Текст книги "9х18"

У моря

Человек начинается с бунта. Ходил-ходил за ручку малыш с мамой, довольный и счастливый, а потом вдруг вырывает руку и кричит: «Я пойду туда, куда захочу сам!»

Нет, наша жизнь не складывается, наша жизнь «струживается». И я не хочу говорить «мне сложно». Я хочу говорить «мне трудно». Потому что где «сложно», там причина внешних обстоятельств решает все за тебя, а там, где «трудно», определяешь ты сам свою жизнь: за каждый свой шаг несешь полную ответственность за себя и за тех, кто рядом с тобой. Бунт человека – это требование свободы, личной ответственности за свою жизнь. С желания отвечать за свои поступки и начинается человек. Растет дух. Личность. В этом наша великая суть.

Да, человек начинается с протеста. Человек начинается там, где он покидает свои собственные границы. Где он протестует самому себе, ставит свою личность в оппозицию своим привычкам, своему естеству. Логика причинно-следственных связей предлагает тебе пути той среды, в которой складывается твоя природа по обстоятельствам, а ты вдруг заявляешь о себе как что-то из ряда вон выходящее. Выходящее из привычной линии твоего существования. И теперь ты не складываешься в свою судьбу, теперь ты складываешь свою жизнь, свою личность по законам твоего свободного духа, притязаний на что-то высшее, чем просто быть в этом мире. Ты теперь создаешь себя самого. Создаешь этот мир. Являешься субъектом своей жизни и субъектом человеческой истории.

Одному из таких бунтарей было 25 лет, когда ему пришло время делать свой главный выбор. Он стоял на берегу моря ноябрьским вечером, когда берег стал пустынным от отдыхающих, а небо над морем почернело и остыло. Море отражало в себе осень, так же, как и его душа, потерявшая цель и смысл жизни отражала в себе пустоту и холод.

Он делал выбор. Его лихорадило. Он уже много месяцев ходил на этот берег, разговаривал с бездной, искал в ней ответ на главный свой вопрос. Пытался разглядеть в этой холодной морской пустыне образы своей жизни, своей судьбы. На морском бездонном полотне он как бы вырисовывал в воспаленном воображении фрагменты своих поступков и дел. Пытался найти выход. Обрести смысл. Идею жизни. Он вопрошал к бездне, в надежде, что она ответит ему. Там поздними вечерами море раскачивало небо, соединяясь с небосклоном в одну густую мрачную массу. Ему казалось, Сам Бог вселялся в эти бушующие волны, подавая знаки гнева, обращенного к нему за его отступничество. Морские волны бились со всей силы о волнорезы, вбивая в его лицо холодные соленые брызги. Море прогоняло его прочь. А он стоял на краю вселенной и решался на что-то очень важное для него, большое и необходимое. Море пробуждало своим ревом все его нутро ото сна, в который впала его жизнь. И тогда он отчаянно взмолился. Он кричал, обезумев: «Что Тебе надо от меня? Почему Ты вместил в мое сердце эти ноты, мешающие мне жить, как все! Эту музыку, которая постоянно зовет меня куда-то в даль, приковывает мое внимание к неведомым мотивам и смыслам».

Но он уже понимал, что это были его смыслы, его судьба. Ему осталось теперь только решиться написать текст своих поступков и дел в ритме этой музыки. Но решиться было тяжело.

«Почему именно я?» – продолжал взывать его мятежный дух к бездне.

И кто-то очень близкий, забытый им, из морского мрака отвечал:

– Потому что глаза. Глаза! Они выдают человека в одно мгновение, говорят о нем все. По глазам понял и в них прочитал, что ты пришел сюда не просто играть. Ты пришел за чем-то большим. Ты пришел за человеком, которому плохо и одиноко. Игра для тебя – это только твои руки, твое тело, в котором воплотилось огненное сердце. Твое сердце больше игры. Твой пламень выше любой награды, любого трофея. Сердце может гореть к чему угодно, оно может хотеть чего угодно. Эту игру человек любит за то, что она делает его сильнее, красивее. И это прекрасно! Кому-то эта игра – отдушина от тревог и потерь: она лечит душу. Кому-то она радует сердце и возводит к совершенству. Кому-то – здоровье и хорошее самочувствие. И это все хорошо, необходимо человеку. А есть и такие, для кого игра, площадка, поле – это другая планета, небо, в котором они ищут раненых, сломанных и обескрыленных. Согревают своим теплом тех, кто падает и замерзает. Кому одиноко. Игра для таких – это повод, чтобы отдать свои крылья. Чтобы быть крыльями для других. В твоих глазах светилась огромная сила: загорающееся пламя. Я это почувствовал. Я это увидел. Вот почему ты здесь. Вот почему я тебя впустил на площадку тогда – за твою окрыленность. За твою веру. За твою любовь к человеку.

– Ты меня не впустил. Я сам зашел.

– Да, сам. Не зашел бы, если бы в тебе не было этой силы. Одного только боялся я: что ты не выдержишь. Слишком много страдания было в твоих глазах и слишком много обиды. Но я почувствовал, что ты выдержишь. Победишь эту тьму, страх, одиночество – себя.

– А как же прыжок? А как же удар в три метра? А как же сборная? Гусиные шаги по залу и все эти опоздания на электричку, ночные марш-броски до дома по лунной дороге из шпал. Как же новые кеды вместо обедов. И Серега, друг мой, который верил в меня, – все, получается, зря? Для чего все было, зачем? Вот мой вопрос. Ответь мне!

И море отвечало:

– А разве ты не в сборной? Разве ты низко прыгаешь? Разве у тебя слабый удар? И разве ты не плачешь, когда проигрываешь свои битвы, и не радуешься, когда побеждаешь? Разве у тебя нет этой жизни? Хочешь другой? Славы, денег, признания, успеха. Иди и ищи все это.

– Нет, не пойду. Уже искал. Не хочу. Другой судьбы не хочу.

– Ты в сборной – продолжал голос из бездны. Мало того, ты игрок самой великой сборной. Ты игрок сборной мира. А друзья твои, команда твоя – это олимпийцы нашей планеты. Неужели ты этого не понял до сих пор. В этих Саньках, Лешах, Танях, Светах, в этой твоей неказистой свите создается и взращивается невероятная сила, благодать всего мира, само совершенство. В них красота и жизнь человечества. Они созидатели вселенной. Творцы! Ты и они – суть, соль, свет мира. Они и есть вера и любовь – настоящая, бескорыстная – и надежда для человека. Потому что они знают: им не быть на вершине никогда. Каждый из них понимает, что он слабый, несовершенный, ростом не вышел. Но при этом они продолжают любить этот мир. Они любят эту игру и эту жизнь, зная, что никогда не будут на вершине пьедестала, – просто так любят. И все! Любовью этой своей прокладывают дорогу другим, кому выпало быть высоким, сильным, быстрым, удачливым и совершенным. Они радуются тому, чего сами не имеют, а имеют другие. Они любят не за что-то, а просто так, ради этой самой любви, ради этой самой веры. Поэтому и Господь про них говорит, что последние станут первыми. Пьедестал им уготован там, в других мирах. А другие миры разве не в этом мире? Разве свет этих совершенных миров не светит здесь на этой планете? Светит! За их бескорыстие светит. Блаженны не достигшие, невысокие, несовершенные, слабые, полные, медленные и некрасивые – ибо их есть Царствие небесное: площадка 18х9 без границ, без времени. Там, где жизнь, Любовь и радость. Там все совершенны и божественно красивы. Там нет слабых и сильных. Там всех любят.

Спасибо, море, за голос в этих волнах. Спасибо тебе, ангел мой! Спасибо, что остался со мной до конца и не забыл меня. Спасибо тебе за твои глаза в этом море. За твое доброе сердце. За молитвы обо мне. Спасибо, что ты тогда впустил меня в зал. Спасибо!

– Молодец! Я знал, что ты победишь.

