Автор книги: Андрей Курпатов
Жанр: Политика и политология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 57 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
Проблема состоит в том, что, отрицая право государства на управление, Э. Шмидт и Дж. Коэн дипломатично замалчивают тот факт, что все эти данные и так собираются, только не государствами, а технологическими компаниями, и монополизация наших «цифровых аватаров» IT-гигантами идёт полным ходом, что наглядно демонстрирует тот же Марк Цукерберг, объединивший под собой уже три сети. Впрочем, очевидно, что это только начало пути: когда цифровые гиганты поймут, что их дальнейший рост невозможен, потому что всё население земли уже ими охвачено, они, как и завещал Карл Маркс, начнут поглощать друг друга, превращаясь в новый Левиафан.
Как резонно замечает на это Евгений Морозов в своей статье, посвящённой разбору этой книги, «Шлак будущего[124]124
В названии своей статьи, как я понимаю, Е. Морозов изящно обыгрывает знаменитый «Шок будущего» – прекрасную книгу Элвина Тоффлера, в которой он ещё в середине 70-х годов прошлого века предположил, что человеческая психика может не справиться с адаптацией к будущим технологиям.
[Закрыть]. Познакомьтесь с гипотезой двух миров и её хаосом», фантазии о будущем Э. Шмидта и Дж. Коэна – это фантазии о прошлом.
«Так что же нового в новом цифровом веке? – задаётся вопросом Е. Морозов. – Его воспринимаемая новизна – „уникальный“ – это термин, особенно любимый Шмидтом и Коэном, – проистекает исключительно из их способности скрыть теоретическую пустоту использования ими „виртуального“. Более подходящим названием для этой книги было бы „Несколько новая и несколько цифровая эпоха“.
Но здесь на карту поставлено нечто большее, чем семантика. Поддельная новизна используется не только для того, чтобы делать дикие прогнозы, но и для того, чтобы предположить, что всем нам нужно идти на жертвы – сообщение, которое очень соответствует риторике Google по таким вопросам, как конфиденциальность».
По сути, Евгений Морозов прямо обвиняет авторов в подмене смыслов: обвиняя «государственный авторитаризм», они предлагают авторитаризм нового типа – «виртуальный», ещё более масштабный и непреодолимый. Впрочем, они не считают его таковым.
Когда тот же Эрик Шмидт сказал в интервью CNN, что «должен быть найден компромисс между соображениями конфиденциальности и функциональностью», обосновывая несерьёзность обвинений Google в сборе пользовательских данных, ироничные репортёры небольшого сетевого издания CNET опубликовали личную информацию о самом Шмидте, включая все его политические пожертвования, хобби, зарплату, место жительства, собранную с помощью Google.
В 2013 году Эрик Шмидт заявил, что ничего не имеет против государственной слежки в США и что она является «природой нашего общества». Однако, когда стало известно, что АНБ тайно шпионила за центрами обработки данных Google, он назвал эту практику «возмутительной» и тут же раскритиковал действия АНБ по записи телефонных разговоров американцев.
«Шмидт и Коэн, – продолжает Е. Морозов, – скорее будут рассказывать сказки о фантастическом влиянии новых медиа на подростков на Ближнем Востоке, чем общаться с этими подростками на своих условиях. „Молодые люди в Йемене могут противостоять старейшинам своего племени из-за традиционной практики невест-детей, если они решат, что широкий консенсус онлайн-голосов против этого“, – заявляют они. Возможно. В качестве альтернативы молодые люди в Йемене могут фотографировать и делиться мобильными фотографиями своих друзей, которые только что были убиты дронами. […]
Шмидт и Коэн крайне поверхностны в своих рассуждениях о радикализации молодёжи (которой Коэн руководил в Государственном департаменте до того, как открыл для себя прославленный мир футурологии). „Достучаться до недовольной молодёжи с помощью мобильных телефонов – лучшая из возможных целей“, – заявляют они высокомерным голосом технократов, корпоративных магнатов, которые смешивают интересы своего бизнеса с интересами всего мира. Мобильные телефоны! А кто такие „мы“? Google? Соединённые Штаты?»
