Текст книги "Ключи Марии"
Автор книги: Андрей Курков
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Хорошо, я сейчас! – Олег отправился к выходу.
– Вы дверь не захлопывайте, а только прикройте! Чтобы я снова не вставал! – крикнул ему в спину старик.
Глава 18
Львов, май 1941. Профессору возвращают полный контроль над своей жилплощадью
Выйдя из управления НКВД на улицу, Курилас увидел неподалеку свою служанку в потрепанном пальто, из которого торчали клочья ваты, она бросилась к нему с плачем и стала благодарить за спасение. На ее осунувшемся лице он увидел следы синяков. Ее всю трясло.
– Почему ты в пальто? – спросил Курилас. – Не жарко?
– Почему? У меня под ним ничего нет. Все с меня стащили.
– Кто?
– Да все эти лярвы, которые там сидят. Проститутки – вот кто! Они же дети трудового народа. Им все можно. Отведите меня скорей домой!
Их посадили в машину в сопровождении молодого офицера, которому полковник поручил нести реликвии, завернутые в полотно.
Возле ворот дома профессора стоял грузовик. Лейтенант Кравцов, опершись спиной на кабину, закуривал самокрутку. Водитель в кузове передвигал набитые чемоданы.
– Подгони их там, – крикнул Кравцов офицеру. – Заебали. Такой цирк устроили! Мало того, что мамаша – старая большевичка, так еще и сынок этой старой шлюхи – замначальника тюрьмы. Представляешь?
– Да вот я как чувствовал, что будет непросто.
– А у нас никогда просто не бывает. Он, нас, блять, всегда под танк бросает.
Курилас поднимался по лестнице, чувствуя невероятную усталость. За его спиной топали офицер и служанка. Зайдя в прихожую, они наткнулись на баррикады из вещей квартирантов. Те суетливо вытаскивали в коридор из комнат свои пожитки, упаковывались и при этом громко ссорились.
– О! – окрысилась на Куриласа мамаша. – Явился – не запылился! Посмотрите на него! Оказывается, мы ему мешали! Теперь нас на улицу? Да? С ребенками? О! А это кто!? – показала рукой на служанку. – Да это же враг народа! Ее в Сибирь упечь надо! Скотина! Половой тряпкой чуть меня не избила!
Мамаша сразу бросилась к служанке, пытаясь схватить ее за волосы, но та неожиданно боднула ее головой, видимо, в тюрьме научившись такому способу самообороны. Женщина свалилась на пол, задрала ноги, демонстрируя длинные панталоны, и завизжала, как недорезанный поросенок. Поднялся еще больший шум. Тут уже и остальные жильцы налетели и загалдели о своем, перекрикивая друг друга.
– Молчать! – рявкнул на них военный и положил руку на кобуру.
Все мгновенно умолкли и перепугано выпучили глаза. Военный подошел к мамаше, что стонала, лежа на полу и потирая ушибленный лоб рукой. Заглянул в ее опухшую от ярости физиономию и спросил:
– Фамилия!
– Петрова!
– Имя-отчество!
– Роза Михаловна.
– Так вот, Петрова, она же Роза Михаловна, даю вам час. Соблюдая полную тишину, выносите все свое барахло на улицу. Там вас ожидает грузовик, который отвезет вас на новую квартиру. Всем все понятно?
Испуганные квартиранты закивали головами и снова засуетились вокруг своего скарба. Снова послышалось движение мебели, которую совали из стороны в сторону, но теперь все происходило намного тише – съезжавшие граждане перешли на шепот. Служанка гордо посмотрела на мамашу и пошла искать свой сундук с нарядами.
– Я здесь побуду, товарищ профессор, – сказал офицер, вручая ему пакет. – Послежу за порядком.
– Спасибо.
Жена профессора тоже решила проследить за порядком и не зря, потому что квартиранты уже начали тянуть в коридор и не свою мебель.
