Текст книги "Изменник"

– Гости к нам, – сказал Джинн. Сплюнул и взял в руки «ремингтон». Определить на слух, как далеко собака, было сложно – горы, и акустика в горах часто выдает сюрпризы. Когда ты точно не знаешь расстояние, нужно исходить из худшего варианта. Джинн определил его как метров триста-триста пятьдесят.

– Быстро, – сказал он. – Быстро в реку. Пройдете метров сто-сто пятьдесят. Выйдете на правый берег. И шлепайте вниз. Я догоню.

– Костер? – сказал Мукусеев.

– Пусть горит. Уходите, мужики.

– Пошли вместе. Джинн, – сказал Зимин.

– Не, Митрич, не катит… Вы идите. Я догоню. Если вдруг…

– Что – вдруг?

– Если не приду, пометьте на карте, что в плотине – разрыв. Мельница там обозначена значком, похожим на солнышко.

В двух метрах от костра Джинн «распял» на ветках свою джинсовую куртку. Сам передвинулся вправо и вперед. Зачерпнул из реки ила, измазал лицо. «Ремингтон» удобно лег на валун, покрытый мхом… Джинн приготовился к долгому ожиданию – они уже знают, что он вооружен и дуриком не сунутся.

Над головой лежала звездная россыпь, что-то шептала речушка, полированный приклад «ремингтона» уютно лежал под щекой.

Костер Богач заметил только метров со ста. И человека рядом с костром. Лорд определенно хотел подать голос, и Богач положил руку ему на голову. Пес благодарно зажмурился. Интуиция у собак развита гораздо лучше, чем у людей, но Лорд так и не понял, что жить ему осталось всего несколько минут.

…Горел костерок в яме под скалой. Возле костра сидел человек с опущенной головой… Кажется, дремлет. Милош приказал взять этого пидораса живым… Ну живым так живым. Богач лежал, поглаживал голову Лорда и ждал, пока подтянутся остальные.

***

Джинн тоже лежал и ждал, пока подтянутся ублюдки. Хорошо бы, думал он, накрыть одним выстрелом и собаку и пару человек. Наперед никогда не знаешь, как оно обернется… Но хорошо бы.

Собака, конечно, ни в чем не виновата. Она просто делает свое дело. Но именно ее придется убить первой… Извини, Джон… Или как там тебя зовут – Джейн, Ред, Ники?… Извини, но тебя придется валить первой. Нет хуже врага для диверсанта, чем собака. Вот уж не знал, что у вас есть собачка. После самоуверенной выходки урода, который хотел остановить машину… Как его звали-то – Дрын?…да, кажется Дрын… После самоуверенной выходки этого Дрына – ишь ты, затеял автоматом попугать! – я подумал, что имею дело с абсолютными дилетантами. А вот – собака!… Извини, Джон-Джейн-Ники, но придется тебя завалить. И хорошо бы накрыть одним выстрелом еще пару человек… Спасибо покойничку с фляжкой, что он выбрал картечные патроны. Картечь вот уже лет пятнадцать запрещена, но все основные фирмы внагляк продолжают снаряжать патроны картечью. На кабана не худо. На человека и собаку тоже. Хорошо бы накрыть сразу и собаку, и пару человек. «Ну-ка, Злотан, нырни, посмотри, что там». «Я покойников боюсь». «Когда ты мертвую девку трахал – не боялся?»…Хорошо бы завалить этого Злотана.

…От костра шло слабое свечение. Почти невидимое. На его фоне Джинн увидел силуэт собачьей головы и головы человечьей. Он аккуратно прицелился между ними… Хорошо все-таки, что «Роттвейл» снаряжает патроны картечью.

Только вблизи Богач понял, что у костра висит куртка. Он осознал свою ошибку, но было поздно – по спине хлестнуло, взвизгнул и рванулся из-под руки Лорд… Богач попытался вскочить, вспомнил маму. Молодую, красивую… Вспомнил Ленку на солнечном Крещатике… Лорд визжал, застыла в ужасе Лампа, в глазах у Богача потемнело, из горла хлынула кровь. Еще он успел подумать про дозу кокаина, которая лежит под сиденьем джипа, но до конца не додумал – рухнул лицом в камень. Раненый, ничего не понимающий Лорд укусил его за нос, но Богачу было уже не больно…

Веером над головой прошли пули. Джинн перекатился за соседний камень… Стреляйте, ребята, сколько влезет. Милош, между прочим, велел брать живыми. Что ж это вы херней страдаете? Сверху посыпались веточки, скатилась горячая гильза «ремингтона»… Минут на двадцать я их остановил. Эт-то правильно… Как говорил один генсек: а я вам больше скажу: и это правильно… Ууумница! Просто ууумница!