И в самом деле, грань, о которой говорит Евгений Морозов, очень хрупкая. Но всё, в целом, становится на свои места, если предположить, что они, во-первых, считают США и обобщённый Google единым целым, а во-вторых, уверены в абсолютной геополитической гегемонии США (или, что, наверное, даже точнее – геополитической гегемонии Соединённых Штатов, возглавляемых обобщённым Google).
«Стратегия противодействия радикализации, которую продолжают формулировать Шмидт и Коэн, – пишет Е. Морозов, – читается как пародия на The Onion[125]125
The Onion – судя по всему, Е. Морозов говорит о псевдодомене верхнего уровня, созданном для обеспечения доступа к анонимным или псевдоанонимным адресам сети Tor (Tor, в свою очередь, это система прокси-серверов, позволяющая устанавливать анонимное сетевое соединение). Подобные адреса не являются полноценными записями системы доменных имён (DNS), и информация о них не хранится в системе, но при установке дополнительного программного обеспечения, необходимого для выхода в сеть Tor, программы, работающие с интернетом, получают доступ к сайтам в доменной зоне. onion, посылая запрос через сеть Tor-серверов.
[Закрыть]. Судя по всему, правильный способ приручить всех этих йеменских детей, разгневанных ударами дронов, – отвлечь их – готовы? – милыми котиками на YouTube и Angry Birds на их телефонах. „Самая мощная стратегия антирадикализации будет сосредоточена на новом виртуальном пространстве, предоставляя молодым людям содержательные альтернативы и отвлекающие факторы, которые удерживают их от стремления к экстремизму в качестве крайней меры, – пишут Коэн и Шмидт. – Компании могут не понимать нюансов радикализации или различий между конкретными группами населения в ключевых регионах, таких как Йемен, Ирак и Сомали, но они понимают молодых людей и игрушки, которыми они любят играть. Только получив их внимание, мы можем надеяться завоевать их сердца и умы“».
«Обратите внимание на подмену, – указывает Е. Морозов, завершая свою статью: – „Мы“ больше не заинтересованы в создании „моря новых информированных слушателей“ и обеспечении йеменских детей „фактами“. Вместо этого „мы“ пытаемся отвлечь их всякими пустяками, которые Кремниевая долина слишком хорошо умеет производить. К сожалению, Коэн и Шмидт не обсуждают историю Джоша Бегли, студента Нью-Йоркского университета, который в прошлом году создал приложение, отслеживающее удары американских беспилотников, и отправил его в Apple, но его приложение было отклонено. Этот небольшой анекдот говорит о роли Кремниевой долины во внешней политике Америки больше, чем вся футурология между обложками этой нелепой книги».
Глава четвёртая. Управление людьмиТолько в государстве существует всеобщий масштаб для измерения добродетелей и пороков. И таким масштабом могут служить лишь законы каждого государства.
Томас Гоббс
Поскольку законы биологии непреложны, то если наша социальная группа становится больше, чем 150 человек, нам необходимо появление неких инструментов управления людьми, в противном случае это приведёт к конфликтам, а то и просто к боевым действиям.
Роль таких «инструментов управления» в сообществах бо́льших, нежели наш естественный порог социальности, играют, с одной стороны, суверены, правители и законы (правила), чьё действие реализуется за счёт репрессивного аппарата («физическая власть»), а с другой стороны, «неписаные законы» – то есть этика, которая производится в рамках габитуса за счёт механики социального давления («символическая власть»).
Отсюда очевидно, что всякое нарушение единства, целостности власти, базирующейся на работе «репрессивного аппарата» – с одной стороны, и габитусов, социальных сред – с другой, неизбежно обернётся ростом социального напряжения в системе.
Именно этот процесс мы и наблюдали на фоне растущей глобализации, а пика он достиг с расцветом социальных сетей.
Общественная самоорганизация и процесс её саморегуляции уже в индустриальную эпоху приводили к формированию определённых социальных институтов – цехов, артелей, гильдий, коллегий, банков, профсоюзов, политических партий, бирж, ассоциаций специалистов, научных сообществ и т. д. Впрочем, на этом этапе при относительной независимости от государства они находились под полным его контролем.