– Простите, – сказала хозяйка квартиры. – Это не ваш диван. И ковер не ваш.
– Как не наш? – возмущенно зашептала мамаша. – Как не наш? Мы уже месяц, как спим на этом диване!
– Отнесите на место! – снова рявкнул офицер. – Чужого не трожь! За мародерство – трибунал!
– Да вы знаете, кто мой сын?
– Мне насрать, кто ваш сын! – рявкнул офицер. – Понятно?
Мамаша схватилась за сердце. Диван «поехал» назад. Теперь за порядком следили оба – офицер и жена профессора. К ним вскоре присоединилась боевая служанка, которая наконец переоделась и привела в порядок лицо. Она стояла, приосанившись, и готова была в любой момент броситься на отступающих врагов.
Богдан Курилас закрылся в своем кабинете, выложил реликвии на стол и задумался. Новая ситуация казалась непростой. Он должен был найти что-то, о чем не имел ни малейшего понятия. Более того, он должен был еще и отнестись к этой задаче как можно серьезнее, не подвергая сомнению полковничьи выводы и гипотезы.
При всем этом шуме и гаме сесть за работу было немыслимо. Курилас отправился на кухню и сделал себе чаю. Слышал, как жена снова делает замечание: квартиранты пытались вынести картины. Все мелкие картины из тех комнат, в которые их заставили заселить новых жильцов, профессор успел забрать, оставил только большие. Это было мудрое решение, потому что небольшие картины эти советские граждане уже бы спрятали в свои громоздкие деревянные чемоданы.
В последние минуты времени, которое офицер выделил квартирантам на выселение, дом просто вздрагивал от топота ног, хлопанья дверей и детского плача. Наконец все затихло. Курилас вышел, чтобы поблагодарить офицера, и увидел, что тот с его женой сидят за журнальным столиком и пьют кофе. Пани профессорша умела находить общий язык с кем угодно, так что быстро нашла его и с чекистом. Родом он оказался из Подолья, окончил Институт народного образования и был очень рад, что попал во Львов. Для него это была настоящая Европа. Такой себе вежливый и милый интеллигент. «Интересно, он с такой же учтивостью сажает людей в товарняки, чтобы отправить в Казахстан?» – подумал Богдан. Наконец попрощались, офицер ушел.
Служанка взялась заметать в освобожденных покоях, время от времени выкрикивая проклятия в адрес освободителей. И вдруг возмущенно воскликнула:
– Да чтоб они обосрались! Люди добрые! Да кто такое видел?
– Что такое? – спросила профессорша и поспешила в комнату. За ней последовал и Курилас.
Их мебель была на месте, но… Добротный ореховый шкаф квартиранты поцарапали ножом так, чтобы можно было прочитать слово из трех букв, кожаную кушетку вспороли, картины тоже.
– Вот скоты! – возмутилась жена.
– Я сейчас догоню их! – вызвалась служанка.
– Нет-нет, – успокаивал их Богдан. – Не надо. Это лишнее. Несчастные люди. Нам и так всего этого много. А Олесь сюда уже не вернется.
– Они тоже не вечные, – сказала жена.
– Как и мы… как и мы…
Вдруг входная дверь распахнулась и появился офицер, волоча за собой одного из выселенных мужчин. У того из разбитого носа капала кровь, и он все время шмыгал.
– Я услышал от них, что они натворили, – сообщил офицер. – Хвастались между собой. Но не переживайте. Вам все компенсируют.
После этого он потянул мужика обратно и с силой вышвырнул на лестничную площадку. Курилас услышал, как тот под крики своей семьи с грохотом покатился вниз. Офицер вынул блокнот и быстро записал о всех обнаруженных повреждениях имущества, потом извинился и ушел.
– Какой хороший человек, – жена профессора чуть не прослезилась.
– Посмотрим, – ответил Богдан. – А вот если бы попался им в руки наш Олесь, то не думаю, что ты сохранила бы о нем такое же мнение.