Джинн выглянул из-за камня – никто к костру больше не лез. Визжала собака… Жива. Но больше не опасна.

Джинн подобрал гильзу – теплая! – и пополз к реке. Стоило ли, подумал мимоходом, сушиться? Вода оказалась очень холодной.

***

На этот раз он их просто не заметил. Прошел мимо. Они присыпались листвой, накрылись ветками, лежали молча. Он прошел мимо. И только когда уже прошел, Мукусеев шепотом позвал:

– Джинн… Джи-и-и-инн.

– Живы? – спросил он. Ему ответили:

– Живы. Ты-то как?

– Я, блин, точно еще одну статью заработал… За жестокое отношение к животным… Какая там санкция, Митрич?

– Пять лет расстрела, чтоб ты сдох, Джинн.

– Это запросто, гражданин начальник… И ведь что интересно? Все следаки одинаковые. В Стамбульской тюрьме мне следователь сказал почти ту же самую шутку.

– Сколько же вы там отсидели? – спросил Зимин.

– Полтора месяца, Илья Дмитрич. Я бы, может, и больше там отдохнул, но, знаете ли, клопы. Пришлось ее покинуть… Досрочно.

– Э-э, голубь вы мой, хреновато. Турецкого законодательства я, конечно, не знаю, но по отечественному побег из мест заключения или из-под стражи карается, согласно статьи 188-1 на срок до трех… А ежели сопряженный с насилием над стражей…

– Вот именно, – весело сказал Джинн, – сопряженный.

– Это часть вторая. До пяти.

– Бабен батон! Это что же выходит – я до сих пор бы сидел?

– А вам, Олег, простите, что инкриминировали? Вы, разумеется, можете не отвечать. Дело-то глубоко интимное.

Джинн ухмыльнулся. На грязном лице только зубы сверкнули.

– Дача взятки должностному лицу, Илья Дмитриевич.

– Ну-у, голубь вы мой… Совсем нехорошо. Много дали?

– Очень.

– Сто семьдесят четвертая, первая. От трех до восьми. Плюс побег. Это тебе, Олег, не хер собачий. Сидеть-не-пересидеть… Завалил охранника?

– Не я. Ребята.

– Это совсем другое дело, – оживился Зимин. – Это вполне можно переквалифицировать на…

– Да хватит вам, – перебил Мукусеев. – Шутки у вас… говенные!

– Верно, – сказал Джинн. – Пошутили и хватит, нужно идти. Думаю, что просто так они нас не отпустят.

– Э-эх, не дают старому человеку отдохнуть, – вздохнул Зимин. – Бегай тут по горам… в мокрых портках. Эх, геморрой мой, геморрой.

На левом берегу завыла Лампа, Джинн матюгнулся сквозь зубы.

***

Небо начало бледнеть и звезды на нем истаивали. Пейзаж наполнялся легкой акварелью, плыл туман. Было очень холодно, и Джинн решил объявить очередной привал. Он видел, что Мукусеев и Зимин вконец измотаны. Зимин начал хромать… Джинн выбрал место для привала, быстро соорудил костер, а сам ушел обратно, залег на тропе. Уверенности, что оторвались, у него не было.

Он лежал за упавшим стволом, отчаянно мерз. Справа шумела речушка, еще дальше вздымались из серой мути скалы… Хотелось спать. Или хотя бы просто лежать у костра, курить и греться.

Он едва не прозевал появление охотничков… Мелькнул у реки силуэт. Потом второй, третий… Вот тебе и оторвались! Хрустнул сучок, из тумана вынырнула собачонка. Джинн положил ствол «ремингтона» на дерево и стал ждать, пока они подойдут на расстояние выстрела. А с двумя патронами много не навоюешь. Эх, если бы он был один! Если бы он был один… Но это все из области «мечт». И теперь придется принимать бой. Возможно, последний… Ну что ж, когда-нибудь это должно было случиться. Такая у тебя работа, разведчик. Ты всегда это знал… Жалко только, что патронов мало… Ну да чего уж теперь? Главное, чтобы мужики все поняли и успели свалить.