Понятие габитуса и социального давления хорошо объясняет жизнь таких ограниченных сообществ, включая национальные государства индустриальной и начала информационной волны. Но уже они были невозможны без когнитивной социальной матрицы, определяющей толкование ценностей и смыслов, объединяющих общество.
Понятие «надстройки» в рамках исторического материализма в значительной степени отражает этот принцип.
«На известной ступени своего развития, – писал Карл Маркс, – материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый, переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче – от идеологических форм, в которых люди сознают этот конфликт и борются за его разрешение».
Важно понимать, что «надстройка» не может быть взята в одном месте и перенесена на общество, которое не обладает соответствующим габитусом и логикой социального давления. Однако эту ошибку совершают повсеместно, регулярно и с упорством, достойным лучшего применения. Думать, что «идеологию» можно внедрить откуда-то «сверху», не создав соответствующей почвы «снизу», – это значит ничего не понимать в человеческой природе.
Попытка насадить в России коммунистическую идео-логию оказалась, по сути, безуспешной, несмотря на огромное количество жертв. Проблема была решена «перелицовкой»: прежние габитусы и практики социального давления были перелиты в новые идеологические меха, специально под них адаптированные – советская идеология практически в точности копировала христианскую, православную структуру, лишь переименовав участников и события.
«Вечно живой Ленин» воплощал собой Спасителя, наследовавшего «ветхозаветным старцам» – Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу, причём вместе они составляли «святую Троицу». Ленин явился принести «светлое будущее» – победу коммунизма («Царствие небесное») и обещал, что вера его воссияет на всей земле («Да здравствует мировая революция!»), хотя перед этим «Вторым пришествием» придётся и пострадать.
У него, конечно, были и апостолы – «видные представители партии большевиков», которых потом аккуратно зачистили, чтобы остался только один местоблюститель «святого престола» – генеральный секретарь. На местах, конечно, трудились «священники» – красные комиссары, комсорги, секретари партийных организаций предприятий («приходов»), политработники и т. д.
На «святой» для каждого советского человека Красной площади находился «Гроб Господень» – «Мавзолей В. И. Ленина». Туда, к «мощам» выстраивались бесконечные очереди и проводились разнообразные мероприятия, включая большой военный «крестный ход» по случаю «Великого октября».
Портреты Ленина обитали в «красных уголках» наподобие православных икон. Существовала, кстати, характерная для православия практика «канонического» изображения вождя. Продолжать эти сравнения можно до бесконечности, включая всё «святое семейство», где мать (по удачному совпадению тоже Мария, «богородица») потеряла сына – пусть и старшего, Александра, но это уже детали.
Продолжать эту аналогию можно бесконечно долго, но суть, я думаю, вполне ясна: большевики, попробовав эксперимент с развенчанием прежних порядков (аннулирование браков и «сексуальная свобода» от Александры Михайловны Коллонтай до всяческих «коммун»), достаточно быстро вернулись в исходное, и даже Новый год стали отмечать, чтобы как-то компенсировать запрещённое Рождество, а также Первомай, чтобы и на Пасху тоже что-нибудь такое было.
Скорость, с которой православие вернулось в конце 1980-х – начале 1990-х годов в жизнь и быт «атеистического» до этого общества, не может не удивлять. Хотя, конечно, удивляться нечему – оно полностью сохранило свой православный габитус. В довершение всего очень символично, что бессменный, как Патриарх, глава КПРФ – Геннадий Андреевич Зюганов называет Иисуса Христа коммунистом и считает, что между Нагорной проповедью и Кодексом строителя коммунизма нет никакой разницы.
Поразительно, насколько такие очевидные вещи лишь через собственные ошибки были усвоены Соединёнными Штатами с их маниакальным желанием осчастливить своей «демократией» всех, кто того не желал, и Европейским союзом, который, наконец, сообразил, что идея мультикультурализма – это плод плохого естественно-научного образования.