– Нет, это мы победили, вместе! Жди меня, я скоро вернусь. Увидимся наконец-то!

– Нет. Не сейчас. Не здесь.

– Как?..

– Вот так… Я тебе все сказал. Теперь твоя очередь.

Отработав в деревенской школе один год, я уехал на заработки.

«Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе», – говаривали мои родители, видя, как я, молодой парень, просиживаю штаны в деревне, когда мои сверстники в это время покоряют вершины материального благополучия.

Вот один из таких покорителей приехал в деревню в отпуск. Это был мой одноклассник, который, отслужив в армии, устроился монтажником-высотником в одну из питерских строительных фирм. Монтировал вышки для сотовой связи. Зарплата у него была в 30 раз больше моей. В 30 раз! Конечно, мне захотелось такую же. Конечно, мне хотелось достатка. Все это было хорошо, радостно, идейно – работать в сельской школе, заниматься своим любимым делом. Но жить в нищете – это жить в унижении. Прежде всего для самого себя. Я понимал, что идет перекос в моей жизни, что нельзя создать жизнь однобоко, только поддерживая одну часть – дух, а тело оставить забвении, а вместе с телом и молодость – силу, утверждающую нас в этом материальном мире. И эту сторону тоже надо учитывать в планировании своей жизни, иначе тебя постигнет неудача.

Я уволился из школы и уехал на заработки, бороздить просторы страны, оставив свою деревню и свою команду. Три года как на другой планете. Я в этот период переселился в совершенно другого человека, может быть того самого, какой хотел вырасти в моем теле до моего отъезда в Петербург. Но, конечно, это не так. Если ты когда-то почувствовал в себе жизнь духа, если ты однажды поверил во что-то большее: больше чем земля, – то уже в любом отступничестве от своей мечты, в подсознании в тебе будет действовать эта мечта, из глубин будет напоминать о себе, звать обратно. Три года увлекательной, но пустой жизни. Разъезды по всей стране. Опасная, но интересная работа. И хорошая зарплата.

Мы работали в бригаде из пяти человек. У нас был самый молодой коллектив, в котором кроме меня работало два моих одноклассника. Мы монтировали вышки для сотовой связи. Объездили всю страну. Монтаж вышек мы превратили в спорт. Всегда с кем-то соревновались: с соседними бригадами; между собой. Думаю, этот период был нужен мне для того, чтобы вскрыть до конца ложные смыслы, окончательно повернуть себя к тому, что я любил по-настоящему. Я как бы вернулся в то состояние, которое было моим альтер эго. Пожил той жизнью, от которой, видимо, не до конца избавился в своих ложных мечтах и намерениях.

Этому опыту нужно было состояться. Это был опыт, который меня привел к точке невозврата. Опыт чужой жизни, альтернативного пути помог скиснуть тесту, которое не до конца еще, видимо, созрело, для того чтобы выпечь в будущем из него добрый хлеб. Я за эти три года не прочитал ни одной книги, ни вспомнил ни разу ни о колледже, ни о школе, ни о тех мечтах, которые были моей жизнью предыдущие пять лет. Я ни разу не ударил по мячу. Мне было стыдно об этом думать. Кафе, рестораны, хорошая одежда – шкурка уверенной в себе молодости. Веселая компания. Хмельной взгляд на мир – все это беззаботное времяпрепровождение подводило меня к жизненному кризису, в котором должны были в конце концов разрешиться мои вопросы. Так и было, я почувствовал, что молодость проходит. Душа пустеет.

И все-таки и это время не прошло даром. Я научился многому. Мы работали на высоте, выполняя сложнейшие действия, которые требовали не только невероятных физических усилий, но и смекалки, смелости, взаимовыручки. Возникали внештатные ситуации, подвергая наши жизни опасности. На одном объекте мы работали аж на 360 метрах. Мы были лучшей бригадой в фирме, потому что мы были командой, молодыми и смелыми.