Из тумана вышли еще два человека. Потом еще один. Джинн аккуратно навел ствол на собаку. Потом передумал и взял на мушку двух бойцов. Они двигались друг за другом с дистанцией шагов десять и картечью было реально накрыть обоих… Приклад сильно толкнул в плечо и первого бандита смело с тропы. Второго, кажется, тоже зацепило. Джинн передернул цевье и перекатился в сторону. Крикнул по-сербски:

– Заходи справа! Огонь по моей команде. – Прогрохотала автоматная очередь, пули зачмокали по бревну. Полетели куски коры. Джинн еще раз перекатился… Пуля срезала сухой сучок над головой. Стреляли как минимум из четырех стволов – беспорядочно и нервно, как чаще всего и бывает в таких случаях. Джинн быстро пополз в сторону, прикрываясь грядой камней. Он знал, что его не видят и стреляют наугад… Если бы у него было еще пяток патронов! Любых! Пусть хоть дробовых!

Стрельба стихла… Он высунул голову из-за камня и увидел, что охотнички, вытянувшись в цепочку, осторожно приближаются. Раз, два, три… пять человек… Нет, шесть. Многовато на один патрон. Будь он хоть трижды «роттвейл»… Ну что, майор? Пора красиво умереть?… Банально, блядь, до дури… И если честно, то не хочется. Но придется. Не хочется, но придется. А жалко все-таки. С Сабиной вот не попрощался по-человечески… Жалко, жалко… А что, если попробовать?… Не дури, майор. Глупости все это. Они всего в тридцати метрах.

У них шесть автоматов и патронов как у дурака махорки. Ничего у тебя не получится… Не тяни резину. Давай. Но не хочется – страшно. А ты что думал? Ты, когда присягу давал, – что думал? Давай, майор, не сношай Муму, умри достойно… А кожа у Сабины нежная. Нежная, как у той шведки, которую подвели к нему в Стамбуле под видом журналистки. Наверно, она была лесбиянка – свое дело она делала брезгливо и только с презервативом… Господи, о чем я думаю? О чем, ты, МУДАК, думаешь? У тебя есть один патрон и три секунды жизни. Три секунды – это так мало… Наполни их чем-нибудь хорошим. Чем? Чем? ЧЕМ?

Ладно, хватит… Вставай!

Джинн распрямился, как пружина, вылетевшая из будильника. Он выпрыгнул из-за камня, выстрелил навскидку. Он знал, что не промажет… Острая вспышка на дульном срезе ствола прорезала туманец. Завизжала собака, дурным голосом закричал человек… Загрохотал автомат, и Джинн грохнулся на камни. Он разбил локти. Он понимал, что нужно бежать, пока они не опомнились… И не мог. Он сказал себе: сейчас… сейчас. Я смогу.

А автомат бил короткими очередями, и Джинн не понимал, почему АК звучит так странно… А потом он услышал голос:

Ведь ты моряк, Пашка.

Моряк не плачет.

И не теряет бодрость духа никогда!

Джинн поднял голову – старик Троевич стоял на скале и стрелял из немецкого МП… Та-та-та-та… Та-та-та-та… Ведь ты моряк, Пашка! Моряк не плачет… Та-та-та-та…

Вставало солнце. Джинн засмеялся и закричал: «И не теряет бодрость духа никогда! Есть все-таки Бог! Есть! Я люблю тебя, Сабина! Я ЖИВ! ЖИВ! ЖИВ! Еще повоюем. Еще вставим этим уродам по самое не балуйся. Ух, как хорошо жить, Богдан!»

***

– Я, – говорил Троевич, – сразу понял, что напали на вас. Как стрельбу услышал – сразу и понял… А старуха меня не пускала. Куда, говорит, ты, старый хрен, прешься? Какой из тебя ратник? У тебя уж яйца седые… Баба! Чего она понимает? Яйца-то нужны совсем по другой части. А автомат гансовский я с войны сохранил. Нигде ни одной коржавинки нет. Как часы работает. Видал, Олег?

– Видал, отец, – кивнул Джинн.

– Ловко я их расху…чил?

– Ловко, отец.

– У меня еще «стэн» есть. Британский. Но – говно… Наливай, Олег.