Но проблема, с которой мы столкнулись прямо сейчас – при переходе от информационного общества к «политике постмодерна», – на порядки сложнее, чем этот простой, по сути, кейс с габитусами и социальным давлением. Поскольку же политики и его не смогли решить, то вряд ли мы можем рассчитывать на то, что они успешно справятся с новым квестом.
«Цифрового человека», который приходит на смену «человеку информационному», производит уже не общество, чьи законы ещё как-то можно верифицировать и принять к сведению, чтобы определиться с порядком действий, а само по себе цифровое, информационное пространство.
Среда, в которой мы оказались, разрушает сами основы нашего бытия: естественную социальность, прежде основанную на взаимозависимости людей друг от друга (как у всяких «социальных животных»), и ту самую субъективность (уже собственно «человеческое» в нас), которая служила нам прежде для самоопределения личности внутри её социальной группы.
В некотором смысле, сейчас мы находимся примерно в той же ситуации, в которой было человечество на самой заре своего становления.
Первобытный человек пытался выжить в дикой природе и трансформировал свою естественную социальность под неё, в зависимости от региона – наугад, методом бесконечных проб и ошибок.
В нашем случае эта «дикая природа» – это новая цифровая реальность, которой никто не управляет, у которой нет какой-то своей единой внутренней логики, которая, к тому же, ещё и меняется день ото дня.
Именно по этой же причине не менее удивительны попытки уже давно не работающей «идеологической машины» засунуть современного человека в России, порождаемого, напомню, цифровой средой, в старые меха прежних «традиций».
Современные молодые люди сформировались уже вне прежних габитусов, вне прежнего социального давления. Напротив, их внутренняя природа формировалась и адаптировалась к информационной, а потом, почти сразу, к цифровой среде.
Старые «меха» здесь окажутся абсолютно бессмысленны – для этого достаточно спросить о том, что молодой человек думает о Нагорной проповеди или Кодексе строителя коммунизма, чтобы полностью в этом убедиться. Это просто другие люди, с другой, если угодно, «планеты», как говорит Бруно Латур.
Разгосударствление человека
Информационный век добавил в эту копилку множество различных форматов – развивались различные формы ведения бизнеса, некоммерческие и правозащитные организации, общественные движения, различные фонды, рейтинговые агентства, социологические службы, образовательные системы, издательские дома, независимые СМИ, объединения по интересам (например, спортивные болельщики, фанаты музыкальной группы и т. д.).
При этом присутствие государства как единственного эмитента «физической власти» в деятельности этих социальных объединений постепенно сводилось к нулю. По сути, стали возникать новые инстанции, дистрибутирующие «символическую власть», которые при этом не наследовали прежней – «физической власти», что, конечно, постепенно снижало их авторитетность и субъективную ценность.
Цифровая волна привела к тому, что все эти институты были системно девальвированы, поскольку сама социальность хлынула в виртуальный мир.
Социальные платформы полностью перекроили прежние механики самоорганизации и саморегуляции, что хорошо видно при анализе феномена «новой власти». На место организаций с их структурой, имитирующей государственную, то есть с правилами, порядками, уставами, иерархиями и т. д., пришли блогеры, чья статусность стала определяться количеством подписчиков.
Достаточно быстро это обстоятельство превратило блогеров в заложников своей аудитории. Они стали номинальными обладателями «символической власти», которую можно использовать лишь как «рекламный инвентарь»[126]126
Рекламный инвентарь (Ad Inventory) – это рекламное пространство, которое предоставляется площадкой (телеканалом, радиостанцией, печатным СМИ, а теперь и владельцем аккаунта в социальных сетях) рекламодателю для размещения рекламных креативов (ролики, баннеры, спонсорское участие, продукт-плейсмент и т. д.).
[Закрыть]. При этом чем больше в экономическом отношении блогер зависит от рекламодателей, тем сильнее его зависимости и его конформизм в отношении собственной аудитории.Второй проблемой стало состояние информационного поля, которое обозначается теперь как постправда. В 2016-м само это слово – post-truth – было признано Оксфордским словарём «словом года».