– Видишь, он же сказал: все нам компенсируют.
– А ты задумалась, каким образом? Нет? Я тебе подскажу: привезут нам мебель и картины из квартиры другой семьи, которую отправили в Сибирь. И в то время, как мы будем сидеть на их кожаной кушетке, они будут мерзнуть на деревянном полу товарного вагона!
Курилас увидел, как лицо жены побелело, и пожалел о сказанном. Но уже было поздно. Он обнял ее, прижал к себе, поцеловал в лоб и ушел в кабинет. Жена тем временем позвала служанку, и они вдвоем принялись наводить порядок в комнате сына. Им хотелось восстановить вид, который она имела еще до появления «квартирантов», и в первую очередь развесить на стенах картины, нарисованные Олесем, вернуть на полки его книги, ранее припрятанные по всем закуткам оставленной им жилплощади, включая пространство под их кроватью.
Глава 19
Киев, октябрь 2019. Клейнод-отец, Клейнод-сын и загадка белого порошка
Противный голос пожилой кадровички все еще звенел в ушах у Бисмарка, когда он открывал дверь квартиры. «Вы что, думаете, что вы незаменимый? – почти кричала она. – Да у нас на ваше место три претендента! Из них двое – кандидаты наук!» «Как же это вы меня без научной степени электриком взяли?» – рассмеялся ей в ответ Олег. «Ничего-ничего! – приговаривала кадровичка. – Скоро у нас будет, как в Америке! Ты не выбираешь работу, ты хватаешься за любую, какую можешь найти! Вот тогда посмотрим, какую работу вы найдете, когда нечем будет за газ платить!»
Теперь в кармане лежала трудовая книжка с очередной записью «уволен по собственному желанию». По словам кадровички, он должен был кланяться ей в ноги за такую запись, а не за увольнение по статье за прогулы. Но Олегу были далеки и непонятны советские ценности рабочей репутации. Теперь эта книжка снова будет валяться в нижнем или в верхнем ящике стола и, возможно, никогда ему больше не пригодится. Потому, что работать ради пенсии, а жить ради работы он не собирался. Своей главной работой он считал жизнь. А жизнь – это когда ты занимаешься любимым делом, и не важно: платят тебе за это или нет!
На кухонном столе к своему удивлению он увидел тарелку с холодным супом и рядом записку: «Если хочешь горячее – подогрей!»
– Обещанный обед! – догадался он и почувствовал себя слегка виноватым.
Да, Клейнод-младший отвлек его от всего, включая возможность пообедать с Риной по-домашнему.
Клейноду недавно исполнилось восемьдесят два. Так что думать о нем, как о «младшем», казалось чем-то и странным, и смешным. С другой стороны, мысли о его недавно умершем отце, возраст которого Олег не уточнил, но примерно мог вычислить, настраивали на определенный позитивный лад и словно подсказывали Бисмарку, что он занимается правильным делом, делом, которое явно ведет к долголетию, ведь и Георгию Польскому, если верить правнучке и фотографии из Греции, уже сто восемь, и Виталий Петрович Клейнод-папа, умерший пару лет назад, если и не дожил до ста, то только чуть-чуть, хотя вполне мог и дожить, если допустить, что сын у него родился сразу после совершеннолетия отца. Правда, имущественный ценз у этих двух археологов-долгожителей очень даже различался. Георгий Польский обитал в своем доме на греческом острове и деньгами помогал родне в Киеве. А Виталий Петрович бедствовал себе на Подоле и зависел от каких-то лекарств, которые только Польский мог достать и прислать. И как только передачи с греческого острова на Подол прекратились, жизнь Клейнода-отца закатилась, как вечернее солнце.
Клейнод-сын, к сожалению, не знал названия присылаемого из Греции лекарства. Зато знал, что папа страдал от рака желудка и гипертонии. И белые мельчайшие кристаллики, практически – белый блестящий песочек, а не привычный аптекарский порошок, не только освобождали папу от боли и от скачков давления, но и давали удивительную для состояния его здоровья и возраста силу и энергию. Одного сложенного «фантика» с этим лекарством, весом не больше двух грамм, ему хватало на несколько месяцев.