У Джинна тряслись руки. Когда стрелял – не тряслись, а тут пришел отходняк. Он попросил Мукусеева:

– Плесни, Володя…

Мукусеев налил ракии. Богдан Троевич встал и торжественно произнес:

– Братья! Вы обрадовали меня трижды. Первый раз, когда вы пришли. Я знал, что когда-нибудь вы придете… Я дождался. Я счастлив. Второй раз вы обрадовали меня, когда эта банда на вас напала… Да, да, Илья, не смейся. Когда на вас напали – пришло мое время. Я сказал старухе: Зойка, гони Пончика. А Зойка заорала: куда ты, старый пень? У тебя уже яйца седые… А при чем здесь яйца? Я что – на еб…ю собрался? Я достал гансовский автомат, оседлал Пончика…

Мукусеев лежал у костра, слушал, что говорит дед Богдан. Постреливали угольки, низенький, мохноногий Пончик ел хлеб. Владимир не верил, что все это происходит с ним. Все такие штуки происходят в другом измерении – в кино, в книжках, но никак не в жизни.

Взошло солнце, испарилась роса. Они сидели около костра, седой старик размахивал руками. На груди у него мотался автомат времен Второй мировой. Рядом с дедом стоял ослик Пончик. Дед чего-то говорил… так бывает?…

Бывает. Но только во сне.

– И третий раз вы обрадовали меня, когда все-таки пришлось пострелять. Ты видел, Олег, как я их разделал?

– Видел, отец.

– Вот! Зойке расскажешь, как я их бил?

– Да, отец, расскажу.

– Скажи ей, что бил их как Пашка. Она ведь не меня любила – Пашку… Эх, Павел!… А правда, что у вас в России есть остров Кронштадт? Говорят, он большой, как Сараево?

– Да, отец, есть такой остров. У самого Санкт-Петербурга.

– Я всегда говорил Зойке: есть такой остров… Оттуда – святые Петр и Павел… Нет, вру. Петр – болгарин. Но пел по-русски. Выпьем, братья. Я люблю вас. Вода в Дрине холодная, а сердце у серба горячее.

***

Джинн вырвал кляп изо рта связанного человека. В живых осталось двое бандитов, но только этот был пригоден для допроса. Джинн вырвал кляп, человек закашлялся и сказал хрипло по-русски:

– Руки развяжи.

– О-о, никак землячок?

– Руки развяжи, занемели… Я ведь тоже офицер.

– Наемник? – с брезгливостью спросил Джинн.

– Я прошу: руки развяжи, полковник.

– Льстишь. Всего лишь майор. – Джинн перевернул пленного на грудь. – Добротно тебя, землячок, прокуратура спеленала.

– Могем, – подтвердил, присаживаясь рядом, Зимин. – Развязать?

– Извольте, Илья Дмитрич.

Зимин дернул за кончик веревки – узлы разъехались. Человек со стоном сел, стал растирать запястья. Смотрел угрюмо, исподлобья. Зимин протянул ему бутылку: выпей, земляк… Тот благодарно кивнул и резко выбросил вперед кулак. Не успел – Джинн перехватил руку, вывернул и швырнул его тело как куль. Упала на траву бутылка, чертыхнулся Зимин:

– Черт! Вот сука какая – грамм сто вылилось… Убью гада. – Зимин сложил руки в замок и ударил пленного по лицу. Джинн усмехнулся и спросил:

– Вы считаете, что это законный метод ведения допроса, Илья Дмитриевич?

– А это еще не допрос, Олег… Допрос-то впереди. Это ему за борзоту. – Зимин отхлебнул из горлышка, протянул Джинну бутылку, но тот покачал головой. Зимин поставил бутылку в сторону, на камень, закурил, улыбнулся и сказал:

– А теперь будем разговаривать.

– А если не будем? – спросил, стирая кровь с лица, наемник.

– Не говнись, земляк. Будем. Еще и как будем.

– Мне резону с вами говорить нет – я гражданин Украины. – Джинн выметнул вперед руку с «ремингтоном» – ствол «воткнулся» в солнечное сплетение пленного. Тот охнул, повалился набок.

– Да будь ты хоть гражданин Тринидад и Тобаго, а отвечать на вопросы будешь, незалежный ты наш… начинайте, Илья Дмитриевич.

– Благодарю вас, Олег Иванович… Вы, кстати, считаете, что ваши методы ведения допроса более законны, чем мои?

– Не надо, – поморщился Джинн. – У меня ПОЛЕВЫЕ методы… Согласно законам военного времени.

– Не существует никаких законов военного времени, Олег. Это я тебе как юрист говорю. Существует только разница в репрессивных санкциях. За одно и то же воинское преступление военнослужащий может получить три года в мирное время и расстрел в военное, но в принципе…

– Незалежный землячок, – перебил Джинн, – как раз звал себя офицером.