Этим же словарём оно определяется как прилагательное, «относящееся к обстоятельствам или обозначающее их, при которых объективные факты оказывают меньшее влияние на формирование общественного мнения, чем апелляции к эмоциям и личным убеждениям».
Проще говоря, аудитория стала заказывать музыку – ей больше не нужны факты (они сложные, требующие углубления в вопрос, понимания ситуации, контекста и т. д.), ей достаточно, что прозвучавшее сообщение звучало эмоционально и соответствовало её убеждениям.
Поскольку же убеждения масс всегда формировались инстанциями «символической власти», а всякая «символическая власть», не наследовавшая «физической власти», прекратила своё существование, образовался своего рода замкнутый круг.
Можно сказать, что это не просто замкнутый круг, а нисходящая спираль, которая тащит и блогеров, и, соответственно, их аудитории ко всё большему упрощению, эмоциональным эскападам, то есть ведёт к прогрессу постправды и, с другой стороны, снижению доверия к информации.
Эта же спираль заставляет «кумиров» соревноваться в степени психологической и физической наготы, провоцирует их неадекватное и часто агрессивное поведение, трансгрессирующее границы «дозволенного», «норм приличия», «границ откровенности».
Поскольку же в рамках этого замкнутого круга «кумиры» продолжают оставаться «ролевыми моделями» для тех, кто на них подписан, эта виртуальная социальность фактически разрушает сейчас остатки былого габитуса, остатки «культурно-исторических» наслоений. А сам контекст существования «масс» смещается в физиологические смыслы.
Если мы посмотрим на происходящее с более общего плана, то увидим, как процессы, происходящие на межгосударственном уровне, также стали ослаблять внутригосударственные органы управления. После окончания холодной войны, упразднения Организации Варшавского договора и распада Советского Союза роль множества межгосударственных структур существенно возросла.
В этом списке ООН, включая Совет безопасности, Совет по правам человека, Международный валютный фонд (МВФ), Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ), Совет Европы (СЕ), Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ).
Возник Европейский союз со множеством структур – своей законодательной, исполнительной и судебной системами, а также Европейским центральным банком, а в 1995 году была создана Всемирная организация торговли (ВТО) для либерализации торговых отношений государств-членов.
НАТО, не испытывая больше сопротивления, стало активно продвигаться на Восток, увеличивая сферу своего влияния. Выросла роль Организации стран – экспортёров нефти (ОПЕК).
Кроме уже существующих союзнических организаций – Организации американских государств (ОАГ), Ассоциации стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН), Лиги арабских государств (ЛАГ), Африканского союза (АС), Британского содружества и т. д. – стали появляться новые региональные образования: СНГ (Содружество Независимых Государств), ШОС (Шанхайская организация сотрудничества), ОДКБ (Организация договора о коллективной безопасности), БРИКС и т. д.
Возникновение новой природы власти – «новой власти» – продиктовано появлением социальных сетей; при этом её действия неконтролируемые. Как правило, она не имеет конечных, определённых целей, а поэтому недоговороспособна. Она превращается в спорадически возникающий аппарат насилия и принуждения, сея дезорганизацию и смуту, разворачиваясь не только на пространствах «старого мира», но и там, где люди страдают от кессонной болезни цивилизации – Пакистан, Афганистан, Шри-Ланка и т. д.
Наконец, большое значение приобрели разного рода институты экономической направленности – международные банки, биржи, другие торговые площадки, офшорные государства, специальные налоговые режимы разных стран и даже отдельных регионов (например, налоговая система штата Делавэр в США или свободные экономические и игорные зоны в РФ), возможность изменения гражданства с целью оптимизации налогообложения, множество форматов фондов, трастов, компаний, позволяющих уходить из-под тех или иных видов государственного контроля, множество конкурирующих друг с другом регуляторов – как национальных, так и надгосударственных, система международных санкций в отношении тех или иных стран. В этом же списке, как ни странно, и повсеместная уберизация, которая превращает людей в самостоятельных экономических агентов.
Всё это в совокупности привело к формированию множества новых центров силы, обладающих наднациональным правом или создающих неподконтрольные конкретным государствам способы существования для их граждан и бизнесов.