Однажды прораб дал команду слазать на верхнюю секцию башни, чтобы поставить линейку для измерения горизонта. 70 метров. Мы к тому времени закончили монтаж и спустились вниз, уставшие и голодные. Прораб сказал: у кого есть силы, поднимитесь наверх. Мы тогда потупили взгляды, и только один из нас, и это был не я, надел страховочный пояс и полез вверх. Нам, оставшимся стоять внизу, стало стыдно за себя, за свое малодушие, и мы один за другим надели свои пояса и полезли вслед за товарищем. Прораб только вскрикнул: «Зачем вы все-то поперлись туда? Я же сказал одному залезть!» Но мы уже были все наверху. С тех пор я стал тренироваться для того, чтобы стать выносливее. Чтобы быть способным, как мой товарищ, первым, надеть пояс, чтобы не бояться, если тебя попросят сделать сверх нормы, чтобы, как мой товарищ, не задумываться в ожидании, как кто-то другой возьмет на себя ответственность. Опыт был полезен. Но все же это было не мое. В душе́ я ждал момента, когда все это закончится, и я вернусь к себе самому, к тому делу, которое стало уже моим призванием, моей настоящей жизнью. И такой момент, слава Богу, настал.

И вот я стою у моря, бушующего кричащего гиганта. Стою и решаюсь на что-то большое и необходимое для себя. И решение было принято. Буря затихла.

На следующее утро я шел по тому же берегу. Море было спокойным и радостным, оно улыбалось в унисон моему сердцу. Теперь я не кричал на бездну, а спокойно вглядывался в ее бесконечные просторы, схватывая пророчески в своем воображении отрывки из будущей жизни. Я создавал эскизы своей судьбы, своей свободы. На горизонте за моей спиной вставало солнце, освещая просторы большой вселенной. Я тихо молился, чувствуя силу и тепло солнечных лучей, которые мне посылала Великая Звезда. Сам Бог стоял за моей спиной, и мне было не страшно. Мне было легко.

Через неделю я был уже был в Питере. А еще через неделю работал воспитателем в детском доме.

Мысли и поступки человека, его дела, совершаемые в направлении своего предназначения, своей жизни, диалектично сплетены между собою, перемешаны и склеены, и разобраться порой невозможно, что хорошо, а что плохо. Но светит в глубине души нашей что-то большое и светлое, что дает силы верить, любить и надеяться на добрый исход всех наших дел и поступков. Эта светлая сила рождается и крепнет в нас с детства, она дана нам с рождения. Эта сила никогда не гаснет. Не было бы в глубинах человека силы тепла и света, может быть, не за что было бы и зацепиться в потемках души на ночных улицах жизни. Но лучик всегда светит из человеческого сердца, поэтому и говорят: «Надежда умирает последней»! И пока ты жив, есть шанс все изменить и встать на правильный путь.

Для того чтобы мне окончательно встать на свою дорогу, нужна была дистанция, затишье. Необходимо было побыть одному, чтобы разобраться в себе, в своих мыслях. Мне представилась возможность почти на год уехать на море. Работал на стройке со своим товарищем, с которым познакомились в Питере еще в студенческие годы. Каждый день я ходил гулять по морскому берегу. Проводил вечера в одиночестве в размышлениях о своей жизни. Знакомых в этом южном городе никого не было, товарищ приехал с семьей: было не до меня. И я имел благодатную возможность побыть одному.

И я тогда понял, что одиночество для человека – это испытание, это тяжелый крест. От одиночества человек страдает, но в одиночестве он и исцеляется. Одиночество бывает разрушительным и созидательным. Первые мгновения своего одиночества человек переживает в детстве. Все начинается с детства. В детстве мы переживаем и время благодатной радости, тепла и заботы, и первый холод жизни. Все, что с нами происходит в детстве, имеет огромные глаза. И счастье огромно, и горе тоже огромно. И самое тяжелое испытание, что переживает сердце ребенка, – это одиночество, недостаток любви от близких людей. Одиночество в детстве – тьма человеческой жизни. Ад. Оно всегда в детстве связано с недостатком любви от близких людей. И непреодолимое испытание для ребенка, когда он не имеет достаточно любви от самого близкого человека – матери. Для детей это самая ужасная пытка, да и для взрослых тоже. Тяжелые моменты детства, темнота и одиночество могут вспоминаться без боли только уже во взрослом состоянии. Нет, без боли ничего не вспоминается, но только боль эта детская, огромная со временем глохнет, притупляется, уходит в подземные пласты и там тлеет, нередко руководя из подсознания нашими мыслями и поступками.