Они очень «по-светски» беседовали между собой, ожидая, пока пленный очухается после удара Джинна. Наконец тот пришел в себя. Зимин сказал:

– Фамилия, имя, отчество. Адрес. Год и место рождения.

А Джинн добавил:

– Номер части в Советской Армии. Звание и должность.

***

С «земляком» работали полтора часа. Под перекрестным допросом он очень быстро поплыл. Сначала пытался темнить, но долго обманывать опытнейшего важняка Генпрокуратуры и поднаторевшего на допросах разведчика ГРУ, разумеется, не мог… Вместе со своим товарищем, тоже офицером, он приехал в Югославию в 92-м. Развалился Советский Союз, армия что в России, что на Украине сидела на голодном пайке. Вербовщик сам нашел их в Киеве. Наобещал золотые горы… Терять было нечего, и они подались в Сербию. Сначала воевали за сербов, потом попали в плен. Хорваты запросто могли их расстрелять, но не расстреляли – предложили повоевать за свободу Хорватии. Им, в принципе, было все равно. Деньги-то платили не сербские, не хорватские, а немецкие и американские.

Потом они попали в окружение, едва вырвались и примкнули к группе Милоша… Кто такой Милош? А черт его знает, кто такой Милош… Авантюрист. Группа работала сама по себе – ни за сербов, ни за хорватов. Но кто-то Милоша финансировал, снабжал деньгами. Транспортом, средствами связи. Понятно, что Милош не был сам по себе. Кто-то ставил ему задачи. Они взрывали и сербские храмы и хорватские. Похищали людей, обстреливали ооновцев… Им с другом было понятно, что добром все это не кончится, они решили, что поработают до конца октября и уйдут по-тихому. Вот «ушли». Богач уже мертв… А со мной вы что сделаете?

– К медальке представим, – усмехнулся Джинн. – Кто дал команду на захват нашей группы?

– Милош.

– Это ты брось. Ты отлично меня понял: кто дал команду Милошу?

– Этого я не знаю. Нас в такие вещи не посвящали. Милош, скорее всего, получал задания по радио.

– Когда поступила команда на захват нашей группы?

– Вчера около семнадцати часов.

– Как конкретно звучала вводная?

– Милош сказал: сегодня в N к местному жителю прикатит группа русских. На «фиате» с дипномерами. Безоружные. Их надо захватить… Обязательно живыми. Все.

– Он сказал, сколько человек будет? – спросил Джинн.

– Трое или четверо.

– Так трое или четверо?

– Какая разница? Раз безоружные – пусть хоть пятеро. Больше пяти в «фиате» не поместится… Верно?

– А все-таки вспомни, Костя, что Милош сказал: трое или четверо?

– Кажется, трое.

– Кажется или точно?

– Я не помню, не помню… Кажется, трое. Какая разница?

– Есть, милый, разница, есть…

***

С ним работали полтора часа. Задали несколько десятков вопросов. Надо было бы поработать еще, но поджимало время – ночную стрельбу в лесу могли слышать (и наверняка слышали), поэтому нельзя было исключить появление сил ООН или сербской армии. Объясняться с ними, когда вокруг лежат трупы, крайне не хотелось.

– Ну, что будем делать с этим? – спросил Зимин, кивая на бывшего старшего лейтенанта Советской Армии Константина Зинько.

– А что с ним делать? По делам его.

– Не убивайте, – попросил Зинько.

Джинн посмотрел на него тяжело, помолчал и сказал:

– В твоем рюкзаке я нашел золотые коронки… Где ты взял их, земляк?

– Я?

– Ты, ты.

– Я… Я их купил… В карты выиграл. У Богача.

– Вместе с пассатижами? – спросил Джинн тихо.

– Я… я… Это не я. Это Богач. Это он коронки вырывал.

– Ты мародер, Костя Зинько. Если бы ты был просто наемник, я бы, возможно, тебя пощадил… Но человека… мародера. Который носит в рюкзаке горсть золотых коронок и пассатижи… Извини, не могу.

Зинько закрыл глаза, из-под век выкатились слезы. Зимин приложился к бутылке.

– Илья Дми… Илья Дмитриевич, – позвал Зинько. Зимин оторвался от бутылки и посмотрел на мародера бледными глазами:

– Что тебе?

– Илья Дмитр…тырыч… скажите ему. Скажите… Нельзя же так!

