Текст книги "Ключи Марии"

Глава 24

Краков, июнь 1941. Олесь Курилас, увидев ее, теряет дар речи

Варшаву немцы ненавидели за то, что она была гнездом польского сопротивления и принимала живое участие во всех восстаниях. Поэтому столицей генерал-губернаторства сделали Краков, где в Вавеле Ганс Франк имел свою резиденцию. В Кракове осела и украинская эмиграция, сбежавшая сюда от русских. Организовала издание газет, журналов и книг. Здесь оказалась добрая половина украинского Львова, да и не только Львова, но и Праги, Варшавы и Берлина. По вечерам вся эта эмигрантская публика собиралась по кофейням и ресторанам и строила Украину. Строила из ничего, из своих грез и фантазий. Все жили в предвкушении грядущей новизны и оригинальности, готовясь к войне и уже имея в загашнике сформированное украинское правительство. Оставалось только войти с немецкой армией на родную землю и перенять власть.

Олесь устроился в редакцию «Краківських Вістей», где рисовал для каждого номера карикатуру или что-то героическое: например, немецких солдат, идущих в атаку, одухотворенный портрет фюрера, а то и что-нибудь лирическое – красивую девушку с букетом цветов, мечтательно смотрящую в светлую даль. Образ девушки менялся в зависимости от того, какую именно страну поглотил Гитлер. Тех денег, что он получал, хватало на еду и мелкие расходы, и к счастью, его жилье тоже оплачивала редакция. В ту пору в Кракове можно было найти много дешевых пустых квартир, оставленных евреями, убежавшими в Союз. Можно было легко купить товары, исчезнувшие из магазинов, спекуляция расцвела пышным цветом. Ксендз, еще недавно в проповедях осуждавший алкоголь, теперь торговал водкой, а известный пламенный моралист увлекся торговлей женским бельем.

И вот настал день, который Олесю суждено будет сохранить в памяти на всю жизнь. Собственно, ни день, а вечер, когда он впервые увидел ее, ту девушку, увидел и не мог отвести от нее удивленного взгляда, так она приковала к себе его внимание! Его тянуло к ней, словно они знали друг друга с детства. Он еле сдержался, чтобы не подойти и не сказать: «Привет! Как давно мы с тобой не виделись! Как дела?»

Редакция размещалась на Кармелитской, он быстрым шагом пересек Рынок, неся под мышкой папку с рисунками. Как раз опускались сумерки, людей на улицах стало меньше потому, что приближался комендантский час, но газетчикам разрешалось работать допоздна – им выдали специальные пропуска.

В редакции было шумно, там собрались не только штатные работники, но и литераторы, всегда заходившие сюда на огонек по вечерам. Главный редактор Михайло Хомяк* для таких встреч всегда готовил небольшое угощение – бутерброды, чай и вино. Но все это появлялось на столе только после редакционного совещания. Он же обеспечивал литераторов, не являвшихся штатными сотрудниками, да и не часто писавших для газеты, продуктовыми пайками и журналистскими удостоверениями.

На широком столе были разложены отпечатанные страницы завтрашней газеты с белыми «окнами» – местами для иллюстраций и фотографий.

– Привет, Олесь, – обратил на него внимание шеф, – мы тебя уже около часа ждем. Показывай, что принес.

Олесь положил на стол папку, и именно в этот момент его взгляд остановился на темноволосой девушке, стоявшей в стороне и разговаривавшей с Юрием Косачем, прибывшим из Берлина. Он никогда не видел ее раньше, но показалась она ему очень знакомой. Что его поразило? Может, эти большие глаза, которые, казалось, родились раньше ее самой, или полные красные губы, выпускавшие изо рта каждое слово так, словно оно было облизанным, сладким леденцом, или высокий стройный стан в розовом платье, подчеркивавшем каждый соблазнительный изгиб тела? А может, ее вытянутое лицо с веерами ресниц? Около минуты он не мог отвести от нее глаз и смотрел, как зачарованный, но и она заметила его интерес и мельком поглядывала на него. То, что она заметила его прикипевшее к ней внимание, Олеся смутило, и он отвел взгляд. Затем толкнул локтем Данила, фельетониста, подписывавшегося псевдонимом Дан, тоже беженца из Львова, и, кивнув на девушку, спросил шепотом:

– Кто это?