Взрослому человеку все-таки легче переносить одиночество в силу уже сложившегося жизненного опыта и кристаллизованной из него радости, любви, которую он выстрадал в сердце; выточил острием своей воли как драгоценные камни. У детей этого опыта нет, поэтому они так беззащитны перед всей холодностью и бездушием мира.

Но для того, чтобы обрести силы и крылья, одной благоприятной обстановки детства мало. Крылья дает тебе Бог в минуту принятия ответственного выбора. И эта минута рождается в свободно принятом на себя уединении, отрешенности от всех. В минуты твоего одиночества. Мы выбираем что-то каждый день в своей жизни. Но есть центральные моменты, в которых сделанный выбор на пути в ту или иную сторону становится определяющим в судьбе. К такой минуте нужно быть готовым, ее нужно ждать, чтобы не пропустить, не заметив ее величия и значимости. И для этого необходимо уединение. Одиночество. Жизнь у моря – это было время благодатного уединения, затишья после бурного периода, в котором сбилась с курса моя жизнь. И я нашел выход. Слава Богу.

Удивительное существо – человек! Все чудеса, которые происходят в мире, – это чудеса, явленные миром человеческих сердец. Чудо происходит там, где человек соприкасается с миром своим оголенным сердцем, там, где сердце соприкасается с сердцем без посредников – рассудка и привычек. Чудо человеческой встречи заключается в том, что мы при виде друг друга сквозь все одежды оголенно и открыто из самой глубины приветствуем душу, смотрящую на нас сердечным откровением. И вот оно – чудо встречи! Таинство сердец.

Все великие открытия, связанные с миром, наукой, материей, были созданы в процессе этого оголенного взгляда на мир. Все добрые достижения человечества происходят там, где личность творца-человека открыла свою сердечную бездну перед миром вещей и впустила в себя энергию и образы внешней реальности, сотворив из нее нечто уникальное и чудесное, основательное.

Мы каждый день пишем текст своей жизни. Выстраиваем сюжет. И жизнь человека содержательна только тогда, когда приобретает смысл задания. Каким образом мы здесь собрались и какая сила нас всех сюда привела, одному Богу известно, но в том, что мы сюда стянулись по какому-то особому принципу, где каждый получает жизненное задание, у меня сомнений нет. Я думаю, мы это все поймем на страницах своих книг, если не сейчас, то чуть позже. Эта книга и есть жизнь. А у книги есть замысел. И задание – создание своей книги. Мы ее пишем, придумываем, строим. И несем в себе этот замысел, воплощаем его. Мы преследуем большую цель. Цель – жизнь, ее окрыление, одухотворение. Это конкретная, не чужая – своя родная жизнь. Необходимая. И мы обязательно должны ее прожить прекрасно, счастливо. И помнить, что «светлое будущее» – это только то, что рядом, что можно потрогать и полюбить сейчас. Я в этом уверен, потому что мы тренируемся и живем здесь и сейчас все вместе на этом небольшом клочке земли размером 18х9.

Детский дом

Крайнев Виктор, в группе зовут его просто Витя. Воспитанник 3 группы Н… детского дома, спокойный, внутренне устойчивый, говорит мало, негромко, улыбается тихо, незаметно. Среднего роста, но физически от природы крепкий – тренируется на турнике. Классно играет в футбол. Слабых не обижает, но и не заступается ни за кого. Свое пространство ценит. Лишних к себе не подпускает. Кровать никогда не заправляет, но комнату держит в чистоте. Учится хорошо. Прогуливает редко. Со взрослыми неприветлив, почти никогда не здоровается, но не грубит. На расспросы отвечает сухо, твердо. Сдержанно. Матом ругается редко. Компьютерный игроман. Любит вареные яйца. Курит. Они там все курят.