– Почему же нельзя? – удивился Зимин. – Под определение комбатанта ты не подходишь и под действие Женевской конвенции, соответственно, не подпадаешь. Расстрелять тебя – и все тут. Мрази станет меньше… Я с Джинном солидарен.

– Но ведь вы юрист… Незаконно, незаконно!

– Э-э, брат, куда тебя понесло… Закон, как учит нас другой юрист – Ульянов В.И. – есть выражение воли классов, которые одержали победу. Ты что же, лейтенант, с Лениным не согласен?

– Не согласен! Не согласен! – закричал Зинько. Кажется, он уже совсем ничего не понимал.

– Мудак, – сказал Зимин. Он был сильно пьян. Он изрядно принял и опьянел на глазах – быстро и тяжело. Вероятно, это было следствием перенесенного стресса. – Мудак. Впрочем, я с Ильичем тоже во многом не согласен. Довольно вульгарно трактовал старик многие вопросы… Но в отношении тебя. Костя, сомнений нет. – Зимин снова приложился к бутылке.

– Но это не я… Не я коронки…

– Не важно, – мотнул головой Зимин. – По законнику Стефана Душана… Сербский, между прочим, свод законов, в середине четырнадцатого века принят… Так вот, по закону Стефана Душана за измену и разбой полагалась смерть и конфискация. За преступление несла ответственность вся задруга. По принципу «брат за брата».

– Они не братья мне! – крикнул Зинько. Зимин пожал плечами:

– Не хочешь отвечать по законнику Стефана Душана? Думаешь, несправедливый закон? Ну давай судить по справедливому… Ты думаешь, что по британскому eguity… что, собственно, переводится как Право справедливости, тебя по головке погладят? Дерьмо! Дерьмо, блядь, дерьмо…

Зимин тяжело поднялся, сплюнул и побрел к костру. Джинн проводил его взглядом и повернулся к Зинько. Зинько заплакал. От костра послышался пьяный голос важняка: «Ведь ты моряк, Мишка…»

***

В Костайницу их отвез родственник Богдана на старом тарахтящем автобусе… Настроение было подавленное, У всех. Кроме самого Богдана. Прощаясь, Джинн сказал ему:

– Ты автомат свой гансовский выброси, отец. Утопи к черту.

– Еще чего! – возмутился старик. – Я пятьдесят лет с этим автоматом. Он мне дороже старухи. Ишь придумал – утопи.

– Кровь на нем, отец. Коснись что… Извлекут из тел пули, проведут баллистику… Лучше избавиться.

– Из каких тел, сынок? – сказал Богдан. Он смотрел искренними синими глазами. – Ты, сынок, не беспокойся. Никаких тел не будет. Мы здесь живем. У нас свои законы, а эти бандиты уже всех до печенок достали… Я все сделаю, как надо, Олег. Ты не думай, что старик Троевич совсем дурной, из ума выживший. Еще в ту войну в наших краях отряд немцев исчез. Уж как искали, а не нашли. А этих и подавно не найдут… Ты, сынок, не беспокойся – не было ничего. Как мой друг Павел говорил: все будет крыто-шито.

– Шито-крыто, – механически поправил Джинн.

– Нет, Павел говорил: крыто-шито.

– Хорошо, пусть будет крыто-шито.

***

В автобусе к Джинну подсел Мукусеев:

– Худо выглядишь, Олег.

– А ты лучше?

– Пожалуй, я и не лучше. Не знаю, в зеркале себя не видел. Слушай… Я хотел спросить: что вы узнали от этого?

– От кого?

– От урода, которого допрашивали. Ты же отодвинул меня от допроса.

– Что значит «отодвинул»? Ты – государственный деятель, член ВС. Тебе просто нельзя влезать в эту кухню. Представь себе заголовки в газетах: «Депутат высшего законодательного органа России лично допрашивает бандита»… Здорово?

– Не очень… Спасибо за заботу об авторитете ВС. Однако, что все-таки вы выяснили? – Джинн откинулся на подголовник:

– Да ничего особенного… Обычные бандюки, блуждающая стая. Случайно наскочили на наш «фиат», решили поживиться чем-нибудь.

– Стой, Джинн! Ты же говорил: они ждали нас, именно нас.

– И ты поверил? Ну ты даешь, Вован. Это я для гражданина следователя дуру прогнал, а то он чего-то занервничал.

Мукусеев смотрел с недоверием. Джинн подмигнул, сказал:

– Не бери в голову, Володя.