– А что – уже попался? – Дан подмигнул. – Ты не первый. Видишь, как Юрий ее уже окручивает?

– Так кто же она?

– Поэтесса. Пишет под псевдонимом Арета.

– Арета? Я читал. Очень хорошие стихи.

– Странное псевдо, нет?

– Не думаю. Арета – древнегреческая богиня мужества, а еще так звали дочь царя феаков Рексенора, а еще была дочь Аристиппа Арета Киренская, которая писала философские трактаты.

– Интересно, которая из этих трех подтолкнула ее к выбору такого псевдо?

– Неплохой первый вопрос для знакомства, – улыбнулся Олесь.

– Думаю, ты опоздал! Юрий, наверное, уже получил ответ на этот вопрос, – кивнул Дан на Косача.

– А как ее зовут на самом деле?

– Не говорит. Она, как и мы, сбежала оттуда и не хочет подвергать семью опасности. В удостоверении ее имя Арета Крих. Мы все здесь сплошные псевдо.

Конечно, мало кто подписывал статьи своей настоящей фамилией. Олесь и сам не подписывался, чтобы не подставлять под удар родителей.

– И она не говорит, откуда сбежала? – поинтересовался он.

– Нет. Но думаю, что она из еврейской семьи.

– Почему так думаешь?

– Ты, наверное, не все ее стихи читал. Есть там определенные мотивы, – снова подмигнул Дан. – Ну, и много мистики.

– У Антоныча тоже было много мистики. Ну и что?

– Тогда объясню проще: у меня на такие вещи особый нюх. А еще эта обреченность, – и он продекламировал вполголоса:

 
Не люблю я ночей осенних,
Когда месяц скалит зубы,
И выплескивают из окон тени,
И ложится металл на губы…
 
 
Не люблю я очей осенних,
Когда черное крыло безмолвья
Нависает тяжелой тенью
Над чьим-то безголовьем…
 
 
Когда зори в пазуху ночи
Осыпаются стряхнутые,
Будто покорные листья,
Из веток ветром откушены…
 
 
Когда друзья в беде оставляют,
Когда лезет между нас подлость,
И когда поэты вкладывают
Револьвер себе в рот…
 

– Даже так?

– Даже так. Или вот это:

 
Осень здесь, около меня,
И везде, куда гляну
Осень в своем сердце
Ношу, как вечную рану…
 
 
Листья бурлят в воздухе,
В груди моей танцуют…
Мерзнет вода в лужах,
Когда их ветер целует…
 
 
Остывает луны сиянье,
И цепенеют зори,
И губы твои остывают,
И руки твои прозрачны…
 
 
Осень душит деревья
И распинает цветы…
Нет огня, чтобы согреться,
Но есть огонь, чтобы сгореть…
 

Олесь покачал головой, что-то в этой девушке действительно пылало. Но его размышления прервал редактор, который уже отобрал две карикатуры: одна изображала Сталина с кровавым серпом в руках, а вторая – энкаведиста, которого народные массы сбрасывали в пропасть.

– Олесь, – сказал шеф, – ты же знаешь, что требуют немцы. Когда рисуешь чекистов, все они должны иметь длинные носы и походить на евреев. Понятно, что это идиотизм, но когда Клаус будет просматривать сигнальный экземпляр, то выест мне дырку в голове. Он страшный зануда. Вчера вставил заголовок: «Жить стало веселее». Я говорю: «Да это же прямая цитата из Сталина». А он: «Впервые слышу» и не уступил. Вот, прочитай новые инструкции. Судя по всему, они готовятся к продвижению на Восток.