Клейнод с завистью рассказывал, как отец вдруг решил заняться скандинавской ходьбой, добыл где-то старые лыжные палки и выходил ночью на двухчасовую прогулку. Проходил он всю Константиновскую аж до автомобильных салонов, и потом возвращался домой и все еще не хотел ложиться спать, бродил по квартире, мыл посуду.
Странно, что это лекарство Польский присылал в письмах. Бисмарк просил сына археолога поискать конверты с обратным адресом. Тот пообещал, хотя сразу предупредил, что в их квартире вещи и документы пропадают бесследно. А потом добавил, что и паспорт свой потерял уже как год. В любом случае, теперь у Клейнода есть номер мобильника Олега и если он что-то найдет, то обязательно позвонит!
– Удивительно, сколько интересного можно узнать в обмен на пачку пельменей и бутылку херсонского «Каберне»! – все еще радовался Олег.
Холодный суп, оставленный ему Риной, не вызвал аппетита. А подогревать его не хотелось. Не хотелось отвлекаться от сегодняшней встречи с этим разговорчивым старичком. Олег припоминал различные детали их беседы, вспоминал и саму квартиру, мебель, захламленную кухню, странный запах, в котором улавливались и нотки мокрых обмылков, и дыхание теплой сырости. И да, раскрыл старик тайну общественной организации «Институт-архив», от имени которой он отправлял товарищу отца требовательные письма. Оказалось, что некий молодой человек попросил у старика зарегистрировать по его адресу общественную организацию и дал ему за это пятьсот долларов. А потом принес какие-то бумаги на подпись, показал сыну археолога две печати: круглую и прямоугольную с адресом. Круглую забрал себе, а прямоугольную оставил старику. Так что Клейнод теперь чувствовал себя не просто стариком, а учредителем важной общественной организации. А на вопрос Бисмарка: «Чем занимается Институт-архив?», он ответил: «Да тем же, чем другие такие же – ничем!»
Улыбка сама появилась на лице Бисмарка от воспоминаний о Клейноде. Он теперь думал, что действительно: старики – как дети. Только детям надо дарить конфеты, если хочешь им понравиться и вызвать доверие! А старикам надо что-то соленое – пельмени, консервы!
Чтобы отвлечься наконец от семьи Клейнодов, Олег достал перстень-печатку, покрутил в руках, надел на безымянный палец правой руки и удивился, как комфортно стало пальцу. Перстень наделся на первую фалангу, как будто это был обычный ритуал. Он не давил и не болтался, он просто «уселся» на свое место так, как король садится на трон.
Каждый раз, когда взгляд Олега падал на украшенный древним перстнем палец, улыбка Олега становилась еще более осмысленной, более самоуверенной и более не связанной с семьей Клейнодов, последний представитель которой доживал свой век на Межигорской.
Перед сном Олег выпил чаю и только после этого снял перстень и спрятал. В доме было непривычно тихо. Удивительным образом Бисмарк ощущал, как нечто странное и необычное, отсутствие Рины. Хотя мысли о том, что она может прийти в любое время, даже в пять утра, немного огорчали. Человек, которого он впустил к себе, пусть даже на время, должен был бы подчиняться его правилам, а не жить по своим. Но Бисмарк с самого начала дал слабину и теперь эту ситуацию не исправить. Он сам пошел с ней пить, он сам дал ей ключ, он не выгнал ее, когда понял, что ключ она передала кому-то еще.
В одиннадцать позвонил Адик.
– Ну как там с написанием истории украинской археологии? – спросил он.
– Очень интересно! Думаю, что будут сюрпризы!
– А когда будут?
– Скоро!
– Так что, может, встретимся и расскажешь?
Бисмарку эта перспектива не понравилась.