Кузнецов Сергей. В группе называют – Кузнец. Воспитанник 3 группы. Лидер номер два. Физически сильный. Рост 190, 17 лет. Белокурый, улыбается как-то неестественно. Глаза голубые. Часто щурится. Сочетание в лице красивых и уродливых черт придает ему вид отталкивающий, вызывающий у человека рядом непонятный магнетический дискомфорт, неуют. В то же время притягивающий. Из-под длинной косой челки смотрят бегающие глаза, периодически застывающие неподвижно в одной точке. Взгляд гипнотический. В футбол играет посредственно, на площадке задирается, психует. Сильно ругается матом. Наглый. В комнате живет с Димой, товарищем своим, вместе прогуливают уроки. Тот младше Кузнецова года на три, состоит у него на побегушках. В обиду Кузнецов Диму не дает. Оба по выходным в группе не ночуют, пропадают где-то в городе. Иногда приводит в свою комнату ночью дружков через окно, сидят пьют. Курят прямо в комнате в окно. Кузнец держит группу в страхе по принципу дедовщины. В группе всегда порядок, убирают младшие. Он контролирует. Вареные яйца терпеть не может.

За эту работу воспитатели покрывают Кузнецова, не выдают. Директор догадывается, что там происходит, но молчит. Главное – порядок. Чтобы все тихо и спокойно было.

Меня перевели воспитателем в «тройку» на место их прежнего воспитателя, который то ли заболел, то ли что-то в группе произошло такое, что послужило необходимостью убрать его из группы на время. Меня перевели из «девятки» в эту группу в качестве основного воспитателя. В детском доме в группе, в которой находилось от 15 до 20 человек, работало по два воспитателя. Один сменял другого. Первый воспитатель был постоянным, т. е. работал только в своей группе. Второй – сменный. Помощники менялись, работая в разных группах, перекидываемые каждый месяц то на одну, то на другую. Это давало возможность детям привыкнуть и знать всех воспитателей детского дома. Чтобы была взаимозаменяемость. Первый воспитатель ответственный за все происходящее в группе: выстраивал графики, отвечал за школьную успеваемость, за порядок, за воспитательную работу. Второй отвечал по традиции только за текущие дела, на подхвате.

«Тройка» была специализированной группой – спортивной, привилегированной. В ней жили наши футболисты, играющие за детский дом на городских турнирах, они считались элитой детского дома. Имели больше свободы от учебы, дополнительный сухпаек и льготы на свободное время за стенами детского дома. Основной воспитатель этой группы, которую я и заменял, была бывшая спортсменка. Не знаю, какого масштаба, знаю только, что лыжница. Она была вхожа в круг администрации и так же, как и ее воспитанники, состояла в элите – высшей когорте воспитателей. Имела дополнительные бонусы, в том числе материальные. Она-то и была создателем «дедовщины» в группе. Этот способ управления был, видимо, самым надежным и работающим, что и устраивало администрацию. Группа была оснащена компьютерным классом, в комнате отдыха стоял теннисный стол, настольный хоккей, в фойе – кулер. Имелся свой кинозал.

«Тройка» была не многочисленной, как другие, как моя, например, «девятка» – переполненная, куда совали всех подряд, кто не умещался в других группах. Здесь была элита. Поэтому состав регламентирован. По какой причине сюда попали Степа и Мишаня, я не знаю. Возможно, воспитатель спортивной группы из-за того, что детский дом был переполнен, взяла себе в пустовавшие комнаты – такое было только в «тройке» – этих ребят, поступивших в детдом всего с месяц назад. А может, и по причине того, что Мишаня показал свои способности в футболе, он ведь действительно занимался футболом, когда учился в лицее. А Степу, как в придачу, вместе с Мишаней перевели. Они изначально поступили в мою девятую группу. Ко мне часто заселяли новеньких, а потом, когда дети проявляли себя так или иначе, или оставляли в «девятке», если попадался тяжелый вариант; или переводили в другую группу, если ребенок был более или менее спокойный и адекватный. Степа и Мишаня приблизительно одного года, лет по 12, спокойные домашние дети. «Тройке» нужны были такие: беспроблемные. Потому как в последнее время слишком много проблем стали доставлять спортсмены своими прогулами, гулянками и скандалами. Надо было разбавлять эту стаю спесивых и избалованных жителей. Избалованных привилегированными условиями и неправильной системой жизни самой группы.