Глава 25

Киев, октябрь 2019. Клейнод и его незваные гости

Клейнод открыл дверь не сразу. Сначала попросил подняться до верхнего этажа и убедиться, что там никто не затаился. Потом, когда Олег просьбу выполнил, старик потребовал, чтобы Бисмарк еще раз вышел на улицу и прошелся вдоль дома, внимательно рассматривая всех посторонних, и особенно обратил внимание на двух молодых людей в темных куртках и джинсах, которые настойчиво звонили в дверь и заявляли, что они из налоговой и которым он не открыл.

– При чем здесь я и налоговая? – приговаривал он, сопровождая Олега в комнату.

Уже знакомый Бисмарку запах сырости заставил его пару раз чихнуть.

– Я же бизнесом не занимаюсь! И пенсия у меня – смешнее не бывает! И это при научной степени и тридцати пяти годах стажа! – продолжал старик. – Вы, может, чаю будете?

– Да не против! – кивнул Олег, усевшись в кресло.

– Только у меня дешевый чай, как раньше говорили – из опилок!

– Ну давайте выпьем кофе! – предложил гость.

– Кофе? – переспросил растерянно хозяин сырой квартиры. – Я поищу!

Однако при этом старик не поспешил на кухню, а опустился в кресло напротив.

– Мне чего-то страшновато в последние дни, – перешел он на более проникновенный тон. – Я же на улицу почти не выхожу! Ну разве что мусор вынести, да и то редко!

Олег усмехнулся, оглядываясь по сторонам. Тут можно было бы одной только макулатуры сразу килограмм сто запаковать! Пачки газет – перевязанные и просто стопками, старые журналы, папки на завязочках, все покрыто пылью, сырой пылью, которая хорошо прилипает к поверхностям.

– А память у меня еще ничего! И вот я, когда выходил с мусором, уже их видел! Этих, что в дверь ломились. Один раз они сидели у соседнего парадного, второй раз стояли у арки во двор… Понимаете, к чему я?

– Думаете, что за вами следят? – Олег уставился в серые узкие глаза старика.

Тот кивнул.

– А чем вы такую честь заслужили? Может, у вас просто мания величия? У меня у самого такое бывает!

На мгновение по тонким губам Клейнода проскользнула хитрая улыбка. И сразу сменилась выражением озабоченности.

– Ну время такое! Понимаете! Черное время! Я – старик, совсем одинокий, у меня квартира в самом центре Подола! Это же для черных риелторов просто мечта! Напоить меня, вывезти в какое-нибудь село, отравить на смерть, подделать документы и все!

– Так вы считаете, что это они?

Старик задумался. Но показалось Олегу, что он задумался о чем-то другом.

– Вы не хотите у меня пожить? – неожиданно спросил старик. – Ну, как квартирант, только совершенно бесплатно!

– У меня квартира возле Золотых Ворот! Чего это я должен у вас жить? – вскинул Бисмарк удивленный взгляд на Клейнода.

– Ну это я так… Понимаете, одиноко. Поговорить не с кем.

– А соседи? – поинтересовался ехидно гость.

– Кофе у меня, боюсь, нет! – старик неожиданно поменял тему. – Может, выйдите в магазин? От же тут рядом! Как в прошлый раз!

Олег в мыслях выругался. Старик, похоже, вызвал его ради болтовни и бесплатного ужина. Хотел было встать и попрощаться, но тут подумал, что все-таки надо еще с ним поболтать! Бумажки Рины, те, что в пластиковой папке, могут и подождать.

– Хорошо, – Олег решительно поднялся с кресла и заметил, как старик обрадовался.

На Межигорской возле ближайшего углового мини-маркета он заметил двух молодых мужчин в черных куртках и джинсах. Они стояли и курили, время от времени поглядывая по сторонам. Посмотрели и на него, когда он проходил мимо. Без особого интереса.

В этот раз Бисмарк угощал старика варениками с печенью. Не без брезгливости выдраил он кастрюлю, в которой прошлый раз варил пельмени и которая с того самого момента, не вымытая, стояла на тумбе между умывальником и газовой плитой. Наполнил водой, зажег под ней газ.