– Да, конечно, совсем ерунда… Даже если не брать в голову то, что нас чуть не перестреляли… Даже если не брать в расчет погубленный автомобиль и видеокамеру, стоимостью в четыре автомобиля – сами еле уцелели. Ладно, хрен с ним: с бандюком-то что ты сделал?

Джинн ничего не ответил. Он прикрыл глаза. Казалось, он спит. Но он не спал – он обдумывал то, что сказал на допросе мародер и убийца Константин Зинько. Допросить бы его еще раз. Но покойника не допросишь.

***

Человек на велосипеде, с удочкой, проехал по тропинке реки. Мимоходом бросил взгляд на пансионат Марии. В крайнем окне второго этажа стояла на подоконнике включенная настольная лампа. Человек удовлетворенно нажал на педали.

***

– Но откуда деньги? – спросил Мукусеев изумленно.

– В долг взял у бандюка, – ухмыльнулся Джинн.

– Олег! Олег – это же черт знает что!

– Ханжества не надо, товарищ депутат. Эти жалкие четыре с половиной тысячи не покрывают десяти процентов нашего ущерба. С одной стороны. А с другой: как ты собирался расплачиваться с этим Гойко Митичем? Чем?

– Но ведь не ЭТИМИ же деньгами! – крикнул Мукусеев.

– А какими? Какими прикажешь? У тебя есть другие?

В разговор, который стал принимать крутой характер, вмешался Зимин:

– Олег прав, Владимир Викторович. Деньги добыты, можно сказать, в бою. И не надо ханжества: мы не присвоили их. Мы собираемся потратить их на благое дело.

– Сразу, – сказал Широков, – вспоминаются пресловутые пять тысяч марок партийных взносов… Ребята правы, Володя. И не забивай себе голову – на войне как на войне.

***

«Пуля», выпущенная из рогатки, влетела в окно и ударила в то место, где раньше висело зеркало. Теперь зеркала не было, а на обоях остался темный четырехугольник… «Пуля» влетела, чмокнула стенку. Мукусеев долго не спал, ожидая этого выстрела, но под утро задремал. От звука «поцелуя» «пули» со стеной мгновенно вскочил. Он вскочил, включил свет и увидел на полу комочек бумаги размером с виноградину.

Он нетерпеливо развернул и разгладил листок. Тем же самым почерком (если уместно называть почерком печатный шрифт) на четвертинке листа из школьной тетради было написано: «В три часа ночи. В разрушенном доме на западной окраине. Желтые стены, арочные окна. Шесть тысяч марок наличными».

Мукусеев посмотрел на часы – около пяти утра. Значит, до встречи осталось меньше суток. Он сунул ноги в кроссовки и пошел к Джинну. Несколько раз постучал в дверь, но Джинн не открыл… Странно, спит он очень чутко. Владимир вышел на улицу, попытался заглянуть в окно. Внутри Джинновой комнаты было темно – ничего не видать. Владимир вытащил из кармана монетку, постучал по стеклу. Звук разносился, кажется, на всю Костайницу, но в комнате Джинна было по-прежнему тихо. Вот так номер! Где же Джинн?

Озадаченный Владимир вернулся в дом, в коридоре столкнулся с Широковым. Сначала даже принял его за Олега – ростом и комплекцией полковник СВР Широков и майор ГРУ Фролов были очень похожи.

– Что случилось, Володя? – спросил Широков.

– Джинн, понимаешь, куда-то пропал, – возбужденно ответил Мукусеев.

– Как пропал? Что значит – пропал?

– В комнате его нет. Стучу, стучу – нет его.

– А, так это ты стучал… Я как раз на твой стук и выскочил… А Джинн, наверно, у Сабины. Лямур, Володя!

– Ай да я дурак! – хлопнул себя по лбу Мукусеев. – Про Сабину я совершенно забыл…

На лестнице появился Зимин, спросил сверху:

– Что вы тут колбаситесь, коллеги? Я – старый, у меня бессонница, а вы-то что не спите в пять утра?

Мукусеев торжественно развернул над головой бумажку:

– Гойко прислал депешу. Пляшите, господа. – Зимин спустился по ступенькам вниз, сказал:

– Ну-ка, ну-ка…

Широков щелкнул выключателем торшера, гостиная озарилась мягким оранжевым светом, Владимир продемонстрировал «депешу».

– Читайте вслух, – сказал Зимин. – Я очки не взял.

Мукусеев прочитал записку.

– Знаю я этот дом, – произнес Широков. – Красивый, видно, был домина… Нужно будет днем разведку провести.