Когда я заступил на первую смену, Мишаня и Степик сразу прибежали ко мне, чтобы поздороваться и выразить свою радость, что теперь мы снова вместе. Мы с ними успели в «девятке» подружиться. К моменту моего перевода в «тройку» они уже с месяц тут жили и успели освоиться на новом месте. Каждый, правда, по-своему.

Мишаня – общительный, проворный, на контакт идет быстро. Заразительно смеется во весь рот. Остроумно умеет шутить. Глаза горят. Мальчик всегда исполнен веселого оптимизма. Правда, иногда проявлялась в его говорливости ироничная злоба, видимо, эта черта была приобретенной, вызвана новыми условиями его жизни. Любознательная и развитая натура его с первого взгляда влюбляла в себя самых разных людей. С ним было легко и интересно. Благодаря его интеллигентному происхождению развитый ум и глубокое сердце порождали интересное сочетание – веселую говорливость с одной стороны и тоскливую задумчивость с другой: состояния, нередко сменявшие друг друга. С Мишаней любили общаться детдомовцы. Особенно с ним было интересно шататься по улице, когда он шел и непринужденно, иногда с издевкой, комментировал самые простые вещи, выводя из этого глубокие выводы и живые точные образы.

– Вот ворона жрет на помойке. Посмотрите-ка. Ей все равно, чем забивать брюхо. Такой хорошо жилось бы в детдоме. В детдоме трудно было бы жить орлам, они любят горячую пищу, – говорил своим товарищам на прогулке Мишаня.

– Почему только горячую? – интересовались его простодушные друзья.

– Характер у них такой. Они только горячую кровь пьют, холодную не любят, – комментировал Мишаня, глядя на ворону, важно копающуюся в мусорном баке и осторожно поглядывающую в сторону залюбовавшихся ею ребят. – Холодная кровь, – продолжал Мишаня, – как остывший чай, пахнет хлоркой и столовскими отходами. Элита пьет только горячее. Свежеубитое.

– Орлы – элита, а вороны – отбросы общества! – кто-то сделал вывод из Мишаниных рассуждений.

– Почему же так? – спрашивали детдомовцы Мишаню. – Почему они такие привередливые?

И Мишаня тогда рассказывал своим попутчикам притчу из «Капитанской дочки». А те слушали его с открытым ртом. Рассказывая этот фрагмент из пушкинской повести, сам он вспоминал, как мама, посадив Мишаньку и его младшую сестренку на уютный старый дедовский диван на даче под Сестрорецком, прижав своих деток к себе, читала им «Повести Белкина». А дождь, ставший причиной теплой семейной сцены, аккомпанировал голосу мамы, донося успокаивающие ритмы из-за оконной рамы, за которой уже второй день не прекращалось литься на землю мокрое небо.

Большинство книг, которые Мишаня помнил до мельчайших подробностей, – это были книги, прочитанные ему мамой. Иногда папой. Мама читала сказки, рассказы и повести русских писателей, а папа любил Джека Лондона, Жюль Верна и рассказы о полярниках Владимира Санина, про испытания и сильных духом людей. У них в семье была традиция – читать вслух. Вечерами это был обязательный ритуал. Дети рассаживались под абажуром под руки-крылья мамы и слушали ее спокойный тихий голос. Мишаня прижимался ухом к материнской груди и впитывал ее ритмичный, в унисон звучащий с ее сердцем голос. Под убаюкивающее чтение Мишанька представлял литературных героев, события, образы как наяву – все это с голосом матери ложилось на самую глубину его души. И даже когда дети засыпали, мама все равно продолжала читать, через детский сон внося теплые ритмы, смыслы, которые проникали в сердца детей, в саму суть их человеческой природы. Пульсация этих материнских ритмов осталась в Мишиной душе навсегда.