– Вы говорили, что поищите письма от Польского вашему отцу? – сказал он, вернувшись в комнату.

– Я говорил? – переспросил старик. – Нет, лекарство он присылал с чистыми листами вместо писем!

– Но, может, все-таки были письма? Вначале?

– Может… – согласился хозяин. – Да, вначале были! А потом только лекарства! А ведь мог и пару строчек своему другу чиркнуть! Сволочь!

Бисмарк удивленно посмотрел на старика.

– Ну почему же сразу сволочь? – спросил он. – Ведь лекарствами помогал!

Клейнод-младший тяжело вздохнул.

– Они же тридцать лет плечом к плечу копали! Мог бы хоть здоровьем поинтересоваться!

– Да, мог! – закивал Олег, внимательно наблюдая за лицом старика. – И что, совсем не интересовался?

– Совсем. Он даже не знает, что папа умер!

– Ага, – понял Олег резкость выражений. – Тридцать лет дружили и даже не поинтересовался? – повторил он.

– Я ж и говорю, что сволочь!

– Так может, они не дружили, а просто работали вместе?

– Тридцать лет работать вместе и не подружиться? Вы что, смеетесь? Вы когда-нибудь работали с кем-то плечо к плечу?

Олег отрицательно замотал головой.

Вареники с печенью закончились быстрее, чем пельмени в прошлый раз.

Старик заглянул в кастрюлю, ткнул вилкой в последний, лежавший на дне. Сразу поднес его ко рту и смачно кусанул.

И тут зазвонил дверной звонок, противно и пронзительно. Клейнод чуть не поперхнулся, бросил жалостливый взгляд на гостя.

Олег не понял поначалу, что ему делать: бить старика по спине, чтобы он не подавился вареником, или идти к двери?

Все-таки подошел. Глянул в глазок – там те же двое, что стояли у магазина и, видимо, те же, что приходили раньше.

– Вы к кому? – крикнул им через дверь Бисмарк.

– Налоговая! – ответил один. – Давайте, открывайте!

– Нет, вы скажите, к кому пришли! – настаивал Бисмарк, решивший тянуть время и разговор, чтобы лучше понять, что происходит.

– К Кренделю Игорю Витальевичу, открывайте, Игорь Витальевич!

– Крендель? Тут такого нет! – ответил Олег. И еще раз посмотрел в глазок – эти двое не вызывали у него страха, они больше были похожи на аферистов, чем на бандитов.

– Клейнод, не Крендель, – поправил второй голос.

– А зачем он вам нужен?

– Ты охренел, мужик! – снова включился первый. – Ты что, не понимаешь, чем это закончится?

– Во первых я не Клейнод, я его дальний родственник, а во вторых Игорь Витальевич тяжело болен, у него туберкулез!

– А нам фиолетово: туберкулез у него или сифилис! Общественную организацию учредил? Учредил! Право подписи имеет? Имеет! Левые деньги на счет принял? Принял! – голос за дверью становился все конкретнее и злее. – Не откроете сейчас, придем ночью с фомкой и будет вам весело!

– А покажите ваши удостоверения в глазок! – Олег решил окончательно убедиться, что перед ним аферисты, а не налоговики.

В ответ деревянная дверь загудела от мощного удара ногой.

– Ни хера себе! – подумал Бисмарк и присмотрелся к хлипким дверным замкам. – Эта крепость рухнет после третьего удара!

Но шум затих, даже второго удара не последовало. А когда Олег снова прильнул к глазку, на площадке перед дверью никого не было, а по лестнице поднималась старушка с синей хозяйственной сумкой.

– Ну что? – из угла комнаты донесся перепуганный голос старика.

Олег нашел его взглядом – он влез в нишу между платяным шкафом и стенкой. Ниша была узкой, но и сам старик отличался худобой. И вылез оттуда легко, словно уже не в первый раз там прятался.

