему внимательным взглядом.

– Его фамилия Фролов… Вы можете охарактеризовать этого человека?

– Разумеется, Евгений Максимыч, – твердо произнес Мукусеев. – Олег Иванович Фролов – в высшей степени достойный человек, офицер.

– Любопытно. А что же ваш достойный офицер скрывается, Владимир Викторович? Странно это как-то.

– А он не скрывается, Евгений Максимович, – сказал Мукусеев. Джинн сверкнул глазами.

– Простите, не понял. По информации непосредственного начальника майора Фролова – полковника Филиппова Евгения Ивановича – Фролов предпочитает оставаться в тени. Начальник Фролова тоже характеризует его в превосходной степени. Готов за него поручиться, а вот наладить с ним рабочий контакт не может… Я бы и сам хотел встретиться с Фроловым. Что скажете на это?

Мукусеев быстро обдумывал слова Прямикова. Что это: предложение союза или капитуляции? Каким образом Директор СВР хочет решить судьбу Джинна?… Одновременно, специально для Олега, он переспросил:

– Полковник Филиппов характеризует Фролова в превосходной степени?

– Именно. И не только полковник Филиппов. Я бы сказал так: руководство организации принимает живейшее участие в его судьбе. А он сидит в подполье. Пора ведь, наверное, на свет выходить.

– Майор Фролов опасается предвзятого подхода и необоснованных репрессий, – сказал Мукусеев. Джинн стоял белый, как мел.