Потом, когда ему приходилось засыпать уже одному на этом белом свете, без мамы, закрывая глаза, он слушал свое сердце, и тогда в его сознании проступал материнский образ, как живой. Мама, родная – самое близкое существо. Любовь. Мамин голос, который звучал в памяти Мишани, помогал ему выжить в новых условиях, пережить одиночество, свалившееся на него как тать, как упавшая с неба беда, в одно мгновенье раздавившая их уютное человеческое счастье.

В тот день Мишаня ушел из школы на два урока раньше. Учительница сказала, что сегодня ему надо забрать младшую сестренку. В отсутствие родителей обычно ее забирала бабушка. Мишаня подумал, что бабушке нездоровится, у нее было больное сердце, и вести сестренку придется ему. С двух уроков уйти было неплохо, а вот то, что на секцию по футболу он не попадал, его расстраивало. Бабушка была дома, а с ней незнакомая женщина с папиной работы. От этой женщины он и у знал, что папа и мама погибли в автокатастрофе, когда возвращались домой из другого города. Вот и вся, собственно, история. Сердечная болезнь бабушки не позволила оформить на детей опекунство. Родственники по маминой линии тоже отказались. Папа был в семье один ребенок, братьев и сестер у него не было, кто мог бы взять на воспитание Мишаню и его сестру. Так они оказались в детском доме.

Степка был другой. Совсем не похож на своего товарища. Хотя товарищами они были недолго. Их свело вместе только то, что они прибыли в детский дом в один и тот же день. Попали ко мне в девятую группу и поселились в одной комнате. Потом, когда их перевели в «тройку», то расселили, и с этим их дружба, собственно говоря, и закончилась. Мишаня был прогрессивным, а Степик заторможенным. Они были на разной волне. Поэтому Мишаня, освоившийся в тройке быстро, нашел себе других товарищей, а Степка остался один. Дружить с ним никто не захотел. Да и он тоже. Хотя иногда Мишаня подходил, интересовался у Степы, как у него дела, но машинально, вместо «привет». Быстро адаптироваться в детском доме Мишане помогла его общительная и легкая натура. Он довольно легко принял и освоил законы новой жизни и через месяц был уже своим: играл в футбольной команде с Кузнецом, с которым нашел общий язык и даже иногда уходил вместе ним в самоволку.

* * *

Степа был замкнутым, не общительным. В нем жило какое-то равнодушие ко всему. Он не обижался, когда ему чего-то не доставалось из подарков и гостинцев, выдаваемых за ужином в столовой. Был равнодушен и когда ему возвращали вещи, взятые без разрешения из его тумбочки. Сначала этой черты – без боя отдавать все, что забирали, – не замечали одногруппники и по привычке припасенное у него, к примеру, булочку с маком, брали незаметно, тайком. А потом поняли, что Степа ничему не противится, и обнаглели вовсе. Не встречая сопротивления, новые товарищи по группе забирали себе вещи и продукты Степы прямо при нем, не стесняясь. Для воспитанников это стало даже каким-то развлечением. Удовольствием. Смакованием.

Чаще Степку обижали дети, которые сами были объектом унижения от сильных ребят. Степа был в этом случае крайним. Слабее него не было никого. Сильный обижал слабого. Слабый искал слабее себя, чтобы отыграться за свое унижение. Такая иерархия отношений существует во всех брошенных на произвол коллективах. В детских сообществах это проявляется всегда с более очевидной, яркой энергичностью. Беззащитность Степана и равнодушие к тому, что его обижают, была вызвана то ли крайней степенью защиты от окружающей действительности, то ли это была уже степень внутреннего угасания жизненной энергии. Такой тихий и ровный беззаботный отказ от жизни. От всего того, что имеет ценность и смысл в этом мире.