– Ушли. – ответил Олег. – Но боюсь, что вернутся. С фомкой. Наверное, ночью.

– Вот видите, Олежка, вам надо остаться на ночь! – просящее старик посмотрел на гостя.

– Это вам надо, чтобы я остался, – спокойно ответил гость. – А мне это не надо.

– Ну пожалуйста! Вам что, легче будет, если меня убьют?

– А за что вас могут убить? Люди, которые приходят и говорят, что они из налоговой, они приходят не убивать, а грабить. У вас есть деньги?

– Да откуда! Сами посмотрите! – Он широким жестом провел рукой по комнате, словно подчеркивая свою бедность. – Их, кстати, мог и Польский подослать!

Олег, услышав предположение старика, обалдел.

– Зачем богатому пенсионеру из Греции присылать вам этих аферистов?

– Вы не поймете, вы очень мало прожили! – С сожалением произнес Клейнод. – Ладно, идите! То, что со мной произойдет, останется на вашей совести на всю жизнь!

Эта фраза неожиданно крепко зацепила Бисмарка. Слово «совесть» он вообще не любил, считая его пережитком советской идеологии, о которой он имел понятие только по фильмам того времени, странным, наивным и жестоким. Но тут эта фраза старика прозвучала как раз, будто ее произнес один из правильных героев фильма одному из неправильных. И Бисмарк сам почувствовал себя таким неправильным героем, которого зрители будут потом клеймить десятилетиями за трусость и безволие.

Удивившись собственным ощущениям, он посмотрел на жалкого перепуганного старика благосклоннее.

– Вашу дверь можно вышибить ногой с двух ударов! – сказал Олег.

– Я привык, что никому не нужен и не интересен, а таким дверь не ломают! – старик развел руками.

– Кажется, эти времена закончились! – закивал головой Олег. – Вы умеете бегать? – на лице гостя появилась грустная усмешка.

– Так вы останетесь? – с затухающей надеждой в голосе спросил Клейнод.

Бисмарк вдруг вспомнил о папке с документами у себя дома на кухонном столе, вспомнил о печати ГО «Институт-архив». Подумал о том, что в папке вполне может лежать документ, объясняющий приход этих двух аферистов к учредителю общественной организации. Наверное, действительно, какие-то левые суммы пролетели транзитом через счет ГО!

– Может, поищите письма от Польского? – Олег глянул на старика пристально.

– Конечно, конечно! – затараторил старик. – Вы только подождите! Пойдите на кухню! Посидите там минутку! Можете посуду помыть, если без дела не можете!

Несколько удивленный, Олег прошел на грязную, замусоренную кухню. Остановился над плитой, у которой только одна конфорка была свободной от грязных сковородок, ковшиков и кастрюль.

Ему показалось, что хлопнула входная дверь. Он выглянул из кухни в комнату – там никого! В коридоре, ванной комнате и узком туалете тоже никого не было. Закрытую на оба замка входную дверь открыть изнутри возможно было только ключами, которых у Олега не было.

– Он что, сбежал? – опешил Бисмарк.

На кухне отодвинул с окна старую занавеску и заметил за стеклами горизонтальные арматурные ребра решетки.

– Западня? – перепугано прошептал он.

Глава 26

Краков, июнь 1941. Олесь вступает в борьбу с Косачем за внимание Ареты

Редактор подал ему лист бумаги, на котором были напечатаны странные, но обязательные к исполнению требования к оккупационной прессе:

«Не обсуждать будущее устройство политической, административной и хозяйственной жизни на оккупированных Великим Рейхом территориях (до окончания войны).

Обсуждать:

Предательство Германии советскими большевиками, вину крови, роль евреев. Освобождение от большевизма и еврейства, борьбу против большевизма и еврейства, деятельность III Интернационала, национальный вопрос в Советском Союзе.

Борьбу с большевистской идеологией:

прежде всего действия большевиков в последнее время (использовать).