– Не сейчас, давай завтра! Лучше завтра к вечеру! Я хочу еще разок с сыном покойного Клейнода встретиться!
– А! Значит, этот умер! Ну слава Богу, хоть кто-то из них умер! – в голосе Адика прозвучало бодрое удовлетворение.
– Умер пару лет назад, но прожил около ста! – поспешил сообщить Олег, думая, что эта новость заставит Адика задуматься.
Укладываясь спать, Олег оставил половину дивана свободной вместе с отдельным одеялом и отдельной подушкой. И сделал он это скорее потому, что не хотел быть разбуженным Риной, которая явно не собиралась бы забираться к нему под одеяло, приди она ночью или под утро! По крайней мере, в ближайшее время!
Глава 20
Львов, май 1941. Профессор дорвался до продолжения «Хроники Ольгерда»
Наконец-то Курилас смог сесть за письменный стол. Для начала он сделал короткие заметки из недавней беседы в НКВД, чтобы определенные моменты не выветрились из памяти. Затем развернул папку с продолжением «Хроники Ольгерда».
«Утром на следующий день брат Лука отправился к знакомому греку Иллариону, который разбирал папирусы и глиняные таблицы в библиотеке на холме. Лука говорил, что библиотека его невероятно поразила, потому что хоть он и не принадлежал к народу Книги, но был книжником и всегда чувствовал душевный трепет, беря в руки письменные свидетельства, пришедшие из давних веков. Библиотека представляла собой просторное помещение со многими шестигранными галереями, с широкими вентиляционными колодцами, которые ограждались невысокими деревянными перилами. Галереи плавно перетекали одна в другую, словно заманивая посетителя проникать все глубже и глубже в эту империю древней мудрости. На лестницах, приставленных к стеллажам, хозяйничали монахи, внимательно следя за местопорядком всех этих сокровищ и пристально сверяя их по спискам, которые держали перед глазами. Время от времени они перекликались, называли чьи-то имена или названия. После того, как Иерусалим был освобожден, там царил беспорядок, причиненный мусульманами, защищавшимися от крестоносцев, а затем и самими ворвавшимися сюда крестоносцами, которые преследовали врага повсюду. Но все уже снова стояло на своих местах. Только разбитые глиняные таблички из Вавилонской библиотеки требовали длительного времени на реставрацию. Лука потом говорил, что его поразил также особый запах, царивший в той библиотеке, запах папирусов и пергаментов, глины и кедрового дерева.
Он поинтересовался у Иллариона, что тот знает о девушке, которая сбежала от короля. Грек был удивлен его вопросу и в свою очередь спросил:
– А что ты знаешь?
– Ничего, – ответил брат Лука, – просто нам встретились те, что ее выслеживали. Я удивился, что искать ее отправили несколько рыцарских отрядов. Стало быть, это не простая девица.
– Нет, не простая. Но лучше тебе о ней не расспрашивать, – покачал головой Илларион.
– Почему? Через несколько дней мы покидаем Иерусалим и отправляемся домой. У меня не будет возможности нарушить эту тайну, если это действительно тайна.
– Можешь ею поделиться, когда покинете границы королевства. – Илларион подвел брата Луку к полке со свитками, исписанными египетскими иероглифами, и сказал: – Вот здесь, в записках Аменхотепа Четвертого Эхнатона впервые рассказывается о египетской богине Маа, которая остается вечно молодой. Она умирает в молодости, но потом каждый раз возрождается. И вновь она юная и прекрасная. Ее изображали со страусиным пером на голове.
– Какое отношение имеет она к девушке, которую разыскивают? – удивился Лука.
– Король убежден, что она и есть та богиня. Но теперь ее зовут Мария.
– Как Богоматерь? – удивился брат Лука.
– Возможно, это и есть вечно молодая Богородица Дева Мария, за которой охотятся многие короли, – сообщил, понизив голос грек. – А теперь еще и Папа.
– Зачем она им?