Физические и юридические лица получили выбор, по каким правилам им жить, чьим налоговым резидентом быть, в рамках какой законодательной системы вести дела. И речь не идёт о каких-то «теневых» или «серых» схемах. Нет, всё абсолютно легально, например:
• ты миллионер, французский подданный и тебе не нравится французский, почти социалистический налог на супербогатых – становись гражданином Швейцарии и сохранишь кровно нажитое;
• ты огромная американская технологическая компания и хочешь снизить налоговое бремя – пожалуйста, регистрируйся в штате Делавэр, и у тебя нулевой налог на прибыль (если ты не ведёшь в этом штате свой бизнес) и нулевой налог с продаж, нужно лишь заплатить штату меньше одного процента от оборота в рамках Gross Receipts Tax (странно ли, что в этом штате на данный момент зарегистрировано более 66 % компаний, входящих в знаменитый список Fortune 500);
• наконец, если у тебя IT-стартап, то, как вариант, ты можешь локализовать его на Кипре – там всё сделано для удобства компаний, находящихся в фазе инвестирования (это, по сути, все IT-стартапы): платить ничего не придётся, а когда и если прибыль появится (с IT-компаниями прибыль не всегда является целью бизнеса), то нужно будет поделиться с Кипром лишь 2,5 %.
То есть процессы глобализации сделали человека условно неподотчётным конкретному работодателю или даже юрисдикции, что освобождает его от влияния инстанций, унаследовавших в процессе своего исторического развития прежнюю роль суверена, которого невозможно было поменять.
Это может казаться несущественной деталью, но данный факт – не что иное, как «вольная», освобождающая человека от психологического давления на него суррогатов прежней «физической власти» – того «страха смерти», о котором писал Т. Гоббс, проповедовавший неограниченную власть государственного Левиафана.
Конечно, «физическая власть» в принципе существенно изменилась за последнее столетие, перестала выглядеть столь кровожадно. Но, однако же, её реминисценции всё ещё продолжали существенно влиять на психологию человека. Достаточно вспомнить, какой жуткой, например, казалась власть «всесильного КГБ», даже несмотря на то, что в последние годы существования СССР эта спецслужба была весьма, так сказать, травоядной.
Но сейчас и такое психологическое воздействие невозможно, тень грозного когда-то Левиафана превратилась в виртуального покемона из мобильного приложения. Оставшись без «символической власти», «физическая власть» государства, как мы могли видеть на примере того же СССР, не работает.
Общественная самоорганизация, как мы убедились, также не может охранить нас от надвигающегося хаоса. Более того, в рамках «новой власти» она и сама по себе создаёт этот хаос. Система же полностью лишается какого-то управления.
Перед нами «новый человек», лишённый историко-культурного базиса, габитуса, реагирующий только на визг «постправды», освободившийся от влияний как «физической», так и «символической власти».
На что способен человек, оказавшийся выключенным из социальных практик своего габитуса и не имеющий других инструментов самоорганизации, кроме примитивных инстинктов, мы теперь хорошо знаем благодаря экспериментам Стенли Милгрэма, Леона Фестингера, Музафера Шерифа, Джона Дарли и Дэниела Бэтсона, Филиппа Зимбардо[127]127
Филип Зимбардо широко известен своим Стэндфордским тюремным экспериментом, вокруг которого не так давно развернулись абсолютно беспочвенные дискуссии, инициированные идеологией «новой искренности» и тому подобной антинаучной ажитацией. Однако он занимается и другими аспектами нашего с вами «подсознательного» существования, чему свидетельством – замечательная книга на злобу дня: «Мужчина в отрыве: игры, порно и потеря идентичности» (вышла в издательстве «Альпина Паблишер» в 2017 г. – Ред.).
[Закрыть] , и многим другим исследованиям.
Впрочем, часто испытуемым в подобных экспериментах даже не приходится трансгрессировать свой габитус: в выборе между габитусом и инстинктом неизбежно побеждает более эволюционно-древний… инстинкт.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?