Терминология: москали, а не “русские”, билорусины, а не “белорусы” (“белороссы”), Советский союз, а не “Россия” и т. п.

Под словом “Россия” понимается только Московия.

Не писать о народностях, только о населении.

Большевистская армия, а не “русская армия”. (Подчеркивать, что армия в большинстве, как минимум на 50 % состоит не из москалей! Что советский патриотизм служит только для традиционной московской империалистической политики).

Не употреблять большевистских названий городов: не “Куйбышев”, а “Самара”, не “Кирово”, а “Елисаветгород” и т. д. Не говорить о том, как рассматривают немцев в Советском Союзе…».

Цензор Клаус Шляффер приходил в типографию поздно вечером и скрупулезно вчитывался в верстку завтрашней газеты. Без «еврейской темы» не должно было выйти ни одного номера. «Жиды» были во всем виноваты, им приписывали все смертные грехи, репрессии, недород, они – самая большая угроза для Рейха. От статей на темы, которые Шляффер считал не нужными, оставались на утро белые пятна. А не нравились ему патриотические стихи об Украине, любой намек на то, что Украина станет независимой и что ее ожидает новая счастливая жизнь. Украина должна была стать в будущем житницей великого Рейха, а не государством. Поэтому нельзя было также критиковать колхозы, так как они полностью подходили для нового немецкого строя.

– И что теперь? – спросил Олесь.

– А что? – засмеялся Хомяк. – Дорисуй нос. Герцик может тебе попозировать.

Тут уже все засмеялись потому, что Герцик, работавший в редакции сторожем, с деда прадеда был гуцулом, хотя действительно имел длинный горбатый нос. Олесь забрал карикатуру, сел в углу и быстро сделал то, что от него требовали. И при этом несколько раз успел бросить взгляд на девушку, она все еще вежливо слушала монолог увлеченного Косача, которого с головой накрыли эмоции – он то читал стихи, то что-то горячо доказывал, то и дело трогая собеседницу за локоть или наклоняясь к ее уху, словно признавался ей в чем-то интимном. Странным образом его поведение стало раздражать парня. Сколько можно ей надоедать, подумал он.

Наконец-то совещание завершилось, шеф передал полосы и иллюстрации со своими замечаниями выпускающему редактору, а тот отправился в типографию. Наступило время бутербродов и вина. Косач быстренько схватил по бокалу для себя и для девушки, и снова навис над ней, как коршун. Олесь тоже взял бокал и, подойдя к ним, сказал:

– Так это вы та самая Арета, богиня мужества? Я читал ваши стихи.

Его появление пришлось Косачу не по душе, и он блеснул откровенно раздраженным взглядом, даже открыл, было, рот, чтобы изречь в своем стиле что-нибудь саркастическое, но сдержался, заметив, что девушка улыбнулась и с интересом посмотрела на Олеся. Нет, она не просто улыбнулась, она излучила улыбку, от ее еще минуту назад скучающего из-за общения с Косачем выражения лица не осталось и следа.

– А вы тот, кто рисует Сталина и фюрера? – игриво спросила она. – Из номера в номер одно и то же! Вам это не скучно?

– Делаю то, что требуют. Поэтам легче. Вы можете писать о небесных фиалках.

– Ну, не только. Вот пан Косач еще пишет эмоциональные спичи на политические темы. Хорошо, что он их хотя бы не подписывает.

– А что делать? – пожал плечами Косач. – От меня тоже требуют пропаганды. Это вам позволено писать лирику. А из меня сделали трибуна. Если хотим, чтобы наша газета выходила и дальше, то обязаны танцевать под дудку хозяина. А вы, Арета, рискуете, когда обращаетесь к библейским мотивам. Уже два ваших стихотворения о Саломее и о Юдит Клаус завернул. Вместе с переводами из Генриха Гейне.

– А с Гейне что не так? – удивился Олесь.

– Ох, Олесь, а ты не знаешь? Гейне был евреем, – сообщил Косач. – Его книги в Германии сожгли. Зато есть другие немецкие поэты, на которых нам предложили обратить внимание.