– Все дело в Virginis laktari.
– Молоко Богородицы? – переспросил ошарашенный брат Лука.
– Ты о нем не слышал? Ведь оно сохраняется на Афонской горе, в Халкопратейском соборе в Константинополе и во многих других храмах. Когда родился Христос в Вифлеемской пещере, то из персов Девы Марии вытекло на землю молоко, и там, где оно вытекало, земля стала белая, как молоко, а потом словно свернулась, став похожей на сыр.
– Или на снег или иней…
– Ты его видел? – насторожился грек.
– Не уверен… Но кое-что слышал, – как можно более равнодушным тоном произнес Лука.
– Значит, ты должен, очевидно, знать, что теперь каждый год на Рождество земля в этом месте кипит, как источник. К этому источнику в день Рождества приходит Иерусалимский патриарх и правит святую литургию, а потом собирает эту белую землю, лепит из нее блины, и затем на каждом блине с одной стороны вытесняют изображение Девы Марии с младенцем, а со второй – надпись: «Молоко Пречистой Богородицы». После чего патриарх посылает эту белую землю в дар христианским королям.
– Рассказанное тобою мне известно, – сказал брат Лука. – Я знаю, что во многих храмах молоко Богородицы хранится в бутылочках или в виде сыра, или в виде жидкости. Но… – брат Лука колебался, стоит ли рассказывать дальше.
– Ты что-то знаешь еще? – спросил, прищурив глаза, грек. – Теперь ты мне не доверяешь?
– Нет… это не так. Доверяю. Ладно, расскажу. На стенах пещеры, где мы спрятались от сарацин, мы увидели нечто похожее на иней. И на вкус он был, как молоко. Когда мы его попробовали, то почувствовали в себе такую силу, что выбежали наружу и изрубили половину сарацин, хотя нас было гораздо меньше. Даже я убил четырех. Понимаешь?
– Где это было?
– В пещере к западу от Иерусалима. Полдня дороги к ней.
– Это одна из тех пещер, где она пряталась. Ты никому об этом не говорил?
– Нет.
– Если мы с тобой по одну сторону, то и не говори никому, – прошептал грек. – Я не хочу, чтобы ее выследили. А кроме, как придать силы, этот иней еще как-то повлиял на вас?
– Да. После первого таяния инея на языке видишь вещи такими, какими ты хочешь их видеть. После второго видишь их такими, какими они и не были. После третьего видишь их такими, какими они есть на самом деле. И это отнимает речь!
– Да, это оно.
Тогда Лука спросил, что он имеет в виду, говоря, что причиной охоты на ту таинственную девушку является молоко Богородицы? Грек объяснил:
– Ты же сам убедился в его целебных свойствах. Однако до сего дня собрать этого молока им удалось слишком мало. Властители мира хотят его добыть больше.
– А земля, которую на Рождество собирают, разве она не имеет целебных свойств?
– Нет. Это не более чем реликвия. Тот иней, что вы нашли в пещере, является самым ценным. Но его мало. И найти его все труднее и труднее. Богородица разочаровалась в крестоносцах и не видит больше смысла поддерживать их силы. Божьи воины превратились в грабителей и насильников.
– Погоди, – размышлял Лука, – значит, девушка, за которой охотятся, и есть воскресшая Богородица?
– Именно так. Но она вынуждена скрываться.
– А молоко, которое проступило на стенах пещеры… Оно откуда? Неужели с тех пор, как она пряталась от Ирода?
– Могло быть и с тех пор. А могло появиться недавно, если Дева пряталась там от Болдуина.
При этих словах грек с подозрением посмотрел на Луку, но старик не изменился в лице.
– То есть… молоко у нее появляется даже если она не кормит младенца? – удивлялся он.
– В египетских папирусах, которые я тебе показывал, написано, что у богини Маа молоко начинает сочиться, когда на небе воцаряется полнолуние. То же происходит и с возрожденной Девой».
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?