Распахнулась дверь с улицы и вошел Джинн. Лицо его было покрыто коричневыми разводами.

– Вот те и раз, – сказал Широков.

– Какой у вас, Олег Иваныч, оригинальный макияж, – сказал Зимин.

– Где ты был, Олег? – спросил Мукусеев удивленно.

– Свежим воздухом дышал, – ответил Джинн. – Где она?

– Кто? Сабина?

– Записка, – ответил Джинн и протянул руку. Мукусеев подал записку. Джинн прочитал текст, вернул обратно.

– Получилось, Олег? – спросил Широков. Он, профессионал, первый догадался, где был Джинн.

– Нет, Игорь Георгиевич, он, оказывается, был на велосипеде… Метров сто я за ним шел. Потом он сел на велосипед и укатил.

– М-да, шустрый парнишка, – сказал Зимин. Теперь и Мукусеев понял, что Джинн всю ночь просидел в засаде, ожидая появления Гойко. Отсюда и маскировочный макияж… Как минимум часов пять он просидел в засаде в подсолнухах, дождался Гойко и попытался его проследить, но Гойко укатил на велосипеде. Разумеется, скрытно проследить велосипедиста пешему нереально.

– Спать хочу, – сказал Джинн, пытаясь подавить зевок. – Прошу пардону, мужики, но необходимо выспаться, чтобы следующей ночью не клевать носом… Это касается всех.

***

Днем сходили на разведку… Зимин совершал «отвлекающий маневр» – пил ракию с шерифом и мэром. Вернее, сам не пил – ссылался на печень, но своим собутыльникам подливал от души.

Желтый дом с арочными окнами стоял на отшибе. Видимо, в дом попал снаряд и красивое когда-то здание стояло теперь с полуразрушенными стенами, с черными подпалинами пожара. Похрустывая битым стеклом, обошли дом снаружи. Все вокруг было усеяно битой черепицей, кирпичом, щепками. В пустом бассейне лежала дохлая ворона… Потом вошли в дом.

– Смотри и запоминай, Володя, – сказал Джинн. – Ночью все будет выглядеть по-другому, и если ты сверзишься в темноте в подвал, то запросто свернешь себе шею… Кстати, наш друг здесь уже побывал. – Джинн показал знакомый отпечаток каблука на полусгоревших досках пола.

Мукусеев внимательно изучал расположение комнат, дверей, окон.

– Мы все время будем рядом, – продолжил Джинн, – но рассчитывать тебе придется только на себя. Сегодняшнее ваше свидание сильно отличается от той встречи, на кладбище.

– Почему?

– Потому, Володя, – сказал Широков, – что сегодня у тебя при себе будет весьма крупная сумма денег. Если этот друже Гойко блефует и у него нет никакой информации, то он может попытаться элементарно отнять у вас деньги.

– Или сунуть в бок перо, – добавил Джинн. – Уйти мы ему, конечно, не дадим, но тебе от этого легче не будет. Спиной к нему не поворачивайся, держи хотя бы дистанцию вытянутой руки… Все остальное – в руке Аллаха.

Мукусеев стиснул в ладони «зиппо» с дурацкой присказкой и шутливо ответил:

– Аллах акбар!

***

День тянулся медленно. День тянулся страшно медленно. Казалось, ему не будет конца… Но всему приходит конец. Часы пробили полночь. Настало двадцать первое сентября, вторник.

Из дому вышли в два. Пошли, как водится, огородами. Миновали кладбище, где прошла первая встреча с Гойко, в два восемнадцать вышли к дому. В темноте его громадина скорее угадывалась, чем определялась взглядом… Джинн еще раз шепотом повторил инструктаж, развел всех по позициям. Оставалось ждать.

Минут через пять Мукусееву показалось, что кто-то подошел к дому. У задней, более-менее целой стены, скрипнуло раз, потом другой… потом все стихло. До трех часов оставалось больше получаса. Неужели пришел Гойко? Мукусеев лежал в сорока метрах от дома, напряженно вслушивался в ночь. Тишина не была абсолютной – шумели деревья, где-то в лесу ухнул филин, по шоссе проехал грузовик. Ночь жила своей тайной жизнью… Снова раздался звук со стороны дома. Что это – человек? Или дом, изувеченный снарядом, дает трещины, роняет черную от копоти штукатурку? Тоскует, вспоминая те времена, когда он был домом, а не развалиной, и в нем жили люди?