Дан, наблюдавший издали за нашей троицей, решил сделать Олесю одолжение и отозвал Косача в сторонку, чтобы посоветоваться по поводу субботнего выпуска. Косач был явно не расположен к деловому разговору, но отказаться от него не смог, поскольку в субботнем выпуске должны были напечатать его рассказ. Дан подмигнул Олесю, пока Косач, глядя под ноги, слушал его. Арета заметила и улыбнулась:

– Хороший у вас товарищ.

– Что да, то да – вместе учились.

– Где?

– Во Львове на историческом.

– О! А рисование? – удивилась она.

– Это скорее хобби.

– Какой же ваш любимый исторический период? Может, античность?

– Нет, я люблю историю Ближнего Востока – вавилоняне, хетты, шумеры, финикийцы, аккадцы, ну и раннее средневековье тоже. Я писал работу о символике тех времен, отраженной в орнаментах, узорах, клинописи и рисунках. Но война помешала.

Девушка посмотрела на Олеся немного напряженно и покачала головой.

– Я так и думала.

– Что вы думали?

– Что когда-нибудь вас встречу.

Он покраснел. Потому, что не понял, что она имеет в виду.

– Как? Меня?

– Да, вас. Мы должны были встретиться и встретились. Только это не то, о чем вы подумали. Это другое.

Голос ее вдруг стал сухим, безэмоциональным. Ее голос сразу разрушил все его невольные фантазии.

– Вы любите говорить загадками, – покачал он головой.

– Вы читали «Книгу Еноха»? – неожиданно спросила она.

– Которую именно?

– О, это ответ специалиста. Четвертую.

– Разве она существует?

– Существует. Там есть такое стихотворение:

 
Как только ворон скажет трижды «кра»!
В краю, где свирепый зверь
Тогда им встретиться пора
Всем наперекор.
 

Олеся поразили эти строки, такие простые, словно он уже слышал их прежде, хотя и был убежден, что не слышал, а однако все равно они будто сидели в его памяти и сейчас неожиданно вынырнули из нее.

– А как вы можете растолковать это стихотворение?

– Мы уже дважды с вами пересекались в Кракове. Ворон сказал «кра!» третий раз и вот мы разговариваем.

– А предыдущие два?

– Мы с вами разминулись на перроне, когда я позавчера вышла из вагона поезда, прибывшего из Сянока. Второй – я видела вас вчера из трамвая и помахала вам.

Да… Девушка, которая махала ему рукой из трамвая и при этом улыбалась, осталась в его памяти, хотя он ее хорошо и не разглядел, потому что стекла трамвая отражали яркие солнечные лучи, эти лучи частично скрывали ее лицо. Но в его чертах Олесь увидел нечто невероятно прекрасное и соблазнительное. Трамвай остановился, подобрал людей и еще с минуту помедлил. А он ведь не был уверен, что девушка улыбается именно ему, он растерянно осмотрелся по сторонам, а когда понял, что рядом никого нет и решился подойти ближе, девушка отошла от окна, она уже проталкивалась к выходу. И тут трамвай тронулся. Значит, это была она? И улыбалась она ему, Олесю?

– Да, – он кивнул. – Помню. К сожалению, поздно понял, что вы махали мне, а не кому-то другому.

– Ничего страшного, – небрежно сказала она. – Я знала, что будет третий раз. «В краю, где лютый зверь». Надеюсь, вы не имеете иллюзий относительно нацистов?

– Конечно нет. Но все-таки есть надежда, что они пойдут на восток и уничтожат второго лютого зверя.

Арета печально покачала головой.

– Не уничтожат. Гитлер идиот.

– С этим я согласен. Если бы он не полез в драку со всем миром, а пошел бы только на Россию, опираясь на порабощенные ею народы!

– Для этого нужен другой склад ума. Он маньяк, истерик и неврастеник. Нас ждут страшные времена.